Аннотация: Мы не знаем её дословно и просто кланяемся цветку...
- От женихов-то у твоей Цзи Лянь, наверное, отбоя нет? - старый друг, заходя в калитку, начинает с обычных в таких случаях приветствий и комплиментов.
Цзи Лян кланяется ему, смущённо улыбнувшись. Вообще-то, она не любит разговоров на эту тему - и нынче мы далеки от них, но наслушаться их пришлось ещё с тех пор, когда ей было пять лет, и мы жили на широкую ногу, ежедневно принимая у себя самых богатых и высокопоставленных гостей. Давно это было...
- ...то есть, не было бы, если бы вы не поселились в такой глуши, - ворчит Пан Гоу, обводя взглядом побеленные стены нашего домика и крохотный, однако ухоженный садик. - Тогда, когда вы оба так неожиданно пропали... сколько разговоров-то было по всей столице! Чего только не навыдумывали о вас! И хотя дочке твоей было всего десять, некоторые, уверенные в том, что она вырастет редкостной красавицей, чуть ли не в озере Сиху утопиться обещали! Правда, если и утопились где на самом деле, так только в кувшине с вином, - он досадливо кривится, махнув рукой, и мне не нужно быть прорицателем, чтобы видеть его мысли.
Пан Гоу никогда не был о людях высокого мнения, прекрасно понимая их многочисленные недостатки и зная цену витиеватым речам придворных льстецов... что, однако, не помешало ему до старости оставаться человеком, удивительно добрым и отзывчивым к чужим горестям. Когда мы познакомились, мне было едва больше двадцати, и я находился на пике своей головокружительной карьеры, он же, пятидесятилетний, много лет служил в одной той же должности, отвергая любые предложения о повышении. Кто мог предсказать, что мы сойдёмся? И, тем не менее, нынче один только он знает о нашем местонахождении.
- Чего ты добиваешься, Чжэнь Лянь? - ворчит Пан Гоу, присаживаясь на скамейку. Дочка хлопочет вокруг него, поставив рядом небольшой переносной столик и разливая по чашкам ароматный чай. - Живёте хуже, чем обычные крестьяне! И это при том, что в своё время в казне у Императора вряд ли было больше золота, чем у тебя в сундуках!
Я беру в руки небольшое золотистое блюдце, разрисованное лиловыми хризантемами. Это одна из тех немногих красивых вещей, которые мы захватили с собой, уехав из столицы... Не то чтобы мне не было грустно вспоминать о своей коллекции прекраснейших произведений искусства и фарфоровой посуды, которую я собирал по всей Поднебесной, потратив на это добрую половину своего немаленького состояния, но, с другой стороны, по-настоящему красоту жемчужины можно оценить лишь в окружении самых простых вещей, а не тогда, когда от сверкания золота и драгоценных камней слепит глаза. Надеюсь только, что мои вещи попали в хорошие руки - туда, где их смогут оценить по достоинству.
- Кто бы говорил, мой старый друг, - смеюсь я. - Неужто тебе бы больше понравилось видеть меня важным сановником, переполненным чувством собственной значимости, а мою дочку - законодательницей мод и интриг в Запретном городе?
- Так-то оно так, - соглашается Пан Гоу, задумчиво поглаживая седую бороду. - Но всё-таки не по-человечески это как-то... Ты бы мог жениться во второй раз. И дочери жениха подобрать - пусть не Сына Неба, однако человека благородного и честного.
В этом весь он. Сам никогда не имевший жены и втайне горевавший об этом, он старался устроить жизнь каждого из своих знакомых, так что в конце концов его стали звать в семьи вместо свахи и гадателя, составляющего парные гороскопы - настолько велики были его жизненная мудрость и понимание людей, перед которыми отступало даже влияние звёзд. И это именно он познакомил меня с матерью Цзи Лянь.
- Коли найдётся такой человек, как ты говоришь, и дочка его полюбит, то я с радостью снаряжу для неё свадебный паланкин, - отвечаю я. - Но...
- ...да, люди нынче не те пошли, - соглашается мой старый друг, вздыхая. - Измельчали характеры... боюсь, дело движется к очередной смене династии.
Что ж, толкователи звёзд кричат об этом на каждом шагу, но я больше них доверяю проницательности Пан Гоу, никогда в своей жизни не прикасавшегося к даосской мудрости, однако умеющего порой и без всяких заклинаний - одним своим присутствием - изгнать из человека злых духов и излечить болезнь. Пожелай он, мог бы быть сейчас на самой вершине чиновной или религиозной иерархии... впрочем, не мне об этом говорить. Но, вероятно, это именно он сделал меня таким, каков я есть сейчас, хотя я не припомню ни единого случая, чтобы он читал нравоучения или настаивал на том, как правильно поступить.
Смена династии так смена династии, однако история ясно говорит нам о том, какими волнениями и потрясениями по всей Поднебесной это сопровождается. Порой мне приходит в голову, что я уехал из столицы, предчувствуя всё это и обезопасив нас двоих от бед, гораздо более худших, нежели потеря состояния... порой же, наоборот, слегка холодеет на душе от мысли, что нам предстоит сыграть некую роль в грядущих событиях. Но, в любом случае, пока что мы уже десять лет как живём простой, чистой и скромной жизнью на лоне природы, и я ни разу не услышал от Цзи Лянь, что она жалеет о своих прежних роскошных нарядах.
Обо мне же и говорить нечего... Порой я задумываюсь, в кого бы мог превратиться, ослеплённый блеском столицы и собственными успехами, если бы не повстречал мать Цзи Лянь. Много горестей нам пришлось пережить, но и много счастья, в сравнении с которым удовлетворение амбиций потеряло какой-либо вкус.
- Отчего бы вам двоим не поселиться в каком-нибудь монастыре, раз уж вы окончательно решили удалиться от мирской жизни? - кряхтит Пан Гоу, озабоченный нашей судьбой.
Я уверен, что в глубине души он полностью согласен с моим выбором, однако нечто заставляет его сначала предложить все иные варианты - быть может, чтобы очистить собственную совесть, не согласную с тем, что существует один-единственный правильный жизненный путь.
- Э, нет, мой дорогой друг! - отвечаю я. - Ты же прекрасно знаешь о том, что и там - то же самое, что во дворце: интриги, зависть, попытки заполучить ранг повыше... Я чрезвычайно уважаю и даосских волшебников, и буддийских просветлённых, однако для меня природа заменяет наставления священных книг. По-моему, нет такой уж большой разницы в том, повторять ли усердно Лотосовую сутру или просто глядеть на нежные белые лепестки этого цветка, доверчиво раскрывающегося навстречу солнцу... Лес и горы - вот наш монастырь, под крышей которого мы прекрасно живём уже который год, при этом ещё и свободные от нареканий "настоятеля". Природа - самая мудрая мать, она учит так, как только и можно учить, на примере собственного и чужого опыта.
После этого мы замолкаем и сидим, все трое, любуясь лучами послеобеденного солнца, скользящими по зелёной поверхности маленького пруда, устроенного во дворе. Как приятно бывает возвращаться домой с вязанкой хвороста и встречать Цзи Лянь в простом белом платье, ухаживающую во дворе за цветами...
- Сейчас, - говорит она, как будто слыша мои мысли, и убегает, чтобы срезать жёлтую хризантему, замечательно гармонирующую с чайным сервизом.
Да, если бы мы остались в столице, то её, с её красотой и прекрасным вкусом, ожидала бы великая слава - но кто знает, что ещё.
- Я знаю, что сомнения всё равно мучают тебя, Чжэнь Лянь, - кряхтит Пан Гоу, пока дочери нет рядом. - В столице никто бы не простил ни тебе твоих талантов, ни ей - её красоты. Но даже и в этом захолустье... Страшно мне глядеть на чистых, невинных и добродетельных. Ибо этот мир пока не готов к тому, чтобы их принять.
- Мой добрый друг, ты ведь знаешь о том, что Небо всегда защищает невинных, - улыбаюсь я. - Если только они сами не выберут для себя другое.
- И ты хочешь сказать, что принял такое решение? - он глядит на меня с внезапной проницательностью во взгляде, отчего перестаёт быть похожим на ворчливого доброго старика, и мне кажется, будто за маской изборождённого морщинами лица я вижу нечто совсем иное - суровый и светлый лик.
Я отвожу взгляд.
- Не за неё, конечно же... Что же касается себя... Не знаю. Меня не оставляет надежда на то, что всё будет хорошо, сколько бы раз история не показывала иное. Пока что мы будем жить здесь так, как живём, а потом... кто знает.
Пан Гоу кивает, прикрыв глаза и вновь поглаживая свою белоснежную бороду. Солнечные лучи скользят по ней, окрашивая в самые разнообразные оттенки золотистого, и на мгновение мне вспоминается статуя Золотого Будды, что я повидал в далёких землях во время удивительных странствий своей юности.
Потом он уходит, и мы с дочерью остаёмся вдвоём.
Время клонится к вечеру, и голубые оттенки сумерек медленно заполняют наш тихий сад. Где-то вдалеке протяжно скрипит колодезный журавль, цикады яростно стрекочут, чуть постукивает бамбуковая трубка, через которую весело и звонко льётся вода.
Я осторожно поглаживаю волосы Цзи Лянь, сидящей у меня на коленях. Подобные проявления теплоты и близости между родственниками, даже между мужем и женой, считаются совершенно неуместными... когда мы жили в столице, то не стеснялись делать это наперекор традициям и людскому мнению, отчего пользовались весьма противоречивой репутацией. Теперь же и подавно всё равно, что считается правильным и достойным, а что - нет.
На закате мы молимся... не зная дословно ни одной из сутр или даосских молитв, просто говорим и делаем то, что подсказывает сердце.
"Спасибо Тебе за ещё один день, который я смог прожить, не чувствуя себя погрешившим против своей совести..."
Я провожаю взглядом солнце, скрывающееся за вершинами гор.
- Спокойной ночи, матушка, - Цзи Лянь кланяется цветку лотоса в пруде, вновь складывающему свои лепестки. - Пожалуйста, присмотри за мной и моим папой оттуда, где ты сейчас!