Сказать, что жилище Сеятеля тоже заслуживает называться крысиной норой может каждый, если посчастливится оказаться у него дома. Но в том то и дело, что не жалует колдун гостей, иначе и не стоило бы селиться под землей. Вернее сказать, в погребах бывшей таверны, ее еще давным давно сожгли местные, верно посчитав за гнездо разврата. И теперь, наверху увидишь лишь заросший холм, да и несколько обугленных бревен еще сохранилось, валяющихся неподалеку в траве.
Но уже никак не просочишься оттуда в забытые погреба. Где-то в лесу существует тайный вход в подземные ходы, известные лишь Сеятелю. Еще будучи молодым он частенько пробирался по ним в подвалы процветающей тогда еще таверны, в них совершенствовались его колдовские деяния. Да, золотое тогда время было, много чего вытворял в удали строптивой молодости, не знал тогда, что через много лет придется превратить эти погреба в свое тайное жилище. А все ради дочери, ослепленная малышка уже долгое время прячется здесь от гнева и проклятий многочисленных врагов отца.
Ох, как ей тяжело! Сейчас она находится в одном из подвалов, детское отчаяние вновь заставляет произносить наивное заклинание. То, которое научил когда-то отец. Она красиво сумела тогда повторить слова, и хорошо помнит как после этого чудом благолепным из ниоткуда появилась вожделенная яркая кукла. Наивная и не догадывалась, что это была простая уловка опытного колдуна, а заклинание всего лишь веселым набором слов.
И вновь истинно недоумевает, почему же глаза ее никак не желают видеть этот мир, может следует произносить заклинание с иным выражением?.. И произносит, басит по-детски неуклюже, так что в пору рассмеяться, если бы не трагичность ситуации. Но что-то заставляет оборваться на очередной попытке, мышью шмыгнула под лавку, где-то там в углу замирает сжавшейся тенью.
Она, ясное дело, тонким слухом уловила далекие шаги в длинном подземном ходу. Узнавала в них походку отца, но не спешит покинуть укрытие, подлое воображение как всегда рисует крадущеюся поступь коварного людоеда, и с каждым новым разом нож в его руке становится все больше и больше.
Войдя в широкий проход погреба, Сеятель привычно закрепляет полыхающий факел на стене, стоявший на столе глиняный кувшин с водой тут же оказывается в его руках, звуки судорожных глотков заполонили пространство. Пламя факела колыхнуло от ворвавшегося сквознячка, так что разудалые тени пробежались по округленному потолку, тут же спустились по неровностях бревенчатых стен. Довольно крякнув, колдун подходит к каменному очагу, выложенного в круг посредине погреба, подбрасывает в него мелкий хворост. Разъярившаяся от дутья зола заполонила очаг едким дымом, веселое потрескивание вмиг оживляет огонь.
― Ну и где же эта девчушка, где прячется моя Лилит? ― наконец восклицает он.
Из под лавки прыснул смех, показывается улыбающееся лицо девочки, затем выскальзывает и она сама. Секунда ― и она уже рядом, прильнула к ноге, взгляд все равно безучастный, рвется к противоположной стене.
Ей на вид лет семь или восемь, черные волосы неуклюже подстрижены, не могли добраться до плеч, бледное личико, пухлые щечки, ну а глаза ― красотой большие, из-за вынужденной слепоты теперь еще и таинственные. Даже отец не может подолгу вглядываться в них, все да кажется, что это манит к себе бездна серого моря. Ах, как жаль что нельзя сейчас взглянуть на ее маму, красивая наверное женщина, не в отца же пошла дочурка, он же еще то чудище, мышей да и только способное радовать своим видом.
Облачена девочка лишь в неказистую рубаху коричневого оттенка. Слегка великовата она для малышки, хотя и обрезана чуть ниже колен по залихватской кривизне. Плотные рукава чудом держатся на неуклюжих застежках, один черного цвета, второй бросается в глаза красным оттенком, таинственный узор вышит на нем золотистыми нитями. И, судя по всему, одеяние это есть делом рук самого Сеятеля, вся любовь ушла на это, а для обуви ничего не осталось. Боса дочурка, хотя, быть может, так ей лучше и привычней.
― Сейчас будем кушать, милая, ― проговаривает Сеятель, гладя ее по головке, ― чем занималась сегодня моя принцесса?
― Песню пела, и... танцевала.
― Так значит был бал? ― горько усмехается колдун.
Конечно же, маленькая опять себе нафантазировала, вновь побывала во дворце с величественными колонами и просторными залами, в них множество кавалеров и дам неизменно с восхищением и с завистью смотрели как кружились они с принцем в восхитительном танце. Сама же и вертелась по земляному полу погреба, как же эти дни похожи друг на друга, какое уныние! Но ничего, грядут перемены, скоро все изменится к лучшему.
И подгоняемый этой мыслью, старик поспешил расправиться с обиходными делами, вскоре сидел у открытого сундука, выгребая в большущее сыто горсти семян. Оказавшись за столом, отстегивает с себя многочисленные мешочки, руки тянут к свече большущею книгу. Вот оно таинство, вот она какая кухня его колдовских способностей! Дочь уже давно поела, наигралась вволю, спит в своем углу на лежанке, а он остервенело продолжает трясти сыто над столом. Зловещий шепот заклинаний бьется о стены, носится по подземелью кусочками, но разнузданный сквозняк снова гонит их к колдуну, так что идут они в прок, идут. Затем сортирует заговоренные семена на маленькие кучки, мешочки наполняются драгоценным содержимым, но и усталость здесь рвет свою долю, завораживает старика, незаметно окуная его в тревожную дремоту.
Спи, старик, отдыхай, силы еще тебе понадобятся для последнего рывка. Ты еще не знаешь, что представляешь из себя сейчас загнанную крысу, в чью нору уже пробирается змея. Неимоверный страх за потомство и отчаяние сделают тебя сильнее чем есть на самом деле, но хватит ли этого для выживания? Вряд ли... но ты борись, кто как не колдун должен надеяться на чудо.
Свеча перед книгой уже почти догорала, когда сильный сквозняк задувает ее, и вот здесь уже старик встряхивается от предчувствия беды. Дымок, шедший от очага к выходу вернулся весь потревоженный и загустевший, закашлялся под самым потолком, сплевывая вниз две тени. Этого мгновения хватило колдуну, чтобы все понять и в последний раз взглянуть на дочь.
В следующее мгновение хватается за сыто, и резким движением вытряхивает содержимое в физиономию Хида, тот и замирает в параличе у самого выхода, глаза прищурены, рот приоткрыт, позволяя оставшимся редким зубам сверкнуть великолепием в бликах настенного факела. Другое дело Альвир, он то не позволил в себя попасть, прикрывшись правым крылом жуткого плаща. А в него колдун бросил не безобидные семена, схватил со стола первую попавшеюся кучку, оказавшейся еще той напастью.
Сразу же перед демоном выросла ниоткуда клыкастая мерзкая тварь, зашипевшая двумя мордами, ящеричный хвост застучал в азарте по полу, когда завидела противника, атакующий прыжок не заставил себя долго ждать. Но куда ей тягаться с Альвиром, попадает проклятая в его смертельные объятия, стены и потолок погреба покрываются кровавыми ошметками.
А рассерженный демон и сам оглушающе зашипел в сторону колдуна, младенческое лицо искажается оскалом, из под пеленки показываются руки, сжимаются в крепкие кулачки. Все, больше ничего Сеятелю не удалось сотворить в свою защиту, мгновенным скачком Альвир налетает на него, обжигая руки невыносимой болью.
Бедный старик сползает наземь, недоуменный взгляд прикован к алым полоскам на запястьях, налившихся темной кровью. А демон наклоняется, любуется работой, нечистый, даже не вздрогнул от плевка, которым в него попал отчаявшийся колдун. Лишь младенческий носик сморщился, и щечки вспыхнули румянцем, изничтожая нашествие безобразных синих жил.
В этот момент приходит в себя второй демон. Сначала чихает громко, затем заходится в истошном вопле ― это уроненная наковальня нащупала его ногу.
― Что, старый, ― послышался сзади голос Гюльфира, ― получил подарочек... знай как ротозейничать.
И, отодвигая демона, сутулясь входит в погребную комнату. Сразу смотрит на Сеятеля, губы сводит ухмылкой. Пробегает глазами по углам, съежившаяся под лавкой девочка не осталась незамеченной. Обращается к поверженному колдуну:
― Не бойся, Сеятель, никто здесь дочурку не обидит. Ты, как молвит толпа, вероятно был хорошим знакомым Тизаны, верно?
― Вот оно что, ― хрипит обессилевший старик, ― ты зря явился в наши края, проклятая ведьма ничего после себя не оставила, ничего...
― Можешь поклясться дочкой?
Повторное упоминание о дочери заставляет колдуна закряхтеть, в последнем усилии подняться на ноги, но не вышло, даже истекающие кровью руки не могут отозваться хоть каким либо шевелением.
― Да я еще утром был в ее обители, нет там ничего, как будто и не жила она вовсе там многие годы!
― Ну а колокольчик?
И, видя с каким ошарашенным видом смотрит на него старик, чародей вмиг уверяется в его искренности. Среагировавшее мерзостью настроение заставляет нахмурить брови и выругаться.
― А ты небось хотел прибрать к рукам нечто могущественное, то что наделяло Тизану такими силами... а зачем тебе это, Сеятель, тебе же подыхать пора... что, вообразил себя великим чародеем, захотелось владычества?
― А тебе?
Это оказались последние слова в жизни Сеятеля. Гюльфир подает решительный знак, и демон тут же мстит за плевок в младенческое лицо. А казалось всего лишь повел крылом плаща, меняя позу, клык с обнажившейся утробы сверкает у самого горла старика, кровь щедрым фонтаном забрызгивает стены.
Не думал он что все так выйдет, а то наверняка все переиграл бы. Наверное заглушил бы врожденные порывы эгоистичного колдуна ради дочери, не пришлось бы ее глаза запирать... а что теперь, как же она без тебя слепая в этом мире? Эх, старый дурень, старый дурень, еще даже не известно на самом ли деле оставит жизнь малышке могущественный чужак. Ну и поделом тебе, не надо было забывать истину: что посеешь то пожнешь. Умирай, Сеятель, ты заслуживаешь, чтобы в последние мгновения жизни перед затухающим взором виднелся не лик любящей дочери, а зависал безобразный образ демонического существа.
Еще и секунды не минуло после его смерти, а Хид уже по-хозяйски заносился по погребу: перевернул сундук с семенами, поразбросал с полок всю нехитрую утварь, еще теплый очаг предался варварскому разрушению. Неудовлетворенный, ворча по-стариковски, устремляется в темный проход соседнего погреба, уже от туда звучит громкая суета.
Оторвав задумчивый взгляд от умершего, чародей кричит сердито:
― Да успокойся же ты, старый, нет здесь колокольчика, нет...
― Это уж точно, хозяин, ― жутью шипит Альвир, скручиваясь в тесный кокон, как бы изнемогая от холода. ― Колдун правду говорил, да и не чувствую я здесь присутствие столь могучего амулета.
― Ах ты нечувствительный ты мой, не чую, не чую... видимо вновь придется брать все в свои руки, завтра сам понесу вас в ведьмино логово, посмотрим что смогу!
Из темного проема вновь возрождается Хид, свободная рука сбрасывает с перекошенного лица куски паутины.
― Вот уж цацка такая, который день уже маемся из-за нее! ― ворчит он: ― По мне, можно и обойтись, неужели ничего более не придумаешь, хозяин?
― Придумаю... уже придумал, замуруем тебя в этом погребе, и пойдем себе с Альвиром, надоело твое нытье!
И отмахивается чародей от старичка. Подходит к скамье, под которой прячется девочка, приседает. И тут же наполняется изумлением на лице. Он то достоверно знает, что дочь колдуна слепа, но почему-то серые глазищи смотрят прямо на него, показалось, что и взгляды встретились. Руки, до этого прижимавшие к груди колени, хватают за штанину Гюльфира, порывистые слова наивного заклинания гибнут в коме прорывающихся слез.
― Ты посмотри, а звереныш то защищается!
И демоны за спиной чародея дружно захохотали. Старичок позволил себе на минуточку присесть на наковальню:
― Все, хозяин, пропавший ты чародей, тебя только что сильно прокляли, гореть тебе синим пламенем!
― Больше пропавшим чем ты, Хид, все равно не будешь, ― уже устало проговаривает Гюльфир поднимаясь на ноги. Разворачивается к своим вечным спутникам, спрашивает после небольшой заимки:
― Ну и как нам с ней поступить?
Ангельское личико Альвира тут же и вспыхивает безобразностью, тесно сомкнутый кокон поддался, разрешает правому крылу приоткрыться, лязгнуть клыкам друг об дружку:
― Что здесь думать, зачем мучится такой замухрышке, пусть следует за отцом!
― Другого от тебя и не жди, Альвир...
Поймав на себе вопросительный взгляд, старичок заерзал на железной подружке, убирает кулак с подбородка:
― А мне то что, она нам ничего плохого не сделала, даже не назвала меня проклятым старикашкой, так что пусть мается себе, авось что нибудь да получится.
― Решено, неси ее на воздух!
И сразу же после такого распоряжения Гюльфир устремляется к выходу, лишь на мгновение позволил себе покоситься на истекшего кровью Сеятеля.
Вскоре он находился рядом с Идой. Девушка уже давно заждалась у телеги. Ей в жизни никогда не приходилось справляться с лошадьми, поэтому бесконечное дерганье вечно голодной клячи чуть не довело ее до нервного срыва. И едва завидела Гюльфира тут же и запричитала:
― Далась нам эта лошадь, мэтр! Толку никакого, одни проблемы с проклятой.
― Мне то что, думал ты и так находилась за эти дни, а так и легче на ноги и быстрей.
― Да что вам мои ноги, я лучше сутки без продыху идти буду чем трястись на этой душегубке! ― И в сердцах стучит ладошкой по телеге.
― Ладно, будь по твоему.
В этот момент появляется Альвир. И вроде бы как смех гнет его гордую осанку, так просто не поймешь по младенческому лицу. Но затем глазам является Хид, и все становится ясным. В самом деле, смешным увальнем выглядит, держа наковальню под одной подмышкой, под второй ― девочку, смотревшейся больше своего возраста на его фоне. Лицо демона перекошено еще больше, на щеке свежие царапины. Еще чародей верно заметил, что девчушка безучастна к происходящему, руки болтаются что у той большущей куклы. Сразу же осведомился:
― Что ты с ней сделал, старый дурак?
― Это она что сделала! ― кричит Хид, выставляя на показ исцарапанную рожу. ― Эта маленькая бестия решила меня без глаз оставить, пришлось усыпить мерзавку, но утром проснется, обязательно проснется. Что дальше то мне с ней делать, не таскать же все время за собой?
― И не надо.
Взгляд чародея устремляется в сторону деревни, несколько секунд потратил на раздумье, затем решительным шагом направился к лошади. И не так много времени прошло, как скрипучая телега поплелась по дороге. За вожжами ― никого, зато в сене закутана спящая девочка, так что все надежды возлагаются на лошадь, сулившей привезти малышку к людям. Но напрасно, практически перед самой деревней глупая судьбоносная кляча сворачивает в сторону, это райские луга отличились зовом, заставляя углубляться все дальше и дальше от протоптанной колеи, пока ночь полностью ее не поглотила.
*****
Лежа на брюхе, Жиловыл нежится в лучах некрепкого солнца, уши его то и дело вздрагивают от разнообразия звуков заполоняющих утро. И хотя язык в довольстве высунут из пасти, милым спокойным зверем он отнюдь не выглядит, не смотря на то что глаза закрыты, не беснуются красноватыми нитями. Насыщенная тяжелой чернотой шерсть шевелится в такт дыхания, не смотря на густоту позволяет солнечным лучам пробирать ласкою.
Буквально на расстоянии прыжка от него находится скудный водопой, речкой никак не назовешь. Но зато по извилистому берегу растут густые камыши, ох как бы огонь порадовался их сухости! И сейчас они придавались варварскому истреблению: седой безумец носится по этому раздолью, размахивая большим ножом направо и налево, воинский крик его возглашает об отсутствии пощады к многочисленным врагам.
Жиловыл вздрагивает мощным крупом, который раз уже за последнее время получает удовольствие от воображаемой картинки, в которой одним ударом могучей лапы вышибает душу из этого шумного и глупого человека. Ох, как он ему надоел, как же невыносимо терпеть его выходки! Но Жиловыл терпел, не пытаясь хоть как-то осмыслить коварство таинственных сил, заставляющих вести себя с этим безумцем на равных. А ведь тот же король самого могущественного государства в его глазах низшая порода, тварь достойная для растерзания... А здесь так и понимай: родственная душа, ее еще и оберегать надо, не то что лапой калечить. Да и сам человечишка неизменно плетется за ним, как будто тоже неосознанно повинуется волшебству связующей их невидимой нити.
Испустив натуральный тяжелый вздох, Жиловыл укладывает жуткую морду на лапы, прижимает уже уши к затылку, будто старается отгородиться от шумной возни, устроенной человеком. Но не тут то было, новый истерический вопль задиры огнем режет сознание, затем и сам подскакивает ближе. Судорожные жесты и кривлянье вещают о том, что вызывает он лютого зверя на смертельную битву, но почему-то сразу же снова поспешно скрывается в камышах, когда выведенный из себя Жиловыл взрывается коротким рыком. И уже оттуда хохочет глумливой обезьяной, безумец...
Тут-то терпению и приходит конец, блаженство утренней дремоты полностью утрачено. Поэтому недовольный Жиловыл поднимается на лапы, решимость заставляет двинуться прочь от водопоя. Но спустя несколько секунд осанка его вмиг превращается в приземистую стойку истинного хищника, в животе во всю жалобу заскулил встрепенувшийся голод. К водопою что-то двигается, с каждой новой секундой увеличиваясь в размере. Застывший Жиловыл верно угадал добычу, и пасть наполняется слюной.
Судьбоносная кляча видит огромного зверя на своем пути, но не выразила и тени беспокойства, по прежнему упрямо волочит телегу к водопою. Она никогда не видала таких существ как Жиловыл, нехитрый рассудок никак не желал порождать животный страх перед смертью, тупая будничность по-прежнему царит во всем ее облике. Другое дело когда из высокой травы выскочила бы вшивая дворняжка и разочек тявкнула... О, тогда она всполошилась бы всепоглощающим страхом, копыта землю поразбросали бы по всему небу в стремлении спасти свою драгоценную шкуру. А так, лишь разочек фыркнула, проходя мимо, близость воды полностью завладевает ее вниманием.
Жиловыл опешил от такой наглости храброго противника, несколько секунд потратилось на созерцание скрипящей телеги, но затем возмутившийся голод потребовал вернуться в состояние кровожадности. В один прыжок он преодолевает расстояние, и глупое животное тут же падает с ног со сломанными позвонками. Но такой сокрушительной силы оказался прыжок, что и телега встает на дыбы, выплевывая содержимое на землю. Порванная упряжь и треснувшее дышло позволили ей крутануться и грохнуться о землю верх тормашками, колеса поспешили отделиться от груды поломанного дерева. Еще от туда зазвучал явственный детский плач.
Жиловылу не приходилось слышать подобное, поэтому отнесся к плачу как к простому явлению, мало ли как может отозваться окружающая природа, а человеческий запах как никогда надежно перебивал вкус терзаемой лошадиной плоти.
Другое дело седовласый безумец. Вначале он тоже поспешил к поверженной добыче, его резак кромсает мясо не хуже клыков демонического пса, но усилившийся плач заставил замереть у разбитой телеги, радостный возглас устремляется в небо. Даже подпрыгнул на месте, задыхаясь от восторга. Оторвавшись на секунду от добычи, Жиловыл заметил, как тот огибает преграду, над чем-то склоняется.
А дальше его уже ничего не волновало. Лежал себе на брюхе и долгое время утолял требования голода, лишь хвост в довольстве ударяется по земле внушительной оглоблей. И только тогда, когда вволю нахлебался воды, обращает внимание на хныкающее маленькое существо. Оно сидело на земле, руками цепко держась за обломки телеги. Вокруг суетился безумный вассал, награждал его маленькими толчками и тут же отскакивал, захлебываясь хохотом.
Жиловыл никогда не видал детей, поэтому некоторое время с интересом рассматривал это существо. Но не так много времени прошло, как распознал в нем маленького человечка, поэтому сразу же решает покончить с ним. Так, как решил бы сам человек, увидав у себя под ногами мерзкий выводок крыс.
Слепая девчушка перестает хныкать и потирать ушибленное колено, когда ощутила поступь громадного зверя, незрячий взор ее устремляется в небо, на заплаканном личике выступает мольба. Но нет пути сюда для милосердия, посмотрите только на эту окровавленную пасть, снова возжелавшую пустить в дело клыки, и сразу же поймете, что участь девчушки предрешена, в небо сейчас устремиться не только ее незрячий взор.
Но тут произошло удивительное: истеричный в хохоте вассал обрывается, плечи сводит судорогой, сам рывком оборачивается к Жиловылу. Перекошенное ужасом лицо свидетельствует о понимании того что тот собирается с девочкой сотворить, решительно становится между ними, руки сжимаются в худые кулаки.
Вновь на несколько секунд растерянность овладевает Жиловылом, но тут же и гибнет под лавиной всепоглощающей ярости. Рев взбесившейся преисподней проносится по окрестности, и пасть снова едва не заклинило от чрезмерного усилия. Вряд ли кто нибудь способен устоять на месте после такого, и не бросится в панический бег. Жиловыл вновь уже успел насладиться картинкой, в ней крошечный человечек убегает прочь, и он единственным прыжком его настигает, минуя глупого и много себе возомнившего вассала.
Но не тут-то было: девчушка не только не бросилась наутек, куда ей слепой, но и цепко прильнула к ноге безумца, а волны неимоверной дрожи по-прежнему продолжали вытряхивать из нее душу. Ну и как вам это, ведь только что терпела издевательства с его стороны, а теперь только в нем и видит защитника. И безумный вассал как будто воодушевился доверием малышки, затравленной крысой щелкает зубами в сторону Жиловыла, остервенело рассекая перед собой воздух окровавленным резаком.
Все, казалось, вот она ― смерть, сейчас мигом заберет обоих, но что же это... Жиловыл вновь надрывается в оглушительном рыке, но не спешит рвать в клочья человеческую плоть, словно невидимый поводок взял да и натянулся в самый последний момент. Поэтому пришлось срывать всю злобу на остатках многострадальной телеги, только щепки и полетели во все стороны. Угодив в девочку они царапают лицо, обжигая болью, но не хнычет малышка, уже взрослый ее рассудок понимает, что это сейчас не самое худшее что может с ней случиться. Истинный ад бушует рядом, и именно сейчас и настало то редкое мгновение когда не мешало бы поблагодарить небеса за свою слепоту. То еще зрелище представляет из себя Жиловыл, по крайней мере страшней во много раз того чудовища, которое рисует ей трепетное воображение.
Слегка успокоившись, Жиловыл бросает последний взгляд в сторону съежившейся парочки, разворачивается с намерением удалиться. Но вновь замирает, пришибленный внезапной мыслей, и в следующее мгновение вовсю заработали его задние лапы. Большие комья поднятой земли тут же полетели в несчастную парочку. А в седовласом безумце наверняка встрепенулось дремавшее благородство настоящего вассала, потому и прикрывает собой бедную девчушку, согнувшись в три погибели. Хорошо что это продолжалось недолго.
Удовлетворившись хоть такой вот мелкой пакостью, Жиловыл удаляется, на расстоянии несколько десятка метров прозвучал следующий рык. Впереди маячит полоса леса, к ней он и поспешил, с каждой новой секундой ускоряя поступь. Ярость и примкнувшая к ней горькая обида, ясное дело, по прежнему продолжали отзываться внутри кипением, не давая зрачкам избавится от красноты. Всю дорогу к деревьям то и делал что мысленно рвал клыками вассала и этого никчемного человечка, воскрешал, и снова налетал на хрупкую плоть. Даже слышал реальный хруст костей, не сразу сообразив что на самом деле это клыки вступили в игру воображения, жмут друг на друга, пытаясь избавиться от всепоглощающего зуда.
И только перед тем как скрыться за густотой деревьев останавливается. Преодолел гордость величественного зверя, оглядывается. Седовласый безумец по прежнему желает оставаться его спутником, это же его неуклюжий силуэт шатается вдали. Но почему же Жиловыла вновь начинает трясти в всепоглощающей ярости? Ах, да... рядом с большим силуэтом угадывается и маленький, не под силу высокой траве скрыть его от острого взора зверя. Наверняка, проклятый безумец решил все время тащить человечка за собой, что же это он ― решил игрушку себе живую завести? Ух он и дурной, дурной, дурной!
Наверняка, с такими вот мыслями Жиловыл в последующие минуты и налетал на деревья, с легкостью ломая молодняк. Понадобилось некоторое время чтобы хоть немного успокоиться, уже без угрозы для деревьев двинулся в глубину.
Да и куда же это путь держит Жиловыл? Вряд ли шагает через лес с каким либо умыслом. Скорее, бредет куда глаза глядят, и только в скором времени последующий голод окажется тем единственным хозяином, посильным встряхнуть его дьявольскую сущность, и он почувствует себя живым в своей породе.
Что еще можно ожидать от этого демонического зверя, какой смысл в его существовании вы в нем надеетесь рассмотреть? Хотя, совсем недавно оправдывал себя в преданности к своей хозяйке, а не это ли отличный фундамент для этого злополучного смысла? Но не вышло прекрасного здания дружбы между ним и ведьмой, умерла хозяйка, разрушился фундамент, что же дальше?
Ах да, есть еще призрачная привязанность к своему седовласому спутнику, но что же это на самом деле, способна ли эта привязанность разбудить в этом чудовище нечто такое, что могло бы оправдать его существование в этом мире? Ну, это уже только жизнь покажет, лишь бы она не начудила.
Утро в разгаре. Лес во всю щебечет обилием жизни, заполняется запахом трав. Подняв большущею голову, Жиловыл позволил лучам размазанного солнца коснуться демонических зрачков, но в следующее мгновение замотал ею, словно сбрасывая наваждение. Ярость и обида по-прежнему скреблись внутри словно склочные твари, подстрекавшие сию же секунду отыскать кого-то, и смертью отомстить за плохое настроение. Но не стал больше уродовать молодняк, вместо этого припустился бегом. Несмотря на внушительные габариты не выглядит неуклюжей громадиной, шерсть едва касается коры вездесущих деревьев.
Это обида заставляет его сейчас бежать, так он наверняка оставит далеко-далеко седого вассала, вряд ли тот его уже когда нибудь догонит. Ну и пусть себе бродит со своим человечком, пусть пропадут оба, жалкие людишки! Ну а одному поспокойнее, никто не будет бесить глупыми выходками, не надо насиловать свою природу каким-то необъяснимым терпением. Так что прощай проклятая обуза, здравствуй счастливое одиночество!
И в самом деле, вскоре умиротворение, если можно так выразиться о Жиловыле, сумело притупить все яростные порывы, и безмятежность овладевает зверем. Так что долгое время позволял себе лежать на полянке, слушать пение птиц, наслаждаться наскоками наглого ветерка. Ну а дальше... дальше просто плелся за солнцем, как будто на этот раз сам набивался в попутчики. Перебирался на следующую полянку, вновь погружался в сладкую безмятежность.
И пока никто и ничто не посмел нарушить покой демонического пса, так все и продлилось до самого вечера. Но когда уже начало сереть, первые призраки смутного беспокойства начали одолевать Жиловыла, так что подобие вздоха вырывается из страшной пасти. И как не старался избавится от проклятого наваждения ничего не получалось. Дошло до того, что вздрагивал от каждого шороха, а потом и вовсе вскидывал голову, взор пытается уловить движение в ближайшем кустарнике, а раздраженное воображение уже рисует силуэт окаянного вассала. В сердцах рыкнув на себя, опускает морду к лапам, вновь напрасно пытаясь вернуться в состояние безмятежности. Но не тут-то было, дальше беспокойство только возрастало.
И вот уже когда первые слабые звезды появились на небе, ночь начала неспешно загустевать в любимых красках, Жиловыл не выдержал. Заскулил что тот ветхий дом, поехавший от натиска ветра, и взбудораженный вскакивает на лапы. Задирает голову, верно улавливая на небе за густотой лиственных ветвей присутствие серобокой луны. Хотел было обратиться к ней жалобой, но передумал, она сейчас далеко, вряд ли посочувствует его смятению. Непонятная истома наваливается на зверя, заставляя шерсть на спине волнами прокачиваться к затылку, так что показалось что звена цепи, представляющих из себя подобие ошейника, стукнулись друг об дружку. Или, быть может, это пасть клыкастая заволновалась. Но неважно, все это перекрывается громоподобным рыком, и в нем присутствует досада, не смотря на преобладающею ярость
В следующею секунду Жиловыл круто разворачивается и снова пускается в бег. Только на этот раз бежит в обратном направлении, уже быстрее и ловчее. Даже чувство облегчения осилило черствость души зверя, встрепенувшейся так, словно сбросила с себя непомерную тяжесть. Ну а деревья и кусты поспешно принялись расступаться на его пути, не желая становится хоть какой-то преградой между скорой встречей двух сроднившихся существ.
Так что ничего удивительного в том, что в скором времени натыкается на следы вассала с человечком, крутой вираж заставляет остановиться. Сердце радостно подпрыгнуло, и вроде бы как блажь слегка умудряется здесь зацепиться за краешек души. И в страхе оглядывается ― не учуял бы кто его радостное биение сердца, не повадно демоническому существу отличаться такими вот слабостями. Но встрепенулся, сбрасывая гордыню, вновь пускается в бег.
Все-таки, осторожность настоящего хищника заставляет вскоре перейти на шаг, на бесшумное скольжение по траве. А как же иначе, если отчетливо повеяло костром и жженным мясом. Затем и само пламя показалось из-за густоты деревьев, приветливые блики так и подзывают к себе одинокого уставшего путника. Но где же такому найтись в этом темном лесу, только Жиловыл и подкрадывается. А он то вместо приветствия запросто может выразиться и смертью.
Приблизившись на достаточное расстояние, он прилег на живот, хорошо различает своего седовласого спутника. Бедствующим тот отнюдь не выглядит: сидит на кривой жерди возле костра, в руке длинная ветвь, конец ее прогибается под внушительным куском мяса. Огонь не прекращает возмущаться от падающих в него жировых капель, ароматы повеяли такие, что пасть Жиловыла уже давно наполнилась слюной, голод вновь возвещает о своих правах. Вассал же в эту секунду стягивает с ветви испеченное мясо, ловко разламывает его на части. Ну и видать простая человеческая забота сумела как-то пробудиться в этом безумце: осторожно притягивает к себе руку рядом сидящей девочки и кладет в нее самый большой кусок. Что-то мычит ободряюще, на лице перекошенная тенью мельтешит ухмылка.
Обжигается, давится изголодавшаяся девчушка, жир капает с лица, сочится сквозь грязные пальцы, а сама мурлычет хрипотцой что тот намаявшийся звереныш. Казалось, наверняка вцепится зубками в того кто посмеет в этот момент к ней прикоснуться. Лишь только сутки прошли после того как покинула она уютный подвал таверны, а выглядит уже совершенной дикаркой: царапины, грязь на лице, заляпанная жиром рубаха... как бы ужаснулся отец, увидев ее такую. Интересно, скорбит ли она по нем, или чувству горести она не подвластна, пока голод и страх терзают ее маленькое естество?
Привставший вассал добавляет сухостой в костер, мурлычет под нос веселенькую песенку. Оживившись, высокое языкатое пламя отбрасывает в глубь леса кусок темени, низкие ветви ближайшего дерева поспешили заполнить оголенное пространство. Стала хорошо различима туша дикой козы, подвязанная за задние ноги к ближайшей ветви. Шкура с нее умело снята, валяется неподалеку в траве.
Но вряд ли это работа безумного вассала, его умение орудовать ножом выражается в иной области. Да и огонь наверняка разжег не он, больной рассудок не сумел бы вызвать из памяти такой навык. Все это дело рук злополучного охотника, вот же он ― лежит рядом, скошенный все той же глупой смертью. В спине несчастного сейчас и торчит внушительный нож, свидетельствует: вот это и есть то поприще в котором седовласый безумец чувствует себя настоящим мастером. Да, этот человек не просто заслуживает называться истинным хищником, убивающим в угоду голода, он еще может убить вас ради тепла вашего костра, а это уже совсем иной уровень коварности.
Подойдя к поверженному охотнику, безумец выдернул из его спины нож, мурлыкающая песенка тут же возрождается в пространстве когда принялся вырезать с козьей туши внушительный кусок мяса. Вскоре снова сидит на коряге, держа длинную ветвь в руках, вновь огонь возмущается на попадающий в него жир.
Жиловыл же решает обойти ближайшую местность, его осторожная тень всего лишь несколько раз обнаруживала себя в бликах окрепших звезд, пока не выползла причудливым силуэтом прямо к костру. Затем появляется и сам демонический зверь во всей устрашающей красе, уже позволяя сухим веткам трещать под мощными лапами. Замирает по ту сторону, зрачки уставлены на вассала, и в них сейчас не лютует привычная краснота, а всего лишь отражается пламя умиротворенного костра.
Бросив на него безразличный взгляд, вассал продолжает невозмутимо заниматься своим делом. Как будто не умеет удивляться, и вид у него сейчас такой серьезный, напыщенный... А может быть, догадывался, безумец, что все так и будет. Другое дело его маленькая спутница ― откуда только узнала, что это Жиловыл сейчас стоит напротив? Шмыгнула испуганной мышью за корягу, прислушивается к каждому шороху, вновь страх заполоняет собой все пространство. Даже ободряющее хихиканье безумца не смогло ее успокоить, ловит каждый шорох непрошеного гостя, каждый незначительный вздох сквознячка кажется ей поступью смерти.
Ну а Жиловыл на самом деле старается не замечать маленького человечка, пусть себе давится страхом. С видом хозяйственника подходит к трупу охотника, обнюхивает, но в следующею секунду ловким движением лапы сбрасывает с ветви тушу дикой козы. Отходит с ней в тень, оттуда уже доносится хруст костей и довольное рычание огромного зверя.
Вновь хихикнув, вассал впивается зубами в кусок мяса, время от времени бросая взгляд в сторону Жиловыла. Когда закончил с трапезой, поднимается с коряги, но не успевает сделать и шаг, как на ноге повисает испуганная девочка. И здесь вновь безумец удивляет заботливостью и терпением: садится на место, успокаивающе что-то лопочет, руки ободряюще хватают малышку за плечи. Но, коварный, делает резкий прыжок в сторону, огибает костер, и уже оттуда звучит захлебывающийся хохот. Вот тут то малышке в пору и заплакать, но ― нет, лишь засуетилась, хватаясь руками за траву. Жар огня заставляет отпрянуть обратно к жерди, там и замирает, прислушиваясь к происходящему.
Лишь тогда безумец перестает веселиться когда из темени вновь появляется громадный силуэт Жиловыла, на всякий случай вновь становится между ним и девочкой. Но тому по прежнему не до человечка, не смотрит в сторону коряги. Как ни в чем не бывало ложится на живот, подставляя бок не чуждому ему теплу костра, морда устраивается на лапах, глаза закрываются. И только шевеление окованных ушей говорит о том, что зверь не хуже слепой девчушки прислушивается к происходящему в округе.
Так и лежал Жиловыл почти до самого рассвета, не отличившись ни единым движением, и лишь когда верно почувствовал, что и его седовласый спутник уже забылся в тревожном сне, поднимает голову, осматривается. Костер уже давно догорел, над кучей пепла сидит склонившийся вассал, сопит погромче скрутившейся под корягой девчушки. Лилит давно сдалась на милость сна, время от времени вздрагивает от влияния кошмаров, но не просыпается. Наверное, во сне глаза ее способны видеть, что из того что картинки адовы, наследие тяжелого дня, зато богаты они красками, а это уже не мгла реального мира.
Ближе к рассвету сон одолевает и самого Жиловыла. Но ненадолго, вдруг вздрагивает от навалившегося тоскливого чувства. Да и запах мертвого охотника с восходом солнца становится невыносимым. Поэтому, отбросив все сомнения, вскакивает на лапы, и в ту секунду пронзительный вой оглушающе проносится по всему лесу. Но не успевает оседать в далеких дебрях порывистым эхом, как новые волны уныния и горечи уже спешат потрясти пространство.
Вот здесь девочка всполошилась так всполошилась. Кошмар бытия заставляет тут же позабыть о сне, скорчится в страхе, слезы наконец-то прорвались на свободу. Ну и пусть поплачет малышка, хоть чуточку но станет легче, хотя бы на некоторое время. Новый день зарождается в ее жизни вместе с солнцем на сереющем небе, и уже сейчас не сулит ничего хорошего, так что трудные испытания уже ожидают ее, это точно. Одна надежда на провидение, может оно что-то придумает, и смерть обойдет малышку стороной. Хотя наверняка проклятая всегда будет шастать рядом, воющее чудовище и лопотавший безумец еще не раз дадут повод.
Именно сейчас вассал меньше всего походит на человека, способного всегда защитить девчушку ― сам же здорово струхнул от внезапного завывания, едва не бросился в лесные чащи. Стоит согнувшийся, остервенело вращая головой, лопочет бред, прошли минуты прежде чем успокоился. Вспомнил о девочке тогда, когда она уже наплакалась вволю, вновь застыла, прислушиваясь к внешней жизни.
Как будто устыдившись своего поступка, давясь злобой на себя за недержание порывов, Жиловыл выражается рыком, внезапный скачок устремляет туловище в густоту утреннего леса. Но вскоре замедляет шаг, оглядывается, и вроде бы как его порывистое дыхание прерывается вздохом облегчения. Следом семенит неуклюжий седовласый безумец. Взбаламученный дикостью он не забыл о живой игрушке, тащит за руку девчушку. Та еле и успевает перебирать ногами, лишь сопением выражает недовольство.
Ох, напрасно малышка надеется, что злоключения ее вот-вот закончатся, что отведут ее к доброму люду, и наконец-то будет ясна ее дальнейшая доля. Видела бы она своих спутников: явный безумец сейчас послушной веревочкой следует за чудовищем, а вот оно вряд ли приведет ее к людям, сейчас и само не ведает куда путь держит. Явно на встречу утреннему солнцу. Но зачем же это ему, наверняка потом поплетется в обратном направлении, уже сопровождая закат очередного дня в своем пустом существовании.
Долгое время Жиловыл с беспечным видом огибал встречные деревья, не позволяя себе хотя бы разочек оглянуться. Что ему до того, что девчушка уже не сдерживаясь хнычет, охваченная усталостью. Не надо ждать, что сейчас же распластается по траве громадной тушей, позволит передохнуть не только себе но и своим спутникам. Хорошо, что хоть вассал не растерял все человеческое, забота и здесь сумела растормошить ошметки погубленной души. Решительно водворяет малышку себе на шею, ходьба его ускоряется, словно решил безумец показать демоническому псу, что не нуждается в его нисхождении. Вряд ли в ближайшее время что-то да и заставит его оставить далеко за спиной свою живую игрушку.
Ну и никто так и не смог повстречаться на пути этой странной троицы, чтобы изумиться и донести о этой встрече людям. Ну да и ладно, окажись бы такая встреча вряд ли удалось унести ноги по добру по здоровому, не то что там изумляться и ахать.
И вот, уже когда солнце зависло практически над головами путников, разрывая лучами лиственные полотна, Жиловыл останавливается. Словно пришибленный уткнулся мордой в ствол сникшего чахлостью деревца, зрачки на несколько секунд тухнут в безликой серости. Смятение седлает зверя, попятился назад, едва не сбивая вассала с ног, запрокидывает голову. Как будто узнает это деревцо, которое когда-то ломал в бушующих порывах, шерсть заволновалась на затылке синеватым отливом, окованные уши блеснули в свете пробивающихся лучей, заострились. Даже хвост удало завертелся что у той обычной собаки, учуявшей близость человеческого жилья. Внезапный скачок в сторону ошеломил не только вассала, но и его самого, и вот он уже чуть ли не с радостным лаем несется вперед, и с каждой новой секундой встречные деревья и кусты становятся все больше узнаваемыми. Считанные минуты разделяют демонического пса от встречи с счастливым прошлым.
Но те же минуты разделяют его и от резкого поворота в судьбе, та уже не позволит ему и дальше слоняться по миру безучастным существом, невидимый поводок уже на шее и понемногу затягивается, требуя повиновения. Но не следует обольщаться, ведь дышит мощью бунтующая натура в Жиловыле, способная вскипеть так, что непонятно станет кто здесь на самом деле истинный поводырь.
*****
Гюльфир еще толком не мог различить далекий звон вожделенного колокольчика, а сердце уже вовсю разносило по жилам ощущение радости. Давно с ним подобное не происходило, кривая усмешка перекосила лицо, сладкий отголосок волшебного перезвона наконец-то оседает в сознании. В пору подпрыгнуть от радости, да и верхний плащ на плечах сам по себе зашевелился словно под напором взбесившегося ветра. Это Альвир также учуял веяние далекого перезвона, взволновался нечистый не хуже хозяина.
― Чую, Альвир, чую, ― сладко шипит чародей, вытаскивая из под полов скованные руки.
Тут же синеватая змейка сверкнула меж запястьями, рассекая невидимую привязь, в следующее мгновение освободившиеся ладони радостно стукнулись друг об дружку как следует. Плащи слетают с плеч, крутанувшись в воздухе неспешно опустились на землю, обнажая худобокого чародея. Руки его взлетают над головой, как будто проталкивая в небо мерзкий смех, колотивший ним что тот ветер засохшим листиком.
Зашедшая далеко вперед Ида застывает на месте, недоумение и страх читаются в ее облике, руки поспешно нащупывают в корзине кувшин с мазью. Видать, случилось нечто серьезное, раз Гюльфир сбросил с себя демонов. О привале не может быть и речи, и часу не прошло как они покинули логово скончавшейся ведьмы, еще видны позади уродливые верхушки скал, и солнце светит на них уже издалека. С тех мест чародей уходил хмурый и в злобе, так и не сумел отыскать в подземелье то зачем пожаловал, а сил и времени было отдано немало. А тут на тебе ― столько радости свалилось с неба, таким его, пожалуй, и не припомнишь.
Не успела девушка возвратиться, как демоны уже ожили ликом. Альвир возбужденно ходит вокруг чародея, покачиваясь на мощных лапах, плащевой кокон в растерянности бьется краями друг об друга, ряды клыков безвольно перекатываются внутри, потрескивают сумбуром. Синие жилки вновь уродуют младенческое лицо, маленький ротик перекошен.
― Совсем недалеко, хозяин, недалеко, ― гудит он жутким голосом.
― Спокойнее, Альвир, ― смеется чародей, ― никуда он уже от нас не денется.
Но спокойным выглядит лишь Хид, скорее немножко сонным, он точно не в восторге от того, что пришлось покинуть плечи хозяина. Сидит безучастным в траве, локоть на наковальне, мысли в застывшей каше.
― Тоже мне цацка такая, ― лишь сумел пробормотать, прикрывая под натиском солнца усталые веки.
Но его нытье так и осталось без внимания.
Отойдя в сторону, Гюльфир скрещивает руки на впалой груди, взгляд устремляется к полосе видневшегося леса, выражение лица по прежнему переполнено воодушевлением.
― Ты смотри, звенит и звенит, паршивец. Как будто дразнится кто-то... или изводит время в баловстве.
И прежде чем Альвир успел что нибудь ответить, резко оборачивается, лицо уже под властью судороги, слова забарахтались в дрожи:
― Принеси мне его, Альвир, слышишь, принеси... скорее взять бы его в руки!
Нет нужды повторять демону, крутанулся коконом вокруг оси, и устремляется уродливым пятном в чистое небо. Уже на приличной высоте расправляет огромные крылья, втягивая многочисленные клыки, голова младенца на мгновение склоняется, взгляд успевает зацепиться за оставшихся на земле. Даже Хид смотрит в небо, не говоря уже о девушке: охваченная замешательством она взмахивает рукой демону в след.
Пролетев над узким водопоем, Альвир некоторое время покружил над лужком, в следующую секунду что тот пес, верно учуявший след, устремляется в сторону леса. Верхушки вездесущих деревьев оказались так близко, что едва не цеплялись ветвями за крылья, пришлось уповать на ловкость. И в этот момент перестает быть различим в пространстве звон колокольчика. Но не беда, вскоре демон понимает: цель близка, поэтому спешит спуститься на землю. Густота здешнего леса не позволила сделать ему это бесшумно, ветви еще долго возмущались над головой, пока он отходил на земле от полета, вздрагивая клыкастый утробой.
В этот момент, совсем неподалеку, слышится сердитый рык громадного зверя, казалось именно он заставил возмущенные ветви наконец-то угомонится, замер на мгновение и сам демон. А в следующею секунду младенческое личико привычно портится жутким оскалом. Альвир узнает в этом рыке ведьминого пса, видать не без его участия наконец-то зазвучал волшебный звон колокольчика, ну что ж, придется ему сгинуть, никакая ведьмина тварь не заставит возвратиться к чародею с пустыми руками. Встреча была неизбежна.
Заслышав неподалеку громкую возню встревоженных веток, Жиловыл и себе всполошился. Его повторный рык оказался более пронизан яростью, когда отчетливо уловил близость некого существа от которого исходит угроза. Вмиг пасть заполнилась зудом, жгучее желание поскорее схлестнуться с врагом заставляет покинуть мертвую землю, углубиться в густые заросли.
Именно мертвая земля оказалась за его спиной, любимое место умершей хозяйки, сюда и привело зверя случайно потревоженное воспоминание. Что-то наподобие капища здесь когда-то устроила Тизана, и ведьмин бог неустанно ластился многочисленными жертвами под влиянием наивного стремления выпросить у него бессмертие. Здесь не растет трава, не кичатся соседством с небом лиственные исполины, голая земля не блещет обычной чернотой, лишь серая сухость может зазвенеть под ногами, если вздумается завертеться в демоническом танце. Хотя, одно дерево по прежнему находится в границах мертвой поляны, лежит поверженным великаном. Корни его отобраны у земли, представляют собой громадную когтистую лапу, сжимающую мертвой хваткой каменную глыбу. Казалось, та вынырнула из недр самого ада и сокрушила могучее дерево. Но и сама так и не сумела полностью вырваться на волю, запуталась в корнях, с каждым новым днем обрастает и обрастает в боках мерзким мхом.
Зато свободная маковка блестит под редкими лучами солнца, судя по всему молния не раз ласкала ее ударами во время жертвоприношений. Наверняка это под влиянием ее усилий многочисленные магические символы покрывают камень порезами. Более рельефно они смотрятся на стволе дерева, с него уже давным давно слетели последние ошметки коры. Эти замысловатые закорючки рассеялись по всей длине ствола, и только в окончании выжженными змеями как бы расползались по обрубках сгнивших ветвей, верхушка только и сохранилась. И причиной этому наверняка небольшой холмик на который она упирается. Если присмотреться, можно заметить небольшое отверстие, чем-то напоминающее вход в берлогу. Скорее всего это когда-то и было жилище медведя, вот же ― это его кости валяются рядом, возвещают: зверь был крупных размеров, но ему не поздоровилось.
Но Жиловыл зверь покрупнее, не мог проникнуть внутрь берлоги. Поэтому довольствовался лишь тем, что некоторое время лежал у холмика вдыхая знакомые запахи. Ведьмино добро еще там, и невредимо, будоражит воспоминания в демоническом существе. Вновь невидимая тварь выскребла всю тоску с души, заставив известись в пронзительном завывании не смотря на солнце в зените. Когда-то ему пришлось несколько суток верным стражем пролежать у этой норы, пока ведьма его не забрала, а то он так и подох бы в своей преданности. Сегодня же, опорожненный и насытившийся воспоминаниями Жиловыл беспрепятственно позволил своему безумному спутнику проникнуть в берлогу и по хозяйки завозиться среди ведьминого скарба. Как здесь не вспомнить о Сеятеле, вот кто возжелал бы оказаться на его месте! Но нет его больше на этом свете, удача сейчас помогает безумцам, те не спросят много, больно им надо какое-то там могущество, весомое под тяжестью бремени.
Именно вассал зазвенел амулетом, случайно наткнувшись на него в берлоге, с его помощью попробовал утихомирить плачущую девчушку, та уже была доведена до отчаяния. И, как ни странно, колокольчик сделал свое дело, затихала малышка, но лишь тогда, когда вассал взял да и вложил ей в руку эту игрушку, принявшись вновь копошиться среди ведьминого добра. Как будто соприкоснувшись с нечто родным и теплым, она воспрянула духом, слезы вмиг перестают литься с незрячих глаз. Ладошками крепко сжимает колокольчик, подносит к лицу, и что тот истинный звереныш принимается девчушка обнюхивать игрушку, в следующее мгновение прижимает ее к сердцу. В мнимом страхе, что сейчас у нее ее отберут попятилась назад, пока спиной не уткнулась в ухабистую стенку берлоги.
Заслышав яростный рык Жиловыла, вассал перестает суетиться, лишь на несколько секунд замешательству удалось сковать его движения, ловко выскальзывает наружу, оставив девчушку одну. Но зря спешит на помощь своему спутнику, размахивая внушительным ножом, в этой схватке он лишний, безумство ему не поможет.
Раздвигая мощным туловищем густотой кустарник, Жиловыл вырастает перед глазами годовалого младенца. Сразу же жалобный плач несется ему на встречу, сам малыш судорожно извивается на земле в белоснежной пеленке, маленькие ручки беспомощно будоражат воздух. Но где там ему разжалобить этого зверя, видите, как оскаленная пасть раскрылась еще шире при виде ребенка? Веер морщин углубился до невозможности, уши хищно заложило, следующее рычание заставляет задрожать землю.
Вздыбленные инстинкты и обоняние наперебой вопят в Жиловыле: перед ним сейчас демон из преисподней, сама смерть сидит в этом безобидном малыше, ненасытная пасть на этот раз обращена к нему. В следующее мгновение Альвир перестает хныкать и извиваться, понимает проклятый, что сейчас ведьмин пес набросится, но никак не ожидал, что с такими большими габаритами можно проделать это так стремительно. Едва успевает поднять с земли маскированные крылья, да и завизжал тысячью тварей на весь лес, так как впервые за многие года ощущает приливы боли. Да еще, как на зло, длины большущих крыльев не хватало чтобы как следует заключить туловище врага в смертельные объятия, дать возможность обилию клыков глубоко вонзиться в плоть, и уже там проявить себя в остервенении. А так лишь удалось зацепиться нижними рядами, кое-как пробивая толстую шкуру, да и садануть мощными лапами по брюху врага.
Но и этого хватило, чтобы Жиловыл на секунду опешил, не смог следующим порывом клыкастой пасти вырвать тельце ребенка из утробы демона, сильная боль заставила попятиться и очумело замотать головой. Взревев так, что посыпались и листья на ближайших деревьях, снова налетает на Альвира, с легкостью подминая его под себя. Но не собирался демон долго защищаться, когтистыми лапами вновь проходится по брюху Жиловыла, клыкастые ряды утробы не упустили случая ― основательно режут плоть сквозь приличную густоту шерсти.
Ну тут и завертелось: разрывая друг друга в клочья, монстры выложили ближайшие кусты, стволы огромных деревьев и то шатаются от ударов мощных тел. Визг боли, свирепые рыки, фырканье, и рев боевого азарта разнеслись по всему лесу, казалось, само солнце испугалось, прячется за серостью туч, не заглядывает больше сквозь лиственные кроны. Среди этой кутерьмы несколько раз мелькнула фигура суетливого вассала, и его воинственные завывание сумело разочек прозвучать на месте схватки. Но безумец есть безумец, что он хотел сотворить со своим ножом против демона ― непонятно, лежит сейчас бесчувственный в траве, хорошо познавший долю букашки, оказавшейся между молотом и наковальней.
Гордость Жиловыла оказалась покоробленной, боли в теле он вовсе не чувствует ― нет, внутри бушует обида на самого себя от неспособности быстро одолеть этого соперника. Ведь до этого считал себя самым сильным существом на свете, царем зверей, людей и прочих, на которых смотрел с высоты своей мощи, свирепости, и неповторимой природы. Но как раз этой обиды и не хватало чтобы разъяриться на полную: оживившись в могучем усилии, Жиловыл хватает пастью демона за бок, и словно пушинку отбрасывает в сторону. Только и ахнул нечистый, ударяясь о ствол громадного дерева. Ох он и заверещал, когда Жиловыл к нему подскочил с явным намерением закончить дело! Изловчился, и что та большая потрепанная кошка вскарабкался по стволу, охватывая его крыльями в крепком обьятии. Дрожит всем расплывшимся корпусом, тоненькие ручейки крови устремляются вниз по узору замысловатой коры.
Ах, Альвир, Альвир... а где же твоя гордость, почему она не понукает продолжать сражаться ― ты же демон, тебя должно бояться все живое на этой земле? Впервые встретился соперник тебе не по клыкам, но ничего, есть еще силы, надо просто перевести дух.
И действительно, недолго Альвир прибывал под защитой высоты, внезапным камнем сваливается на Жиловыла, обжигая клыкастой утробой уже его спину. Вновь монстры кубарем прокатились по выложенному кустарнику, щедро обрызгивая кровью ветви, бешеный рев продолжает разрывать пространство, и снова Альвир визжит в отчаянии что та тысяча тварей, уже понимает: он проиграл эту битву, смерть снова решила его позвать за собой.
Чувствуя, что с каждой новой секундой схватки все слабеет и слабеет, Жиловыл собрал оставшиеся силы для последнего рывка, переворачивает демона на спину, пасть намертво сжимается на тельце малыша. Оставалось вырвать его из клыкастой утробы, но челюсти не слушаются больше, заклинило в последнем яростном порыве. У демона нет сил и подавно, даже на то чтобы визжать от боли, только младенческий ротик неестественно плющит в немом вопле. Лицо малыша посинело, глазки закатились под натиском пустоты, а маленькие ручки продолжают неистово стучать по морде безжалостного зверя. Ох, как же все это наивно, жалостно... ручки пытаются оттолкнуть от себя клыкастую смерть, высвободить плоть из ее капкана. Вскоре затихает Альвир, демоническое сердце слабо трепыхнулось в последнем ударе.
Все... держите, хозяева бездны, своего нечистого обратно, больше он никому не отомстит в этом мире. Снова острые клыки выпотрошили из него жизнь, но на этот раз по заслугам. Негодуйте, душитесь яростью всепоглощающей, мажьте небо тьмой, рвите несчастное свирепыми молниями, но ничего уже с этим не поделаете. Нет больше Альвира, но есть пес демонической породы, если не подохнет от ран поспешите обратить на него внимание, пока пустоты сердца его не заполнились какой нибудь глупостью, как то дружба и привязанность, причиной которых может послужить и обычный человечишка.