Аннотация: В этом произведении, мне на примере личной жизни хотелось бы рассказать о стране, которой уже нет, о людях того незабываемого времени
А В ДЕ Е В М И Х А И Л П Е Т Р О В И Ч СТРОЙ ( АВТОБИОГРАФИЯ В ПАЛИТРЕ ЧУВСТВ ) П Е Н З А - 2 0 1 0 г
Внученьке Сашеньке - посвящается
Гляди вперед, вперед стремись. И все ж когда-нибудь
Остановись и оглянись
На свой пройденный путь Расул Гамзатов.
Мне скоро шестьдесят. Я не гений, не герой и тем более не писатель. С родословной от Адама и Евы - не повезло. Я простой человек, которому, как и миллиардам таких же, выпало счастье жить на земле и как всем, в установленный судьбой срок, уйти в вечность.
Банальная наивность, но мне хочется, чтобы обо мне вспоминали хотя бы внуки и правнуки, а далее пусть вспоминают уже их, оставив нам место подобающее корням своим. Но это уже им решать....
За окном 21-й век. Средства массовой информации с гордостью сообщают об очередном успехе науки, которая, наконец - то, для продления рода человеческого уже не требуется родительского начала. Думаю, что мне повезло не застать такого счастья - родится в пробирке, вырасти в инкубаторе и жить единой разумной массой под опекой умных машин и роботов, а с развитием генной инженерии еще и вечно. Генетические коды каждого - заменят людям родословные цепочки, а уходящие в века имена и фамилия на Логины в новейших системах измерения. Успехи в изучении человеческого разума и его подсознания позволят людям разгуливать во времени и пространстве, общаться между собой и Родными из прошлого и будущего. Это ли не предел мечтания Человечества, когда вокруг Рай, а в головах покой и запрограммированные алгоритмы действий. Жаль, но это когда - то сбудется, а мне бы хотелось чтобы внуки сидели на коленях у своих дедушек и слушали про "старину", как когда - то слушал и я, рассказы своей бабушки, длинными, зимними вечерами, согреваясь в уютной и теплой постели, когда в хате тепло и только печка потрескивает и отсвечивает огнем, от горящих в ней дров. Но, увы, современный уклад жизни наш и наших детей этого, не позволяет, а современные информационные средства не передают тепло наших чувств. Остается только одно - перо и бумага и только это позволяет, надеется, что когда - то и моя внучка, в уюте и раздумьях о вечном и о себе, взяв в руки, написанные мной листки бумаги, вспомнит обо мне, о нас и о нашем поколении. Я постараюсь максимально точно передать не только события, дух и атмосферу, но и сленг тех далеких времен.
Родился я, Авдеев Михаил Петрович, 12 июня 1950 года, т. е. через 1947 лет после рождения Иисуса Христа в г. Армавире Краснодарского края. Себя я помню с детсадовского возраста более и менее отчетливо, но вот первое воспоминание о себе помню точно, когда мне не было еще и трех лет. Это день смерти И.В. Сталина. С утра завыли во всю мощь заводские гудки и сирены. Ревели, долго не умолкая. Вокруг непонятная суета. Мама, бабушка и соседки, все плакали и говорили нам, что умер какой - то Сталин. Заплакали и мы с сестренкой, мы с ней двойняшки, поддавшись общим слезам и горю. Теперь я осознаю, что плакали они искренне, и горе для них было действительно большим. Практически вся их жизнь в горе и радостях была тесно связана с именем Иосифа Виссарионовича Сталина. С этим именем они пережили голод и тяжелейшую в истории человечества войну с потерей родных и близких, счастливое довоенное время, а главное, радость большой и долгожданной Победы, первые вздохи мирной, полной надежд, послевоенной жизни. О роли его в истории пишут, говорят и спорят, но для меня главное, что это мое первое воспоминание и пусть неосознанное, но восприятие окружающего мира. Дальше я снова ничего не помну, лет так от четырех до пяти, но этот Гудок-сирену помню отчетливо до сего дня. Конструктивно этот гудок напоминал огромные, в несколько метров высоты, рыцарские доспехи, только без шлема и до предплечья. Это я запомнил позднее потому, что использовался он все мое детство, на Армавирском мясокомбинате, возле которого, мы в то время жили. А жили мы, через железную дорогу от комбината и район этот назывался - "Нахаловка". "Нахаловка" - потому, что застраивался народ там без разрешения властей города. По другую сторону железной дороги, за мясокомбинатом и вереницы каких- то баз и разгрузочных площадок, располагался район - "Инвалидовка".
В то время, в районе "Нахаловки", электрического освещения не было, как в прочем и радио, не говоря уже о телефоне или других благах цивилизации. Гудок-сирена был единственным средством, служившим для оповещения жителей и всей округи, о начале рабочий смены, обеденном перерыве, служил сигналом тревоги, сбора и оповещения, причем использовался днем и ночью, напоминая о начале и о конце рабочей смены, когда просыпаться и когда выходить. Все привыкли и никому это не мешало. Часы по тем временам, в рабочих окраинах были, но не у всех, а ручные тем более - это была уже роскошь. Конечно же, все эти гудки предназначались работникам комбината, но пользовались ими все жители окраины, работающие на других предприятиях и не работающие вовсе. Плохо это или хорошо, но с этим гудком и районом связаны все мои первые воспоминания детства. Жили тогда бедно. Строились поэтапно и как могли. В основном это были саманные хаты и даже землянки, крытые соломой, камышом чуть позднее рубероидом. Для освещения внутри использовали керосиновые лампы. Лучшей считалась лампа-"Молния", под ней читать, писать, а главное делать школьные уроки, было одно удовольствие. Пищу готовили зимой на печах, сложенных в середине хаты из огнеупорного кирпича, они же и обогревали жилище. В теплые времена года, все пользовались всевозможных конструкций керогазами, керосинками и примусами. Керосин приобретался впрок, в керосиновой лавке у Сенного рынка. Были так же и летние печи, сложенные из самана или кирпича, под открытым небом или навесом. В них и на них, сколько я помню, вечно томилось повидло, варилось варенье, пекли хлеб, а перед церковным праздником Пасха - сами куличи, маленькие, как правило, во всевозможных консервных банках и огромные, в специальных ведрах. У бабушки моей, у которой мы жили, печь хорошо пекла и поэтому все соседи перед праздником, договорившись по времени, собирались у нее во дворе. Кстати, пекли куличи и пасхи, красили яйца все и помногу, для обмена, взаимного угощения, да разговлялись ими в высокий праздник, как верующие и неверующие, как беспартийные, так и члены Коммунистической партии, Ленинского комсомола, Пионеры, Октябрята и все остальные, по вековой традиции наших предков. Главное при этом - не попадаться, не пачкать руки крашеными яйцами и не придавать огласке содеянное. После такого праздника, в школах дежурные и санитарки (дежурные назначались по графику учителем, а санитаров выбирали на собрании класса) с особым усердием проверяли чистоту рук, на предмет следов от краски. Если находили такого ученика, то позорили перед всем классом, а затем следовало внушение родителям. Ругали не зло: - так не поступать.., имейте ввиду,.. еще раз, попадетесь.... Каждый год это повторялось снова и снова, были даже случаи, когда учеников школ видели с бабушками в церкви, а это уже не вписывалось ни в какие ворота.., но результате тоже - нравоучение. Шло время, страна оправлялась после войны. Нельзя сказать, что росло благосостояние, но жить, день ото дня, становилось легче. Потихоньку провели электрические провода вдоль улиц, затем и к хатам. На улицах нашей "Нахаловки" стали появляться фонари освещения, сначала на столбах у перекрестков, а затем и на строениях, освещавшие номера хат и домов, а заодно и улицу. За невключенный фонарь или перегоревшую лампочку на дому, уже начинали ругать хозяев, но из экономии электричества хозяева в полночь освещение отключали.
Помню, сколько радости было на лицах моих родителей, когда провели радио. Зимой, когда на улице холодно, а в хате натоплено, в темноте, чтобы зря не жечь керосин в лампе, слушали радиопередачи. Это было блаженство тех незабываемых лет. За водой ходили к ближайшему колодцу, которые сообща отрывали на каждой улице. В некоторых дворах были свои личные колодцы, но из них воду брали уже с разрешения хозяев. Позднее начали проводить водопроводы вдоль улиц и к домам, но сначала установили водяные колонки, по одной на каждый квартал. Они и сегодня исправно служат людям и их можно встретить в любом старом городе, включая Пензу.
Так было на окраинах, но были районы города, в которых всеми благами цивилизации люди пользовались еще с довоенной поры. Город Армавир в войну пострадал мало, бомбили в основном вокзалы и мосты. Железнодорожный мост, связывающий страну с Бакинской нефтью, построили не далеко от разрушенного моста, быстро, а вот автомобильный, возведенный на остатках разрушенного, наступающими войсками Советской Армии, эксплуатировался вплоть до шестидесятых годов, пока ходить и проезжать по нему стало не безопасно. Одно время автомобили форсировали р. Уруп вброд, а люди по железнодорожному, или рискуя собой по шатающемуся бревенчатому. Отстраивался и центр города, возводились красивые в несколько этажей дома с магазинами на первых этажах и столовыми. Строились школы и больницы. Жизнь шла своим чередом, мы завидовали тем, кто жил со всеми удобствами и, конечно же, надеялись когда-нибудь переехать в такой район и получить там квартиру, а пока радовались своей окраине, тому, что есть и тому, что окружало нас. .
Дворы, в которых были вернувшиеся с войны мужики не инвалиды, крепли быстрее. Рядом с мазанками ставили дома, а то и сразу кирпичные дома-пятистенки, у кого не было отцов или вернулись инвалидами, отставали заметно. Власти хотя и не отказывали таким дворам, а к таким относилась и моя семья, но практически ничем не помогали. В те послевоенные годы таких семей, как наша, было много. Приходили всевозможные комиссии, что- то обещали и пропадали надолго. Государство не могло быстро оправиться после войны, но мы верили и надеялись на Власть Советов. Проблемы взрослых, нас детвору, беспокоили мало. Люди в те годы, были проще и добрее. Соседи нас с сестрой жалели, не обижали, знали, как одной матери поднимать двоих детей. Далее я расскажу, кто был наш с сестрой родной отец, куда он делся, а пока скажу, что отчим поселился у нас, когда нам было лет по пять. Если соседка тетя Нюра Шатская или мать моего друга детства Коли Куценко варили борщ или еще что-нибудь, то обязательно старались подкормить и нас сестрой Закадычным другом моего раннего детства, был соседский мальчишка- Коля Куценко. Жил он от нас через три двора. Нам даже вещи часто покупали одинаковые. Если ему покупали красный трехколесный велосипедик, значит надо покупать и мне. Я не просил, но мать понимала, одного нам мало. Разбили оба, с помощью всей детворы округи и моей сестренки, в один сезон. В ботинках ходили, так же одинаковых - комбинированных, под кофе с молоком, но чаще босиком, с "цыпками" на ногах. Николай и сейчас живет в Армавире по Улице Мира 121, при случае мы встречаемся и вспоминаем свое детство. .
Моя мать работала санитаркой во Второй гор. больнице, приходила домой поздно. Мой отчим, когда он появился, работал по инвалидности, в основном сторожем, так что мы с сестрой были только под присмотром нашей бабушки. Бабушка не работала, жила на пенсию за потерю кормилица, назначенную ей за сына, Красникова Василия Гаврилович(1908-1940), безвести пропавшего в Финскую войну. Мы с сестрой были не единственными внуками у бабушки Агафьи, но проживали с ней в одном дворе, у нее на глазах, она любила нас, подкармливала и помогала, как могла.
Вообще, сколько я помню свою бабушку, Красникову (Старкову) Агафью Ивановну была добрейшей души человеком и великой труженицей. Вечно что- то готовила, ходила за грибами, простаивала в очередях у мясной лавки мясокомбината, за потрошками, ливером или копчеными ребрами, которые иногда не разбирались рабочими комбината и продавались пенсионерам в порядке живой очереди. Иногда ей перепадало и хорошее мясо, консервы и колбаса, как правило - ливерная. Ко всему она содержала кур, уток, небольшой огородик и фруктовый сад. В течение всего лета и осени она все выращенное перерабатывала и заготавливала впрок. В это время она баловала нас вареной кукурузой и пеночками от различного варенья. Детвора, в основном мальчишки, в такое время тоже не плошали, дружной гурьбой совершали набеги на сады и огороды, свои и чужие, колхозные и государственные, собирали ягоды и фрукты в лесу и лесопосадках, рыбачили или охотились из рогаток за воробьями. Как правило, вся добыча съедалась с треском и на месте, за исключением случаев, когда нас целенаправленно посылали в лес за дикими ягодами. Краснодарский край славен своими садами и огородами, так что большого урона мы не наносили, получали оплеухи только за сломанные ветки и притоптанные овощи.
В те годы, эти наши набеги не считались воровством, тогда все тихонько, что могли и где могли, подворовывали. Взрослые несли с работы, а если не получалось, выписывали как отходы. Все понимали и для своих рабочих шли навстречу. Время было такое. Конечно же, ругали и даже увольняли с работы, если кто на проходной попадался, пытаясь пронести на себе мясо или другую продукцию предприятия, на котором работал. Наиболее продвинутые воришки, еще до проходной, проходя вдоль высоких заборов мясокомбината, перебрасывали приличные куски мяса, сала или коляски колбасы через него, а за тем, пройдя проходную, по другую сторону забора, подбирали и этим снабжали себя, родственников, а через них и всю округу отборными продуктами. Мы, пацаны, об этом знали и перед окончанием рабочей смены болтались у забора, успевая подхватывать и убегать с добычей, через огороды, домой. Трава вдоль забора, а зимой снег, иногда не позволяли найти переброшенное добро, ни нам, ни воришкам. В этих случаях ее находили наши четвероногие друзья. У меня в детстве была небольшая дворняжка по кличке "Бельчик", так этот умница, за зиму, по ночам, натаскивал таких продуктов и на себя, и на всю нашу семью. Мать отрезала кусочек, где он брал зубами, размораживала и угощала им "Бельчика", остальное вывешивала в сенцах, используя для всей семьи. Случалось и целые туши животных летели через забор, но в этих случаях, там было кому подхватывать, а нам детворе, лучше было на глаза не показываться. В те послевоенные годы, бедность, темень на улицах в ночное время, была благоприятной средой не только для воров, но способствовала разгулу бандитизма в самом широком смысле. Убивать не убивали, но раздевали запоздавших прохожих почти каждую ночь. Раздевали в подворотнях, угрожая ножами, и своих и чужих. Помню, раздели сына одной из наших соседок, а на утро его мать пройдя по хатам предполагаемых бандитов, наткнулась на крыльце одной из хат на штиблеты своего сына. Хозяйка без скандала возвратила не только обувь, но и костюм с рубашкой, а приятели грабителя, часы и гитару. Отделались грабители подзатыльниками и слезами матерей. До милиции, как правило, дело не доходило, если не было колотой ножевой раны. Была попытка ограбить и моего отчима, но инвалида отечественной войны, отсидевшего несколько лет в тюрьме, хорошо владевшего костылем и отборным ураганным матом, не получилось. Запомнили - надолго. Мы с ним всегда, если мать возвращалась с работы затемно, ходили ее встречать к автобусной остановке, а когда на темных улицах встречали группу парней, те говорили: "А, это ты Петро, проходи, не бойся, не тронем". А мы и не боялись, отец есть отец. Не боялись и мы, детвора, бегать ватагой по темным улицам, пока родители не загонят домой, что с нас взять, кроме куска хлеба в штанах, да раздавленного помидора за пазухой. Детей одеждой не баловали. Одежда была для улицы и на выход. По улицам бегали летом мальчишки в сатиновых трусах или шароварах, трикотажных майках и тюбетейках, на головах. Девчонки, в ситцевых платьях, с косынкой или панамой на головах. Все, как правило, босиком. Перед выходом в центр города, по магазинам или в гости, нас отмывали и одевали на нас брюки, рубашки, носки и обувь, а когда пошли в школу, то школьную форму. В этих случаях тюбетейка менялась на форменную фуражку. Почему носили именно тюбетейки, точно не знаю, думаю по наследству от Скифов. Все когда-нибудь заканчивается, заканчивались и уличные грабежи. Налаживалась жизнь, на улицах становилось светлей и в нашей "Нахаловке" становилось спокойней. Случаи грабежей еще какое - то время продолжались, но грабили и раздевали уже только залетных. Шли перемены во всем, и это было заметно, хотя я и не осознавал, что страна семимильными шагами шла от пятилетки к пятилетке, а в стране креп и развивался Социализм. Из раннего детства отчетливо помню свой детский сад. В детском садике, в сравнении с условиями, в которых мы жили, был просто рай. Прекрасные, высокие помещения сталинской постройки, чистота, уют, электрическое освещение, много интересных и красивых игрушек, и вдобавок ко всему, заботливая няня- Вера Алексеевна. В детском саду вкусно и сытно кормили. Омрачало одно, заставляли пить рыбий жир из столовой ложки, а это мы не любили. Вспоминаю прогулки по закоулкам детского сада, территория, невесть какая большая, но тогда казавшаяся огромной, с дремучим лесом полным чудес, лугом, уходящим за край света. Гуляя там с воспитателем, мы познавали и открывали для себя неизвестный и таинственный мир. Летом в солнечную, теплую погоду, нас раскладывали на раскладушках принимать воздушные и солнечные ванны, хотя думаю, этого нам хватало и вне детского сада. Следили, чтобы все переворачивались по команде воспитателя, а с головы не слетала панама. После загара обязательно теплый душ, там же во дворе, затем долгожданный обед и тихий час. В саду, нас учили рисовать, петь и танцевать под музыку, домой не хотелось, хотя и ждали, когда нас заберут домой, в привычный мир, к родным нам людям. Наша семья жила бедно в полуразвалившейся старой хатенке, с керосиновой лампой и земляными полами, покрытыми тонкими листами крашеной фанеры. Крыша, покрытая рубероидом, протекала. В дождь по всему полу расставляли тазы, ведра и чашки, в которые стекала дождевая вода. Задняя стенка, чтобы не завалилась и не упала вовнутрь, подпиралась деревянными брусками и не зря. Однажды, после ливневого дождя, она рухнула, но благодаря подпоркам не вовнутрь, а в соседский в сад, который находился за стеной нашей хаты. Спали мы с сестрой на одной кровати, изголовье кровати упиралось в эту стену, а когда нас разбудили, то увидели ночное звездное небо после дождя, прямо у себя над головой. Нас с сестрой перевели спать в бабушкину хату, а через какое - то время, дедушка Порфирий (муж сестры, моего родного деда) сложил из самана стену, такую же, как была. Деваться было некуда, искать другое жилье для семьи - дорого. Очередная комиссия пообещало помочь с жильем, так как в своем решении записала, что проживать в хате нельзя и опасно для жизни. После чего мы в ней прожили еще больше пяти лет. Только в 1962 году нам выдали ключи от благоустроенной двухкомнатной Хрущевки, в новом микрорайоне "Черемушки". Хрущевка хоть и отличалась от Сталинской по высоте потолков, отделке помещений и размерами жилой и не жилой площади, экономичностью и целесообразностью совмещения отдельных комнат, была мечтой моих родителей. В квартире было все, и даже ванная с горячей водой. До этого, наша семья раз в неделю ездила мыться в общегородскую баню или к маминой младшей сестре тете Марусе, которые получили раньше нас от завода шикарную (сталинскую) двухкомнатную квартиру с отдельным туалетом огромной ванной комнатой и дубовым паркетом по всей квартире. Квартира, дом, уютный и обустроенный двор, где жила с семьей ее родная сестра, к тому же находившийся в районе, недалеко от центра города, служили гордостью, заочно учившегося и работающего, молодого инженера, самой тети Маруси и даже моей матери. До этого они жили в рабочем бараке, в одной большой комнате, но с электрическим светом и патефоном, вызывающим скрытую зависть многих молодых семей того времени. Это было время, когда умели ценить и уважать инженеров. Видели в них перспективу и будущее развитой индустриальной державы. И как показала дальнейшая жизнь, не ошибались. В такой обстановке проходило мое детство. Ушел в прошлое детский сад, никто не заставляет глотать рыбий жир, но в памяти осталось его тепло и большие бумажные шары, которые мы сами делали и раскрашивали к утренникам, чтобы затем, влезая в них изображать колобка, арбуз или тыкву. Делали, конечно, не сами, а воспитатели, но при нашем непосредственном участии на всех этапах их изготовления. Могут ли сегодня дошкольные воспитательные учреждения стать на один уровень с детскими садами того времени? Вряд ли. Сегодня другие ценности, другая страна, другой социальный строй. Кстати, будучи уже курсантом, Ставропольского высшего военного училища связи, я с сестрой был на встрече выпускников детского сада. Многих узнал сразу, узнал и свою любимую няню, показалось, что ничего не изменилось, такой же уют и чистота во всем, только дворик не казался огромным. Уходило детство. Наступали школьные годы. Подсознательно я уже тогда понимал что школа не детский сад, это всерьез и надолго. Детский садик назывался "Солнышко", так и остался в моей памяти Солнышком на всю жизнь. Сегодня детвору, практически, не видно во дворах. У них нет свободного времени. Организованный взрослыми досуг не оставляет времени для улицы. Школа, секции, кружки и так по минутам расписан весь день. Мы же после занятий в школе были предоставлены сами себе. Всевозможные кружки и секции были в школах и Дворцах пионеров, но не для меня. Меня как, магнитом тянуло на улицу. Не было ничего лучше, чем кувыркаться в опавшей листве тополей, которые в два ряда с двух сторон от дороги росли у нас по улице Мира. Деревья были большими, листвы можно было нагрести целые горы. "втихаря" жгли кучки листвы, но за это ругали, как и за спички в карманах. Ходили в походы в лес и на речку. Объедались ягодами спелого боярышника, терна, кислой дерезы - так мы называли ягоды облепихи и все, что попадалось на глаза съедобного. Такие походы присекались родителями, за них нам устраивали взбучки, но попавшись, терпели, а при случае, опять бежали в лес или на речку. Играли в "войнушку" (казаки - разбойники), разделившись на своих и фашистов, а все равно каждая из сторон считала себя русскими, нападала с криками "Ура!" и сдаваться в плен не хотела. Дело в рукопашных схватках доходило до слез. Расходились с обидами и взаимными упреками, чтобы на следующий день собраться снова. Покушать нормально, не было времени. Из- за стола выбегали непременно с куском пищи. Чаще всего это была горбушка хлеба, сверху посыпанная сахаром, солью или натертая чесноком. Выбегающий на улицу, непременно кричал: "Сорок один - ем один". Остальные: "Сорок восемь - половину просим". После чего начинались взаимные упреки, кто и кому, что давал или подобие этому. Кончалось всегда одним - кусали все по очереди, до пальца отмерявшего выделенную норму, норовя прикусить и палец. Покупных игрушек было мало, но прекрасно обходились без них. Любая доска или сучек дерева это уже оружие. На головах настоящие стальные каски. В те, послевоенные годы, ржавых русских и немецких касок найти было не проблема. Их надевали на головы чучел, установленных на огородах, для отпугивания птиц, из них кормили и поили домашнею птицу, а совсем проржавевшие валялись в навозных и мусорных кучах, на задних дворах. Для игр годилось все, но для серьезных дел, каждый мальчишка, делал себе рогатку. Для этого выбиралась раздвоенная ветка, обрезалась до необходимых размеров, привязывались две резинки с кожетком, для закладки в них мелких камней. Стреляли по воробьям и просто на меткость, почем придется. За них ругали в школе и дома, поэтому их всегда прятали в укромные места, прежде чем зайти в дом. Когда подросли, их заменили самопалы. Заряжались они серой от спичек и свинцовой дробью. Грохот издавали большой, поэтому после выстрела надо было быстро "уносить ноги". За них родители секли ремнями, а оружие уничтожали напрочь, как впрочем, и рогатки. Но это было, когда подросли, а пока мы готовились с сестрой в школу. Родители справили нам школьную форму, купили новую обувь, портфели и все, что полагалось для первого класса. Думаю, не обошлось без помощи городской власти. Сразу купить для двоих учеников все родителям было не по карману. В школу 1-го Сентября пошли с сестрой самостоятельно, вести было некому, да и дорогу в школу мы знали. Во дворе школы, в толпе школьников и их родителей, мы растерялись и не могли найти, к кому прибиться. Заплаканных, нас подобрал кто- то из учителей и, проведя по классам, нашел нам, наш 1А класс. Нашу первую учительницу звали Анной Осиповной. Не очень мы ей понравились, но усадила за парты, записала в классный журнал и объяснила, куда и когда мы должны приходить учится. Обидно было, но подарки старшеклассники уже раздали, а нам ничего не досталось. Уже к 7-му Ноября, дню Великой Октябрьской Социалистической революции, нас приняли в Октябрята. Прикрепили нам на левую сторону груди красные звездочки, которые заранее вырезала из толстой бумаги и обшила красной тряпочкой, наша мама. Носили с гордостью и боялись, чтобы их не сняли, за ненадлежащее поведение или небрежное правописание крючков и палочек. Учился я с двойки на кол, не в пример своей сестре. Доставалось и в школе и дома. Мать часто вызывали в школу, где она говорила, что я слабенький потому, что в детстве едва не умер от менингита, плакала, но помочь не могла. Она сама закончила всего четыре класса церковно приходской школы, писала как курица лапой, а отчим хоть и имел образование, причем педагогическое, был нервным и в наши проблемы старался не встревать. И тем не менее школа учила, а учитель старался, чтобы учебная программа осваивалась, вопреки всему и мне в первую очередь. Анна Осиповна была учителем старорежимным, как говорила моя мать, спрашивала строго, дело свое любила и отдавала себя школе и нам полностью. Не любила, наверное, только меня, ленивого и упертого, так как, в конце концов, убедила мать оставить меня в четвертом классе на второй год. " Пусть еще раз изучит материал за четвертый класс, а то в старших классах может совсем не потянуть": говорила она матери. Теперь понимаю, она была права. Постепенно забылись обиды, все плохое, осталось только хорошее. Помню, как первый раз в жизни я увидел банан, попробовал его и запомнил на всю жизнь этот вкус. Это произошло опять же в школе. У Анны Осиповны была дочь, студентка московского педагогического института. Приехав на каникулы домой, она привезла для матери бананы, один из которых наша учительница принесла в класс на урок. Рассказала про этот невиданный нами экзотический и редкий по тем временам плод, а затем разрезала лезвием на тридцать частей, по числу учащихся, и раздала для пробы, научив как это нужно сделать, не проглотив сразу. Я и сегодня при виде бананов, невольно вспоминаю свою первую учительницу . В конце третьего класса, ко дню рождения В.И.Ленина, лучших учеников приняли в пионеры, следующих, ко дню 7-го Ноября и так практически всех, до конца Четвертого класса, всех кроме меня. К тому времени наша семья получила новую квартиру в новостройках "Черемушки", предстоял переход в другую школу и это, отодвигало проблемы. Радости переезда и перемен стояли на первом месте. В новой квартире у нас сестрой была своя комната, у широкого окна большой стол для занятий, а главное, мои надежды на успехи в школе и новом четвертом классе Письменное домашнее задание я делал всегда, а вот устные уроки оставлял на потом. С правописанием русского языка у меня всегда были проблемы, а вот математику как то понял. Произошло это где то в конце третьего класса. Задачи по математике были трудные, требовалась логика в размышления и сообразительность. Я и сейчас считаю, что самые трудные задачи, были за третий и четвертый класс. Одна из таких задач, никак не сходилась с ответом, ни у сестры, ни у меня. Взялся помочь отчим и тоже с ответом не сходится. За помощью я побежал к соседу, старшекласснику, отличнику по всем предметам, затем решали задачу его родители, педагоги по образованию и все пришли к единому выводу, в учебнике не правильный ответ, скорее всего опечатка. Идти в школу без выполненного домашнего задания не хотелось, ладно бы устный предмет, а то математика. Я снова и снова брался за задачу и вдруг, она совпала с ответом. Подогнал к ответу, подумалось мне, так как совсем запутался в логических рассуждениях. Такой вариант все же был выходом из положения. Уж лучше, что то, чем ничего. На другой день в школе, я оказался единственным, кто справился с задачей. Учительница вызвала меня к доске, вместе мы еще раз разобрали задачу, мои действия, которые я понял только стоя у классной доски, и первый раз в жизни похвалила. После этого случая я изо всех сил старался делать уроки по математике и результаты постепенно дали о себе знать. Математика, а затем и другие предметы, такие как алгебра, геометрия и физика стали мне родней и ближе. Но как бы там ни было, в пионеры меня не приняли. В новую школу и новый класс я пришел без пионерского галстука, за что и получил нагоняй от классного руководителя. Она подумала, что галстук я забыл дома, по разгильдяйству. Я попытался объяснить, что меня не принимали, но в классе были все пионеры, а значить и я. Домой не отправили, но строго предупредили, если завтра приду без галстука, меня выгонят с уроков. C большой радостью сестра здесь же отдала мне свой, с надкусанными уголками и чуть- чуть испачканный чернилами, а мой новенький, приготовленный заранее к торжественному событию, забрала себе. Так неожиданно я стал пионером, а слова торжественного обещания заученные мной наизусть не пригодились. С переездом в новый микрорайон - " Черемушки" появились и новые друзья - Витька "Яганчик" (Яганов Виктор Михайлович) и "Пончик" - (Владимир Григорьевич Махновский). "Пончиком" его прозвали понятно почему, хотя скорее преувеличили. Дружили мы долго, увлекались одними делами, пока не раскидала нас судьба. Встречаемся редко, но вспоминаем друг друга всегда и с теплотой. Друзья детства, это навсегда В школьные годы практически все или очень многое, зависит от учителей. Какие были учителя - такими становились и мы. Любимый учитель- любимый предмет. В те годы учителя учили не за подношения тем более не за поборы с родителей. Учили по совести и на совесть. Гордились успехами учеников достижениями класса и школы в целом. Учили в школе, на уроках и после уроков, не перекладывая все и вся на голову родителей Воспитание - процесс совместный продолжающийся постоянно в школе дома и на улице, а сами знания наук, вкладывали нам в головы, только или в основном, в школе. Нас учили в группах продленного дня, на дополнительных занятиях, устраивали факультативные занятия в вечернее время, в старших классах, после второй смены обучения в школе, заботясь, чтобы мы успели выполнить домашнее задание, покушать и возвратится снова, в свой класс или кабинет по назначенному предмету. Один год, в пятом классе, нам преподавал немецкий язык офицер запаса, служивший в Германии переводчиком, при дипломатической миссии, так программу за пятый класс, я практически знаю наизусть, чем не могу похвастать за всю школьную программу этого языка. Учили на совесть, с пристрастием и на перспективу дальнейшей учебы и жизни. Воспитывали и формировали человека с большой буквы. Я никогда не был прилежным учеником, но даже мне тех знаний, которые дали в школе, с лихвой хватило, чтобы без проблем поступить, по окончанию школы, в высшее военное училище. Обучая нас учителя, не только соревновались между собой за будущие наши успехи, но боролись за умы и сердца своих воспитанников. Мы с радостью посещали занятия, включая дополнительные по алгебре и геометрии химии и особенно по физике. Преподаватель физики 9-х и 10-х классов, заслуженный учитель страны Виктор Иванович Бескорж - творил, а не преподавал на занятиях. Объяснял интересно и спрашивал с пристрастием, особенно с мальчишек. К примеру, он говорил: "Девчонкам тема о преломлении лучей света в кристаллах пригодится при выборе ювелирных украшений на свадьбу, потом пойдут дети и они многое забудут, а вам мальчики, это необходимо будет не только при поступлении в высшие учебные заведения, но и в повседневной творческой жизни". Что сказать - умница, светлая ему память. Стыдно признаться, но не ко всем предметам, мы относились серьезно, а если еще и учитель послабее, убегали с уроков, или что хуже, из занятия устраивали балаган. Стыдно за себя, стыдно за своих одноклассников и обидно за учителей, а сколько могли открыть для себя нового и интересного уже тогда. С теплотой вспоминаю учительницу старших классов школы Љ14 по литературе и русскому языку - Ирину Мануиловну. Понимая психологию мальчишек, она не спрашивала читать с выражением стихи, достаточно было просто пробормотать их наизусть, рассказать биографию изучаемого классика, и вот уже твердая оценка, а стань она в позу, у меня была бы двойка не только по русскому языку, но и по литературе. Писать с орфографическими ошибками, это моя беда, ничего не могу поделать, краснею, до сей поры. Даже при поступлении в училище и сдав на отлично все основные предметы, мог не поступить из- за диктанта. Помогла преподаватель, которая постоянно подходила ко мне и ногтем царапала под неправильной буквой. Я исправлял ошибки, как мог и то, кое- как натянул на положительную оценку. Думаю, были указания не отсеять меня, на не профилирующем предмете. В девятом классе я уже знал, что буду поступать только в военное училище. Ознакомился с программой для поступления, требованиями и целеустремленно готовился. Почему в военное училище? Отвечу просто, надо было слезать с плеч родителей. Двоих содержать, тем более учить дальше, родителям было не под силу. А в военном училище на всем государственном, как говорили наши соседи моей матери: " будет под присмотром, выучится, человеком станет, оклады у офицеров хорошие, помогать не надо будет". Тогда так думали многие, к офицерам относились с большим уважением. Я же думал больше о военной форме, как буду щеголять в ней. Хочешь быть красивым - иди в гусары, писал Кузьма Прутков. Задумано - сделано. Не хватало малого. Из пионерского возраста вышел, а в комсомол не пришел. В комсомол принимали, начиная с седьмого класса, при хорошей успеваемости и прилежном поведении. Я же постоянно в эти повороты не вписывался. В десятом, выпускном классе, стало понятно, что отступать не куда. Не будучи членом ВЛКСМ, документы в училище могли не принять. Обратился к комсоргу класса, Любе Череватенко, она входила в комсомольский актив школы и имела знакомых в городском комитете комсомола. Организовала все быстро, не дожидаясь больших революционных праздников, по которым принимали в комсомол. Устав члена ВЛКСМ зазубрил, фотографии подготовил, и с ней в горком комсомола. Церемония была не долгой, не торжественной, но протокольно строгой. Спросили, поздравили, вручили билет, пожелали быть достойным, высокого звания члена Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодежи. И я им был, потому что весь уклад жизни и школа формировали и воспитывали нас честными, порядочными людьми, патриотами своей страны и ее защитникам. В выпускных классах средних школ мальчишек почти не оставалось. В нашем 10-Б, к выпуску подошло только пять парней, остальные человек 20- девчонки. В соседнем классе и того меньше. Закончив восьмилетку, парни как - то незаметно разошлись. Одни пошли учиться в техникумы, другие в вечерние школы рабочей молодежи и работать на предприятиях города. В те времена на иждивении родителей долго не сидели. Взрослели быстро. Я это так же понимал, но родители настояли, чтобы десятилетку закончил. Дальше путь один - Армия по любому. Армия это школа жизни, после службы, в которой парнишка считался мужчиной, мог самостоятельно принимать решения и устраивать свою жизнь. Свой путь я уже выбрал и благодарен родителям, что тянулись лишних два года до получения мной аттестата, за окончание средней школы. Мечта моей матери, дать своим детям высшее образование - преодолевала еще одну ступень. Хорошо осознается это сегодня, с позиции полковника запаса, отдавшего три десятилетия службе в Вооруженных Силах. Тогда, в начальных классах, я был просто пацаном, отлынивавшим от уроков при любой возможности, прятавшим дневник от родителей, который почему - то часто терялся или воровали в школе. Родители, естественно, догадывались о причинах, не верили мне, особенно после ряда случаев, когда его находила моя сестра, в дровах за сараем и назло мне подсовывала родителям. На выходные дни, после занятий в школе я спешил, с ночевкой, к своей бабушке. Туда же спешил и мой двоюродный брат Александр Зверев. Сашка еще в раннем детстве как - то повредил ногу. Ногу и тазобедренный сустав долго лечили. Он много лет пролежал в гипсе, остался инвалидом на всю жизнь, но это не мешало ему бывать в гостях у бабушки, подальше от родительских глаз. У бабушки можно было все. Приезжал я, чтобы помочь ей по хозяйству, брат за компанию. Как мог, помогал, собирал ягоды, фрукты, пилил и колол дрова, выкапывал картошку и копал огород. Больше всего нравилось ковыряться в огороде. Там, где ни копни, наткнешься на осколок от снаряда, пулю или ржавую пулеметную ленту, а если капнуть глубже, то найдешь каску или неразорвавшийся артиллерийский снаряд. Железа в земле хватало, бои вдоль железной дороги Москва-Баку были и, наверное, сильные. Находки складывали здесь же на меже, в конце огорода. Наверное, это было опасно, но тогда это было обычно дело. Найденное забирали себе для игр, серьезные вещи забирали взрослые, кому был нужен артиллерийский порох, кому тол, все для хозяйства годилось. В металлолом снаряды не принимали, а саперов по пустякам не назовешься. Хотя, в те времена, скупщики принимали все, металлолом, ветоши, косточки плодовых фруктов, ягоды и сами фрукты. Взамен получали от него детские игрушки, сладости, а взрослые даже деньги. Таких как у него игрушек в магазинах не найдешь, это были дефицитные по тем временам вещи или всевозможные самоделки. Ко времени проезда его телеги по улице, тащили все и все, готовились, особенно детвора. Но главное, у бабушки во дворе, мы хранили запрятанное в тайниках свое оружие. Это рогатки и самопалы. Стреляли по мишеням и птицам, заранее привезя с собой, побольше коробок спичек. Бабуся нас за это ругала, но чаще грозно предупреждала: "Ох, родителям все расскажу" но не выдавала, почему и ездили к ней каждые выходные и с большой охотой. Однажды мы с братом отличились дальше некуда. Дело было так. Повадился по ночам к бабушке вор отряхивать и собирать яблоки. Жила она одна. Что делать и как отвадить, уж и не знала. В очередной наш с братом приезд, пожаловалась нам, и мы решили проучить вора. Перед тем как ложится спать зарядили по два самопала крупной картечью и стали ждать. Разбудил нас голос бабушки, громко кричащей угрозы через закрытую наружную дверь хаты. Мы поняли, что надо действовать. Приоткрыли дверь, и на шум, доносившейся от яблони, разрядили стволы. Все стихло. Воровать яблоки и бродить ночью по ее двору перестали. Позднее узнали, что, почему то захромал ее сосед по улице, в общем-то, хороший сосед и даже добродушный. "Нахаловка" есть "Нахаловка", а возможно бабушкины яблоки ему очень понравились на вкус, попросить постеснялся, а купить денег жалко. Но как бы там не было, бабушку больше никто по ночам не беспокоил, яблоки не воровали. Социализм в нашей стране был построен в основном, но был ли построен окончательно, мы не знали и не догадывались, даже спросить. О развитом социализме, который строила наша страна под руководством Коммунистической партии, мы узнали позднее. Бытие и Сознание, отставая и догоняя, а порой опережая друг друга, на отдельных этапах жизни, в целом шагали в ногу со временем, подтверждая в принципе основополагающее учение классиков Марксизма-Ленинизма. Где то далеко с космодрома взлетали ракеты. Космонавты рассказывали, как красива Земля говорили, что на небесах они Бога не видели. Народ радовался успехам страны. Многие хотели стать космонавтами, летчиками или просто москвичами, но были и те, которые не верили в дерзновенный штурм космоса. Бабушка моя говорила: "Врут, что летали, да разве господь допустит, не бывать такому...". И все же и она привыкала слушать радио, смотреть телевизор, а не только слушать соседку, читавшую для себя и для нее библию. Сегодня никого не удивишь телевизором, компьютером или совместившим все это и даже больше этого, сотовым телефоном, но тогда в нашей окраине телевизор был диковинкой. По вечерам хозяева этого "Чуда" выставляли его на подоконник распахнутого настежь окна, чтобы вся улица, от мала до велика, усевшись на принесенные с собой скамеечки, под окном, могли смотреть передачи, от начала и до конца. Приходили и рассаживались во дворе под окном заранее и до начала передач делились новостями и грызли семечки. Дело было привычным. Еще до первых телевизоров они так же собирались но смотрели через диапроектор различные диафильмы. Текст под кадрами читал, как правило, кто- то из старшеклассников. Это было уже событием, к ним готовились и ждали выходных дней. До сей поры помню детский диафильм "Одним ударом семерых". Едва ли полсотни кадров, а пересказывать его могли, друг другу, целую неделю, до нового фильма. Зимними, длинными вечерами, когда быстро темнеет на улице, и делать нечего, я по просьбе бабушки, читал для нее и соседки Ивановны, библию. Я читал, а они обсуждали каждый прочитанный мной абзац. Скучно, но уважить был обязан, да и конфеты просто так не всегда перепадали. Подушечки - это конфеты моего детства немного слипшееся, но такие вкусные. Конфетами и печеньем угощали и за то, что ходил к соседке христославить разносил кутью опять же по просьбе бабушки и чтобы уважить соседку, кума, куму, свояков и своячениц. Тогда все это делали, и, конечно же, детвора, которым и перепадали сладости. Родни было много, все знались и роднились. По выходным, ходили, друг к другу в гости, но в основном, все любили собираться у моей бабушки. Ради гостей она всегда вставила брагу и собирала на стол что могла. Гости приходили не с пустыми руками, несли с расчетом, чтобы продукты оставались и для нее. Я уже тогда понимал, что так хорошо петь может только наша родня. Песен знали много, пели их на разные голоса с подголосками и подговорами, с переплясом и просто, сидя за столом, задумавшись о прожитой жизни. Лучшим запевалой были дед Порфирий Гнездилов с женой Феней. Его жена была родной сестрой моего деда Красникова Гаврила Васильевича(1885-1945 г.). Своего родного деда я не знал, он умер в конце войны, еще до моего рождения. Лихой был дед, вспоминала родня, вояка, мастеровой и петь был молодец. Подходя к бабушкиной калитке, дед Порфирий громко запевал оповещая ее о прибытии: "А мы пить будем, и гулять будем, А смерть придет, помирать будем...". Закусив и поплясав, в веселой компании, он заводил: "Что- то в горле, деренчит, деренчит, Надо горло промочить, промочить". Собирались часто и не только проведать друг друга, но и оказать помощь. Дедушка Порфирий был на все руки мастер. Хорошо работал по железу, тогда они называли, этот род занятий - ведерничать, т. е. делать ведра, этому он научился от моего деда. Очень хорошо ложил печи, выводил трубы и стены и многое другое, что требовалось по хозяйству себе или людям по найму. Прежде чем сесть за стол, когда это требовалось, он брался за дело, а все остальные помогали ему или делали самостоятельно, что умели. Инструмент в таких случаях он приносил и готовил заранее, чужим инструментом работать не любил. Пока они сидят за столом и поют, пройдусь по каждому, все что видел, узнал и запомнил. Родоначальником нашего рода по мужской линии был Воронежский мужик Красников Василий Макарович(1825-1937 г.). У которого было четыре сына и три дочери. Один из них Гаврил Васильевич(1885-1945 г.) и был моим родным дедом, а сидящая за столом Феня (Гнездилова) его родная сестра. Все остальные сидящие за столом и танцующие - это их дети, мужья дочерей или жены их сыновей, а также крутящиеся под ногами и вокруг их внуки, и даже позднее, правнуки. Что не хватало большой семье в Воронежской губернии, не знаю, но думаю земли. Не исключаю, что и столыпинские реформы могли двинуть их на вольные земли Алтайского края. На Алтае дети моего прадеда Красникова В.М. обзавелись и семьями, и своими хозяйствами. Женился и мой дед на девице Старковой Агафье Ивановне(1885-1994 г.) моей будущей бабушке. Его сестра вышла замуж, за Гнездилова Порфирия Яковлевича(1895-1970г.) Все семьи братьев и сестер жили в Алтайском крае долго, до самой коллективизации и как говорила бабушка зажиточно. В отличие от бабушки, дед был грамотный и даже знал хорошо немецкий язык. Как младшего среди братьев его забрали в первую мировую войну на фронт, оставив в солдатках мою будущею бабушку. Дослужился до унтер-офицера. Надышался газами немецкого химического оружия и был демобилизован по состоянию здоровья. После чего он до конца жизни страдал от одышки. В революции и гражданской войне активного участия не принимал, в отличие от Порфирия Гнездилова, который в годы ВОВ служил в обозе. Умер мой родной дед в конце Великой Отечественной от той же одышки. Хотя однозначно сказать, принимал или не принимал участие, трудно. Бабушка рассказывала, что когда до их мест докатилось гражданская война и их пытались грабить отряды всех мастей и окраски, он организовал отряд самообороны. Усадил мужиков на лошадей и бил нахлебников, еще на подступах к селу. С приходом постоянной власти Советов вывесил красный флаг и передал зажиточное село новой власти. В сундуке у бабушки долго хранилась газета с фотографией, на которой дед стоял на трибуне с командирами Красной армии. Куда она делась, сказать никто не может, но я ее видел до поступления в училище. Бабушка ее прятала и в руки никогда не давала, берегла как память, да не уберегла для внуков. Во время раскулачивания деда как "героя" не тронули, а братьям его досталось. Стефана Васильевича - красные утопили в ледяной проруби. Он накануне купил зачем-то двухэтажное здание школы. Вот и пострадал как буржуй. Федора Васильевича раскулачили и выслали на дальний восток, где потом еще раз раскулачили. В ссылке Федору и его семье пришлось туго, писал брату, что помирает с голоду. Дед отправил ему полторы тысячи рублей на поднятие хозяйства. Семья Федора окрепла, обзавелась двором и скотиной, и как я уже упоминал, во второй раз, была раскулачена на новом месте. Бабушка об этой семье знала много, по чьей- то переписке и говорила, что он снова зажил хорошо и поднял сыновей, приглашал в гости. Моя мать говорила, что я вылитый дед Федор и даже голосом. Возможно это и так. Когда жизнь, казалось бы, наладилась, пришла - коллективизация. Дед в колхоз не хотел. Накануне событий он собрал свою семью, а также семью Гнездилова П.Я. и, погрузившись на лошадей, ночью уехали на Дон в Сальские степи. На новом месте в с. Юдиха обживались заново. Хозяйство быстро окрепло. Купили даже паровую сенокосилку или молотилку, точно не запомнил, которой пользовались вся округа и думаю не бесплатно. Когда был жив дед, вспоминала бабушка, они жили в достатке и даже зажиточно. Дед ездил на заработки и привозил хорошие деньги. Один и с друзьями, а позднее с сыном, он ездил по городам, деревням и селам, продавая изготовленные им за зиму жестяные изделия, а также чинил и ремонтировал все, что просили люди. Тогда они называли этот род занятий - "ведерничать", по виду основной деятельности, делать и чинить ведра и другую посуду. Когда вырос его сын Василий, они брались за ремонт всяких промышленных и сельскохозяйственных машин и механизмов. Дед обеспечивал семью до последних дней, даже в годы войны, он изготовлял посуду из алюминиевых обломков разбившихся самолетов, которые приносили люди, нуждающиеся в посуде или других каких-то предметах из листового металла. У меня и сегодня хранится алюминиевая кружка, сделанная руками деда, которую передала мне мать, после смерти бабушки. Из донских степей ушел единственный сын деда Красников Василий Гаврилович (1908-1939 г.) на Финскую войну танкистом и пропал безвести. Как и десятки тысяч таких же заваливших своими телами линию Маннергейма. Бабушка и, наверное, дед не могли пережить этого до конца своих дней. Моя мать очень любила своего брата и часто вспоминала его добрыми словами. Оставались три дочери, но родовая фамилия Красниковы ушла в историю рода. Дочерей звали: Надежда, Евдокия и Мария по старшинству. Средней дочерью и была моя мать, Красникова Евдокия Гавриловна(18.02.1915-10.11.1999 г.). Перед войной она вышла замуж, за донского казака, Авдеева Андрея Васильевича (1912-1941 г.). Мать его любила, и вспоминало его и дни, прожитые вместе, как сказку своей молодости, а прожили они с1939 г. по июнь 1941 г. Детей завести не успели, в том же 1941г. пришла похоронка, что погиб смертью - храбрых, и больше ничего. От него перешла фамилия к матери, а затем унаследовал ее и я. Вскоре на Дон пришли немцы. Мама как то рассказывала, что в селе немцев было мало, вели себя культурно, а вот о румынах отзывалась плохо. Наглые и грабили по домам все, что могли унести. Дед к тому времени уже сильно болел, к рабочей повинности не привлекался, и лишь иногда, к нему обращались, когда требовался переводчик. Из воспоминаний бабушки я и знал, что он владел немецким языком. Приход Советской армии он застал, но долго не прожил. В год Великой Победы, он от одышки умер. В последние секунды жизни, задыхаясь, он ударом руки расколол табурет, стоящий у кровати. Так прошла и закончилась жизнь моего деда. До моего рождения оставалось еще пять лет. Разрушенное войной хозяйство одной бабушке было тяжело поднимать, и когда родня собралась переезжать на Кубань, она поехала с ними, забрав детей. Там в благодатном краю, как утверждала родня, легче будет пережить голодное время, а заводить новое хозяйство сообща легче. С тех пор они и поселились в городе Армавире Краснодарского края. В Армавире она купила половину хаты с планом, недалеко от Гнездиловых, так и жили, помогая друг другу. Дед Порфирий помог сложить из самана новую хату и печь, в которой она и прожила всю оставшуюся жизнь Дочери Надя и Маруся вышли замуж и стали жить своими семьями. Моя же мать осталась жить в купленной половине хаты рядом со своей матерью Агафьей Ивановной. В эту половину хаты принесли из родильного дома и нас с сестрой, где мы и прожили больше десяти лет. Своего родного отца я никогда не видел, кроме как на фотографии, случайно обнаруженной у матери в альбоме, когда повзрослел. От матери позднее узнал, что отец Петр Шевкопляс офицер фронтовик, капитан по воинскому званию, ухаживал за матерью недолго, а когда узнал, что мать будет рожать, сбежал навсегда. Брак зарегистрирован не был, а поэтому на алименты рассчитывать было бессмысленно. В суд она не подавала. Встречали нас на пороге роддома только сестры матери. Вскоре после нашего рождения объявился и сам Петр Шевкопляс, Рябой, как однажды его назвала мать, но мать прогнала его в шею. От своей сестры Люды, будучи старшеклассником, узнал, что он жил у своей матери недалеко от нас, район города назывался "Инвалидока", что за мясокомбинатом. Женился, наверное, были дети, прожил долго, там же и умер, где-то в 80-х годах. Уже разбираясь в своей родословной - я узнал, что Петр Григорьевич Шевкопляс - это сынишка командира дивизии армии С.Буденного, Шевкопляса Григория Кирилловича, о котором можно кое-что узнать из романа Владимира Карпенко "Тучи идут на ветер". Издательство "Патриот" 1991г. Моя мать, Колумбова (Авдеева, Красникова) Евдокия Гавриловна (08.03.1915-10.11.1999 г.) родилась в с. Юдиха Шелоболиховского района Алтайского края, была не "шибко" грамотной, но простой и веселой женщиной. Любила нас с сестрой, все силы и средства старалась отдать нам. Тянулась из последних сил, работая на самых низкооплачиваемых работах, старалась и очень хотела, что бы дети ее выучились и вышли в люди, чтобы я поступил в военное училище и еще больше, стал офицером. Ей очень хотелось быть рядом со мной, видеть чаще меня и внуков, но служил я далеко, не наездеешься, и это очень тяготило ее. Дочь Люда, а затем и внучка Танечка, были для нее утешением. Особенно она полюбила внучку, при любой возможности оставляла ее у себя переночевать или пожить. Семейная жизнь по-разному складывалась у моей сестры, поэтому Танечка, подолгу жила с бабушкой, конечно же, они прикипели друг к другу, душами. Внучка рано стала самостоятельно думать, и была незаменимой помощницей матери. Даже когда она выросла, и у нее появилась своя семья, моя мать, долго без нее обходиться не могла, и до конца дней своих навещала внучку и правнуков ежедневно, а то и по несколько раз в день. Внука своего, Игоря, от второго брака моей сестры, она тоже любила и старалась чем - то побаловать, но Танечка была ей роднее и ближе. Мне стыдно, но даже в последний путь я не успел проводить ее, как впрочем, и свою бабушку - Агафью Ивановну. Всю свою сознательную жизнь, начиная где-то с пятилетнего возраста, я жил с отчимом - Колумбовым Петром Валерьянычем (15.07.1908-13.04.1985) которого и считаю своим отцом. Колумбов П.В. был родом из с. В.Лашмы Наровчатовского района, Пензенской области. О своих родителях он никогда и ничего не рассказывал нам. Только после его смерти мы нашли в его документах потертую фотографию, примерно 1911 года, на которой он с братом Василием стоят у ног своих родителей. Одного взгляда на фотографию, достаточно, чтобы понять, почему он ничего о них не рассказывал. Как сложилась их судьба, как звали его мать неизвестно. Знаем только, что в детстве мать называла моего отца - "Петянькой". До ВОВ он учительствовал, преподавал историю. Перед началом войны был призван в Армию. Воевал в звании - старшины роты. При форсировании Днепра был тяжело ранен, долго лечился в госпиталях, после чего был комиссован по инвалидности. Долго ходил на костылях, а с тростью, до конца жизни. Работал бухгалтером. За разбитую счетами голову тыловой крысе, получил срок. Возвратившись из тюрьмы к своей семье, принят не был. Из рассказов своей матери знаю, что под Армавиром, в с. Вольном, у него жила жена и дочь Тамара. Был у него и брат Василий, профессиональный художник, живший где то в центре Москвы. Отец был у него в гостях, привез два мешка картин, из которых мы часть продали, а остальные висели у нас дома, пока живы были родители. Моя сестра Людмила тоже заезжала к ним в гости, но близкие отношения не завязались. Поселился с нами отец, где то в 1955 г. и прожил с матерью до конца жизни. Шел, как говорится, куда глаза глядят, попросил воды напиться, а увидев мать, решил передохнуть, да так и сошлись. К двадцатипятилетию Великой Победы, про отца как ветерана войны, вспомнили. Сначала вручили ему орден Красной звезды за форсирование Днепра, а затем все, как и всем ветеранам ВОВ, кроме наград лишенных по судимости. В память о нем висят в моем кабинете его ордена и медали. Отец алкоголь не любил, много читал, читал запоем и по этой причине от бабушкиных застольев старался уйти, за что и недолюбливала его наша родня. Про войну рассказывал много и интересно. Начало войны он встретил на учениях в поле, где он обучал молодых солдат штыковому бою, как вдруг в небе появился немецкий самолет. Покружив над ними и поняв, что винтовки, с которыми они упражнялись не что иное как деревянные макеты, стал играючи, с улыбкой, они видели его лицо и жесты, на бреющем полете забрасывать их гранатами. Укрыться было негде, гранаты падали точно в ямки, в которые пытались прятаться красноармейцы. Хотя бы одну настоящую винтовку и немного патронов, думал отец, и результат был бы другим. Убитых было немного, но ранения различной степени тяжести получило до половины роты. После чего, оружие получили и больше не разлучались с ним, ни при каких обстоятельствах. Рассказывал, как при отступлении они