Ayv : другие произведения.

Янычары

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Посвящается воинам-гвардейцам.

  

Тут кротко или строго

Царило много лиц,

Царей не слишком много,

А более цариц.

А. К. Толстой

I

  
   За окнами небольшой спальни со стенами, отделанными резным дубом, просветлело. Медленно, словно нехотя, наступало студеное январское утро. На постели лежала длинная фигура, укрытая периной. Человек открыл глаза и хрипло сказал несколько слов женщине, безмолвно сидевшей у изголовья постели. Она поднялась и вышла. Через открывшуюся дверь в небольшой зале была видна палатка с крестом на крыше, напоминавшая часовню, сшитую из холста.
   Вскоре, тихо ступая, в комнату вошли двое в коротких кафтанах голландского покроя, остановились возле постели и низко поклонились. Человек под периной едва заметным движением подбородка указал им, чтобы сели.
  
   - Головкин, - сказал он чуть слышно. - Ко вчерашнему указу добавь еще один. Простить осужденных на смерть.
  
   Слова давались ему с трудом, и он надолго замолк. Потом с усилием продолжил. - Пусть молятся за меня. Сам знаешь, кого помиловать, а кого все же казнить. Ступайте.
   Он закрыл глаза.
  
   - Будет исполнено, ваше величество, - ответил Головкин, вставая.
   - Идем, Остерман. Продиктую тебе указ, - сказал он своему спутнику, вышедшему вслед за ним.
  

----------

  
   Государь очнулся от тяжелого забытья и попытался что-то сказать женщине, по-прежнему сидевшей у изголовья, но язык ему не повиновался. И она не могла разобрать невнятные отрывистые звуки. Тогда он высвободил из-под перины высохшую руку и показал, что хочет писать. Женщина ушла и вернулась с бумагой и пером. За ней вошли еще несколько человек, одетых богато.
   Император взял перо и медленно повел им по листу, лежавшему поверх книги на груди. Ему удалось начертать всего одну строку. Затем перо выпало из руки. Один из вошедших наклонился над бумагой и по складам прочел вслух: "Отдайте все ..." Он поднял лист, всматриваясь в кривые неровные буквы, и сказал: "Далее ничего разобрать не могу". "Анну!" - послышался с кровати сдавленный голос. В группе столпившихся у постели людей произошло движение. Дверь растворилась. И в спальню вошла молодая женщина. Она наклонилась и поцеловала руку больного. Тот указал ей на оставленный лист. Она села к столу, взяла перо. Но из уст государя вырывались лишь хрипящие звуки, разобрать которые она не могла.
   "Зовите духовенство", - звучно распорядился грузный длинноносый человек. Вошли архиереи. А вслед за ними заплаканная высокая дородная женщина. Один священник начал увещевать умирающего, ровным размеренным голосом нараспев прочел слова причастной молитвы: "Верую, Господи, и исповедую, яко ты еси". Осунувшееся лицо императора оживилось, и он, вторя службе, несколько раз невнятно произнес: "Верую и уповаю!"
   Стоявшие позади архиерея придворные потянулись было к постели. Высокий длинноносый человек первым нагнулся к неподвижной руке самодержца, но на лице умирающего царя выразилась забота о чем-то важном, недоступном прочим, собравшимся вокруг. И он явственно выговорил: "После".
   Всхлипывая и шепча, все покинули спальню, а возле государя осталась лишь высокая дородная женщина, вошедшая после остальных.
  

----------

  
   Придворные медленно расходились через анфиладу. В зале возле походной часовни из холстины вельможа, первым собиравшийся прощаться с умирающим, остановил плотного крепыша с густой щетиной темных волос. "Погоди, Петр Андреевич", - сказал он.
  
   - Что думаешь, кто всему унаследует? - спросил он, убедившись, что рядом никого не осталось.
   - Ты, Александр Данилович, читал же указ царев от февраля 22 года, - отвечал Петр Андреевич. - Сказано: по усмотрению царствующего самодержца, по воле его.
   - Так где она, эта воля? Сам же видел: Петр Алексеевич не смог ни дописать, ни досказать. Но тот указ не так прост. Не только по завещанию передается царская власть, но и по закону.
   - Сыновей-то не осталось, Александр Данилович, - возразил Петр Андреевич. - Старшая дочь Анна отреклась от престола за себя, за жениха и за потомство. Я сам читал брачный договор в прошлом году перед их свадьбой. Разве младшая, Елисавета?
   - Сыновей нет, это правда, - ответил Александр Данилович. - Но малолетний внук здравствует, сын царевича Алексея. Если он воцарится хотя бы и при опеке Елисаветы, то сейчас старуху Лопухину вернут из Суздаля, из монастыря. Знаешь, что с нами тогда будет? Да не только с нами, но и с Ягужинским, Головкиным, даже с самой императрицей? Кнут, каторга, ссылка. Ты ловок на язык. Втолкуй сенату, что армия любит царицу. Что нет закона об опекунстве. Если воцарится малолетний Петр, то будет междоусобие, потому что шляхетство и подлый народ большинством станет за него.
   - А ты бы поговорил с Бутурлиным, - быстро ответил Петр Андреевич. - Ему гвардия послушна. Он ненавидит Репнина. Если вместе с царевичем возвысятся Голицын, Долгорукие, Репнин, Бутурлину худо придется.
   - Давно уж об том подумано. И жалование выплачено Преображенскому и Семеновскому полкам. Все, что было задержано, и еще вперед, - буркнул Александр Данилович.
  
   Но расставшись с Петром Андреевичем, он все же отыскал во дворце Бутурлина. Тот сказал, всхлипнув: "Страшно! Слыхал ты, каким он засохлым голосом выговаривал? Скавронская то рыдает, то в беспамятстве. Примирилась как будто с государем. А ведь он ее целый год к себе не допускал после казни Монса. Второго Монса, де Лакруа.
  
   - Отходит батюшка Петр Алексеевич, покидает нас, - мрачно согласился Александр Данилович. - Только нам сейчас и о другом надо подумать. - Ты, Иван Иванович, полковник семеновцев. Зови же скорей своих офицеров прощаться с государем покуда не поздно.
  
   Бутурлин пристально взглянул на Меншикова, хотел что-то спросить, но только кивнул и поспешно вышел из комнаты.
  

----------

  
   Полночь давно минула, когда Бутурлин тихо тронул за руку Меншикова, дремавшего в креслах, и зашептал: "Проснись, князь! Офицеры во дворце". Александр Данилович быстро поднялся и вышел. В просторных сенях стояло человек двадцать военных. Меншиков распорядился всем снять шапки и кафтаны. "Ступайте за мной", - сказал он. Они прошли по дворцу и остановились возле походной часовни в зале перед спальней. Все молчали. Мундиры Семеновского полка перемешались с преображенскими. Александр Данилович дал знак ждать и тихо отворил дверь в спальню. Он скрылся в комнате, но скоро вернулся обратно и поманил офицеров за собой. Российский самодержец лежал неподвижно с закрытыми глазами. Только едва слышное хриплое дыхание показывало последние признаки уходящей жизни. Архиерей шептал ему на ухо не то молитву, не то просто облегчающие напутственные слова. Гвардейцы один за другим, крестясь, целовали холодную уже руку, лежавшую поверх одеяла.
   Меншиков ожидал их в зале. "Пойдем же к императрице", - сказал он. Вся группа вслед за князем прошла по дворцу и остановилась возле затворенных дверей. Снова Александр Данилович зашел первый, а затем поманил за собой офицеров. Высокая дородная чернобровая женщина сидела в кресле. Когда все вошли, капитан семеновцев заговорил со слезой в голосе: "Матушка Екатерина Алексеевна! Ты ли о нас не пеклась! В походах с нами бывала. Не хотим никого другого государем, кроме тебя!" Он махнул рукой, и все гвардейцы повалились на колени. "Клянемся! - раздался зычный голос капитана. - Умрем, но никого помимо тебя не допустим на престол Российский!" "Клянемся!" - нестройно, но мужественно повторили остальные. Екатерина зарыдала, закрыв лицо руками. Достала платочек и вытерла им слезы, катившиеся по щекам. Наконец, сквозь всхлипы произнесла: "Спасибо, братцы!"
   "А теперь послушаем, что Сенат говорит", - позвал офицеров Меншиков. Они тихо зашли в залу через вторую дверь и молча встали в углу позади стульев с высокими спинками, на которых сидела знать в мундирах со звездами и крестами. Петр Андреевич завершал свою речь. "Повторяю вам, будет междоусобие кровавое, брат на брата поднимется!" - горячо закончил он.
   Сидевший недалеко от Меншикова осанистый человек почтенных лет в военном мундире сказал негромко и насмешливо, с хладнокровным спокойствием, своему соседу: "Изворотлив Толстой. Вишь, Василий Лукич, внук - де, плох". Василий Лукич сварливо спросил: "Так кто же, по-твоему, должен быть на престоле, если не царевич Петр?" Толстой проворно обернулся к нему, собираясь ответить, но из угла, где стояли офицеры, пришедшие с Меншиковым, раздался глухой голос: "За матушку-царицу Екатерину я здесь любому голову прошибу!" Все сидевшие за столом, как один, обернулись в ту сторону, откуда прозвучали слова. Угадать говорившего среди гвардейцев было нельзя. На всех лицах застыло единое выражение. Стало очень тихо. Вдруг тишину прервали приглушенный, но явственный барабанный бой выкрики команды за окнами.
   Человек в военном мундире подле Меншикова громко сказал: "Дмитрий Михайлович, отвори шторы, будь любезен. Посмотри, что там за шум". Дмитрий Михайлович, сидевший с краю, встал из-за стола и раздвинул тяжелые портьеры. На дворе еще не рассвело, но свет факелов освещал плац, на котором стоял построенный в каре Семеновский полк. Звуки барабана стали громче. Это подходил и перестраивался и второй полк гвардии, созданной императором Петром.
   Просивший раздвинуть шторы вельможа заговорил громко и сердито: "Я фельдмаршал и президент военной коллегии! Кто смел без моего приказа привести полки ко дворцу!?" Полковник Бутурлин, сидевший наискось от него через стол, посмотрел с открытой ненавистью и ответил внушительно: "Полки призваны по воле императрицы, которой все подданные должны подчиняться, не исключая и тебя, князь!"
   В зале сделалось движение. Все оборотились почему-то не на Бутурлина, а на Меншикова, присевшего с краю стола. Среди общего молчания раздался внезапно чей-то очень спокойный голос: "Государь преставился около часу тому назад, Царствие ему небесное. Не оставил ли он своей последней воли касательно наследника престола? Не позвать ли кабинет-секретаря?" Зазвучали разом многие голоса, поднялся шум, кто-то громко распорядился позвать Макарова.
   Кабинет-секретарь вошел с большим портфелем английской работы в руках и остановился возле парадных дверей. Старичок в черном морском мундире прищурился на него и спросил слабым голосом: "Нет ли у тебя, братец, завещания императора Петра I Романова?" Макаров сделал движение открыть было портфель, но не открыл и ответил звучным чистым голосом: "Ничего такого нет".
   Тогда Меншиков поднялся во весь рост и громко раздельно произнес: "Покойный государь Петр Алексеевич последней волей удостоил супругу свою Екатерину Алексеевну короны Российской".
  

----------

  
   В большой зале дворца старичок в морском мундире, коленопреклоненный, читал Екатерине только что написанный указ. Последние его слова заглушили ликующие крики офицеров, столпившихся в распахнутых дверях: "Виват Екатерине Алексеевне, императрице Российской!"
   За опустевшим столом, где недавно еще заседали генералы и сенаторы, остались только Василий Лукич и Дмитрий Михайлович.
  
   - Что скажешь, князь? - спросил Василий Лукич.
   - Что тут скажешь, - развел руками Дмитрий Михайлович. - Уже печатные листы готовят для народа. Мы с тобой знатного рода. Кто на Руси не знает Голициных да Долгоруких? Но не нам с ними сейчас тягаться, с выскочками без роду, без племени. Они забрались высоко, вровень с нами. Но припекло их жарче нашего.
   Василий Лукич кивнул и добавил: "А князь Репнин ушел, не мог снести, что Бутурлин им командует. Сказал только: "Янычары!"
   - Оно и правда, - согласился Голицын. - Гвардейцы, что давеча сюда поналезли незваные, в самом деле словно янычары при султане. Им закона нет.
   Он помолчал и добавил насмешливо:
   - Апраксин-то, старик, прослезился, перед Скавронской на колени встал. Забыл, небось, как лет пятнадцать назад кувалдой сваи заколачивал на канале, чтоб племянника своего защитить. Царь на него сильно прогневался и сослал на работы.
  

----------

  
   На просторной площади дьяк звонким голосом читал с возвышения указ Сената, Синода и Генералитета от января двадцать восьмого лета от рождества Христова 1725. "... и помазанием на трон!" - громко выкрикнул он последние слова.
   Мужик в длинном зипуне огладил обширную бороду с проседью и сказал своему соседу в толпе: "Так ли я понял, Ваня? Баба на престоле! Виданное ли дело?"
   - Погоди, - мрачно ответил Ваня с инеем на черных густых бровях, усах и бороде. - Царь антихрист был. Впредь не то еще увидим.
  

II

  
   Наступали ранние в ноябре петербургские сумерки. В покоях дворца зажигали свечи. Лакей в ливрее с поклоном отворил створки дверей с золотой каймой и впустил Меншикова в кабинет. Екатерина сидела в кресле возле камина, загороженного бронзовым экраном. "Здравствуй, Александр Данилович, - приветствовала императрица своего гостя. - Послушай, что пропечатали. - Она взяла с маленького столика свежий лист "Петербургских ведомостей" и прочла вслух, искажая слова неправильным ударением и немецким акцентом. - "Ноября 9-го дня лета 1725 царица Екатерина I изволила учинить смотр Ингерманландскому полку ... Она приостановилась, ведя пальцем по строкам, потом продолжила. - ... вошла в шатер и всех офицеров из рук своих жаловала напитками". Доволен ты? Так ли я поступила, как должно было?
  
   На полных ее щеках играла улыбка. Но светлейший князь хмурился.
  
   - Нынче и в гвардии считают, что Петр - наследник престола вперед цесаревен. Если ваше величество объявит свою волю, чтобы передать власть Елисавете Петровне, то сильней разгорится раздор между двумя семьями Петра Алексеевича. А надобно худо ли, ладно ли, но мир установить. Я давеча толковал с Остерманом. Государственного ума муж. Он видит, что никак Петра не отстранить, и советует просватать за него царевну Елисавету. В Писании, говорит, есть, что братья на сестрах женились и род продолжали.
   - Экий вздор! - прервала Екатерина. - Остерман предлагает кровосмешение и оправдывает ветхозаветными баснями. Вспомни, кем он был при Петре Алексеевиче. Писаришка! Такой брак будет всему народу на посмешище. А по смерти моей признают его ложным и отправят мою Елисавету в монастырь. Умно придумал государственный муж: тетку за племянника выдать! К тому же ей 16 лет, а ему десять едва минуло!
   - Ваше величество, - ответил Меншиков, потупившись. - Положение дочерей ваших не прочно. Надо что-то предпринять, покуда цесаревич не подрос.
   - Ступай, ступай, Александр Данилович, - махнула на него рукой императрица.
  
   Меншиков повернулся и молча вышел из покоя.
  

----------

  
   Тяжелая карета, запряженная цугом, простучала по мосту через Неву и остановилась у большого каменного дома. Слуга спрыгнул с запяток и распахнул дверцу с изображением черно-желтого орла. Важный господин сказал, откинув голову и коверкая русские слова, сошедшему по ступеням дворецкому: "Доложи. Я - посланник австрийского цесаря граф Рабутин!"
   Меншиков принял гостя в просторном кабинете. Был он озабочен, молчалив и хмур. Гость же, напротив, часто улыбался и много говорил, несмотря на то, что русская речь давалась ему с трудом.
  
   - Слышал я о прожекте Остермана, - сказал граф. - Нелепость. Но барон - придворный здравомыслящий. Если он предлагает брак тетки и племянника, то ясно видит, что цесаревич Петр - природный наследник в глазах общества. Вы же, князь, всегда стояли за вторую семью императора Петра, и положение ваше шаткое. На вас обратится злоба противной партии, если молодой Петр окажется на престоле. Авдотья Лопухина не забыла вашей вражды с ее сыном. Вы слыхали, быть может, о подметных письмах, в которых вашу светлость уподобляют Борису Годунову. Будто, подобно ему, вы строите козни, чтобы убить малолетнего царевича и утвердить на российском престоле супруга принцессы Анны герцога голштинского.
  
   Меншиков мрачно молчал.
  
   - Ваше спасение в том, - продолжал граф, - чтобы примириться со второй партией. С той, что страстно желает цесаревича Петра на трон. Выдайте дочь свою за царевича и сойдитесь на том с князем Голициным.
   - Императрица никогда не согласится, - ответил Меншиков угрюмо. - Дочерям ее в том разе не видать престола.
   - Екатерина Алексеевна - женщина не глупая. Она понимает, что цесаревича не обойти. Если же вы породнитесь с будущим царем, то она будет видеть в вас защитника своих дочерей. Вы ведь ее давний друг, не так ли? К тому же попеняйте ей, что она отняла у вашей дочери жениха графа Сапегу ради своей племянницы Скавронской. Она же должна и вознаградить вашу дочь.
  
   Меншиков по-прежнему с сомнением покачал головой, но лицо его несколько просветлело.
  

----------

  
   За окном пригревало мартовское солнце. С концов длинных сосулек, свисавших с гребня кровли, частые капли одна за другой срывались вниз. Весело звенели голоса синиц, прыгавших по голым ветвям березы, росшей во дворе. Но на лицах трех сановников, собравшихся в покоях, не было весенней радости. Напротив, они выражали заботу.
   Толстой сидел сбоку у длинного стола. Напротив него хмурился Бутурлин в генеральском мундире. А по ковру расхаживал человек в изящном придворном камзоле и говорил:
  
   - Третьего дня Екатерина согласилась на брак царевича с дочкой моего шурина. Теперь он расцелуется с Голицыным да Долгорукими. И вместе они посадят Петра на престол. Может статься, и не станут ждать кончины императрицы. В прошлом году учредили какой-то верховный совет. Тайный верховный совет. И Меньшиков в нем верховодит. Фельдмаршал! С чего он такую власть забрал? Отчего распоряжается?
   - Я же ему и помог, - ответил Бутурлин. - Привел гвардейцев во дворец. А нынче Данилыч и помнить забыл, кто ему друг, а кто - враг. Отнял у меня команду и адъютанта, а того не понимает, что сам станет ненужным. И Голицын с Долгорукими скажут ему: "Ступай вон!"
   - Если Меншикова - вон, беда невелика, - встрял Толстой. - Но вернут они Авдотью Лопухину из монастыря и припомнят допросы царевича Алексея. Эх, был бы здесь Ягужинский, так не побоялся б ему, фельдмаршалу, в глаза сказать, что негоже о друзьях забывать. Но нет его. Отослан в Польшу надолго. А тесть мой Головкин хитер, осторожен. Ничего сам делать не станет. Апраксин - старик; от него толку не жди. Чуть что, в слезы, словно баба.
   - Нельзя медлить, - снова вступил царедворец в камзоле. - Надо готовить цесаревну Анну. И убедить императрицу подписать указ о наследии ее старшей дочерью российского престола.
   - И то, - согласно кивнул Бутурлин. - Это ты, граф, верно говоришь.
   - А меня назначить в верховный совет вместо Меншикова, - продолжил граф.
   - Анну нельзя! - вскинулся Толстой. - У нее муж - швед. Ему бы только военной коллегией овладеть, войском править. И с русским войском добыть себе шведский трон. До нас, до России, ему дела мало. Надо младшую готовить на царство, красавицу нашу Елисавету Петровну.
   - Елисавета весьма сердита, - возразил граф. - Но об этом сейчас не время толковать. Надо действовать скорее, чтобы князя Меншикова лишить власти. Потом будет поздно. Почему вы не доложите императрице?
   - Мы к ней не вхожи, - горько ответил Толстой.
   - Лучше повременить, - согласно кивнул головой Бутурлин.
  
   Граф в сердцах махнул рукой и вышел из комнаты.
  
   - Не любит шурина своего, - сказал ему вслед Толстой. - Да и Анна Даниловна с братом своим нехороша.
  

----------

  
   Светлейший князь вышел в большую залу дворца, полную народу. Военные мундиры преобладали над стацкими. Кое-где виднелось облачение высшего духовенства.
  
   - Вас пригласили по печальному случаю внезапной горячки, сделавшейся у императрицы Екатерины Алексеевны сегодня, апреля десятого числа, по утру, - громко и отчетливо произнес Меншиков, перекрывая гул голосов. - Должны мы определить наследника Российского престола на случай кончины императрицы, ибо она не изъявила пока своей воли на сей предмет. Соблаговалите высказать ваши соображения.
  
   В зале поднялся ропот, послышались возгласы.
  
   - Смотри, Василий Лукич, - указал князь Голицын. - Даже майоры гвардейские тут, не только полковники. Словно корпорация какая. Тайный верховный совет, Сенат, Синод. И майоры!
   - Без них теперь такое дело никак не обойдется, - ответил Долгорукий.
  

----------

  
   Адмирал Апраксин поднялся и прочитал с листа, далеко отстраняя его от глаз, три имени: "Елисавета Петровна, Анна Петровна, Петр Алексеевич". Снова в зале поднялся шум, но Меншиков взмахом руки приказал всем замокнуть. В наступившей тишине резко прозвучал голос князя Голицына: "Народ нас не поймет, коли мы при отпрыске Романовых мужского пола объявим женщину наследницей трона. Да и гвардия не поддержит. - Он кивнул головой в ту сторону, где густели преображенские и семеновские мундиры. - Цесаревич Петр - единственный законный наследник".
  
   - Верно! Так и объявить! - раздалось несколько решительных офицерских голосов.
  
   Выходя из залы, Бутурлин сказал Толстому:
  
   - Ступай немедля и узнай, нельзя ли переговорить с Екатериной. Должен ты ее убедить, чтобы она объявила дочь свою наследницей.
   - Поздно, - ответил Толстой. - Если она в здравии свою волю не выказала, то сейчас и подавно ничего не сделает.
  

----------

  
   Меншиков вошел в спальню императрицы. Она лежала на высоких подушках и, несмотря на лихорадочный румянец, выглядела много лучше вчерашнего.
  
   - Ваше величество, - сказал он. - Вчера собрание высших чинов Сената, Синода, коллегий, гвардии приняло решение о назначении цесаревича Петра, внука в бозе почившего императора Петра Алексеевича, наследником Российского престола. О чем просило меня уведомить ваше величество.
  
   Екатерина смотрела неподвижно, словно не слыхала слов князя. Затем слабым голосом медленно произнесла:
  
   - Моя императорская воля объявить дочь нашу Елисавету Петровну наследницей короны.
  
   Меншиков возразил будничным голосом, лишенным прежней торжественности:
   - Государыня! Решение принято твердо. В случае, ежели будете упорствовать, то можете и сами не доцарствовать. Уже вчера Антон Девьер так поступал, словно вы больше и не царица. Танцевал с племянницей вашей Софьей, будто и не было печали во всем государстве о здоровье вашего величества. Уговаривал в чем-то царевича, а царевнам грубил и спиной к ним поворачивался. Похоже, словно заговор какой составлен против вашего величества и ваших дочерей.
  
   На лице Екатерины выразились досада и гнев.
  
   - Девьер? - переспросила она. - Это не родственник ли твой?
   - Так точно, - ответил Меншиков. - Женат на сестре моей Анне Даниловне.
   - Так взять его в следствие, - приказала императрица. - Да узнать, чему смеялся, почему радовался, что знает.
   - Слушаюсь, ваше величество, - поклонился князь.
  
   Когда он выходил из спальни, на лице его появилась торжествующая злорадная улыбка.
  

----------

  
   Пламя нескольких свечей и багровый отблеск из жаровни с углями освещали застенок. На дыбе, с руками, завернутыми вверх позади спины, и ногами, привязанными к кольцам в полу, висел обнаженный человек. Палач оценивающе провел рукой по белой барской спине пытаемого, снял кнут с крюка на стене и выжидающе посмотрел на приказного дьяка.
   Дьяк громким гнусавым голосом приказал:
  
   - Назови свое имя!
   - Граф Антон Девьер, - сдавленным голосом ответил человек, вздернутый на дыбе.
   - Антон Девьер! Признайся в своих злоумышлениях против императрицы Екатерины Алексеевны и дочерей ее цесаревен Елисаветы и Анны!
   - Не виновен. Ничем против императрицы и дочерей ее не умышлял.
   - О чем говорил ты с цесаревичем Петром апреля месяца десятого числа сего года? Почему весел был в день всеобщей скорби государства?
   - Был во хмелю, веселился по скудоумию.
   - Зачем в скорбный день хмельное питье принимал? Молчишь?
  
   Дьяк кивнул палачу. Свистнул кнут, и раздался дикий крик, перешедший в плач и визг. Снова и снова кнут оставлял на теле пытаемого кровавые полосы. Кожа на ягодицах вздернутого Девьера лопалась при каждом ударе. "Во всем сознаюсь! Виновен!" - визжал он, дергаясь в путах. Приказный громко считал вслух: "Восемь! Девять! Десять! ..." Визг и всхлипы перешли в хрипение. Дьяк остановил все больше зверевшего от вида чужой муки и крови палача: "Стой! Он уже 25 принял". Палач промычал что-то, бросил кнут, зачерпнул ковшом воды из ведра и окатил голову Девьера. Дьяк снова взял перо и занес над бумагой.
  

----------

  
   Меншиков бегло взглянул на протянутый ему лист и приказал: "Читай!"
  
   - Я, граф Антон Девьер, находясь в сговоре с Петром Толстым и Иваном Бутурлиным, замышлял против царицы и дочерей ее ... " - начал дьяк громко и гнусаво.
   - Довольно, - прервал его князь. - Ступай.
  
   Он позвонил в колокольчик и приказал вошедшему слуге позвать к нему канцлера Головкина. Когда тот явился, Меншиков протянул ему бумагу, оставленную дьяком, и сказал: "Вот показания злодея. Ступай, отнеси ее императорскому величеству".
  

----------

  
   Генерал Бутурлин стоял в канцелярии и слушал офицера, читавшего указ. " ... лишить чина и сослать в дальние его деревни ... графа Петра Толстого лишить чина, чести и деревень и сослать в Соловки ... графа Антона Девьера лишить чина, чести и сослать в Сибирь. Девьеру при ссылке учинить наказание, бить кнутом". Офицер смолк. Бутурлин сгорбился, поник и перекрестился трясущейся рукой.
  

----------

  
   В небольшом кабинете с изобилием изящных европейских вещиц беседовали двое. Разговор шел по-шведски. Первый собеседник выглядел встревоженным, второй внимательно слушал. Иногда почтительно вставлял слово. Беседа длилась недолго. Напоследок первый сказал:
  
   - Поезжай немедленно к князю Меншикову и составь с ним документ. Понял ты, что должно быть в том документе?
   - Понял, ваше высочество.
  

----------

  
   Дворецкий доложил: "Министр герцога голштинского Басевич просит аудиенции у вашей светлости!" "Впусти!" - махнул рукой Меншиков.
   Басевич вошел, отвесил придворный поклон и сел в указанное ему князем кресло. Он бойко заговорил по-русски, иногда вставляя в речь немецкие слова. Меншиков слушал молча, изредка кивая головой.
  
   - Вы не простой подданный императора Петра I, но и друг его. Продолжатель дела жизни его и великих замыслов его. Так неужели оставите дочерей императора без помощи вашей?" - спросил Басевич проникновенно.
   - Само собой, не оставлю, - ответил князь дрогнувшим голосом и даже как будто смахнул умиленную слезу.
   - Надо бы письменно закрепить благополучие их на случай кончины императрицы, - продолжал Басевич вкрадчиво.
   - Знаю и без тебя, - прервал его Меншиков. - Что без бумаги все шатко. Можешь ты написать завещание от лица Екатерины?
   - Не лучше ли назвать нам сей документ по-иному? - Басевич едва заметно поморщился при слове "завещание". - Хотя бы ... - Он задумался. - Не найду верного русского слова ... Назовем его тестаментом.
   - Валяй, - согласился Меншиков. - Пусть будет тестамент. Пиши сейчас. Время дорого: здоровье императрицы слабо.
  
   Когда труд был закончен, Басевич подал исписанные листы князю. "Надо подписать, - сказал Меншиков, взяв документ. Но вдруг пронзительно взглянул на Басевича и добавил. - Ты, братец, по-русски нетверд, а все должно быть в бумаге сей ясно".
  
   Он позвал секретаря, подал ему листы и велел читать вслух.
  
   - ... наследником Екатерины Алексеевны является цесаревич Петр, - читал секретарь. - Наследник сей по достижении совершеннолетия обязуется жениться на княжне Марии Александровне, дочери светлейшего князя Меншикова ... В случае смерти Петра, если не останется у него потомства, преемницей считать цесаревну Анну Петровну, за ней унаследует сестра ее Елисавета Петровна, а за ней цесаревна Наталья Алексеевна ... Впредь корона Российской империи переходить должна в династии по наследству от старшего к младшему, а притом пол мужской считать предпочтительнее женского... По смерти же императрицы Екатерины дочери ее Анна и Елисавета получают единовременно по миллиону рублей на нужды свои ...
  
   Меншиков дослушал и сказал удовлетворенно: "Хорошо!" Он приказал готовить выезд.
   Во дворце князь услышал скорбные слова о том, что кашель императрицы усилился, и что она в чувство не приходит уже вторые сутки. Тогда он отправился в покои Елисаветы и вышел от нее, разглядывая подпись на тестаменте Басевича.
  

----------

  
   Торжественный молебен закончился. Члены царской семьи и верховного совета входили в залу Зимнего дворца и рассаживались в креслах. С площади через открытые окна слышны были крики "Виват!" ликовавших гвардейцев.
   В императорском кресле сидел новоявленный император Петр II. Справа от него оказались Анна Петровна с мужем, молодая дама, очень похожая на нового самодержца лицом, адмирал граф Апраксин. Слева, подле Елисаветы Петровны, сели Меншиков, канцлер Головкин, князь Голицын. А чуть правее государя, стоял человек, не так давно заходивший с канцлером Головкиным к умирающему Петру Алексеевичу.
   Пока говорили поздравления, князь Голицын шепнул своему соседу Головкину:
  
   - Смотри, Остерман впереди всех стоит. Из писарей да в обер-гофмейстеры попал. Воспитание царя ему поручено!
   - Шут с ним, - ответил Головкин. - А вот Басевич-то нам учредил новый порядок престолонаследия!
   - Ловки, что и говорить, - сказал Голицын. - И без гвардии снова не обошлось. Эко усердствуют! - он кивнул на открытые окна. - Янычары!
  
   По окончании торжества Апраксин беседовал с канцлером в ожидании карет.
  
   - Александр Данилович каков: друзей сослал, зятя под кнут подвел, а с Голицыным подружился.
   - Нам с тобой грех жаловаться, - прервал Головкин. - Мы-то тоже усидели.
   - И то, - согласился старый адмирал.
  

----------

  
   - К вашему сиятельству гонец из Петербурга, - сообщил секретарь.
  
   Посыльный офицер вошел и громко доложил: "Имею вручить пакет от тайного советника Макарова московскому голове графу Мусину-Пушкину!"
   Когда, получив расписку, посыльный вышел, граф сломал печать и взглянул на документ. "7 мая 1727", - значилось вверху. Он углубился в чтение, потом отложил бумагу, усмехнулся и проговорил себе под нос, качая головой: "Стало быть, государь по завещанию, по избранию и по наследству".
  

III

   Ласковое августовское солнце золотило едва начавшую желтеть листву рощи вдали, на пригорке, позади желтого сжатого поля. Долгорукий отвернулся от окна кареты и сказал с горечью и досадой своему спутнику:
  
   - Посмотри, Дмитрий Михайлович, какую он силу набрал с той поры, как царя на Васильевский, в свои хоромы переселил. Генералиссимусом себя назначил. Уж выше всех в войске! Его воля теперь все равно, что царская.
   - Что ж ты хочешь? - вздохнул Голицын. - Царь молод, послушен ему. Но ты погляди вдаль. - Он кивнул на привольный русский простор полей и перелесков за окном. - Царю весело с князем Иваном, с сестрицей своей Натальей. А всего веселей с тетушкой Елисаветой. С одним Меншиковым ему скучно: строг и денег не дает.
   - Так что с того? - не согласился Долгорукий. - Меншиков хитер, в мае дочь свою обручил с Петром. Они теперь словно одна семья.
   - Обручил - еще не выдал, - веско сказал Голицын. - Я своими глазами видел, ушами слыхал, как царь на Меншикова ногами топал, денег требовал. И жениться, кричал, не намерен ранее 25 лет. Ты, кричал, жаден и груб, а Андрей Иванович - самый добрый, умный и ученый человек. Вперед взгляни, князь.
   - Да Остерман сам всегда за Меншикова горой стоит. - И то же Петру внушает, - раздраженно бросил Долгорукий.
   - Так-то так, - ответил Дмитрий Михайлович. - Но царь растет, взрослеет. До охоты, гульбы делается горазд. Чем дольше, тем менее он Меншикову будет подвластен. Все больше на него сердит. И в третий раз тебе повторю, Василий Лукич: погоди, дай срок. К двадцати пяти царским годам многое переменится.
  

----------

  
   Вертлявый мальчишка лет двенадцати в мундире и треуголке с досадой топнул ногой в зеркально натертый паркет и крикнул:
  
   - Андрей Иванович! Прикажи укладываться! Нынче же переезжаем во дворец!
   - Что же так спешно? - спросил Андрей Иванович. - В среду обещались вы быть у Александра Даниловича в Ораниенбауме на освящении церкви. После бы и переехали, коли угодно.
   - Не желаю ехать к нему! - крикнул мальчишка. - Я покажу, кто император, я или Меншиков! Вели же переезжать.
  

----------

  
   Император в кружевной рубашке стоял посреди комнаты, один за другим выхватывал из рук камердинера камзолы и бросал их на пол. "Не то! Не то! - кричал он. Куда вы все запрятали? Уж пять дней, как переехали, а ничего не знаете, где что лежит!
   - Ну что, видел Меншикова? - спросил он подошедшего Андрея Ивановича.
   - Видел, - кивнул Остерман.
   - То-то он, должно быть, удивился, что меня нет! - засмеялся Петр.
   - Опечалился и разгневался, - ответил Остерман.
   - Разгневался? Да как он смеет сердиться на меня?!
   - Ты еще молод, Петруша. А он многое в жизни повидал. Все русское войско ему подвластно.
   - Я император Российский! Мне войско подчинено! - крикнул Петр.
   - Вот нынче как раз два майора гвардейских во дворце. Не желаешь ли с ними побеседовать?
   - Отлично! Веди их сюда.
  
   - Юсупов, Салтыков, - представил Остерман вошедших офицеров.
   - Очень рад! - отрывисто сказал император. - Раз вы тут, желаю сам вам сказать, чтобы вы впредь слушали приказы одного лишь своего императора, но никак не князя Меншикова.
   - Так точно, ваше величество! - дружно ответили майоры.
  

----------

  
   На дворе моросил мелкий нудный сентябрьский дождь. В большие сени дворца на Васильевском острове вошел Салтыков и громко приказал слугам:
  
  -- Проводите меня к князю!
  -- Как доложить изволите?
  -- Проводите меня, я сказал. Сам доложу!
  
   Меншиков встал с изменившимся лицом навстречу незваному гостю. "Генерал-лейтенант Салтыков! - представился вошедший. - Имею предписание от государя императора Петра Алексеевича объявить вам, князь, его приказ о домашнем аресте. Впредь, до особого распоряжения не дозволяется вам покидать ваш дом". Салтыков выждал, не скажет ли Меншиков что-нибудь в ответ, но князь молча поворотился к креслам, и не дойдя до них, вдруг тяжело упал на обширный ковер, покрывавший пол кабинета.
  

----------

  
   Остерман сказал завтракавшему за длинным столом Петру, что его невеста Мария Александровна с матерью просят аудиенции у его величества. Петр ничего не ответил, только раздраженно махнул левой рукой прочь от лица, словно отгонял муху. Остерман, проходя мимо двух ожидавших женщин, отрицательно покачал головой. Они безмолвно поднялись и двинулись прочь через анфиладу. Из одной комнаты через приоткрытую дверь слышалась музыка, и раздавался веселый женский смех. Первая из двух женщин, совсем еще молодая девица, осторожно толкнула дверь и остановилась на пороге.
  
   - Матушка Елисавета Петровна! - сказала она дрожащим голосом. - Не оставьте вашей милостью! Наталья Алексеевна! Умоляю ... Заступитесь за батюшку перед государем! Оговорили недруги!
  
   Музыканты перестали играть. Смех смолк. Обе барышни, к которым обращалась вошедшая, повернулись и с каменными лицами через заднюю дверь покинули покои, не произнеся ни единого слова.
  

----------

  
   - А еще на рассмотрение Тайного верховного совета поступила записка от обер-гофмейстера барона Остермана касательно князя Меншикова. Писана 9 сентября лета 1727. Читать ли? - спросил немолодой осанистый вельможа.
   - Прочти, князь, - кивнул Дмитрий Михайлович Голицын.
   - Предлагает Остерман, - сообщил князь, - Александра Даниловича Меншикова лишить всех орденов и сослать в дальнее его имение в Ораниенбург.
  

----------

  
   Адмирал Апраксин, стоя во дворце у окна, со слезами говорил графу Головкину:
  
   - Видал нынче, как Александр Данилович выехал. Пять карет; сын с ним и дочери; шурин, прислуга - все, все! И все в черном!
  
   Старик всхлипнул. Головкин проговорил сквозь зубы:
  
   - Он в Ораниенбурге не задержится. Много власти имел. Опасен.
  

----------

  
   Петербургская весна была поздняя, холодная. Голицын и Долгорукий, несмотря на начало апреля, были в шубах.
  
   - Слыхал, Василий Лукич, что подметное письмо нашли в Москве у Спасских ворот. И по тому письму Меншикова отправили на Енисей, в Березов, откуда возврата нет. Говорил я тебе в прошлом году ...
   - Его же дружок Остерман постарался, - перебил Долгорукий. - Да больно скоро сбылось. Ты хотел до царской свадьбы ждать, а тут и года не прошло.
  

----------

  
   Мерзлая земля вперемешку со снегом грудой высилась рядом с открытой могилой. Гроб, качаясь на крепких лентах, медленно стал уходить вниз. Батюшка махал кадилом и читал заупокойную молитву.
  
   - Великий адмирал! Опора первого императора Российского, - тихо сказал граф Головкин саркастически, но с грустью в голосе.
   - Из новых нас двое осталось, - сказал Остерман. - Толстой, Меншиков, Апраксин ... Все уходят.
   - Кто туда, - Головкин указал в землю, - А кто в другие места.
   - На все воля Господа, - вздохнул Остерман. - Теперь кроме нас в верховном совете лишь Голицын, да Долгорукие. Старая знать.
   - Тебя-то государь привык слушать, - заметил Головкин.
   - Все до поры. Нынче он молодого Ивана любит и жалует. Оба к свадьбам готовятся.
   - Если царь породнится с Долгорукими, а Иван женится на фельдмаршальской дочке, то с Долгорукими тогда сладу не будет, - согласно кивнул Головкин.
  
   Остерман ничего не ответил. Они, медленно двигаясь позади родни адмирала, дошли до могилы. Наклонились и бросили по куску твердой застывшей глины вниз, на крышку гроба.
  

----------

  
   Густая толпа чернела по белым заснеженным берегам Москвы реки. На льду, на утоптанном снегу, стояли построенные полки. Лошади переминались и фыркали, выдыхая облачка морозного пара.
  
   - Ох, мороз нонче лют! - сказал, ежась, мужик в длинном зипуне.
   - Так он и всегда лют на Иордан, - ответил Ваня с инеем на черных густых бровях, усах и бороде.
   - А кого все ждут?
   - Кто его знает, - отозвался Ваня мрачно.
  
   Но тут с берега, из первых рядов полетело по толпе: "Царь! Царь едет!" Подкатила карета на полозьях. Из распахнутой двери выскочил вертлявый подросток в офицерской шинели и встал впереди на полковничьем месте.
  

----------

  
   - Здравствуй, Василий Лукич. Только тебя ждем, уж все собрались, - приветствовал вошедшего хозяин.
   - Задержался я, Алексей Григорьевич. Во дворец заезжал узнать последние новости о здоровье государя.
   - Ну что? Как он нынче?
   - Плох, нахмурившись, ответил Василий Лукич. - Лекарь сказал: оспа. А с оспой, сам знаешь, шутки плохи.
  
   Они вошли в просторный, богато убранный покой, где сидели в креслах человек десять гостей.
  
   - Вы слыхали, конечно, что государь наш Петр Алексеевич опасно болен, - сказал Василий Лукич. - Время пришло подумать, кого наследником выбрать. Ты, Алексей Григорьевич, хозяин здесь. Скажи первый, кто должен трон занять по смерти императора.
   - Вот она! - кратко ответил Алексей Григорьевич и указал пальцем в потолок.
  
   Василий Лукич вопросительно посмотрел на него, но сидевший рядом с ним вельможа объяснил вполголоса, что там, наверху, покои княжны Екатерины Алексеевны.
  
   - Только сомневаюсь я, - добавил он, - что это возможно. Она лишь невеста царская, не венчана еще. Как ее императрицей провозгласить?
   - Не должно тебе сомневаться, Василий Владимирович, - ответил хозяин. - Их свадьба через неделю назначена. Ты подполковник в Преображенском полку. Сын мой Иван - майор там. Мы все тут Долгорукие, одного корня ветви. Должны друг за друга стоять. Преображенский полк вам послушен. Коли скажете твердо, то и в Семеновском возражать никто не станет. А за ними и все остальные примут.
   - Хорошо, - сказал Василий Лукич после долгого молчания. - Но царь в бреду, ничего написать не может. Как же нам волю его узнать?
   - На что проще, - ответил Алексей Григорьевич. - Иван с Петром дружен, сколько раз в шутку подделывался под царскую руку, так что тот сам отличить не мог. Сочиним духовную, а Иван подпишет словно царской рукой.
  
   Молодой князь Иван смущенно подтвердил, что не раз писал, подражая руке государя.
  
   - Ну что же, добро, - задумчиво согласился Василий Лукич.
  

----------

  
   Исхудавший подросток с лихорадочным красным лицом, покрытым пятнами засыхающих струпьев, метался под периной и бормотал что-то невнятно. Вдруг он затих, успокоился. Глаза его приоткрылись и выразили некую мысль или желание. "Запрягайте сани, - проговорил он тихо, но явственно. - Хочу ехать к сестре". Сидевший в изголовье постели священник перекрестился и сказал: "Ваше величество должно запамятовали, что сестрица-то ваша Наталья Алексеевна уже скоро год, как преставилась". Но император закрыл глаза и снова заметался, погрузившись в полное забытье. "Экие зловещие слова изрек" - вымолвил батюшка и еще раз осенил себя крестом.
  

----------

  
   Дмитрий Михайлович Голицын, стоя у окна, диктовал секретарю, скрипевшему пером за столом позади него: "19 января лета 1730 от Рождества Христова во втором часу по полуночи в Москве, в Лефортовском дворце, скончался император Российский Петр II. Полных лет ему от роду было 14, и три месяца ..."
  

----------

  
   Похоронная процессия медленно двигалась по заснеженной мостовой. Молодой князь Иван, понурившись, шел за гробом в числе первых. Возле ворот богатого каменного дома двое бояр в длинных шубах сняли шапки и перекрестились, склонив головы, когда гроб поравнялся с ними. Затем один указал второму вверх, на окна: "Видишь девицу вон там? Это ведь графиня Наталья Борисовна, фельдмаршала Шереметева дочь. Жениха своего, поди, высматривает. Был он царевой правой рукой. Кем-то теперь окажется". "Ишь голову подперла, кручинится, - ответил второй, взглянув в верхнее окно.
  

----------

  
   - Молодой наш император скончался сегодня ночью, - сообщил князь Алексей Григорьевич собравшимся придворным. - Прямых наследников, как вам известно, не осталось. Но подписал он документ, в коем выразил свою волю. Не угодно ли послушать государя Петра II завет?
   Все молчали. Алексей Григорьевич достал бумагу и стал читать. Завет в коротких словах сообщал о желании императора видеть на троне в случае его смерти свою невесту княжну Екатерину Алексеевну Долгорукую. Но не успел еще Алексей Григорьевич закончить чтение, как Василий Владимирович задумчиво сказал, словно не слыхал слов завета: "А не вернуть ли из монастыря Евдокию, урожденную Лопухину, бабку покойного государя?" Алексей Григорьевич растерянно замолк, а в зале поднялся шум.
   - Да ты в своем ли уме, Василий!? - спросил кто-то громко и сердито. - Старуха больше 30 лет монахиней. Отошла от мирской жизни. Что она нам нацарствует?
   - Так не навечно же, - защищался Василий Владимирович. - Надо все обдумать серьезно, а она пусть пока потешится.
  
   Сидевший рядом с Дмитрием Михайловичем человек, похожий на него лицом и повадкой, произнес с усмешкой:
  
   - Эко все дружно позабыли тестамент Екатерины. А там сказано, что за Петром идет Анна, а за ней Елисавета.
   - Остермана нет, вот и не вспоминают, - вполголоса ответил Дмитрий Михайлович. - Тут все люди родовитые. Долгорукие, да мы - Голицыны. Понимают, что дочери Петра от второго брака недостойны престола. Скавронская была происхождения низкого. Или ты хочешь, чтобы снова нам конюхов сын указывал?
  
   Тем временем спор затих. Алексей Григорьевич сел, спрятав "завет". Наступила тишина.
   Тогда Дмитрий Михайлович встал и сказал громко и уверенно:
  
   - Нынче ночью дом Петра Великого пресекся смертью его внука. Но осталась другая царская ветвь. Дочери царя Ивана Алексеевича живы и здравствуют. Правда, старшая дочь Екатерина не годится на престол, ибо замужем за иноземцем, герцогом макленбургским. Зато младшая, Анна Иоанновна, герцогиня курляндская, вдова. Стало быть, свободна. Да и способностями одарена для трона.
  
   Все разом задвигались, заулыбались, словно скинули с плеч тяжкое бремя. И несколько голосов выкрикнули: "Так! Так! Анну! Выбираем Анну!"
  
   Дмитрий Михайлович замахал рукой и сказал громко, стараясь перекрыть шум: "Позовите Остермана! Он тоже член Верховного совета. Послушаем его. А пока придет, подумайте вот о чем. Надо нам себя от произвола защитить, от фавора и немилости царской уберечь. Станем же писать пункты, чтобы самодержавию впредь не бывать; чтобы без нашей воли, без Тайного Верховного совета, не могла Анна ничего значительного учинить: земель не дарить, званий высших не жаловать, войны не начинать".
  

----------

  
   Остерман пробежал глазами поданную ему бумагу, улыбнулся и сказал:
  
   - Умно порешили. Но почему подписи нет под пунктами?
   - Что ж, верно. Надо всем и подписать, - согласился Дмитрий Михайлович. - Начинай-ка ты, граф. Ты - канцлер, твоя рука первая.
  
   Вслед за Головкиным подписался и он сам. За ним подошли Василий Лукич, брат Дмитрия Михайловича. А следом, понурившись, Алексей Григорьевич. Последним взял перо Остерман.
  

----------

  
   Дмитрий Михайлович перед большим собранием громко провозгласил, что прочитает ответ из Митавы великой княгини Анны Иоанновны, герцогини голштинской, на приглашение занять русский престол.
   Пока он читал, в зале стояла мертвая тишина. Закончив, Дмитрий Михайлович, положил бумагу на стол, за которым с важным видом сидели князья Долгорукие, канцлер Головкин и брат Голицына Михаил. Не было только Остермана. "Что скажите на это? - спросил князь. - Согласны звать на трон дочь царя Иоанна, дабы правила согласно кондициям?
   Все молчали, переглядываясь. И лишь откуда-то из заднего ряда раздался робкий голос: "Не могу вообразить, зачем вздумалось великой княгине так писать".
   Голицын зорко глянул в сторону говорившего и ответил: "Не нам о том судить. На то была ее воля".
   Он выждал немного, но больше никто ничего не спрашивал. Тогда Дмитрий Михайлович заключил: "Коли так, подпишем же протокол о всеобщем согласии пригласить на царство Анну Иоанновну Романову. Владыко, - обратился он к сидевшему прямо перед ним священнику в дорогом облачении. - Приложи первым руку да и благослови остальных на доброе дело на благо отечества".
   Владыко встал, испуганно оглядываясь, подошел к столу и вывел на листе: "3 февраля 1730, архиерей Новгородский Феофан". Вслед за ним потянулись и другие.
  

----------

  
   В тесной нечистой горнице на столе горел огарок свечи. На грубом табурете сидел владыко Феофан, а против него гладко обритый человек в платье немецкого покроя.
  
   - Ох, чудные дела творятся нынче на Москве, - сказал архиерей. - Все взялись власть обсуждать. Кто об аглицком парламенте толкует, кто прямо зовет всех верховников взашей гнать.
   - Как же не быть смуте, - ответил его собеседник, - когда столькие из дворянства, шляхетства приехали на свадьбу государеву, а вместо того попали на похороны. Да новая царица, говорят, править будет не по своей воле, а по кондициям.
   - То-то и есть, - отозвался Феофан. - Вижу я тут обман великий. Вместо одного государя хотят восемь посадить. Поди всем угоди, услужи. А Голицыны да Долгорукие за страсть мою и помощь деяниям Петра Великого видят меня еретиком, ставшим супротив веры православной.
   - Так зачем же ты первый ихний протокол подписал?
   - Как же было не подписать, когда воинства был полон дворец! И в сенях стояли и в проходах. Это теперь шляхетство волнуется, а там никто пикнуть не посмел. Вот и ты, я гляжу, в доме своем не живешь, - уязвил Феофан.
   - Да ведь ты, лицо духовное, и то устрашился. А нам, мирянам, боязно больше твоего. Верховники-то грозят сыском да казнями, ежели кто против них пойдет. А народу много собирается, языками треплют. Одного возьмут, он под пыткой всех прочих укажет. Даже Остерман и тот заболел. Причастие принял. Совсем помирать собрался.
   - Оно и понятно, - кивнул головой Феофан. - При такой власти и ему не сладко придется. Тоже при Петре Великом возвысился. Родовая знать его не жалует.
  

----------

  
   Граф Головкин отвернулся от замерзшего тусклого окна и сказал:
  
   - Нынче в Москве неспокойно. Как хотите, а надо моего зятя Ягужинского из-под следствия опустить.
   - Так сам он и виноват, поделом схвачен, - возразил Дмитрий Михайлович. - Зачем Сумарокова послал в Митаву с подметным письмом?
   - Да он озлился, что сам в Верховный совет не попал, - объяснил Головкин.
   - Пустое, - успокоил Голицына Василий Лукич. - Все одно по нашему будет: императрице распоряжаться одним лишь своим двором, сто тысяч в год на содержание, а сверх того ни табакерки без нашего согласия. А если не по нраву, так не угодно ли назад, в Курляндию.
   - Правильно, - поддержал Головкин. - Но остеречься не грех. Шляхетство бунтует, того и гляди - смута. Доносят, что и Остерман ожил. Уж было соборовался, ан вдруг забегал.
   - Ладно, - уступил Голицын. - Отпустим Ягужинского. - Остерман понимает, шельма, что у самодержавной царицы легче выслужиться, чем у нас, в Верховном совете.

----------

  
   По снежным колеям, желтоватым от конского растоптанного навоза, скрипя полозьями, несколько крытых возков подкатили к терему и остановились возле высоких сугробов, наметенных справа и слева от крыльца. При звуке колокольчиков двери распахнулись, забегали люди, сметая вениками свежий снег со ступеней. Мальчишка лет двенадцати, на ходу застегивая армяк, опрометью кинулся прочь со двора. Из первого возка вышла высокая женщина в шубе, закутанная в пуховую шаль.
   Не успела улечься кутерьма из-за прибытия гостей, как во двор скорой рысью въехал на вороном жеребце молодой красавец-офицер, бросил поводья в руки подскочившего слуги и легко взбежал вверх по ступеням.
   В горнице было темновато после дневного света. Трещали свечи. За столом за чаем сидела тучная женщина лет около сорока с грубоватым мужеподобным лицом. "Матушка Анна Ивановна, - с учтивым поклоном обратился к ней вошедший офицер, - наши приехали, приветствовать тебя хотят. И преображенцев батальон с нами. Не откажи, сделай милость!"
   Женщина сидела неподвижно, смотрела не моргая и ничего не отвечала, но кто-то уже нагнулся к ее уху и зашептал торопливо. Милостивая улыбка появилась на ее лице, и она произнесла торжественно: "Зови же их!" Расторопный невзрачный человек, шептавший ей, отступил назад, обернулся, тихо сказал два слова кому-то из дворни и для лучшего понятия напутственно толкнул в загривок. Хлопнула дверь. Вышел и красавец-офицер.
   Анна показалась на крыльце в распахнутой шубе. Она посмотрела вниз, на застывших в каре солдат и выговорила звучным низким голосом: "Здорово, молодцы!" Еще не успело смолкнуть эхо дружного отклика, как внизу, у крыльца, словно по волшебству появился стол на толстых резных ногах в виде львиных лап. А на столе оказалось деревянное ведро и большая серебряная рюмка.
   -Поди, прозябли, - сказала Анна, неторопливо спускаясь с крыльца. - Угощу вас, дабы согрелись". Прислужник в полушубке зачерпнул из ведра круглым ковшиком и плеснул в рюмку. По строю прошло волнение, но никто не тронулся с места. Анна подняла рюмку и выкрикнула: "Объявляю себя капитаном кавалергардов и полковником Преображенского полка! Признаете ли меня государыней вашей?"
   Раздались ликующие крики. Красавец кавалергард первым подошел к столу, с глубоким поклоном принял из рук Анны рюмку и осушил единым духом. "Благодарствую, матушка-царица!" - звонко отчеканил он. За ним потянулись и остальные словно к попу на причастие. Выпивали и, крякая, обтирали усы тыльной стороной ладони.

----------

  
   Стояла февральская оттепель. Сырой туман стелился над городом, и мокрый снег чавкал под ногами. На Ивановской площади толпился народ. -
   - Что же к собору-то не йдем?! - спросил с досадой мужик в длинном зипуне.
   - А на что тебе в собор? - хмуро спросил его Ваня с каплями воды в густой черной бороде.
   - Так присягать!
   - Без тебя присягнут.
   - А слышно, будто государыня не по воле будет править, а по боярскому указу? - снова спросил мужик в зипуне.
   - Не бойсь, не хуже других, - успокоил его Ваня. - А если и не сама, то тебе-то что за беда с того?

----------

  
   - Сколько народу собралось! - шепнул владыке Феофану гладко выбритый человек в немецком платье.
   - Одних сенаторов более сотни, - ответил Феофан.
  
   Князь Василий Лукич развернул грамоту и громко стал читать: "В интересах народа и государства ... " Закончив, он подошел к Анне, сидевшей в царском кресле, и с поклоном вручил ей документ. Анна молча взяла перо и написала свое имя. Но не успела она еще вернуть бумагу князю Долгорукому, как из зала кто-то крикнул: "Пошто государыне законы предписывают! Не желаем!" Вслед за этим первым дерзким выкриком, словно обвал, покатился, нарастая, шум, в котором вскипали отдельные слова: " ... самодержавною государыней! ... не желаем! ... яко прежние государи! ..."
   Василий Лукич крикнул, чтобы все замолкли, но его не слушали. Множество гвардейских мундиров двинулось вперед по проходам. Жесткие лица выражали решимость.
   Анна встала, замахала рукой и сказала громко: "Замолчите! Пойдем все обедать, а после разберем, в чем недовольство ваше". Она обернулась к сидевшим позади нее верховникам и пригласила их разделить свою трапезу.
   Князь Долгорукий и Дмитрий Михайлович Голицын, хмуро поднялись и пошли за ней. Граф Михаил Головкин двинулся было следом, но как будто вспомнил о чем-то неотложном и остался в зале.

----------

  
   Анна снова уселась на царском месте, и Головкин с поклоном поднес ей бумагу, сказав, что это просьба от собравшихся дворян, шляхты, гвардейцев и прочих чинов. Анна прочитала документ, шевеля губами и бормоча в полголоса: "... а Тайному верховному совету чтобы впредь не бывать ... сенат числом в двадцать одно лицо, как при Петре Великом ..."
   На лице ее выразилось наигранное удивление. Ягужинский, стоявший сбоку, у стены, глумливо ухмыльнулся.
   - Разве пункты, что я давеча подписала, составлены были не по желанию всего народа? - спросила Анна.
   - Нет, - кратко ответил канцлер.
   Анна повернула голову к столу верховников и сказала раздельно: "Так ты обманул меня, князь Василий Лукич! Принести сюда сей же час кондиции!"
   Она взяла бумагу и разорвала ее, перегнув несколько раз вытянутыми перед собой руками под ликующие крики. Капитан-преображенец шепнул красавцу-кавалергарду:
  
   - Верховники-то и не пикнут!
   - Пусть попробуют! Сейчас у меня за окно полетят! - громко ответил кавалергард.
  
   Дмитрий Михайлович Голицын сказал горько: "Пир был готов, да званые оказались недостойны его". Василий Лукич ответил, вздохнув: "А пошто назвал таких гостей? Знал же: янычары".
  

IV

  
   Самодержавная императрица Анна Иоанновна, состарившаяся и обрюзгшая за 10 лет своего правления, полулежала на оттоманке в будуаре.
  
   - Эрнст, - сказала она с капризным раздражением. - Мне надоели твои постоянные жалобы. Ты снова прислал мне прошение. Чего теперь тебе не достает?
   - Ах, ваше величество! - вздохнул Эрнст. - Мое положение при дворе очень непрочно. Особенно после того, как расстроилась моя помолвка с вашей племянницей Анной.
  
   Он говорил по-немецки. Весь облик его выражал оскорбленное достоинство.
  
   - Чего же ты хочешь? - спросила Анна Иоанновна насмешливо. - Ты вырос на конюшне, а для дочери сестры нашей мы искали жениха монаршей крови.
   - Я - курляндский граф! - сказал Эрнст с негодованием.
   - Полно! - махнула рукой императрица. - Вот Антон брауншвейгский - подлинный принц, племянник австрийской цесаревны. Маленький Иоанн будет достойным наследником престола. А тебе волноваться не о чем.
   - Как же не волноваться, - возразил Эрнст с горечью, - когда кабинет-министр Волынский оскорблял меня злыми словами, а вы оставили это без последствий. А недавно он и вовсе перешел всякие границы. Ожидая в моих комнатах, он имел наглость прибить тростью придворного поэта вашего величества. Как его? Да, Тредиаковского. За то, что одна ода оказалась не готова. Что ему оды! Этим он хотел унизить меня, хозяина дома.
  
   Анна задумалась, потом сказала:
  
   - Я не желаю новых жестокостей. Гвардия и так уже недовольна частыми казнями дворян.
   - Гвардия! - отозвался Эрнст презрительно. - Аристократы числятся простыми солдатами в столичных полках, и не заняты ничем, кроме кутежей и политических интриг. Янычары! Их всех следует разослать офицерами по армейским полкам. Воля ваша, но если вы не усмирите Волынского, я уеду домой в Курляндию. Или я или он!
   - Не смей бросать меня одну здесь, в Петербурге. Я слабая больная женщина. Да и что тебе делать в Курляндии? Ты уже немолод. Вся твоя жизнь прошла в России.
   - Я - курляндский граф!- повторил Эрнст надменно. - Я уеду!
  
   Анна вдруг заплакала. Лицо ее совсем растеклось.
  
   - Ну хорошо, хорошо. Я прикажу нарядить суд над Волынским.

----------

  
   После яркого солнца одного из последних майских дней лестница, ведущая в подвал тайной канцелярии, была особенно мрачной. Офицер спустился по ступеням в сопровождении солдата со свечой в руке. Тяжелая, окованная железом дверь отворилась, и офицер вошел в застенок. Он спросил дьяка, вышедшего ему на встречу:
  
   - Граф Бирон приказал узнать, есть ли что новое в показаниях Волынского.
   - Все то же, - ответил дьяк. - Сознался в злых словах об его сиятельстве графе, о других влиятельных лицах: Остермане, Куракине, Головкине. Даже ее императорское величество затронул. В лихоимстве с купцов признавался и ранее.
   - А строго ли доискан? - спросил офицер.
   - Двадцать второго числа полчаса пытан на дыбе, да принял восемь кнутов.
   - Добавь ему еще! - приказал офицер. - Да запиши все, что ни покажет. Я завтра опять наведаюсь.

----------

  
   После долгих дождей, наконец, проглянуло солнце. Гости выходили из загородного дворца и прогуливались по аллеям. Сменившиеся капитан и поручик курили трубки в караульном помещении.
  
   - Я здесь человек новый, - сказал поручик. - А ты всех знаешь. Кто это вышел первым? Такой важный и седой. Из немцев, должно.
   - Это сам Бирон и есть, фаворит императрицы, - ответил капитан. - А с ним Бестужев, его правая рука. Посланником был в Дании да в Гамбурге. Недавно воротился.
   - А чему радовались? - спросил поручик. - А то я не разумею по-басурмански.
   - Так и я несведущ. А только причина ясная. Слыхал указ о казни Волынского, да с ним еще Еропкина и Хрущева?
   - Это тот, что 27 июня читали? Еще сказали, что сперва руку ему отсекли, а уж потом голову.
   - Этот самый. Волынский-то был бельмом в глазу у графа. А теперь, конечно, супротив Бирона никто слова не посмеет сказать. Да и нам надо остеречься, - добавил капитан, понизив голос.

----------

  
   Граф Бирон встревожено сказал по-немецки:
  
   - Левенвольд! Ты знаешь, что с ее величеством сделалось дурно. Сейчас, за обедом. Очень дурно. Надо принять решение на случай ее смерти. Поезжай сейчас, привези Остермана. Он у нас оракул. Пусть выскажет свое мнение.
   - Остерман спокойный и хитрый, - отозвался Левенвольд. - Его не поймаешь на слове. Волынский, тот был пылок, о да! А Остерман не таков.
   - Все равно. Послушаем его, - прервал Бирон нетерпеливо. - Ступай.

----------

  
   В комнате кроме Бирона и Бестужева были еще двое вельмож. Все молчали в напряженном ожидании. Наконец, дверь отворилась, и вошел Левенвольд.
  
   - Остерман болен, - объявил он. - Его мнение, что наследник - Иоанн. А по его малолетству правительницей должно быть матери его Анне Леопольдовне. А ввиду ее малой способности к государственным делам учредить при ней совет.
   - Как ни понадобится, всегда болен! - сердито сказал Бирон. - Совет! Какой тут может быть совет! Сколько голов, столько и мнений. Так что же он, совсем плох и не может сойти в карету?
   - Не знаю, я не доктор, - пожал плечами Левенвольд.
   - Алексей, - сказал Бирон Бестужеву. - Вы все трое министры. Как у нас шутят при дворе, Остерман - душа кабинета, Черкасский - тело. Поезжайте оба и соедините душу с телом. Путь приедет суда сам или ясно ответит, кому быть регентом до совершеннолетия наследника.
   - Что ж, едем, князь, - сказал Бестужев.
  
   Они молча вышли и сели в одну карету. Бестужев сказал, не глядя на своего соседа: "Нужно, чтобы оракул назвал имя Бирона". Черкасский повернулся, насмешливо посмотрел на Бестужева, но ничего не ответил.

----------

  
   Карета вернулась. Черкасский, выходя из нее сказал: "Эту крепость с наскоку взять не удалось. Остерман будет ждать, пока все само устроится, а потом приедет и поддержит победителей. Он уж не раз так делал". Бестужев промолчал.
   Они вернулись в тот же покой дворца, который недавно покинули. Кроме Бирона и Левенвольда там теперь присутствовал еще один вельможа в военном мундире. Черкасский сказал по-немецки: "Барон Андрей Иванович не смог приехать ввиду болезни. О регентстве высказался так: торопиться не надо, надо подумать". Князь говорил не слишком правильно, словно перекладывая в уме русские фразы на немецкий лад. Бирон скривился, а человек в военном мундире, заложа руку за спину и сохраняя очень прямую осанку, отошел на несколько шагов и встал у окна. Бестужев же наоборот приблизился к графу и сказал, глядя прямо ему в глаза: "Кроме вашей светлости регентом при малолетнем наследнике больше быть некому". Он замолк и настороженно скосил глаза на Черкасского, но тот неожиданно проговорил, обращаясь как будто к Левенвольду: "Анна Леопольдовна сама управлять не может, супруг ее принц Антон - тоже. Больно робок". Бирон громко спросил: "А что скажет граф Миних!" Вельможа, стоявший у окна, повернулся всем телом, сохраняя прямизну стана, и ответил: "В создавшихся обстоятельствах граф Бирон - наилучший кандидат".

----------

  
   - Что же? Пора начинать, - вяло заметил человек с лицом землистого цвета, с большими мешками под глазами, с постоянной отталкивающей улыбкой. - Остерман, насколько я знаю, болен. Зато другие министры налицо. Князь Куракин здесь, Миних, Бирон. Да мы, наконец. Кого еще ждем? А, Никита?
   - Да уж, где начальник тайной канцелярии, там и прокурор, - ответил Никита. Погоди, однако. Левенвольда нет и барона Менгена. Немцы без них не начнут. А! Да вот и они.
   Вошли еще двое. Бирон взял со стола колокольчик, позвонил и сказал по-немецки: "Садитесь, господа. Прошу вас". Когда все расселись, он продолжил:
  
   - Ее императорское величество больны и очень слабы. Но и в виду слабости своего здоровья они не пожелали назначить племянницу свою Анну Леопольдовну правительницей при малолетнем наследнике. Прошу высказать свои соображения о сем предмете. Кто должен быть регентом до совершеннолетия Иоанна Антоновича?
   - Кроме вашей светлости регентом быть некому, - быстро сказал Левенвольд.
  
   Остальные молчали. Вошедший последним вельможа наклонился к самому уху Бестужева и шепнул:
  
   - Если Бирон не будет регентом, то мы, немцы, все пропали. Да и вы вместе с нами, вы же его правая рука.
   - Пропадать не надо, - также тихо ответил Бестужев.
  
   Затем он громко сказал: "Коль скоро других мнений нет, то я напишу декларацию от Сената и Синода о назначении графа Эрнста Иоганна Бирона регентом при наследнике российского престола".

----------

  
   В будуаре императрицы стоял запах лекарств, лампадного масла и еще чего-то неприятного, происходивший, очевидно, от больного расплывшегося по постели тела. Анна взяла протянутое ей Бироном перо и, едва шевеля губами, спросила: "Число?" Эрнст не расслышал или не понял, и ей пришлось повторить с усилием: "Какой нынче день?" - Воскресенье, 16 октября 1740 года, - ответил Бирон. Анна слабо повела пером по подставленной бумаге. - Ваше величество, - сказал Бирон. - Я не имею поддержки среди придворных, опасаюсь, что не смогу исполнить высокую миссию ... Но императрица прервала его, тихо покачав головой. Она чуть заметно отодвинула от себя пальцами подписанный документ, выговорила одно только слово "небось" и закрыла глаза. Бирон взял бумагу, поклонился и вышел из будуара.

----------

  
   Резкий пронизывающий ветер нес мелкие капли дождя над площадью. Собравшийся народ горбился и кутался, слушая громкий голос, читавший указ. Мужик в длинном зипуне огладил окладистую бороду с проседью и сказал с сомнением в голосе:
  
   - Стало быть, от каменной болезни ... Слышь, Вань! Что за болезнь такая?
   - Это когда сердце каменеет, от гулянок уставши, - ответил Ваня с каплями дождя на черных бровях, усах и бороде.
   - А почему царь Иван III? Ведь еще Иван Васильевич, сказывают, прозывался Иваном Четвертым.
   - От него счет и пошел, - пояснил Ваня. - Он первым Иваном был. А этот выходит третий.
   - Чудны дела Твои, Господи, - сказал мужик в длинном зипуне и перекрестился. - Царь малолетний, а вместо него немец править будет. Би - рон.
   - Так он и при покойнице правил, - возразил Ваня. - Ему теперь и вовсе дорога открыта. Только не долго он нынче просидит.

----------

  
   Бирон и Бестужев были в кабинете одни.
  
   - Распорядись, Алексей, - сказал граф, - чтобы выдать поэту Тредиаковскому единовременно годовой оклад. Сколько он имеет жалования?
   - Триста шестьдесят рублей, - сообщил Бестужев.
   - Вот. Выдай ему 360 из конфискованных имуществ Волынского. Он пострадал от злодея, пусть и утешится за его счет.
   - Разумный шаг, ваше сиятельство, - заметил Бестужев. - Только не одному поэту хорошо бы явить милость. Князь Черкасский доносит, что многие в гвардии недовольны тем, что вам дана верховная власть на 17 лет.
   - Янычары! - проворчал Бирон. - Я их не боюсь! Надо всю их шайку раскассировать по армейским полкам и услать из столицы. Руки не доходят. Кого же они хотят в правители вместо меня?
   - Принцессу Анну да мужа ее, принца Антона, - сказал министр.
   - О, да! Этот тихоня что-то осмелел. В последнем разговоре вздумал мне грозить шпагой! Да только никто им не поможет: ни покорный народ, ни дерзкий Миних.
   - Ныне на престоле царская ветвь дома Романовых, - сказал Бестужев. - Не пренебрегайте, ваше сиятельство, императорской ветвью. Принцесса Елисавета еще молода, но положение ее незавидно. А у вас взрослый сын.
   - Я уже имел свидание с Елисаветой Петровной, - прервал его Бирон.

----------

  
   Миних вошел в покой мимо почтительно склонившегося лакея, отворившего перед ним дверь. Женщина лет 25 в дорогом платье немецкой работы, но с не уложенными волосами томно обратилась к нему:
  
   - Граф, какое сегодня число? Ах, я все забываю!
   - Пятое ноября, сударыня, - ответил Миних.
   - Я так рада, что вы пришли. Я всего боюсь. Вы - наша единственная опора. Знаете, граф, Бирон недавно кричал на нас с Антоном и угрожал мне, что вышлет из России в Брауншвейг. Как он смеет! Я - мать императора! - воскликнула она, и голос ее задрожал.
   - Успокойтесь, сударыня, - сказал Миних внушительно. - Вам совершенно нечего опасаться. Бирон - человек ничтожный как по происхождению, так и по личным достоинствам. Власть его непрочна. Он регент на бумаге. Но коль скоро он осмелился дерзить вам, я приму свои меры.

----------

  
   - А что, Левенвольд, хороша ли русская настойка? - спросил Бирон.
   - Я предпочитаю мозельское, ваше сиятельство, - ответил Левенвольд.
   - Похвальная приверженность, - сказал Миних, сидевший за столом напротив него. - Однако, здесь, в России, часто приходится иметь дело с вещами покрепче, как за обедом, так и в баталиях.
  
   Левенвольд приложил к губам салфетку и пристально посмотрел на Миниха. Потом спросил, чуть заметно улыбаясь:
  
   - А не случалось ли вам, граф, предпринимать что-либо серьезное ночью?
   - Не припомню, что бы когда-нибудь вел ночной бой, но мое правило - пользоваться всяким благоприятным случаем, - ответил Миних, не задумываясь.
  
   Бирон молча резал что-то серебряным ножом у себя в тарелке.
  
   - Однако, пора, - сказал Миних, вставая. - Благодарю, ваше сиятельство, за обед и приятную компанию. Прощайте, Левенвольд.

----------

  
   Холодной ноябрьской ночью по мертвым улицам Петербурга простучала карета. За ней двигалась группа всадников в военной форме. Подковы разбивали лед в застывших лужах.
   Карета остановилась у Летнего дворца.
  
   - Здесь тоже караул преображенцев? - спросил Миних своего спутника, взглянув в окно.
   - Так точно, - ответил тот.
   - Хорошо, - сказал граф. - Ступайте, Манштейн, позовите сюда начальника караула.
  
   Явился капитан, сказав, что рад оказать господину подполковнику всяческое содействие.
  
   - Спасибо, капитан, - ответил Миних. - Ничего, кажется, не понадобится. Только не мешать моему адъютанту и его людям. Он отвернулся и тихо сказал несколько слов по-немецки на ухо Манштейну. Тот, сопровождаемый 20 солдатами, скрылся во дворце.
   Солдаты распахнули дверь. С кровати проворно вскочил граф Эрнст Бирон в ночном колпаке и сорочке. Он прищурился на огонь свечей в руках вошедших, мигом что-то сообразил и громко крикнул: "Караул! Сюда!" Манштейн ответил тихо и насмешливо, что беспокоиться не следует, что караульные уже тут. Бирон метнулся было к дверям, но несколько рук ухватили его за рубаху. Он отмахнулся, но получил тяжелый удар кулаком в бок, охнул и обмяк. Солдаты вязали ему руки белыми шарфами. "Давайте одеяло!" - послышался приглушенный крик.
   Когда притихшего, завернутого в одеяло, Бирона уложили на пол кареты, Миних слегка подобрал ноги в сапогах и сказал Манштейну, чтобы тот прихватил и Густава, брата регента. "Везите всех в Зимний дворец!" - приказал он.
   Бестужева, поеживавшегося от холода спросонья, преображенцы выводили на улицу. Он взглянул на Манштейна и сказал горько: "Каналья Бирон! Чем я ему не угодил?" Манштейн ответил хладнокровно: "Бирону - не знаю. Приказ о вашем аресте отдал фельдмаршал Миних".
   Было еще темно, но петербургское утро уже угадывалось по первым редким прохожим на улицах, по дворникам, начавшим скалывать лед на мостовых. Дверь в комнату распахнулась, и вошла принцесса Анна с нездоровым беспокойным лицом, с темными кругами под глазами. Миних отвернулся от окна и сделал два шага ей навстречу. "Все прошло как нельзя лучше, ваше высочество, - сказал он подчеркнуто почтительно. - Я думаю, следует послать за Остерманом и назначить новый кабинет министров.

----------

  
   По зале дворца неспешно проследовал Остерман в сопровождении генерала. Они чуть приостановились и раскланялись с двумя господами в иностранных штатских мундирах. Лицо Остермана расплылось в сладкой улыбке.
   Один из иностранцев сказал по-французски: "Я уверен, что все это затеял Остерман. А что говорят у вас, в испанской миссии?" Испанец только пожал плечами и кивнул вслед ушедшему Остерману: "Оракул!"

----------

  
   Миних читал Анне по бумаге: "... назначить великим канцлером князя Черкасского, принца Антона Брауншвейгского - генералиссимусом, Остерману - чин генерал-адмирала, ну а мне, ваше высочество, чин первого министра. Во избежание дальнейшей смуты Бирона с семьей отправить пока в Шлиссельбург, Бестужева - в Нарвскую крепость, генерала Бисмарка вместе с братьями Бирона Карлом и Густавом сослать в Сибирь". Он замолк, не то собираясь продолжать, не то дочитав документ. Принцесса поспешно сказала: "Ах, замечательно, дорогой граф! Я на все согласна, что вы предлагаете!"
   На ступенях дворца к Миниху подошел только что приехавший Манштейн.
  
  -- Все исполнено в точности, - доложил он.
  -- Хорошо, - кивнул Миних.
  
   Но Манштейн как будто медлил.
  
   - Что-то еще? - спросил его граф.
   - Ваше сиятельство, Бестужев, когда услышал про Нарву, то сказал: "Передайте фельдмаршалу, что и с ним может быть то же самое".
   По строгому лицу Миниха проскользнула задумчивая улыбка. "Знаете, Манштейн, когда все уляжется, переведите его из крепости ну хоть в Капорье".

----------

  
   Сквозь разрывы облаков проглядывало скупое ноябрьское солнце. Мужик в длинном зипуне повернулся и сказал своему соседу:
   - Час от часу не легче! Немца снова на бабу сменяли. Шило на мыло!
   И этой долго не править! - ответил Ваня убежденно. - Дикая баба.

----------

  
   Миних сидел за столом в кабинете. Он принял из рук вошедшего посыльного офицера пакет и немедленно вскрыл его, сломав печать. Он быстро пробежал глазами бумагу, швырнул ее на стол и с холодным бешенством сказал себе под нос: "Проклятый Остерман! И Левенвольд с ним!"

----------

  
   Остерман и еще один царедворец в статском мундире стояли возле кресел, в которых расположились правительница Анна Леопольдовна.
  
   - Что же нам делать, барон? - спросила она Остермана. - У меня только что был Миних. Он очень оскорблен своим назначением и просит отставки. Но ведь я ему так обязана! Он спас меня от ужасного злодея Бирона! Придумайте что-нибудь. Вы же у нас душа кабинета!
  
   Остерман сладко улыбнулся и ответил:
   - Мой вам совет, ваше высочество. Подписывайте отставку Миниха. Он всю жизнь только воевал. Вернее, командовал. Ни во внутренней, ни в во внешней политике не сведущ. Какой из него первый министр. Торжественно огласите указ с барабанным боем и почестями, отметьте его заслуги. И на покой.
  
   Анна беспомощно перевела глаза на второго вельможу.
  
   - А вы что думаете, гер Головкин? - спросила она.
   - Мое мнение такое, что канцлер князь Черкасский и я лучше будем ведать внутренние дела государства, чем фельдмаршал, - важно ответил он.

----------

  
   Ярким майским днем князь Черкасский и вице-канцлер Головкин прогуливались по аллее дворцового парка.
  
   - Смотрите, что вышло, - сказал князь. - Бирон в Пелыме, Бестужев - в отцовском захолустье в Пошехонье. Еще рады, небось, что головы целы. Миних - ничто, прах. На мне было обвинение. Слава Богу, прощен. - Он горько усмехнулся. - А Остерман чист! Управляет иностранными делами и флотом. Уступил принцу сухопутные войска. Но фактически он - глава кабинета! Душа кабинета!
   Головкин ответил рассудительно:
  
   - Оракул! Знал, на кого опереться. Не даром Бирон говорил: "Янычары!"
  

V

   Приближалась полночь, но за окнами посольства было светло. Солнце едва начало клониться к горизонту.
  
   - Наконец-то потеплело, - сказал по-французски хозяин кабинета. - Я никак не привыкну к вашим постоянным дождям. Они нагоняют на меня тоску.
   - О, да. Зато летние ночи почти без темноты - это самое замечательное время в Петербурге, - согласился его собеседник.
   - Но вернемся к предмету нашего разговора, - продолжил хозяин, помолчав. - Правительство моей страны весьма заинтересовано в укреплении положения принцессы Елисаветы, но хотело бы знать перспективы. Господин премьер-министр просил меня выяснить с наибольшей достоверностью, имеет ли принцесса опору в кругах, близких к власти в России, и оценить возможность восхождения ее на престол в ближайшем будущем. Наша страна, равно как и Швеция, готова оказать поддержку, в том числе и финансовую, если удастся получить определенные гарантии ...
   - Имеет ли Елисавета Петровна опору, спрашиваете вы? - переспросил гость. - О, да! Но не в правительстве, а в гвардии, что намного важнее. Елисавета Петровна десять лет после смерти ее племянника императора Петра II жила весьма скромно, отделенная от трона царской ветвью дома Романовых. Она, как вы сами могли заметить, сохранила красоту, которая с возрастом (а ей исполнился 31 год) приобрела величественный, я бы даже сказал, царственный характер. Цесаревна поддерживает тесные связи с семьями гвардейских офицеров, крестит их детей. Вместе с тем за десять лет Елисавета Петровна редко являлась перед народом. Для черни она загадочна. Носитель высшей власти должен представляться народу в виде Божьего избранника, являющего свой лик в решительные или торжественные минуты.
   - А здорова ли она телесно и духовно? - перебил его француз. - Вам, как ее медику, это должно быть известно лучше других.
   - Принцесса унаследовала от отца замечательно крепкую натуру. Двадцать лет проживет наверняка. И едва ли кто-нибудь сейчас озабочен тем, что будет после.
   - Хорошо. Но чтобы оказать финансовую помощь, нашему правительству нужны гарантии. Желательно, чтобы принцесса подписала документ с рядом обязательств на случай своего восшествия на престол.
   - Я переговорю с ней об этом, но, кажется, это слишком рискованно. Женщине трудно самой решиться на такой значительный шаг. Нужна мужская поддержка, внешний толчок.

----------

  
   Жарко натопленный камин в зале веселил взоры придворных, заставляя забыть о промозглой осенней сырости на дворе. Правительница Анна пригласила Елисавету в свой покой: "Зайдите ко мне, моя милая". Когда дверь была затворена и они остались одни, Анна Леопольдовна сказала:
  
   - Вам, принцесса, не следует видеться с французским послом Шетарди наедине.
   - Мне странно это слышать, - возразила Елисавета. - Не могу же я без всякого повода отказать ему от дома. Если такова ваша воля, прикажите Остерману. Он и переговорит с мосье Шетарди.
   - Ходят слухи о ваших связях также со шведами. И это в то время, когда мы ведем с ними войну! - продолжала Анна, повышая голос, словно не слыхала слов Елисаветы. Знаете, милая, при любом дворе любят измену, но не любят изменников. А ваш мерзкий Лесток - шпион!
   - Не смейте на меня кричать! Вы забываете, что я дочь императора Петра Великого! - с гордым гневом почти выкрикнула Елисавета.
  
   Она вышла в залу, не сумев скрыть волнения на лице.
  
   - Алексей Григорьевич! - обратилась она к высокому красавцу. - Проводите меня домой.
   - Беда, Алеша, - сказала она ему в карете. - Они (она кивнула головой назад) собираются схватить Лестока. Анна прямо дала это понять. Под пыткой человек не властен сам себе. Он оговорит всех. Надо что-то скорее придумать.
  
   Но Алеша только тяжело вздохнул и сделал скорбное лицо, по которому можно было заключить, что он ничего придумать не в силах.

----------

  
   Поздним вечером свежевыпавший снег за окнами сверкал отраженным лунным светом.
  
   - Наконец-то, граф! - сказала Елисавета в нетерпении вошедшему человеку в шубе и высокой шапке. - Лесток, Алексей Петрович, Воронцов уже тут.
   - Все вы знаете, конечно, об указе, оглашенном сегодня от имени принца Антона, - сказал вошедший, обращаясь к гостям. - Всем гвардейским полкам предписано собираться в поход в Финляндию. Из вчерашнего разговора Елисаветы Петровны с правительницей Анной можно заключить, что цесаревну хотят лишить поддержки самой преданной части русского войска. Скажите же, как должно нам поступить? Если гвардия уйдет на войну, будет поздно.
   Алексей Петрович молчал, потупившись. Двое других гостей переглядывались, как будто собираясь что-то сказать, но вместе с тем не решаясь. Елисавета переводила отчаянный взгляд с одного лица на другое. Сосед Алексея Петровича взял из колоды, лежавшей на столе, две карты и принялся тонким пером чертить на них какие-то рисунки. Граф сказал насмешливо:
  
   - Алексей Петрович храбр бывает только во хмелю. А ты, Воронцов, что скажешь?
   - Мы все тут готовы жизнь положить за Елисавету Петровну. Но дело требует немалой отважности, которой ни в ком не сыщешь, кроме крови Петра Великого, - громко отчетливо произнес Воронцов, встав с кресла.
   - Что ж. Коли так, зовите гренадеров, - побледнев, тихо произнесла Елисавета.

----------

  
   Миновала полночь. Елисавета в кирасе поверх платья, но без шлема, с зажатым в руке крестом, сопровождаемая Воронцовым, спускалась по лестнице дворца. В сенях ее догнал старик и чуть не плача забормотал, что не оставит ее.
  
   - Спасибо, милый Шварц! - сказала Елисавета. - Лесток! Готовы ли сани? И пусть сбудется по вашему рисунку.
  
   Они все четверо вышли на занесенное свежим снегом крыльцо.

----------

  
   В казарме офицеры и солдаты наспех застегивали мундиры, пока Воронцов рассказывал им о грядущем походе из Петербурга в Финляндию на войну со шведами.
  
   - Преображенцы! Готовы ли вы объявить царицей Елисавету Петровну, дочь императора Петра Великого, и сбросить, наконец, проклятых немцев? - закончил он.
  
   Елисавета смотрела горящими глазами, зажав в руке крест.
  
   - Матушка! Да мы их всех перебьем! Только прикажи! - крикнул с восторгом высокий усач-гренадер.
   - Коли так, я не пойду с вами, - ответила Елисавета. - Не будет счастливо царство, начавшееся кровью. Она медленно опустилась на колени. - Клянусь умереть за вас, - тихо и внятно произнесла она. - Клянетесь ли умереть за меня? - Она обвела взглядом коленопреклоненную толпу преображенцев.
   - Клянемся! - прогремели дружно в ответ гвардейцы.
   - Так будем же думать только о том, чтобы отечество наше стало счастливо! - громко приззвала Елисавета, вставая.

----------

  
   "Ребята! - распорядился на улице Воронцов. - Пошлите отряд взять Миниха. Он - главная опора Анны". Часть солдат под командой капитана отделилась от строя.
   Ночной Невский проспект был пуст. "Это дом графа Головкина", - указал Лесток на темную громаду особняка. Раздалась команда, и несколько солдат направились к дверям. "Прихватите и барона Менгена! - крикнул им вслед Воронцов. - Следующий дом. Не последний человек при дворе", - добавил он сквозь зубы.
   Впереди открылась площадь перед невысоким Зимним дворцом.
  
   - Надо бы взять и Левенвольда, - сказал с беспокойством майор преображенцев.
   - Обер-гофмаршал смирен и озорничать не станет, - ответил Воронцов. - А впрочем пошли человек 20. Здесь недалеко. Пусть объявят ему домовый арест да посидят в его гостиной. А вот Остермана непременно надо схватить. Это хитрая тварь. Отправь 30 гренадер понадежнее.

----------

  
   Елисавета все так же с крестом в руке и в кирасе поверх платья поднималась по парадной лестнице Зимнего дворца. Ее догнал Лесток.
  
   - Что те четверо? - спросила она.
   - Смирились ввиду явного превосходства сил, - ответил медик.
  
   Возле двухстворчатых дверей стоял караульный унтер-офицер. При виде приближающихся солдат он твердо выступил вперед и выставил штык, не собираясь никого пропускать.
  
   - Ты что очумел! Это законная императрица Елисавета Петровна! - крикнули ему.
   - Я присягу знаю! - твердо ответил унтер.
  
   Но уже несколько рук рвали у него ружье. "Отведите его в караульню, - распорядилась Елисавета. - Не ведает, где правда".

----------

  
   Две женщины спали на широкой постели под альковом. Елисавета посветила канделябром, узнала в одной из них Анну и тронула ее за руку. Та открыла глаза и смотрела дико, ничего не понимая.
  
   - Сестрица! Пора вставать! - сказала Елисавета насмешливо.
   - Как! Это вы, сударыня! - воскликнула Анна в изумлении, моргая на свет свечей.
  
   В соседней комнате Елисавета подошла к детской кроватке, взяла на руки спящего ребенка лет четырех и сказала, целуя его: "Бедное дитя! Ты вовсе невинно". Ребенок проснулся и улыбнулся красивому женскому лицу. "Везите всех в мой дворец!" - приказала Елисавета, передавая ребенка в руки Лестоку.
   Лесток велел подошедшей полуодетой няньке собрать мальчика и сказал будто сам себе: "Вот тебе и император Иван Антонович".

----------

  
   Два капитана разговаривали во дворце, недавно покинутом Елисаветой. Первый, в форме Преображенского полка, объяснял второму:
  
   - Мы вам гостей привезли. Смотрите же, чтобы все были в сохранности.
   - А кто они такие будут? - спросил второй капитан.
   - Кто? Принц Антон, супруга его Анна с детьми, фрейлина ее Менген. Говорят, жила с ней, словно бы как муж с женою.
   - Экой срам! - нахмурился капитан.
   - За двумя следи особо. Миниха ты знаешь, - продолжал преображенец. - Наподдали ему, сволочи спесивой. А другой - барон Остерман. При всех царствованиях министром был. Да нынче прошло время басурманам править.
   - Это какой же будет? С синяком под глазом?
   - Он самый! - усмехнулся преображенец. - Ему честью сказали собраться и выходить, а он крепостью грозить стал, да обругал низким словом матушку Елисавету Петровну. Ну ребята его поучили малость.

----------

  
   Воронцов докладывал Елисавете, что он, Лесток и учитель Шварц оповестили знатных лиц, и что во дворце уже собрались фельдмаршалы Трубецкой и Леси, адмирал Головин, канцлер Черкасский, генерал-прокурор Трубецкой, Куракин, Алексей Бестужев и даже кабинет-секретарь Бревен. "Он хоть и доверенный человек Остермана, - добавил Воронцов, - но быстро смекнул, как дело повернулось. Он горазд в указах. Помогает сейчас Черкасскому и Бестужеву сочинять манифест".

----------

  
   Солнце только что взошло, освещая ряды солдат, построенных перед дворцом. Было тихо, и в морозном воздухе белый пар струйками поднимался от дыхания людей. Елисавета в шубе и шали вышла на балкон. Она стояла неподвижно, пока внизу, у парадного крыльца, офицер громко читал манифест. Когда он смолк, новая царица спустилась вниз, и обходя гренадеров, повторяла: "Благодарю за службу! Будем же вместе служить отечеству верой и правдой!"

----------

  
   В четвертом часу дня канцлер Черкасский пропустил вперед себя двух слуг, тащивших по коридору Зимнего дворца тяжелый сундук, и сказал шедшему рядом Бестужеву:
  
   - Оракул-то на этот раз оплошал. Не поспел заболеть.
   - И на старуху бывает проруха, - ответил Бестужев. - Я вот чему дивлюсь, князь. Самой законной наследнице пришлось всходить на престол с преображенцами.
   - Если бы принц не приказал гвардейцам со своих квартир отправляться на войну, Бог один ведает, как бы повернулось. Не даром Бирон гвардии боялся и звал ее янычарами, - задумчиво ответил князь.
  

VI

  
   В приемной отстроенной части нового Зимнего дворца, уже украшенного разноцветными гирляндами к Рождеству, сидели в кресле два царедворца. Один совсем старый, второй - мужчина средних лет.
  
   - Что, князь? Как она нынче? - спросил старик.
   - Плохо, князь, - ответил второй. Снова рвота с кровью.
   - А кто у нее?
   - Три медика: Моисей, Шилинг и Круз.
   - Охо-хо, - вздохнул старик. - Значит, жид, британец и шпанец. А наши эскулапы где? Стало, не вырастили своих.
   - Да не наша в том вина. Я был генерал-губернатором, ты и нынче прокурор. Наше дело от воровства государство беречь.
   - И наш грех есть, Никита Юрьевич, - возразил старик. - Мы с тобой - власть и по чину и по званию.
   - Идут, - прервал его Никита Юрьевич, - указывая на открывшуюся дверь.
  
   Из покоя один за другим вышли трое в сюртуках. Один из них сказал с выражением почтительной печали на лице: "Здоровье ее императорского величества в опасности".

----------

  
   Минул зимний полдень. Во дворце не чувствовалось праздника. Всюду царили смятение, печаль, суета.
   Князь Никита Юрьевич шел в сторону спальни государыни. За две комнаты его остановил придворный, окликнув по имени.
  
   - Здравствуй, Александр Иванович, - приветствовал его князь с озабоченным лицом.
   - Помирает Елисавета Петровна, - вздохнул Александр Иванович.
   - Сейчас не время горевать, надо о будущем думать, - ответил Никита Юрьевич строго. - Царица, почитай, ни одного дела до конца не довела. Дворец этот и то не достроила.
   - Зато добра была, весела, - возразил Александр Иванович. - Смертную казнь позабыли при ней.
   - Для кого, может, и добра. Ты вот генерал-кригскомиссаром при ней сделался. А что до смертной казни, то я скажу: и напрасно. С нашим народом без строгости нельзя. И осталось после нее тысяч 15 платьев, да два сундука шелковых чулок.
  
   Тут Никита Юрьевич смолк, потому что через комнату прошел, не утирая катившихся по щекам слез, старик в мундире со звездой. Он вошел в большую приемную, наполненную множеством придворных, и остановился растерянно, словно не понимая, зачем он сюда попал, и что должен делать. К нему приблизился и обнял за плечи другой старик. Вздохнул и сказал:
  
   - Как же мы теперь, а? На кого нас матушка оставляет. Я ведь еще ее батюшкой Петром Алексеевичем отмечен был.
   - Да что там говорить, Иван Иванович, - прервал его старик. - Елисавета Петровна много России послужила: Берлин брала, университет в Москве основала, 20 лет никого смертью не казнила. Всегда весела, ко всем милостива... Как-то теперь будет...
   - Да уж добра не жди, - сокрушенно вздохнул Иван Иванович. - Царица никогда не любила наследника. Сам слыхал, как сказала однажды: "Племянник мой - урод, черт его возьми". В приемную залу вошли князь Никита Юрьевич и Александр Иванович. Князь услышал последнюю фразу Ивана Ивановича, посмотрел на него неодобрительно и шепнул своему спутнику: "Неплюев с Шаховским все слезьми плачут. Не государственного ума. А смотри: один - сенатор, другой - генерал-прокурор".

----------

  
   За окнами стемнело. Слуга в ливрее зажигал свечи. В покое появился человек лет 30 с длинным худощавым лицом, с ямкой на бритом подбородке, в сопровождении дамы в трауре с круглым миловидным лицом. Все молчали, напряженно ожидая.
   Дверь растворилась. Из царской спальни вышел князь Никита Юрьевич и отчетливо произнес: "Императрица Елисавета Петровна скончалась. Отныне в России государствует его величество император Петр III". И он поклонился человеку с худощавым длинным лицом. По залу прокатился стон. Старик Шаховской сидел в углу, закрыв лицо руками. Рядом с ним Неплюев плакал, вытирая слезы платком. Новый император не выказал скорби. Он оглядел всех странным взглядом и молча вышел из залы. Дама в трауре не последовала за ним, а направилась в спальню покойной.

----------

  
   Дворец украшали еловыми ветками к Новому году по обычаю, введенному Петром I. В кабинет зашел секретарь и доложил по-немецки: "Князь Трубецкой ожидает". "А! Пусть войдет!" - кивнул головой новый император. Секретарь, уходя, оставил двери полуоткрытыми и пропустил в кабинет Никиту Юрьевича. Тот почтительно поклонился, остановившись по середине.
  
   - Здравствуй, Никита Юрьевич, - сказал Петр III. - Я доволен твоим усердием и в награду жалую тебе чин подполковника Преображенского полка. Я там сам полковником. Будешь сразу после меня.
   - Премного благодарен, - ответил Трубецкой.
   - А вообще надо всю нынешнюю гвардию разогнать по полкам, - продолжил Петр, помолчав. - Что это за порядки: полки постоянно в столице, живут в казармах с семьями, не то служат, не то развлекаются. Держат мою резиденцию словно в осаде. Эти гвардейцы, словно янычары в Стамбуле. Я их всех заменю. Вместо них у меня будет голштинская гвардия.
   - Так, ваше величество, - согласно кивнул головой Трубецкой.

----------

  
   Мартовское солнце сверкало в лужах. По улице один за другим, скрипя полозьями, тянулись возки. Из под подков лошадей на тротуар летели брызги воды со льдом.
   Мужик в длинном зипуне снял шапку, кланяясь проезжающим, и спросил:
  
   - Это кто же поехал?
   - Известно кто, - ответил Ваня с проседью в черной бороде. - Бирон из Ярославля возвращается. Из ссылки. Сперва Миних, теперь и он. Снова немцы править принимаются. Да только ненадолго.
  

VII

  
   Наступило лето, но дул холодный ветер, и серые тучи закрывали небо, грозя дождем. Во дворце ничего этого не было заметно. Гости сидели за длинным столом, уставленным дорогими приборами и графинами. Император во главе стола дождался, пока слуга налил ему вина, поднялся и громко сказал по-русски с сильным немецким акцентом: "Я хочу предложить сегодня три тоста. Во-первых, за здоровье императорской фамилии, во-вторых, за здоровье короля Пруссии, и, наконец, за сохранение счастливого мира". Он поднял хрустальный бокал с золотым ободком. В продолжение его речи все встали, кроме одной дамы, оставшейся сидеть через два места по правую руку императора. Но и она подняла рюмку и пригубила из нее. Петр обвел взглядом стол, поставил бокал и вытянул палец в направлении оставшейся сидеть дамы. "За здоровье Прусского короля ты пьешь сидя! - крикнул он по-немецки. - Шайзе!" Гости притихли. Дама посмотрела на него и хотела что-то ответить, но не смогла. Она схватила со стола салфетку, приложила к глазам и быстро вышла из-за стола.

----------

  
   Поздним вечером маленькая ночная лампада слабо освещала будуар. Дама шептала, положив голову на плечо красавца лет 27:
  
   - Но, Гриша, он не только оскорбил меня при гостях, но позже, вечером, приказал своему адъютанту Барятинскому арестовать меня. Я сейчас могла быть не здесь, не в постели с тобой, но в крепости, в каземате. Хорошо, что принц Георгий его успокоил.
   - В другой раз может и не случиться принца подле него, - заметил Григорий меланхолично.

----------

  
   Молодая дама в шляпке под вуалью легко взбежала по ступеням. Дворецкий поклонился, пропуская ее в сени, и заторопился, чтобы не отстать от ее стремительных шагов. У самых дверей кабинета он опередил гостью, мягко постучал, приоткрыл дверь и доложил: "Племянница ваша пожаловали, княгиня Дашкова". Хозяин кабинета махнул ему рукой: "Проси! Проси! Где же она?"
   Молоденькая княгиня по-родственному расцеловалась с невысоким осанистым дядей.
  
   - Спасибо, Катя, что не забываешь старика, - сказал он. - Что нового слышно? О чем нынче молодежь толкует?
   - Толкуют все больше о том, что император наш словно спятил с ума, - ответила Катя.
   - Он и никогда большим умом не отличался, - ответил дядя, чуть заметно усмехнувшись. - А после того, как отказался от всех завоеваний Елисаветы Петровны, Царствие ей небесное (он перекрестился), то уж я ничему больше не удивляюсь.
   - А вы читали, Никита Иванович, последний его указ? - спросила княгиня. - Он себя поставил никак не ниже Господа Бога. Теперь выходит, что в России все Христовы веры равны. Любой молись хоть по-римски, хоть по-лютерански. И постов теперь не надо! Но главное, седьмая заповедь уж и не заповедь больше. Прелюбодейство - не грех!
   - К этому давно шло, - сказал Никита Иванович. - Петр бесится из-за того, что Екатерина родила весной младенца. И говорят, что от Бобринского. Да и сестрица твоя Елисавета подливает масла в огонь. Ему, как императору, негоже разводиться. Вот он хочет и всех развести и снова переженить.
   - А если так, то и Павел - не наследник. А Лиза ему еще народит, - усмехнулась княгиня.
   - Ты - умница, правильно сообразила. (По лицу Никиты Ивановича прошла тень). И стану я из воспитателя Российского царевича учителем Павла голштинского.
   - Погодите, дядюшка, - успокоила княгиня. - Муж говорит, что в гвардии многие недовольны императором. Чуть только соберутся у нас Пассек, Бредихин, Рославлевы, да выпьют по чарке, так сразу давай его ругать.
   - Он и сам чует опасность, - согласно кивнул дядя. - Барятинский говорит, что дважды возил к нему Иоанна Антоновича из Шлиссельбурга. Да только не туда он смотрит. Иоанн с младенчества 20 лет под арестом. Петру его опасаться нечего.

----------

   В изящно обставленном кабинете княгиня беседовала с Никитой Ивановичем. Постучав, вошел дворецкий и доложил:
  
   - Екатерина Романовна, к вам граф Григорий Орлов. Просит принять немедленно.
   - Проси, - распорядилась Екатерина Романовна.
  
   Вошел Григорий, поцеловал руку княгине, поклонился ее дяде со словами:
  
   - А, граф! Хорошо, что и вы здесь. Дело, кажется, заваривается. Уже несколько дней гвардия взбудоражена. Все ждут отправки на войну. Но кому из нас, русских, охота умереть за датское королевство? Однако, к делу. Пассек арестован.
   - Когда? За что? Кем? - воскликнула Екатерина Романовна, а граф высоко поднял брови.
   - Сегодня, 27 июня, - ответил Орлов, - майором Воейковым за пересказ слуха о смерти императрицы.
   - Неужели Екатерина погибла? - спросил Никита Иванович.
   - Слава Богу, нет. Но нет дыма без огня. Пришла пора действовать решительно, - заключил Орлов. - Гвардия ненавидит Петра. Путь Пассек под арестом, но в Преображенском полку остался Бредихин; у измайловцев - Ласунский и братья Рославлевы, да граф Разумовский, их полковник, на нашей стороне; а среди конногвардейцев Хитрово и особенно унтер-офицер Потемкин. Ему всего 17 лет, но, ручаюсь, направит все смело и деятельно.
   - Может быть, вы переоцениваете опасность? - усомнился граф. - Да точно ли известно, за что арестован Пассек? Возможно, просто был неисправен по службе? Выпивши?
   - Это можно уточнить, но думаю, что медлить нельзя, - сказал Орлов, вставая. - Прощайте, княгиня. Честь имею, граф.

----------

  
   Ранним летним утром было тихо, только птицы беззаботно щебетали в парке возле фонтанов дворца. Офицер в мундире конной гвардии быстрым шагом прошел по комнатам, бормоча себе под нос: "Монплезир, монплезир". Он отпихнул загородившую ему дорогу горничную и вошел в спальню. Дама открыла глаза и в сумраке старалась разглядеть лицо вошедшего.
  
   - Это вы, Алексей? Что случилось? - спросила она томно.
   - Надо ехать, ваше величество, - ответил вошедший.
   - Но куда?
   - В Измайловский полк. Там сейчас Григорий и другие наши. Час пробил.

----------

  
   Гвардейцы сидели и бродили по проходам.
  
   - А! Алексей! Ну что? - поднялся навстречу вошедшему Григорий.
   - Она здесь! - ответил Алексей.
   - Отлично! Барятинский! Стройте полк! - скомандовал Григорий.
  
   Он вернулся в сопровождении дамы. "Присягайте императрице Екатерине Алексеевне!" - громко сказал он. По рядам измайловцев, словно электрический ток, пробежало волнение. Григорий уловил его и крикнул: "Вот князь Барятинский, адъютант Петра III. Видите, он тоже с нами. Или хотите завтра отправляться на войну? - добавил он не так звонко. Волнение в строю прекратилось. "Клянемся!" - дружно повторял полк за Барятинским слова присяги.

----------

  
   Возле колонн Казанского собора рядом с измайловцами стояли и семеновцы. А внутри священник в белой, шитой золотом ризе, пел низким голосом многие лета "самодержавной императрице Екатерине Алексеевне и наследнику великому князю Павлу".

----------

  
   Во дворце, в суматохе, Екатерина слушала Григория, докладывавшего, что великий канцлер Воронцов отказался, сказав, что не может нарушить присягу Петру III.
  
   - Его воля, - спокойно заметила Екатерина. - А что Теплов?
   - Теплов сочиняет манифест, - сказал Орлов. - Пришел уже и Преображенский полк, - продолжал он. Потом улыбнулся. - А наши-то, конногвардейцы, отличились. Не любят своего шефа, принца Георгия. Заехали к нему по дороге сюда. В доме, конечно, кавардак, И самого, говорят, прибили слегка.
  
   Екатерина поморщилась, но промолчала.

----------

   Вереница карет солнечным летним днем подкатила к большому дворцу. Петр под руку с молодой дамой шел через анфиладу, сопровождаемый придворными. "Позовите сюда мою супругу", - сказал он.
  
   - Ну что же, Волков? Где она? - спросил он.
   - Слуги докладывают, что во дворце никого нет, - ответил Волков смущенно.
   - Как нет? Не могла же она забыть о моих именинах! - рассерженно выкрикнул Петр, обводя глазами придворных. - Что же это, граф? - обратился он к Миниху.
   - Я полагаю, следует послать гонца в Санкт-Петербург - ответил Миних.
   - Хорошо. Станем тогда обедать, - сказал Петр. - Распорядитесь, чтобы накрывали в белой столовой.
  
   Но сесть за стол не пришлось. По дворцу скорым шагом прошел запыленный человек в мундире фейерверкера и громко по-немецки закричал, что немедленно должен видеть императора.

----------

  
   Большая яхта рассекала мелкую волну залива. Брызги искрились на солнце. Петр и Миних стояли у борта. "Необходимо укрепиться в Кронштадте. Они не посмеют устроить штурм", - сказал Миних. Крепость на далеком берегу приближалась.

----------

  
   - Эй! На яхте! Поворачивай назад! - закричали сверху, со стены.
   - Вы что там, с ума посходили! - раздался ответный крик с палубы. - Я вице-канцлер князь Голицын! Здесь государь император Петр III!
   - Он больше не император! - ответили сверху. - А если причалите, так стрелять станем!
  
   Петр смотрел вниз, на воду, и молчал. "Ваше величество, они не посмеют, - сказал Миних твердо. - Вам нужно лишь ступить на берег". Петр обвел глазами бастионы крепости и покачал головой.
  
   - Так куда же тогда? Что скажете, господа? - спросил Голицын. Все молчали.
   - Надо немедленно идти в Померанию! - громко и четко произнес Миних.
   - А если и там то же? - спросил Волков.
   - А вы, князь, как думаете?
   - Зачем в Померанию? - ответил князь, безнадежно махнув рукой. - Надо возвращаться.
   - Да, да! Назад в Ораниенбаум! - обрадовался Петр.

----------

  
   Туман курился над полями и волнами стекал вниз, к заливу, накрывая фонтаны. Подковы лошадей звонко стучали по мощеному плацу перед дворцом. Гусары спешивались у парадного подъезда.
  
   - Расставить караулы у всех выходов! - командовал Алексей. - Помните: Петр отрекся от престола; любое неповиновение голштинцев - это измена.

----------

  
   Самовластная императрица шла по дворцу, сопровождаемая Екатериной Романовной. Обе они были одеты в преображенские мундиры старинного петровского образца.
  
   - Ваше величество! Как прикажете поступить с вашим супругом? - спросил Алексей.
  
   Екатерина Алексеевна задумалась.
  
   - Верстах в 30 отсюда, в Ропше, есть еще один загородный дворец. Отвезите его туда. И смотрите, чтобы не чинить над ним никакого произвола, - распорядилась она.

----------

  
   Адъютант в прусском парадном мундире доложил по-немецки:
  
  -- Ваше величество, граф Сегюр ожидает аудиенции.
   - Пусть войдет! - кивнул головой монарх.
   - Каковы последние новости из России? - спросил он вошедшего.
   - Император Петр отстранен и пребывает где-то под арестом, - сообщил граф.
   - Он позволил свергнуть себя с престола крупнейшего государства, словно ребенок, которого отправили спать! - резко сказал король, в негодовании дернув головой.
  
   Граф почтительно склонил голову, подождал, не добавит ли Фридрих II еще что-нибудь. Но король молчал.
  
   - Мое мнение, - сказал Сегюр, - он и всегда был неумен.

----------

  
   В Петербурге стоял один из жарких дней середины лета. Под окнами с нестройным пением снова прошла толпа солдат. "Айда на площадь! - раздался пьяный крик. - Там новые бочки открывают!" Голицын задернул занавесь и отошел от окна.
  
   - Надо было все же идти в Померанию, - сказал Миних, сидевший в кресле.
   - Там скорей всего было бы то же самое, что и в Кронштадте, - возразил Голицын. - Когда гвардия сама решает, какого правителя ей иметь, с ней трудно сладить. Да вы же сами участвовали в подобном, не так ли?
  
   Миних только махнул рукой.
  
   - Дамская революция! - сказал Голицын насмешливо. - Ни капли крови не пролилось. Зато вина - море разливанное.

----------

  
   Мужик в длинной поддевке, с седой обширной бородой, сидел прямо на мостовой и блаженно улыбался. Рядом с ним стоял большой жбан с вином, уже наполовину пустой. В кругу толпы перед ним солдаты без шапок и в расстегнутых мундирах, мужики в цветастых рубахах и мещанки с гиком отплясывали трепака. "За здоровье матушки-царицы! Выпьем, Ваня!" - сказал мужик, поднимая жбан. Ваня взглянул на него снисходительно. "А помнишь, как ты дивился бабе на троне? Тоже Екатерина была. А вишь, пообвык. Что ж, выпьем. Так, задарма, больше долго не придется".

----------

  
   Алексей Орлов хотел войти в кабинет но из группы придворных, столпившихся у дверей, на него замахали руками, зашикали: "Нельзя! Государыня читает манифест об отмене самовластия!" Но Алексей оттолкнул протянутые руки и вошел.
   Довольная императрица окончила чтение и повернулась к нему.
   - Что? Что такое? - быстро спросила она, взглянув в озабоченное лицо Алексея.
   - ... заспорил за столом, - оправдывался он. - Закричал: "Янычары!" Ему кто-то в ответ: сам, мол, нехристь. Не ведали, что делали. Остыли, оглянулись, а он мертв.
  
   Екатерина закрыла лицо руками и долго сидела молча. Потом приказала сдавленным голосом: "Похоронить его в Лавре подле Анны Леопольдовны".

Послесловие

   Было это не последнее отречение, не последняя насильственная монаршая смерть в самодержавный период русской истории, но остановимся здесь.
   Когда в феврале 1917 года унтер-офицер лейб-гвардии Волынского полка Кирпичников вывел свою роту на улицу, то впервые не требовал на престол нового царя или царицу. Возможно, он лично и хотел всего лишь не дать полиции обижать народ, но за ним стояла масса, как всегда больше всего занятая своим благополучием. И причина оказалась простой: воины-гвардейцы Петербургского гарнизона не хотели идти на войну и покидать мирную благоустроенную столицу. Ради этого готовы они были провозгласить все, что угодно. Столичной публике, знати, интеллигенции, угодна была в тот год республика. И вновь, как и прежде, без предварительного плана, без экономических предпосылок, без революционной ситуации состоялась смена верховной власти в России. Только последствия на этот раз оказались значительно более серьезными, чем во все предыдущие перевороты. Унтер Кирпичников одним из первых раскаялся в своем порыве, но было уже поздно. Гвардейцев Волынского полка поддержали другие части. Даже Гвардейский экипаж пришел к Таврическому дворцу под командой великого князя Кирилла Владимировича, нацепившего красный бант. Правда, уже позже, когда дело было сделано.
   Ленин томился в Швейцарии, как написано в "Истории Гражданской войны в СССР", Троцкий покорял США, Сталин старался в ссылке избежать личного участия в мировой войне. Все они, как и многие другие, нагрянули в столицу России позже. И вновь учредили верховный совет.
   Угощение гвардейцев вином было обязательным мероприятием при смене власти. Не обошлось без этого и в 1917 году. Только гвардейцы уже не дожидались приглашения, а угощались сами из царских и частных погребов.
   Итак, плана не было, но гвардия не хотела на войну, и власть сменилась удивительно легко. Марксистско-ленинская мишура явно несостоятельна. Об истинных причинах можно только догадываться. Остается вслед за многими российскими царедворцами, следившими за подвигами гвардейцев, развести руками и повторить в бессилии: "Янычары!"
  
  
   Август 2003 - апрель 2004.
  
   /-\/
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"