На пороге стояла её мама, и не успела ответить, как послышался звонкий, весёлый, энергичный голос:
- А-а-а, проходи, проходи!
Нина - это соседка по лестничной клетке, и они ровесники: по 17 лет. Утром он часто слышал, как она летела вниз со своим псом, Джеком, а в другое время - не видел, не слышал, не встречал: как-то так получалось, хотя и учились в одной школе, в разных классах... Не встречались - и всё тут: ни по дороге в школу, ни обратно - нигде и никак. И только иногда набирался он смелости, заходил к ней домой: книгу взять, чуть поболтать. Держались весело и просто: книжку взять-отдать, ничего такого, ни даже на диване посидеть. Спокойно держались.
Да у него и в мыслях ничего не было. Соседка! Тут родители, там родители. Хотя он видел, понимал её красоту: хорошая фигура в лёгком платьице, стройные ноги... Глаза с весёлой искоркой. Хотя... Уж очень она решительная, что ли... В общем, ему нравились другие: спокойные, миловидные девочки. С некоторыми уже и целовался - проявляя решительность!
Постоял у шкафа, перебирая книги, читая названия, фамилии авторов. Инстинктивно выбирал русских классиков, обходя советских писателей. Инстинктивно. Книжек немного, так, одна полка - а у него дома вообще ничего, разве что "Атлас мира" да что-нибудь случайное, неизвестно как в дом попавшее: "Персидские письма" французского философа Монтескье! Читал, читал - ничего не понял, пока в предисловие не заглянул.
А у неё всё-таки - "Вешние воды", Бунин, Лев Толстой... Интересно.
- Вот это возьму?..
- А?.. Бери, бери!
Так помаленьку всю полку и перечитал, беря по книжке. Как сейчас он помнит себя, тогдашнего, свои мысли, чувства, впечатления.
Впечатления... Всякие впечатления. Запах книги, скрип дощатого пола, стёртый порог у двери - и обкатанный сучок, словно большой палец, выступающий из доски... Зачем помнится? А вот помнится.
Лето, тишина, деревянные перила лестницы - и сама лестница, тоже деревянная, нагретая солнцем через пыльное высокое окно. Наверное, до сию пору на нём лежит та же самая пыль, что и тогда... Странно всё-таки устроен мир: у людей жизнь прошла, а какая-нибудь пылинка, листик, залетевший с улицы - как лежал, так и лежит себе в уголке того окна.
Дома... Дома пусто. Железная кровать, маленький диванчик, этажерка в углу - и несколько учебников на ней. На полу, у кровати - чемодан, где... ничего. Пустяки. Несколько писем от девчонки из младшего класса, вдруг надумавшей писать ему прошлым летом из какого-то санатория (а потом у них даже не хватило смелости подойти друг к другу). Но письма - так, ни о чем - сохранились. А еще дневник! Нет, школьный-то дневник лежал на этажерке, а личный, где всякие переживания насчет уроков, описания погоды, событий в классе - в чемодане.
Да, еще в комнате - стол и табуретка перед ним. Всё. Даже занавесок на окне, не говоря уж про всякие там шторы - нету. И окно чаще всего - нараспашку, и весь мир - вот он: ряд сараев, несколько двухэтажных - таких же как этот - домов, и частных домишек. И всё прокалено, прожарено солнцем; и жар, и комната - одно целое. Потому он весь день в одних трусах, да никакой "домашней одежды" у него тоже нет, да он и не слыхал о такой.
А вечером, ближе к ночи, да еще после дождя, вид за окном - романтический. Темно, светятся окна и далекие огоньки на столбах, в окно задувает приятный прохладный ветерок, приносит запах тополей. Залетают ночные бабочки, мягко шуршат по стенам...
Открывал книгу, читал:
И Улисс говорит: "О, Цирцея!
Всё прекрасно в тебе: и рука,
Что причёски коснулась слегка,
И сияющий локоть, и шея!"
А богиня с улыбкой: "Улисс!
Я горжусь лишь плечами своими
Да пушком апельсинным меж ними,
По спине убегающим вниз!"
Каково читать такие строки в 17 лет?! Аж мурашки по спине... Хотя и понимал: юмор. А кто такие Цирцея да Улисс - тоже узнал, чуть позже, когда на филфак поступил; античная литература - на первом курсе. До сих пор где-то учебник стоит, на полке...
Да, а многие ли тогда читали стихи? В его окружении, как понимаете, никто не читал. А вообще... Как всегда: единицы. Больше пишут, нежели читают. Как заметил один мастер слова, "если бы всех художников и писателей ... внезапно унесла чума египетская... большинство граждан даже не заметили бы потери"...
Но... Вы же романтик, дорогой читатель? Иначе бы не дошли до этих строк. Романтика... Впечатления от стихов (пушок апельсинный, бегущий вниз), залетающий в окно ветерок, чьи-то голоса на улице... Никаких событий, одни впечатления - дороже многих, многих событий; они и стихи научат любить, и каждую минуту жизни ценить, и... и в жизни смысл видеть, а не просто череду житейских событий.
Голоса во дворе стали ближе, слышнее - девичьи голоса. Нина с подругой... Он тихо опустился на табуретку, глядя в окно, на звёзды в небе...
- Хм-хм... Хм... Витя...
Витя замер. Снизу его не видно, но открытое окно, свет... Понятно же - дома.
Сидел, думал: выглянуть - не выглянуть... Нет-нет, не боялся, не волновался, и что сказать - сразу бы нашелся: язык, что называется, подвешен хорошо. Но дома - это не на улице, в компании, тут язык малость присыхает... Да и не разговаривали они, по сути-то дела, еще ни разу!
Пока так сидел-думал, и уже было собрался выглянуть с весёлым видом - голоса притихли, стали удаляться...
Он еще посидел, посмотрел на звёзды, на далёкие огоньки... Сердце всё-таки стучало, мысли скакали-перескакивали-путались - спать не хотелось. Решительно встал, выглянул в окно. Никого. Шевелит листиками тополь, у входа внизу светит лампочка, освещая стол и две скамейки - тогда столы-скамейки были у каждого дома, подъезда; и дверь нараспашку...
Оделся, спустился вниз, присел на скамейку - так, безо всяких мыслей. Пожалуй, первый раз в жизни: ночь, на скамейке, один... Обычно за этим столом днём сидели старушки, тихо о чем-то говоря; а вечером, бывало, и мужики выходили - молча посидеть, покурить. Отдохнуть. Все работали много, трудно, тяжело (это он сейчас понимает). С получки, с аванса мужики приходили домой пьяные: законно выпивали! Повкалывай-ка с лопатой, ломом, кувалдой...
А сейчас место он занял - с пушком апельсинным... в голове. Законно. Мужики, тётеньки, старушки - спят, а он, начитавшись, впечатлениями пропитавшись - вот, звёзды считает, шорох тополя слушает... Новое поколение! Двадцать лет после войны прошло - подросли и такие... Мужики-тётеньки-старушки книжки уважают, но читать их привычки не имеют: только купят иногда, книжную полку занять... Даже скажут: "Читай! Может, не будешь вкалывать, как мы"...
Наивные, чистые души. Откуда им знать: люди за всю свою историю не придумали ничего более трудного, чем писать, на чистом листе, сочинять-выдумывать... Да, и он сам, уже тогда, пытался сочинять, рифмовать. Окружающая действительность, наверное, казалась совсем непоэтичной, а потому на пожелтевших бумажках, которые он перебирает сегодня, действуют какие-то страдающие "красны девицы": "всё слезами уливается - под венец ли мне отправиться?", или мужественные рыцари: "держись, Филипп, ты славно бился!"... Наверное, так и появляется на свет какой-нибудь "Ганс Кюхельгартен", улетающий в печку и не оставляющий потомкам ничего, кроме своего имени. Извечный вопрос: о чём же писать мне?! В семнадцать лет... Когда другие уже вон целые тома понаписали, целые библиотеки...
А ныне еще интернет, где среди океана чепухи светят островки таланта, ума, поэзии. Так и остаются почти необитаемы, эти островки. Но еще более "необитаемы" книжки: вроде, материальные, но никому не ведомые... Затишье перед бурей? Ожиданье перемен? Время - вперёд?! Наверное, так! Возрастёт духовность, появятся таланты, хорошие читатели; и, наконец - гений! Появление которого ожидалось где-то в конце ХХ века - да, видимо, не пережил человек испытаний, сгинул в черной буре 90-х... Понятно, что и должен был написать он - правдивый роман о событиях двадцатого века: о революции, войне, советской власти... Понятно, что роман в будущем напишут: только не будет он столь правдивым. Нет свидетелей, участников - остроты момента нет! Хотя, всё равно, будет новая "Война и мир".
Сейчас тот гений работает у Господа. А здесь, на земле, пойдёт новая поросль: травка, берёзки, сосны - и могучий дуб! Ну, или кедр...
Ишь, куда занесло с дощатой скамейки, отполированной пролетарскими штанами, стоящей в далёком-далёком городишке, полвека тому назад! Смотрел, смотрел на себя, сидящего под тополем, под тёплым небом, спокойными звёздами - и как прошёлся мысленно! От пушка апельсинного, сучка на пороге, листочка жухлого в окне - до работы у Господа.
Однако, загулялись, пора возвращаться. А вот и кошка подходит, светя глубокими зелёными глазами, с электрическим отблеском. Своя кошка, Женька. На кошек, собак тогда не обращали никакого внимания: живёт себе - и пусть живёт. Кормили объедками, обрезками: чем же еще?
А Женька - необычная, боевая, самостоятельная - даже собак гоняла. Уходила на неделю, приходила. Да как приходила! Однажды зимой, уже ночью, в мороз, вдруг у форточки (второго этажа!) появляется кошачья морда, из последних сил цепляется за дощатую стену - и орёт. Форточку открыл - спрыгнула на пол, крутится у ног, орёт, поесть просит. Две недели не было! А дома - ничего, только хлеб. Начал отламывать кусочки, бросать на пол. Съела с жадностью, напилась воды, улеглась в угол. Всё. Вся эпопея.
А тут впервые он и поговорил с ней - она даже посмотрела на него.
- Ну, пошли, Женька, домой?
Пошли...
Женька обнюхала свою пустую плошку, попила воды - и растянулась на полу. А он стал разбирать свою постель... Впрочем, сильно сказано: откинул одеяло - и заваливайся. Обычно только до подушки - и сон до утра. Безо всяких сновидений. А тут... Может, почитать чего? "Вешние воды", дочитывать надо, отдавать пора.
"Вешние воды"... С возрастом несколько раз возвращался к ним, перечитывал отдельные места. А совсем уже с возрастом осознал и самую первую страницу, и понял: развязка обозначена в самом начале. И какая развязка...
В семнадцать-то лет он просто утонул в этих "водах", не обратив никакого внимания на первые строки, купался в любовной истории... В этот вечер добрался и до последних страниц...
- Как же так?!
Пришлось ему на кухню идти, воду пить, и холодной водой умываться.
Никак не мог понять: как можно было связаться с какой-то "тёткой", когда и невеста была - и любовь, да какая любовь! И ради этой "тётки" бросить всё, и с таким позором уехать...
Потом уже, потом, ему предстояло увидеть, осознать и такую красоту, как у невесты, и такую любовь, как к этой "тётке"...
Проснулся поздно. Жарко светило солнце, чирикали за окном воробьи. Немного полежал, разглядывая щербинки, полоски, почти невидимые чёрточки на белёной стене - играя в детскую игру , когда пристально глядишь на что-нибудь, и выдумываешь, выдумываешь: вот эта вмятинка похожа на смешную рожицу, а вот эти завитушки с полосками - на машину... Повернулся на другой бок, увидел высоко в небе кучевые облака... Нет уж, облака - это можно целый день разглядывать-придумывать! Пора вставать.
Дома никого нету, родители уехали на три дня - такая у них работа. Надо завтрак сготовить, самому поесть, кошку покормить - сидит у порога, смотрит. Никаких проблем! У стены стоит целое ведро яиц, сейчас будет глазунья. Включил радио: надо ж новости послушать современному молодому человеку!
- Выполняя решения ХХIII съезда КПСС, труженики совхоза "Заря коммунизма" приняли повышенные социалистические обязательства...
Оч-чень ценные сведения. Это они, труженики, выпускают газету "За яйцо"? На днях он услышал анекдот-быль про птицефабрику - и газету с таким названием.
Чайник скипел, чаю попили, а глазунью даже посыпали зелёным луком. Белки-жиры-углеводы-витамины! Можно действовать. Денёк солнечный, облака улетели - на пляж сходить, что ли? С полчаса ходьбы, а там и одноклассники, друзья. Плавки вот только... С другом купили в магазине, а дома потом сами переделывали, шили-перешивали. Надо еще раз примерить - посмотреть. Надел, кое-как приладил на подоконнике небольшое зеркало, повертелся... Нормально!
- Голь на выдумки горазда, - часто любит повторять его тётя - тётя Таня.
Настроение повысилось, поставил музыку: Сальваторе Адамо, "Падает снег". Друг, опять же друг выручил: оставил магнитофон на денёк-другой...
Дорога на пляж идёт сначала по асфальту, а далее по лесопарку, среди сосен, с горы на гору. Скользят под ногами иголки, сосны обдают смолистым ароматом, солнце печёт всё сильнее - и в самый нестерпимо жаркий момент подходишь к длинному, раскаленно-вязкому песчаному спуску. Делать нечего: подсучиваешь штаны, подтягиваешь носки - вперёд, потихоньку, потихоньку, обмирая от жары.
На всю жизнь запомнил дорогу. Живя в других краях, гораздо более прохладных - с тоской вспоминал!
Вода в реке, вообще, всегда холодная - но в такую жару и она прогрелась. Побросал на песок штаны-рубашку, и, блаженствуя, забрёл в воду, проплыл, окунулся... Аж круги радужные пошли перед глазами - до того жарко! Еще поплавал-понырял - наконец, вылез на берег. Отдышался, огляделся. Никто, вроде, на него не смотрит, знакомых не видно. Там вон галдят ребятишки, кучей сидят мужики в черных трусах до колен, выпивают-закусывают. Но вдали пара девчонок, вроде знакомых... Да, с короткой стрижкой - это Нина, и подруга с ней. Нина что-то говорит, делая энергичные жесты, подруга согласно кивает... Подойти, что ль? После вчерашнего, пожалуй, можно и подойти, только надо изобразить: не слышал ничего... Но тут они сами, сдёрнув своё покрывало и прихватив журнал, двинулись в его сторону. Понятно, мужики допекли, всё гогочут и подвигаются к ним...
-А-а, привет! - весело, как всегда, помахала рукой Нина. - Мы тут рядом - хорошо? У тебя тихо.
И подруга тоже приветствовала:
- Здрассс-т...
Нина занялась покрывалом, бегая вокруг, расправляя уголки - и он, украдкой взглядывая, рассмотрел её всю. Красивая... И купальник что надо, в белую волнистую полосочку - море, наверное... Махом шлёпнулась на покрывало, зашелестела журналом "Советский экран".
- О-о! Вот мужчина! Пожилой, но какой красивый: Донатас Банионис. - Посмотри.
Протянула журнал. Небольшая черно-белая фотография. Вроде, даже простоватый, круглолицый мужчина. Брюки, рубашка. На первый взгляд - ничего особенного. Нет: глаза, выражение глаз. Весь облик. Какой? Да какой-то не такой - непривычный. Главное, всё-таки, выражение глаз.
Конечно, он уже видел немало важных людей, больших начальников - тех же директоров школ да завучей. И вообще - всяких. В костюмах и галстуках. Они все страшно далеки от него, серьёзные, строгие, сердитые, перед которыми он - как пылинка... на том окне, или неведомый листик, туда занесённый. А здесь человек смотрел - и видел тебя.
Магия имён, званий, титулов ему еще неведома. Не понимал он и чужих людей. Так и не нашел, чего сказать. Посмотрел - и вернул журнал.
- Купаться! - хлопнула Нина ладонью по журналу и побежала к воде.
Плавать она умела, так что он не сразу и догнал её. Мокрые прилипшие волосы, мокрое лицо, словно заплаканное - но с весёлыми глазами. В какой-то момент она шлёпнула ладонью по воде, брызги полетели на него. Однако он не понял, случайно это, или специально, и отвечать не стал...
Вылезли, отдышались, девчонки - причесались.
- В дурачка?
В сумке у Нины и карты нашлись. О-о! В дурачка он умел. Игра самая простая, но всё-таки требует умения, какой-никакой практики. Дома, играя с другом, он, случалось, обыгрывал того десять раз подряд! На листе бумаги писали: Вова - Витя; играли - и ставили 0 или 1. Под "Вовой" зачастую выстраивались одни нули: торопился, волновался, теребил карты, плохо следил, какая масть, или карта, ушла... Витя даже посмеивался над ним. Когда освоили сложный, действительно "картёжный" покер, у Вовы всё пошло под ноль...
Но девчонки - народ хитрый, приметливый! Остался в дураках раз, другой... Хорошенько перетасовал карты, стал играть внимательно - и девчонкам скоро надоело оставаться в дураках.
- Давайте, позагораем...
Улёгся, конечно, с краешку. Стал глядеть на бесконечное небо, на провода, идущие над рекой к далёкому столбу - или, наверное, это называется вышка... И вспомнил детские годы, ведь всегда приходили сюда: спускались с горы - и тута. Купались, правда, не в реке, а в "баласе" - такое заполненное водой место между горой и рекой, там и плавать научился. Сейчас в "баласе", среди малышни, стало купаться неудобно...
И с девчонками рядом лежать - ну, не то чтобы неудобно - непривычно. Первый раз! Первый раз, как взрослые... Знакомые парни - да и одноклассница, вон, прошла - только взглянут, и молча идут дальше.
- Ну, искупнёмся - и домой.
Вода стала совсем тёплая, но радужных кругов перед глазами нет - жара спала. Искупались, собрались, двинулись в гору - песок уже просто тёпленький. Наверху он оделся, и подруга - Валя, оделась, а Нина лишь тряхнула волосами, глядя вдаль.
- В цивилизованных странах и так запросто ходят, - и шла в одном купальнике, под внимательными взглядами встречных парней. Попадалась навстречу и шпана, хулиганы - культурно выражаясь, но и они как-то помалкивали. Так и прошла до самого асфальта, и даже по асфальту немного босиком пробежалась, играя волнистыми полосками купальника - а потом быстро натянула платьице, надела шлёпанцы.
Валя вскоре повернула к своему дому, и дальше они шли уже вдвоём с Ниной. Шли молча, но знакомая с детства дорога показалась какой-то не такой - он привык на ходу разглядывать всякие приметы: черный деревянный столб, перехваченный толстой железной проволокой; вкопанную в землю стёртую шину; маленький пыльный пятачок между домами, где он любил играть в футбол, когда ему было лет десять... Сейчас он заботился не отставать, не забегать вперёд; выглядеть серьёзно, чинно... Вдруг Нина прервала молчание.
- Ты давай быстренько иди вперёд, а я чуть потише. Ну их...
Понятно. Не хочет старушачьих сплетен.
Да-а... Интуиция! За столом на улице сидели и старушки, и всякие тётеньки, и Нинина мама. Да, было бы разговоров!
- Здравствуйте, - спокойно произнёс он и вошел в коридор, пошел по лестнице.
- Вежливый мальчик, - услышал вслед.
На повороте сидела Женька.
-А-а... Ну, пошли домой.
Дома разогрел на плитке суп, налил ей, себе. Даже тарелку помнит, до сих пор! На дне её изображалось бурное море, и кораблик среди волн... Что ж, весьма символично, - думает он сейчас, - цветочками жизнь украшена мало. Впрочем, надо смотреть объективно: у большинства их нет совсем. Юность, молодость - была...
Весёлые годы, счастливые дни - как вешние воды промчались они! Это строка из старинного романса - и эпиграф к "Вешним водам". Ведь не читали? И первой страницы, такой ужасной, где герой "размышлял о суете, ненужности, о пошлой фальши всего человеческого. Все возрасты постепенно проходили перед его мысленным взором... - и ни один не находил пощады перед ним".
Герою "минул 52-й год", а нашему герою сегодня - 62-й, потому он может судить о нём, его размышлениях... А суждение короткое: неверующий он - да и точка. Хотя православие было тогда государственной религией - а мы живём в светском государстве. Однако, вера - это водительство по жизни, без неё, действительно, всё - суета, ненужность и пошлая фальшь, и без неё человека мотает по житейским волнам, как тот кораблик... На дне тарелки.
Женька, долизав свою плошку, прошла мимо, благодарно задев его боком. Пойдёт и ляжет у двери, а потом, коротко мяукнет - попросит открыть дверь, и уйдёт в свою неведомую ночь...
А у него вечер прошел вполне привычно. Телевизора нет - хотя у многих он тогда уже был; нет телефона - его почти ни у кого не было. Имелся радиоприёмник, точнее, динамик за три рубля, но слушал он только новости, концерты по заявкам да спортивные передачи. О, спорт! Болельщик он суперквалифицированный - еще ведь и газеты спортивные читал. Вообще, глядя из далёкого далёка, понимает теперь: спорт - футбол, прежде всего хоккей - заменяли советскому человеку религию. Пропаганда, всяческая - дело сложное, а спорт - это религия!
Как и сейчас.
Словом, герой наш - парень эрудированный. Газеты еще всякие почитывал, журнал "Юность" покупал, "от" и "до" читал: ничего не запомнилось, только фамилии некоторые; память хорошая.
Так и просидел вечер, иногда покручивая ручку динамика, шелестя газетами, "Атлас мира" изучая. Странное, престранное время! Бедность - куда там фавелам Рио-де-Жанейро! Но думалось - о звёздах, когда диктор сообщал о полёте советских космонавтов; о высоких чувствах, когда Эдуард Хиль мужественно выводил: "как ты посмела не заметить, что твоё счастье в руках у меня?!". Весь мир был рядом - в руках! - словно "Атлас мира". И то же Рио-де-Жанейро, казалось - рядом, и пляж Копакабана, где вырастают великие футболисты...
Утром разбудил стук в дверь: друг Вова приехал! Хотя какое там утро - 11 часов; летом, частенько, как заваливался в 12, так и спал часов до одиннадцати-двенадцати.
- Пойдём, поиграем с пацанами в футбол? Во дворе гоняют.
Быстренько перекусили - и вперёд.
В футбол тогда играли везде и всюду: на пустырях, на стадионах и стадиончиках, во дворах... И сейчас, яростно пыхтя, куча пацанов гоняла истрёпанный мяч. Вместо ворот, с одной стороны - два дерева, с другой - стена трансформаторной будки. Снова разделились на команды - и начали заново. Пацаны играли - орали, позабыв обо всём на свете; парни старались вовсю: лупили в "девяточку", "впритирочку", иногда обводили всю команду соперника - и закатывали мяч в пустые ворота! Но - случались и ауты: мяч улетал в бурьян, через забор, за дом... Рванув по дорожке за улетающим мячом, Витя вдруг почти столкнулся... с Ниной.
- Бери друга, зайдём за Валей, я сейчас - махнула авоськой.
Из дому Нина вышла с той же авоськой, в которой лежал волейбольный мяч - покрывало и карты.
Вчетвером двинулись к реке всё той же дорогой и остановились на самом краю пляжа, где народу нет, и можно в мячик поиграть. Плавали, купались, плескались, в картишки двое на двое сыграли... Ах, хорошо! Все чувствовали себя свободно, вольно - под лазурным небом, ясным солнышком, да на тёплом белом песочке - да ничего этого не замечая, но истинно утопая во блаженстве существования - как и положено в 17 лет.
Начали играть в волейбол: ну, волейбол - не волейбол, так, перепасовка - но когда-то очень модная игра, или, скорее, способ общения, знакомства. Становились в кружок, человек по десять - двадцать, кто-то убывал, кто-то прибывал - играли часами, весь вечер, полдня!
Однако нашему квартету это сейчас ни к чему, да и мяч всё время норовил улететь, укатиться в воду. Место такое - откос. Постояли, подумали...
- А давайте переплывём на остров?! - предложил Витя.
- Как это?..
- Да тут всего метров... пятьдесят. - Потихонечку, потихонечку - и переплывём.
- Я плаваю плохо, - сказала Валя.
- Ничего: держись за мячик, и помаленьку подгребай, Вова рядом поплывёт.
Согласились. Покрывало повязали Вите на голову чалмой, завязав концы под подбородком. Упрятали в "чалму" карты. В авоську сложили свою лёгкую одежду-обувку, круто завернули - и тоже на голову - Вове.
Забрели, поплыли, и вскоре благополучно доплыли, почувствовав под ногами землю. Вот где ровненький песочек - как новенький шелк под ногами, кое-где красиво уложенный аккуратными волнами от ветра, воды...
- Футбол! - в один голос возопили Вова с Витей.
- Как футбол?.. Мы не умеем!
- Сейчас научим!
Парни пробежались по острову, нашли подходящие веточки, воткнули в землю: двое ворот. Две команды, двое на двое: Вова с Валей, Витя с Ниной. И понеслось! Крики и визг девчонок, всеобщий азарт, взрывы песка. Копакабана завидует. Вскоре выяснилось, чем шлифуется бразильское футбольное мастерство: песочком! Бегать по нему, да изо всех сил, под палящим солнцем, да еще мячик пинать, голы забивать - дело чертовски трудное... Игроки обоего пола, едва держась на ногах, побрели к воде.
- Сто-о-й! - вдруг завопил Витя, - вон там, пять шагов: бульк - и нету!
- О-о-й... А где ж тогда не бульк?..
Пошли в другую сторону, искупались, охладились, отдышались...
Вот смотрит наш герой сейчас со стороны - какое ж это было счастье, непонимаемое, несознаваемое - истинное... Он даже осмелился чуть-чуть Нину придержать за талию, когда она как вроде оступилась в воде. И легла ему на руку, невесомая...
А выйдя из воды, побрёл потихоньку на край острова, лёг на жесткий, прикатанный водой мысок - полежать, на небо поглядеть. Ни о чем не думать... Ах, ах... И всё осталось только в снах - в сладком и горьком сне прошлого - по слову классика...
На обратном пути, забравшись на гору, чуть свернули с дороги, налево: там глубокая тёмная лощина, где ягода всякая, а Витя еще с детства знал дикий щавель, саранки выкапывал - тётя Таня научила.
Высоко над головами ходили туда и сюда верхушки сосен - перемещались на земле солнечные пятна, преображая густую зелень в яркие, просвечивающие рисунки... Земля усеяна сосновыми шишками: старые - совсем черные, почти круглые, с растопыренными жесткими торчинками; когда наступаешь - упираются, словно камень, а потом с хрустом сдаются. Новые шишки лежат светло-коричневые, длинненькие, красивые - как на картинке.
Витя то и дело ловил на себе прямой взгляд Нины, отвечал на её быстрые вопросы: "Это что? Ты же знаешь... А это что?".
Отвечал. Уже многое знал: от тёти Тани, от пацанов, парней... Видел одобрительный кивок пушистой прически, и шел дальше, дальше по столь знакомому месту - и все вместе вышли в конце концов на блестяще-скользящую от коричневых сосновых иголок дорогу...
- А мы скоро переезжаем, - сказала Нина, когда подходили к дому.
Он даже не понял: куда? зачем? - настолько привык к её соседству, хождениям за книжками, да и последним походам на реку - тоже! Она увидела его недоуменный взгляд и рассмеялась.
- Да это рядом, дом напротив, дали трёхкомнатную квартиру. Будешь видеть из окна...
Потом уж его мать пояснила, говоря, что Ивановы переезжают: сын же у них в армии, вот-вот придёт, потому и дали... А из его окна была видна только их кухня - и хорошо, иначе как-то волнительно... для тех обстоятельств.
С переездом Ивановых ничего, в общем, не изменилось: стал ходить, как и ходил - иногда... И вот однажды, ближе к осени, Нина как будто его ждала: открыла дверь и сразу взяла под локоть.
- Пойдём, прогуляемся...
Неожиданно! По двору, по песочку, выбрались на асфальт - застучали её каблучки. Тут он разглядел, какая она необычно нарядная, подкрашенная. Двинулись в другую сторону: не в ту, что обычно, которая ведёт и в школу, и в магазин, и к реке. В другую... Длинная, длинная дорожка, и всё по прямой, по прямой - только виды по сторонам меняются.
Сейчас, повидав целый мир, Нью-Йорк, Париж - и Москву, Петербург - он понимает, насколько... ну, скажем так, простой вид окружал идущую пару. Да, это хорошо - посмотреть божий мир, во всём его многообразии - но разве этим счастлив человек?! А ведь как ни странно, именно в юности кажется: счастье, да и смысл жизни - в Москве, Петербурге, в столице... В Париже - само собой разумеется! Там всё купается в любви, красоте, радости - и счастье. Ах, ах, ах... Всё это только в мечтах.
Пройдя пару домов - дощатых, деревянных, давным-давно потемневших от мороза, дождя и жары, ступили они на территорию бараков... Вы понимаете, написал он это слово, произнёс его - и на душе стало тепло! Нет-нет, те бараки - это вовсе не то, что показывают по телевизору сейчас, в 2012-м: нечто черное, кривое-косое, длинное, унылое до жути и смертной тоски, да еще где-нибудь "на Северах", среди голых сопок или завалов грязного снега...
Здесь вокруг желтые акации, тополя, зелёная трава, а сами бараки - вполне еще новые, покрашенные, да с широкими верандами, козырьками-крышами. По сравнению с деревенскими домами-домишками - прямо жильё класса "люкс"! С паровым отоплением, просторными комнатами, широкими окнами.
Но дело вовсе не в этом - это он сейчас понимает весь этот "люкс". Дело в том, что в этих бараках жили его родственники, дяди и тёти, двоюродные, троюродные, братья и сёстры - хорошие, добрые, душевные люди - каких он больше и не встречал ни разу в жизни - ни в каком Нью-Йорке, Париже, не говоря уж про Москву с Ленинградом - увы!
Здесь на длинных верёвках сушилось бельё - зимой и летом, за столами сидели мужики - играли в домино или шахматы, а женщины сидели на ступеньках веранды, судачили о своём. На пустыре хлопал, звенел и шлёпал волейбольный мяч, а ребятишкам принадлежало всё вокруг - они играли в догонялки, прятки, войну... И вот через всю эту картину проходила наша юная пара - гуляла... Держалась чуть скованно - всё-таки первый раз пошли парой гулять - но ничего, ничего, даже говорили о чем-то, шутили: увидали табличку "ЖЭК" - вспомнили "дом, который построил Джек"... Так что освоились, освоились помаленьку. Ни под ручку, ни тем более за ручку еще не взялись - только освоились.
И что же чувствовал он - и что она? За себя - он ответит. Он прошел через мир, атмосферу бараков, как через поле свободы - только чуть скованный - вот, пока, и всё. Она? Кто ж ответит за неё... Можно только предполагать. Будучи девочкой домашней, она шла дорогой ровной, прямой - торной дорогой, следуя логике развивающихся отношений.
А он, несмотря на свои 17 лет, имел уже немалый жизненный опыт, много чего повидал, испытал, прочувствовал. Детдом, интернат - житейская неизбежность, необходимость, но до чего же суровая, жесткая, жестокая школа жизни! Имея в душе чувства добрые, благородные - попал совсем не в "благородный пансион". Одно спасение: мать да родня. У матери горела идея:
- Выучу!
Так после детдома - интерната он и оказался в девятом-десятом классе "домашней" школы, слушает радио и читает газеты - и, не зная ни слова по-французски, исходит мурашками по всему телу, ощущая благородные флюиды, когда звучит "Падает снег". Счастья хочется, свободы.
Ах, ах, ах... Так-то оно так, да не совсем и так - когда рядом идёт красивое, молодое существо, а ты думаешь о счастье, как свободе... Ромео так не думал, поди! Для него весь мир заключен в ней, Джульетте, и без неё нет ни счастья, ни свободы - ничего нет.
А наш герой, кажется, натура не такая цельная. И, хотя в силу страстности, фантазийности, много раз бывал "на краю", тем не менее, вот, сидит, пишет, вспоминает...
Вернулись они, для разнообразия, другой дорожкой назад - и прогулка завершилась.
Событие совершилось! Кажется, это ведь называется - первое свидание? Событие, событие...
А потом - потом наступила осень. Осень в городе его юности наступает сразу, длится недолго, и разом переходит в зиму. Утром он посмотрел в окно, и увидел, что небо стало синее-синее - летом от жары оно белёсое: только когда приходят облака, округлыми белыми горами, серовато-черными буграми (он в детстве даже думал, что они крепкие, твёрдые), тогда и оттеняют белёсое от голубого. А тут - чистое, синее. А знакомые листья тополя - он даже некоторые знал "в лицо" - как-то прижухли, еще не пожелтели, хотя потом пожелтеют враз, а потеряли жизненную силу, ослабели, и не трепещут от радости жизни, а сухо шелестят...
Он поступил в институт, началась учёба, но совсем, совсем другая, чем в школе - и сразу же колхоз: это когда студентов на целый месяц отправляют в деревню на сельхозработы.
Нину потерял из виду, только однажды встретил на улице её маму, она и сообщила новости.
- Всё думала, думала, куда поступать - и никуда поступать не стала. Сейчас поехала в гости к родственникам, а вернётся - надо будет на работу...
А у него жизнь пошла - туда и сюда, с горки на горку, цветной калейдоскоп впечатлений, всё новые лица, дела и события. Один колхоз чего стоит: как солнечный пучок соломы, перевитый-перепутанный пёстрыми ленточками...
А тут и День рождения подошел: 18 лет. Родителей дома снова нет, потому и гостей всяких полно: новые, старые, школьные, уличные... Прибыл друг Вова с магнитофоном, и держался он как маэстро: в светлой жилетке строго стоял у своего "ящика", ставил музыку по своему усмотрению. Однако, выполнял и заказы: быстрый танец тогда назывался - шейк, всё медленное - танго.
Запомнился, запомнился ему тот вечер... Как сейчас помнится! Слова, фразы, лица, музыка...
Запомнилось и такое. Один из новых друзей произнёс:
- О, как здорово! Вы мебель к соседям вынесли? Мы тоже так делаем иногда.
Ха-ха... А у нас так - всегда.
Зато сейчас этой мебели! И дома, и на чердаке, и на даче, и на чердаке дачи...
И наступил такой момент... Из окна кухни увидел, как подходили к дому две припоздавшие подруги, и выскочил с приятелем их встречать. Поздравления, восклицания. Он подал руку калачиком: прошу!
И... И проходила мимо Нина. Опустила голову, ускорила шаг. Но... Он и не знал, что она приехала: у родственников же!
Глупо вышло. И не поправить! Однако, в праздничной суете Нина скоро забылась. А потом и вовсе забылась. Встретиться им негде: ранним утром он убегал на автобус, и через весь город - в институт. Приходил домой уже затемно. Она ездила на трамвае, на свою работу, в другую сторону - это ему мать сказала...
Пришла зима, лютые морозы, серьёзные экзамены, всякие дела и сложности... Суровые житейские будни, словом. Когда самого себя едва помнишь...
Так и пролетела, проскрипела, проползла бело-серая зима. А когда небо снова стало синее-синее, и с крыши полетели чистые-пречистые, успевающие отразить весь мир блестящие капли, его ждало оглоушивающее известие.
Каждое слово пронзало сердце иголочкой: как это - забежала? С кем - прощается? Уезжает насовсем?!
Он ничего не знал. Оказывается, её родители уехали к себе на родину, куда-то на Волгу, еще осенью. Нина жила одна - только брат приезжал после армии, с молодой женой - и вскоре уехал. Теперь и Нина уезжает. Вот сейчас - и насовсем. Прощается...
Он разволновался. Сердце стучало. Встал, походил по коридору, подошел к входной двери: да, слышны голоса Нины - и соседей. Она постучит - двери откроются: "А! Счастливого пути! Привет родителям!"...
- Счастливо оставаться! Всего доброго!
Разволновался не на шутку. К нему-то, постучит - не постучит? Неужели не постучит?!
Не постучала...
Послышался только скорый стук каблучков по лестнице - вниз, вниз - и затих.
Навсегда...
Как странно... Прошло столько лет, и теперь в том доме - ни одного из прежних жильцов. Ни-ко-го. В каждой квартире - новые люди, новые события, новая жизнь. И никто, ни одна душа ничего не знает о том жарком лете, суетной осени, бело-серой зиме. Да ведь ничего особенного и не было! Жизнь - была: со всеми её обыденностями, ничего не значащими разговорами, мимолётными встречами и расставаниями. То, чего не знает никто... Только старый-престарый листик, жухлый-прежухлый, в мусоре и паутине, в уголке окна - свидетель того далёкого лета, юных голосов, быстрых шагов. И лёгких уколов в сердце - это они, эти уколы, изрешетили, наверное, также и старый листик...
***
Ясным осенним днём он быстро шёл вниз по Тверской. Как всегда, бывая на этом месте, внимательно смотрел на красные стены, башни Кремля, исторические здания вокруг... Прогонял из головы обыденность, старался думать о вечном, о красоте, таланте... Истории... Миллионы, миллионы людей... Большинство идут, ничего не замечая - но они оставляют свой след!
Усмехнулся: почему-то именно в этом месте ему однажды вспомнился диалог из Куприна:
- Такая красота, такая лёгкость! Я оборачиваюсь назад и говорю проводнику в восторге: "Что? Хорошо, Сеид-оглы?" А он только языком почмокал: "Эх, барина, как мине всё это надоел. Каж-дый день видим".
Когда-то Сеиды ходили по Кремлю, по окрестностям Кремля гордо - и с большим благоговением... Но сегодня, когда они почти целиком составляют всю эту армию дворников - и прочих, и тому подобных, да живущих непонятно где и как... Ни до красот природы, ни до красот Кремля.
На его лице лежала усмешка от слов классика вперемешку с мыслями о нынешних Сеидах, когда он поймал на себе взгляд пожилой женщины, стоящей у стены. Погасил усмешку - мысли:
- Похож на сумасшедшего, наверно. - Это у них "играет гамма чувств".
Уже проходя мимо, услышал:
- Витя...
Быстро обернулся, посмотрел...
- Нина?!
Встали у стенки, рядом, полубоком - толпа валит несметная.
- Я смотрю - вроде ты. Идёшь, улыбаешься - не улыбаешься...
- Да, но... Как здесь ты?..
Она усмехнулась.
- В Москве проездом. А ты, сразу видно - москвич...
- Чепуха это всё. Хотя в Москве, действительно, уже тридцать два года. И вот встретились здесь.
- Да я по Кремлю гуляла, по Красной площади. В церкви зашла... На скамейке даже посидела. В прежние годы в Москве бывали часто, но всё бегом, бегом - сам, наверное, знаешь. ГУМ - ЦУМ, по магазинам. Или в Мавзолей целый день стояли, как дурачки... Нигде, кроме как на Красной площади, да вокруг, и не были ни разу. А тут погуляла, отдохнула, - она повертела в руке букет желтых листьев, - дай, думаю, по улице пройдусь. Памятник Пушкину увидела, пошла дальше - и не знала, что здесь так круто! Даже запыхалась. Стою - а тут и ты идёшь. Ну, постоим маленько, да иди - у тебя же, наверное, дела...
- Ничего срочного. Сорок лет не виделись! Сейчас я позвоню "по делам" - и зайдём куда-нибудь, посидим, поговорим.
Она легко согласилась.
- Давай, а то у меня в памяти магазины - да самые паршивые столовки у вокзала!
Он чуть отошел, коротко поговорил по мобильному - и вздохнул: ну, всё.
- Куда пойдём? Предлагаю немного в сторону - людей поменьше.
Она лукаво посмотрела на него -
- Жены боишься?..
У него слегка царапнуло в душе - провинция...
Спохватился: а сам-то кто? И усмехнулся: теперь-то уж - всем москвичам москвич.
- Не боюсь. Держись под ручку.
Она привычно, ловким движением взяла его под руку - и держалась уверенно, с достоинством.
- Молодец, - подумал он, - замужем, давно. И муж хороший: начальник, офицер...
Зашли в небольшое кафе: чисто, тихо, тепло - как раз то, что надо. Принял у неё пальто, почувствовал хорошие духи, увидел подтянутую фигуру.
- Молодец, молодец, - подумал еще раз.
- С чего начнём? - произнёс он, когда официантка принесла заказ: кофе, соки, пирожное. - С того, на чем остановились?
- Интересно, ты о чем?
- Это мне интересно: почему тогда, когда уезжала, прощалась чуть не со всеми - а ко мне не постучала? Я все годы - нет-нет, да и вспомню...
- Вот тебе и здрасьте! Сейчас-то можно сказать: родители же мне оставили квартиру в расчете на то, что наш "роман" и дальше будет развиваться - хотя никакого романа, лишь самая завязка. Так и осталась одна завязочка... Хотя, если б ты за те месяцы пришел - под Новый год, скажем! - мы же оказались бы одни... Не пришел... Ни в Новый год, ни на 8-е Марта. О чем же говорить, Витя? Хотя ко мне и на работе уже подкатывались, и женатые даже, и начальник в секретарши звал... Да! - наш с тобой сосед, Гера, из Политеха, помнишь? - руку и сердце предлагал. С ходу! Вот бы ты удивился...
- Я так закрутился тогда...
- Пустяки это, Витя. Закрутился - не закрутился... Значит, и не думал обо мне. Нет, Витя, - она положила ему на руку ладонь, - это - судьба. А мне было тогда и непонятно, и обидно - я даже закомплексовала слегка: мужики, парни, вроде, пялятся; но так, чтобы - ах! - и сразу в сердце - никого... А Гера с предложением - это же его родители подначили, я знаю: смотри, дескать, молодая, симпатичная, с квартирой... Он и разбежался.
- Понятно...
- И мне тогда стало понятно: не судьба. А муж будущий, как посмотрел, как подошел - судьба!
Да, да... Расскажи - потом уж я.
- Расскажу. Офицер он был у меня, настоящий. Хотя и не полковник. Как говорится, подполковников много - полковников мало. Когда в запас отправили - тогда и подполковника дали. В начале 90-х... Ох, пропади они пропадом, эти "лихие 90-е". Везде тяжко, и в армии тоже. Ведь сколько офицеров застрелились, не получая денег! Валера мой не такой, понимал: нельзя. Не хлебом единым жил, и не одной службой...
- Послушай... Он...
- Потом скажу. По-настоящему образованный был, и с характером, честный. Вот кому генералом быть! Но в генералы вышли другие... А мы всё мотались по стране, по военным городкам, и за границей служили - в ГДР. Я закончила педучилище, с малышами занималась, бывало - в библиотеке работала. Мотались, мотались по городам и весям - и осели в Туле. А тут и "перестройка", 90-е... Люди словно с ума посходили - сам знаешь, сколько было шума. Старики от телевизора оторваться не могли, кто посолиднее - газеты, журналы хватали. А потом за горло на митингах друг друга хватали! Один начитается "Аргументы и факты", "Известия" - другой - "Правду", "Советскую Россию"; один за демократию, другой - за коммунизм. И все полегли, можно сказать, в братской могиле.
А муж - телевизор не смотрел, газеты-журналы особо не читал. Посмотрит на всю картину, "окружающую действительность", и только одно слово произносит:
- Предательство... Предательство...
Он ведь очень широко на историю смотрел, и в политике, экономике разбирался. Может, еще и потому, что отец у него - доктор философских наук. Иногда, еще в советское время, такие неординарные взгляды высказывал! Один на один. Кстати, сильно возмущался, чуть не матом выражался, когда видел разницу, как живут простые люди за границей - и в Советском Союзе. Я сама иногда не понимала: как наши люди умудряются жить, когда в магазинах почти ничего нет?! А те, кто вокруг нас, только пыжились, что имеют возможность купить, привезти, достать...
И всё-таки надеялись на лучшее. Но когда началась "перестройка", мой Валера сразу сказал: предательство! Однако и представить не могли, что всё закончится таким позором... Коммунизм, "братских народов союз вековой", "народ и партия едины". А мы, армия - "на страже мирных завоеваний"... И такой позор.
Переживал... И в некоторые моменты говорил - вот сейчас достаточно одного решительного, умного генерала: положить кого надо мордой в пол, взять власть - и начать реальные преобразования, людям на пользу.
А то вот сегодня кричат: коррупция! коррупция! А кто породил эту коррупцию - причем сознательно?!
Виктор слушал молча, не перебивая. Видел её горячность, желание выговориться: не о политике - о муже, его мыслях, чем жил человек. Он видел: всё ещё горячо; угли горят, не подёрнуты пеплом забвения. Вставил только:
- Я хотел спросить...
- Да... Умер год назад. Пришел с работы, сел на диван - и всё. Был здоров - и вот, как говорится, на фоне полного благополучия... Все годы работал охранником, сутками, в бизнес-центре. Много раз появлялась вакансия бригадира - ну, старшего ли - нет, берут лишь своих. Хотя они все там свои, все офицеры, чуть не все знают друг друга еще по службе.
Предлагала ему бросить всё, или уйти в другое место, чтобы только днём - нет, не хотел: все свои. Свои-то свои, но поначалу было видно, как на душе у него кошки скребут. Хозяин бизнес-центра (да не одного!) - офицер, в таком же звании, притом еще базой отдыха, или охотничьим хозяйством - тоже владеет. Ну вот как?! Слухи разные ходили, вывод один: мафия, самая настоящая мафия.
Понимаешь, Валера наверняка бы ушел... Если б хозяин его в личную охрану привлёк - так, что ли, сказать. Других офицеров брал на базу, охранять, когда он, с такими же хозяевами, пьянствовал, да в бане с девками развлекался. А они, в сенях, не в предбаннике - в сенях, сидят, слушают пьяный рёв да визги.
Ни разу не привлекал, и всегда внешне уважительно относился. Может, и побаивался мужа - они ведь хитрожопые, хозяева-то...
- И народным языком владеет... Молодец - снова подумал Виктор.
Она поняла, улыбнулась.
- Да, знаешь, армия - не институт благородных девиц. Школа суровая, много чего увидишь, поймёшь и узнаешь. А что касается языка... "Вышли мы все из народа"... Армия научит и словам разным - научит и меру соблюдать, по делу употреблять. Хотя... В те же 90-е, когда всё пошло без меры - тут и двенадцатиэтажных матов будет мало.
Ну вот могло ли тем офицерам в голову прийти, что пройдёт несколько лет, и один из них будет барин, самый настоящий барин - а другие у него холопы. Почему-то государство решило устроить именно так. Во всех сферах жизни. Предательство, говоря словами мужа, предательство...
Виктор глубоко вздохнул. Помолчали...
- Но всё-таки ты же не на экскурсию в Москву приехала... По делу - или как?
- У меня же, Витя, дочь в Москве, старшая. Здесь училась, вышла замуж, осталась. Семья, дети... Муж хороший, коренной москвич - хотя, ты знаешь, как это было трудно: выйти замуж за москвича! Или жениться на москвичке. Они - люди первого сорта, остальные - второго, третьего... Но у меня зять хороший. У них с недельку еще поживу... А дома, в Туле, я с другой дочерью, там тоже семья - куда им деваться? Живём, слава богу, мирно.
В Москве, Витя, я по делу - и не по делу... Болею я, Витя... Врачи у меня дома хорошие, внимательные, и диагноз правильный поставили, и лечение, какое надо... Но московская дочь, Вера, настояла, чтобы я приехала сюда, прошла обследование здесь. Всё прошла, всё подтвердилось... Ну, пойдём, прогуляемся еще, пока светло.
Они вышли, спустились на Красную площадь. Постояли, посмотрели на Спасскую башню, храм Василия Блаженного, Мавзолей.
- Как странно, как странно, - произнесла она. - Словно сейчас вижу эту невероятную очередь: многие ведь плакали - увидят Ленина! - и уходили вниз, туда, колонной. И у меня такое ощущение, что вся страна, день за днём, уходила, уходила и уходила - туда. И вся ушла. Смотри: ведь никого, только часовые!
А здесь, наверху, сегодня совсем другие люди, другие порядки.
Понимаешь, я и в церкви заходила, и в новые тоже... Народ вроде есть, но верующих, как и везде - мало. Бродят из любопытства... Ты знаешь когда больше всего в церквах народа? Не на Пасху, не на Рождество - на Крещение! Когда крещенскую воду разливают - идут целый день. Огромные бадьи, домой, увозят - уносят!
Извини, если чего не то говорю, но я вижу - согласен. А крестик - и у меня, и у тебя на шее есть, и без веры, конечно, нельзя. Согласен...
Она взглянула на него:
- Особенно в нашем возрасте.
И улыбнулась.
- Я заметила: стариками себя почти никто не считает! Шестидесятилетние думают, что старики - это 70-80-летние, а те, наверное - 90-летние...
Так помаленьку-потихоньку вошли они в Александровский сад, и пошли среди редких прохожих по широким аллеям. Последние листья бесшумно слетали с веток и тихо ложились на еще зелёную траву.