Прошло много лет, а он помнит тот далекий вечер. Вечер, который мучает его воспоминаниями о той жизни, что была у него не так давно. Вечер, который заставил стать его лицом к стене. В то время как глаза пристально изучали кирпичную кладку, цемент и штукатурку, падающую прямо на рваные ботинки, мозг сверлила мысль о приближающемся расстреле. Сквозь дыру в рубахе ветер обдувал его худое тело. Он считал ребра, торчащие от голода. Дрожь гнала мурашки по его грязной загорелой коже. Грибной дождь умывал лицо, скатываясь каплями с засаленных волос прямо на кончик носа. А смерть в лице солдат режима и их ржавых нечищеных винтовок смеялась у него за спиной.
Последнее желание - сигарета. Она наполнит его легкие ядом дешевого табака, собранного негритянской женщиной на плантации. Сигаретной бумагой были завернуты не только листья, но и ветки. Отвратительный вкус наполнил его душу унынием, но всё же маленькой долей чарующий свободы. Каждый затяг заставлял надеяться. На что - неизвестно. Думать о том, что жизнь не просто вдох или выдох, а нечто большее.
Он вспомнил те события, из-за которых он оказался лицом к стене. Бутылки, стекло, огонь - коктейль Молотова. Всё это летело из его рук, сталкивалась со щитами полиции. Рушился целый мир вокруг него: цены росли поминутно, государство превратилось в тюрьму, стремительно уничтожающую своих арестантов, граждан существующих в нем. Хлеб, приготовленный из отходов производства, стоил дороже автомобиля, но и автомобиль нельзя было встретить, лишь битые и ржавые каркасы, горящие пламенем. Топливо было единицей жизни, которая никому не по карману.
Молодой студент, начитавшись Кропоткина, вышел на митинг с остальными. Беспощадные бои, кровь, аресты, сроки и оборванные жизни были спутниками мрачных людских теней в эти годы на улицах городов.
Он дрался, сгибая арматуру в нежных руках, стертых страницами книжек, разбивая ей каски полицейских. Восстание длилось недолго, за несколько часов полиция превратилась в армию. Дубинки и щиты сменились на автоматы и гранаты с газом, от которого хотелось плакать.
И вот уже кутузка, срок. Два года жизни в лагерях. Смена правительства - военный режим, диктатура, вердикт команданте - и статья за сопротивление полиции превращается в статью за совершение государственного переворота. Наказание - расстрел.
Длинный ноготь указательного пальца уныло ковырял отверстие, созданное пулей, не единственное в этой стене, приравненной к стене плача. В стене, которая видела больше раскаяний, чем в церкви, которая слышала больше молитв, чем праведный пастор.
Мысли о смерти не было. Мысли о боли тоже. Мыслей о попытках просить прощение вовсе. "Смерть - награда для смелых" - думалось в этот вечер. Но именно смерть спасла жизнь человека, не знавшего ее, не видевшего в ней вестницу искупления.
Новости передали по радио, ее разнесли динамики на бетонных столбах. Команданте хватил сердечный приступ и власть перешла в руки интеллигентов, возглавлявших совет при нём. Голос диктора, разлетевшийся по плацу, остановил спуск курков. Сигарета всё ещё тлела на кончике губ, не дым уходил вверх от неё, а душа улетала из тела.
Расстрел отменили. Руки в солдатских шевронах скрутили арестанта, ударив намеренно головой об стену, и потащили обморочного в камеру.
Все ждали амнистию, но ее не последовало, только смягчение законов. Ликвидация комендантского часа и подготовка проекта конституции. Тюрьмы были переполнены, еды, одежды и мест для ночлега не хватало. Политические заключенные слонялись целыми днями по тюремному двору в ожидании кончины соседа, чтобы побороться за место для сна (кусок соломы или тряпка) или за одежду умершего. Драки за скудное имущество мертвецов случались каждый день и не раз.
Но он не хотел умирать. Желание исправить свои ошибки, допущенные во время борьбы с полицией, побороли смерть. Он думал, что именно он виноват в том, что к власти пришёл диктатор. "Выйду и всё изменю" - так думалось после того вечера. Два года в лагерях, пять в тюрьме. Голод, холод и вечная подруга смерть изменили его. В свою молодость он покидал тюрьму дряхлым стариком. Когда он шел по тюремному двору, его волосы были иссиня-чёрного цвета, но стоило выйти на свободу - солнце окропило голову сединой.
Мир был для него неизвестен. За время тюрьмы и власть менялась уже несколько раз, его будущее теперь призрачно и туманно. Работать на фабрике по производству консервов было нелегко: руки заросли мозолями, которые лопались каждый день. Раны приносили дикое ощущение боли, но боли свободного человека. Каждый день приходилось стоять у конвейера, каждый день приходилось не сгибать спину, резаться о консервные банки, но всё это можно было забыть при помощи самогона из патоки, вонючего и крепкого как те испытания, через которые он прошел.
Он не мог рассчитывать ни на что больше. Путь к образованию закрыт, ведь он бывший заключённый, сидевший по политической статье, а таких никуда не хотели брать, они всегда под прицелом полиции. Каждый день его останавливали, осматривали, а если в округе что-то случалось связанное с политикой, полиция всегда стучалась в дверь его хибары первыми.
Дверь была сделана из фанеры, стены из тростника, промазанного глиной, освещением служили дырки в крыше из битого шифера.
Денег не хватало, спать приходилось на соломе, есть на земляном полу и носить всё те же ботинки, в которых он стоял у стены в тот вечер.
Прозвучал последний звонок, рабочий день закончился, с ним закончилась жизнь фабрики.
Гиперинфляция уничтожила экономику. Много предприятий, в том числе и консервный завод, на котором трудился он, были закрыты. Работникам позволили напоследок забрать часть продукции в качестве компенсации. Во время очереди за консервами многие рабочие пострадали, не всем досталось то, за что они боролись и даже убивали. Люди гибли за дешевую тухлую рыбу в медных банках.
Консервы, полученные через выбитые зубы и сбитые кулаки, быстро кончились. Воровство приносило мало удовольствия, и душа болела после каждой неудачной кражи. Ещё больше она болела и заставляла страдать, когда он вспоминал агонию первого тюремного заключения, когда кража удавалась. Он не боялся тюрьмы, не боялся власти, которая накажет его за грабеж. Он боялся, что из-за его краж погибнут люди. В тяжёлое время забирать у ближнего последнее было высшей подлостью.
Возле закрытых заводов и фабрик часто проходили демонстрации и митинги. Рабочие, потерявшие последнюю надежду, часто обращались к нему за советом, ведь он отмотал немалый срок за участие в подобном. За советы по устройству пикетов и митингов, они часто наливали ему спиртное, а он, изнемогая в пьяном угаре, пытался строить из себя учителя.
Пьяное тело плечом надавило на крепкую дверь, та открылась под нажимом сильного мужского плеча. Кое-как привыкнув к темноте, он смог различать контуры. Запах еды манил его, руки невольно начали шарить по углам и искать пищу. Откуда ни возьмись, появилась старуха, маленькая безобидная, чёрная женщина, дрожащими губами нашептывающая молитвы, умоляющие его никого не убивать и уйти с миром из этого жалкого подобия дома. Она защищала маленьких детей закрытых своей спиной, боясь, что он оборвет их маленькие жизни. Но запах продуктов находился за ними - он ринулся вперёд. Когда он продвигался к продуктам, он слишком сильно толкнул ее. Старуха ударилась обо что-то тяжёлое и рухнула на пол. Она умирала у него на руках. Женщина напомнила мать, которую он не видел с того митинга. А умерла она от сердечного приступа, когда ждала сообщения о том, что его расстреляли. По морщинистым щекам скатилась одинокая слеза солёная и горькая. Пальцем он стёр ее с лица старушки, но было поздно. Дети ничего не осознали и даже не поняли того момента, когда он взял ее на руки и вынес из дома, окропляя ей лицо слезами.
До утра он просидел за домом мертвой старушки, оплакивая ее свежую могилку. Он не знал, какой она была религии, и не стал оставлять на земляном холмике крест. Он не знал никаких молитв, погребальных обрядов. Примером для него служили лагерные похороны, когда охранники скидывали мертвые тела заключенных в общую яму и закапывали.
В нём что-то оборвалось, его душа начала гнить изнутри, покрывая всё тело, а главное разум и чувства струпьями. Он не стал жестоким, не стал убийцей, хотя знал, что в лице закона он таков. Даже с точки зрения морали он совершил грех, который нужно было искупить.
В полиции его приняли холодно. Молодому сержанту французу и так хватало дел на участке. Народ, проживающий в районе, был нестабилен, как и вся страна. Повсюду проходили протесты, митинги, драки с полицией, люди теряли работу, голодали каждый день. Кто-то кого-то убивал, и смерть несчастной старухи полицейского мало интересовал. Он даже не стал задерживать его до выяснения обстоятельств.
Когда он пришёл в себя и отошел от горя, он вспомнил про маленьких беззащитных детей, которых так усердно защищала старуха ценой своей жизни. Что будет с ними троими, не знающими своей матери и отца? Что с ними будет в этом аду? Смогут ли они в нём выжить? Они сейчас как беззащитные слепые щенки, которых в этой стране если не утопят, то продадут в рабство, заставить заниматься наркоторговлей или просто пустят на органы. Он не знал, что делать с голодными детьми, сам уже не ел несколько дней. Терпеть вопли пустого желудка взрослому мужчине было легко, в тюрьме он не ел неделями. Но маленький растущий организм требует постоянного внимания и заботы, ухода, а самое главное пищи. Он никогда не задавался вопросом о том, что едят дети, сам он помнил себя только с сознательного возраста, тогда можно было есть уже всё что угодно. В детстве мамина еда казалась для него самой вкусной, и неважно из чего она была приготовлена, но то было другое время, и после того митинга ни еды в стране не стало, ни мамы в его жизни.
Воровать не хотелось, работы не было, что делать он не знал. Был только один путь возвращения к истокам... К сожалению, чернокожее население маленькой бедной страны в это жуткое время не занималось сельским хозяйством, смысла не было. Леса вырублены, а поля вместо них - сухая, изъеденная солнцем почва. Только те немногочисленные племена, что селились по берегам рек, ещё как-то смогли выжить. Они всё так же традиционно выращивали кукурузу и прочие сельскохозяйственные культуры, из которых готовили еду. Они всё также пасли скот, ели мясо и молоко, которое им давали животные. Но он не был представителем никакого племени, и обратиться к ним за помощью он не мог. Один старик в тюрьме научил его ухаживать за садом, пользоваться его плодами, различать дикие травы и извлекать из них пользу. В тюремном саду были растения, из которых можно делать припарки от различных недугов, коренья, которые можно было употреблять в пищу и даже кое-какие овощи и фрукты. Но всё выращенное отдавалось начальнику тюрьмы и самому старику не так уж много осталось для жизни.
Когда-то давно мужчина брал его вместе с братьями на рыбалку. Он учил своих детей забрасывать удочку, насаживать червя на крючок и правильно тащить рыбу из воды. Но это было только один раз. Отец погиб на гражданской войне, когда они сражались за счастливое детство своих детей, но все боги Африки знали: рыбалка и была для него счастливым детством, а война уносила жизни и знания, которые можно было бы передать поколениям.
Ботинки с того вечера ещё сильней порвались и шнурок сдерживающий подошву от отрывания совсем иссох. Вода быстро наполняла обувь, но выхода не было приходилось идти всё глубже и глубже. Стоя по колено в мутной реке возле стока с завода, он закинул сеть, сшитую из остатков одежды той несчастной старухи.
Оставить ли сеть в воде или же её доставать сразу? Интуиция и первородные инстинкты подсказали ему оставить ее в воде.
Черное солнце грело слишком жарко, его и без того чёрная кожа могла превратиться в уголь, но это не мешало ему отдыхать на берегу в ожидании чуда. Как Иисус накормил двумя рыбками еврейский народ, так и он рассчитывал накормить пойманной рыбой трех голодных детей.
Ему снился опять тот вечер, та же стена, в которой он ковырялся ногтем, исследуя отверстия от пуль. Всё также на его ботинки сыпалась штукатурка и цемент. Всё также он ждал выстрела. Снова он ждал объявления о смерти команданте, но на этот раз его не было. Почему не последовало объявления диктора по радио о том, что диктатор мертв и его место заняли интеллигенты? Комендант штаба, в котором квартировались солдаты, пришедшие на плац для расстрела человека в дырявых ботинках, отдал приказ перезарядить оружие. Сердце билось очень-очень медленно. В расстояние между ударами сердца могло бы уместиться полное звучание молитвы "Отче наш". Всё замерло вокруг. Бабочка, пролетающая мимо, очень медленно махала крыльями... Послышался звук спущенных курков, повеяло запахом пороха. Семь пуль, по одной на каждый его грех, прошли через его тело, оставив в нём и кирпичной стене свежие дырки. Как странно, что это он видел как будто от третьего лица, как будто наблюдая откуда-то с неба. Он увидел, как солдаты понесли его труп в кучу к остальным.
Пока он спал, по его лицу текли слёзы, уже тогда во сне он жалел о том, что его в тот вечер много лет назад не расстреляли. Он винил себя во всём, может быть, не было бы столь тяжелых событий в этом непонятном мире, а самое главное, может быть та старуха смогла бы воспитать и выкормить троих внуков.
Было очень жарко, солнце клонилось к закату, а его глаза только открывались. Легкий ветерок обдувал его черное лицо. Он чуть было не забыл о том, что ему пора вытаскивать сеть и совсем забыл о тревоге, находясь в состоянии блаженства на этом берегу реки, в такой прекрасный момент времени. Он желал смерти, и увиденная смерть во сне принесла ему удовольствие.
...В сети находилось несколько рыбех. Ему одному не хватило бы даже одной, ввиду того, что он не ел уже несколько дней. Но маленьким детям этого вполне могло бы хватить на пару дней, хотя кого он обманывал, этого не хватило бы и детям.
Стемнело. Прежде чем пойти домой, ему нужно было надеть свою одежду. Пойманная рыба так и валялось на берегу и ее запах приманивал зверей. Где-то вдали засверкали огни голодных глаз, следом последовал вой. Они понимали, что добычи много, а человек слаб, рыбу легко отбить, возможно и человек станет их добычей. Нужно было быстрее собираться, но второпях он забыл надеть ботинки, схватив рыбу, он ринулся бежать. Звери, бежали за ним. Их было слишком много чтобы отбиться одному, они постепенно окружали человека, освещая его яркими глазами в темнеющем дне.
Солнце гасло. Он не знал что это за животные: шакалы, гиены или одичавшие собаки? Он бежал босиком по мусору, прибитому волной на берег. Стекло резало ступни, оставляя кровавые следы на крупицах песка. Зверям не нужно было искать его голодными глазами, кровь оставляла след в еще жарком воздухе. Рыба их больше не интересовала, ведь была добыча покрупнее. Первый зверь в прыжке догнал его и приземлился на крепкую спину, но удержаться не смог и продрал ее и подобие рубахи, оставив следы от когтей, как когда-то оставляла плеть следы на спинах рабов. Он бежал, растеряв рыбу. Теперь вечер на берегу стоил не три жизни, а четыре. Но его ему была не дорога, нужно было искупить смерть старухи спасением детей.
Он споткнулся об корягу, ударившись головой о камень. Сознание его покидало, и только мысли о голодных детях заставили его встать и поднять корягу. Первый удар размозжил череп того зверя, чьи когти побывали на его спине, заставив стаю остановится и задуматься. Свежая кровь на спине, на голове, кровь со ступней, смешавшаяся с песком, манила и звала ее. Теперь, заняв место убитого вожака, вперед вырвалась самая маленькая тварь с пеной вокруг пасти, плешивыми боками и одним глазом, за ней ринулись и остальные.
Коряга была в крови, не успевавшей сохнуть. Зверей не убавлялось, они рвали, кусали и царапали его кровь. Вместе с ним этот берег покинет и много его врагов. Он все махал и махал корягой. Ему казалось, что не звериные морды перед ним: команданте и солдаты расстрельного полка все шли на него, кололи штыками, резали ножами. Ярость помогала ему, и вот уже несколько таких "команданте" и лежало мертвыми у его ног. Но один всё же добрался до его горла и перегрыз его. Кровь хлынула на песок. Стая свалила его и начала рвать и насыщать голод.
В тот вечер выдалась самая сильная жара в году. Вода закипала в лужах, растения засыхали, не успев прорасти из семян, животные гибли, началась засуха. Старики вспоминали, что в далеком прошлом, от такой жары погибло много народу, их не успевали хоронить.
...Белый скелет лежал на пустынном берегу. Одинокая волна, вторя своим предшественницам, прибила к берегу рваный ботинок, видавший лучшие времена. У него не хватало кистей, видимо, дикие собаки растащили для щенков, даже они пытались выжить в такое нелегкое время. Разноцветные стекла, ограненные волной, прибивались к черепу, образуя подобие венка.
Его никто не искал, никто не плакал из-за его кончины. Он был одинок, но в этом всеобъемлющем одиночестве обрел бессмертие. Свободный от бремени грязного и суетного мира он устремился к черному солнцу, под которым всегда жарко.