Альба Георг : другие произведения.

Копьё Судьбы -1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Георг Альба

КОПЬЕ СУДЬБЫ

"Ad augusta per augusta" (Большая цель - большая трудность)

(фантастико-приключенческий роман)

   ГЛАВА ПЕРВАЯ. Гимн и медитация. Опасное соседство. Кривцов и Сент-Ив. Новенький и моложавый. Агарти или Шамбала. Докладчик Пащенко. Моложавый отстал. Сам граф Сен-Жермен. "Московский Орден Новых Розенкрейцеров". Доклад майора. Замурованный ход. Саркофаг под алтарем. Беседа дам о таинственный графе. Владимир Васильевич Капустин. В кабинете на Лубянке. Донос и приглашение на лекцию. Странный костромской крестьянин.
  
  
   - О Великий Теллем, Духо-Материя Вселенной, твоя стихия объемлет все бездны Мироздания! Она во мне и тебе, она во всех нас! Мы и Вселенная едины! О Великий Огонь, ты даешь всему жизнь! Ты горишь искрой жизни в каждом миге бытия!
   Произнеся слова гимна, присутствующие преклонили колени, и погрузились в медитацию. Потом встали, подошли к столу, и, взявшись за руки, замкнули вокруг него магическую цепь.
   Курильница ароматно дымила, большие зеркала в полумраке отражали силуэты собравшихся.
   - О Великий Владыка Пентаграммы Магических Стихий, - воззвал глава Ордена, - мы заклинаем тебя! Люди разомкнули цепь и возвратились на места.
   - Благословляю всех! - сказал главный, и члены затихли в благоговейном молчании.
   - Почему место выбрали по соседству с Органами? - спросил шёпотом соседа моложавый человек.
   - Специально. В подвалах ОГПУ проливается много крови, и мы должны нашей магией и потоками света разрушить это царство мрака.
   - Понятно, понятно... спасибо, - моложавый удовлетворенно замолк.
   - Профессор Кривцов, - обратился глава к седеющему, но еще не старому господину в пенсне, - расскажите нам о ваших встречах с Сент-Ивом де Альвейдером.
   - А кто, этот Сент-Ив? - снова спросил моложавый.
   - Как? Вы не знаете? - возмутился сосед. - Это известнейший мистик!
   Почтенный профессор вышел вперед и со словами "охотно, охотно", приготовился поведать аудитории о знаменитом французе.
   - Кто, этот Кривцов? - не унимался моложавый.
   - Иван Никитич, профессор римского права, - слегка возмущенно ответил сосед. - Вы здесь новенький? Я вас не припомню...
   - Да, я недавно совсем вступил в общество. Извините, - застыдился моложавый.
   Профессор римского права, поправив пенсне, раскрыл рот, внезапно обнаружившийся среди бурной, таежной чащи, покрывавшей нижнюю часть его умного лица.
   - Господин Сент-Ив разработал интереснейшую теорию. Вот вкратце ее суть. Послушайте.
   Люди замерли в священном трепете, ожидая услышать что-то интригующе-восхитительное и таинственное. Это лишь, и воспринимали их растревоженные, а то и раненые всяческой мистикой и чудесами, души.
   - Изначальное правление на Земле осуществляла Черная раса... - Профессор забубнил монотонным, привыкшим к чтению длинных лекций, голосом. Но члены общества слушали, затаив дыхание, не в пример привычной для него, рассеянной и невнимательной толпе студентов, которых ничем не удивишь. Моложавый (тот, который спрашивал), похожий внешне на студента, неожиданно затих и больше соседа не донимал.
   - ... и кроме вышесказанного, - лектор, кажется, закруглялся, - мосье Сент-Ив де Альвейдер убежден, что в глубине Азии существует страна Агарти или Шамбала, населенная мудрецами. В недоступных горных долинах и пещерах находятся лаборатории, где совершенствуется научный опыт древних цивилизаций. В районе северо-западного Тибета в доисторические времена существовал очаг величайшей культуры.
   Профессор закончил и с большим достоинством поклонился, изобразив гордую букву "Г". Аплодировать или как-то еще выражать одобрение среди членов Ордена не принято. Оно и понятно, ведь здесь не театр какой-нибудь, а дело серьезное. Поэтому глава общества лишь сердечно пожал руку профессора и назвал следующего докладчика.
   - А сейчас, господа, уважаемый Андрей Николаевич Пащенко, наш молодой коллега, сделает преинтереснейшее сообщение.
   - Извините, - снова ожил, похожий на студента, моложавый, - А это кто будет?
   - Подающий надежды физик. Будущее светило. Он из знаменитой семьи: и дед, и отец его известные путешественники. Первый исследовал Индию, а второй, кажется, Монголию. Весьма уважаемое семейство.
   - А-а-а, спасибо, - поблагодарил моложавый и уставился на нового докладчика.
   Андрей Николаевич, тридцатилетний или около того крепыш, не обладавший, в отличие от предшественника, бурными волосяными угодьями на лице, открыл рот:
   - Я хочу рассказать об опытах с телепатическими волнами, господа.
   "Те-ле-па-ти..." - скользнуло по рядам и замерло на "галерке": "ти-ти-ти...".
   - Благодаря Солнцу, атмосфера нас окружающая, насыщена теплом, светом, химией и нервной радио-лучистостью. Колебание напряжения солнечной деятельности не может не вызвать возмущений в излучениях таинственных N-лучей, тесно связанных с нашей духовной жизнью.
   Аудитория притихла, вернее, замерла в немом восторге. Вот оно, вот оно самое-самое! Таинственные лучи! Наконец-то... Сообщение оказалось столь увлекательным, что затянулось дольше обычного. Перевалило за полночь. Расходились нехотя, оживленно обсуждая услышанное. Выйдя из подвала, направились в сторону ярко освещенной Лубянской площади. Там извозчика легче нанять. Шли гурьбой, шумно разговаривая. Моложавого среди них не оказалось. Он незаметно отстал и вошел в подъезд мрачного колосса по Малому Лубянскому переулку, где никогда не спали.
  

* * *

   Утро. Высокий, статный господин лет сорока бодро вышел из подъезда каменного 3х-этажного особняка, расположенного на углу Трубной и Неглинной, и зашагал в сторону Кузнецкого моста. Господин шел к месту своей службы, в Наркомат Иностранных Дел, где занимался обзором иностранных изданий.
   - Смотри, смотри, сам граф Сен-Жермен прошел, - зашептались две тетки с авоськами, когда господин скрылся за поворотом. Женщины оказались правы. Этот скромный советский чиновник после работы превращался в кругу близких друзей и знакомых в мага и чародея.
  
   Владимир Васильевич Капустин родился в семье генерала и сенатора. Он закончил Александровский лицей как филолог-языковед. С ранних лет "новый Сен-Жермен" увлекался спиритизмом, астрологией и оккультизмом. Годы гражданской войны провел в Крыму. Но в белой армии не служил и в эмиграцию не подался. А в 22-м году приехал в Москву, где и поступил на работу в НКИД в качестве переводчика. Капустин, прочитав работу Владимира Шмакова "Священная книга Тота", посвященную магии, искал знакомство с автором. Книгу опубликовали незадолго перед революцией, в числе множества подобных ей, наводнявших прилавки в те годы. Знакомство с кумиром состоялось на квартире у Шмакова, где собиралась весьма примечательная публика: искусствовед Сизов, биофизик Сидоров, богослов Флоренский и другие, не менее известные личности. Бывали у Шмакова представители разных тайных обществ: масоны, теософы, богоискатели, священники и сектанты. Вступив в тайный кружок, новый член сразу занял в нем ведущее положение. Шмаков оценил его эрудицию и предложил молодому человеку читать лекции и вести практические занятия по оккультизму. Сам глава общества вскоре покинул Россию и перебрался в Буэнос-Айрес, о котором, подобно Остапу Бендеру, мечтавшему о Рио-де-Жанейро, всю жизнь грезил. После отъезда лидера Капустин занял его место, а вскоре и основал "Московский Орден Новых Роценкрейцеров". В Орден входило 16 членов. Каждый имел разные степени посвящения. После периода ученичества наступала ступень "оруженосцев", а затем и две рыцарские степени: "рыцарь внешней башни" и "рыцарь внутренней башни". И, наконец, - наивысшая ступень, которой достигали лишь члены Верховного Капитула Ордена.
  

* * *

   - Так, так! Докладывайте дальше. Это очень интересно! - подбадривал майора сидевший за большим дубовым столом необъятного кабинета человек средних лет в штатском.
   - Вскоре Капустин познакомился с неким Тагером, работающим также в Наркомате Иностранных Дел и бывшем ранее советским консулом в Афганистане.
   - Как зовут Тагера?
   - Франц Августович. Немец.
   - Слушаю дальше.
   - В отличие от Капустина Тагер относится к магии как к практической науке, будучи в душе атеистом и прагматиком. Далее в общество вступил и молодой ученый Чеховский Антон Петрович, занимающийся экспериментами по передаче мысли на расстоянии и метеорологией.
   - Это нам чрезвычайно интересно! Не родственник ли писателю?
   - Тот Чехов, а этот Чеховский, хотя и тоже Антон! Но тот по отчеству Палыч, - улыбнулся майор. - Как стало известно, он собирается открыть в Москве филиал ленинградского Института Мозга.
   - Дело хорошее! Не то, что пьески писать...
   - Чеховский живет тут недалеко, по соседству, на малой Лубянке, где члены общества арендовали у домкома подвал, в котором проводят свои заседания и встречи.
   - В их ряды внедрен наш сотрудник?
   -Так точно!
   - Пока мы не должны ничего предпринимать... Что-нибудь известно об их намерениях?
   - Лишь то, что занимаются освоением ясновидения и телепатии.
   - Напомните, как они называются?
   - Мэ-О-Эн-Эр. Монр. Московский Орден Новых Розенкрейцеров.
   - Что это такое, Ро-зен-крей...? Как, как?
   - Ро-зен-крей-це-ры. Существовал такой Рыцарский Орден в средневековой Европе.
   - Какого черта надо его возрождать?
   - Вот и узнаем постепенно.
   - Вы свободны. - Начальник прикрыл ладонью нарождавшуюся зевоту.
   Массивная дубовая дверь тихо и плавно закрылась за майором. Человек в штатском поднялся из-за стола, прошелся взад-вперед по мягкому ковру, подошел к большому окну, облокотился о раму, приложил лоб к холодному стеклу. Голова побаливали после вчерашнего возлияния. Призадумался. Там за стеклом, внизу, на площади копошилось беспокойное население. А далее, в дымке, поблескивали купола Христа Спасителя.
  

* * *

   Перестройка и ремонт Дома Святого Духа шли в самом разгаре, когда один из рабочих наткнулся на ранее незамечаемый замурованный ход.
   -Братья, сюда! Смотрите, что я нашел!
   Давно известно, основатель Ордена, прославленный Отец и Брат, Христиан Розенкрейц похоронен под сводами этого старого монастыря. Но где конкретно - всегда оставалось тайной. И вот, кажется, гробница святого обнаружилась. Подземный ход вел в маленькое помещение "о семи стенах и семи углах", как указывалось в старинных книгах.
   - Смотрите, в центре круглый алтарь. - Вошедший первым монах позвал остальных. - На нем лежат медные пластины со странными письменами.
   - В каждой из семи стен есть небольшая дверь! - воскликнул второй монах. - Надо попробовать открыть. Что там?
   - Открывай!.. Не поддается? Давай помогу!
   После недолгих усилий двери удалось взломать. За ними находились кельи, набитые ящиками с древними книгами и рукописями.
   - Сколько здесь всего! С книгами потом разберемся. Надо посмотреть сначала, что в алтаре.
   Братья вернулись в главную комнату.
   - Отодвигай крышку!
   - Боязно... грех...
   - Не бойся! Мы тут одни... Никто не видит.
   Сдвинув крышку алтаря, обнаружили медную поверхность саркофага. Дрожа всем телом, монах сдвинул ее. В гробу лежал сам Христиан Рози Кросс, основатель братства. Несмотря на прошедшие со дня его смерти 120 лет, он выглядел так, будто только что положен. Тело облачено в золотом шитые одежды. В одной руке Библия, в другой - манускрипт из пергамента.
   - О чудо! Как живой! Он действительно святой, раз тленье не коснулось его. Надо созвать всех братьев!
   Весть о чудесной находке мгновенно распространилась по монастырю. Сбежавшиеся братья падали ниц пред святыми мощами и славили Господа. Обнаруженный в руках мумии пергамент содержал советы и наставления потомкам.
   "Все люди должны осознать свою взаимосвязь с миром невидимым, с Космосом; они должны стараться не нарушать существующее равновесие. Тот, кто примет наше знание, тот станет мастером всех наук, ремесел и искусств; ничто не будет для него секретом; все мировое знание будет ему доступно..."
  

* * *

   - Что ты можешь мне рассказать об этом таинственном графе, милочка?
   Две дамы, отделившись от толпы гостей, нежно ворковали у окна.
   - Он светский лев и блестяще образован.
   - А ты знакома с ним?
  -- Нет, но с ним знается моя подруга. Он говорит на всех европейских языках, притом свободно.
  -- Ах! Мечтаю познакомиться.
  -- Я это могу устроить, но слушай...
  -- Да, да! Говори.
  -- Он не так давно в Париже... А вообще о нем ходят странные слухи.
  -- Какие?
  -- Говорят, он живет на земле не одну тысячу лет.
  -- Так он старик? Почему ты сразу не сказала?
  -- Нет, нет! Он молод и свеж. Сама убедишься.
  -- А как же тысяча лет?
  -- Ну, так говорят. Передаю, что слышала. Говорят еще, что он тайно изготавливает золото, алмазы, изобрел эликсир долголетия, может читать прошлое и предсказывать будущее...
  -- О, как интересно! А откуда он взялся в Париже?
  -- Говорят, что он сын венгерского короля Ракоши, и странствует по свету. Вот сейчас у нас, а потом...
  -- Может он и есть Дракула? Ой, какой ужас! Но все равно интересно познакомиться.
  -- Об этом не знаю. Знаю, что он является Великим Посвященным.
  -- Что это значит?
  -- Он член Братства Розенкрейцеров, которым доступны все тайны мира.
   Среди гостей пронесся ветерок волненья, и легкий шепот со всех сторон известил: "Идет, идет"! Глаза собравшихся впились в раскрывшуюся дверь.
   - Их Сиятельство, граф де Сен-Жермен! - объявил распорядитель.
   - Ах! - воскликнула дама, которая расспрашивала, поднося лорнет к глазам. - Какой красавец!
   - Я же тебе говорила.
  

* * *

  
   Московский "Сен-Жермен", Владимир Васильевич Капустин эликсир долголетия не изобретал, хотя многими языками владел; золота и алмазов не изготовлял. Но заглядывать в прошлое и предсказывать будущее пытался. Он образован, воспитан и достаточно еще красив к своим сорока годам. Все знакомые находили в его внешности сходство со знаменитым сыном венгерского короля, хотя, спроси их, - видели они портрет того, с кем сравнивают, то, вряд ли был бы получен внятный ответ. Сам Капустин довольно улыбался, когда слышал за спиной эти приятные слова: "Сен-Жермен идет", и никогда не выяснял, кто их произнес. "Моя эрудиция в области оккультизма заслуживает того, чтобы меня так называли, - удовлетворенно думал он, - да и идея возрождения розенкрейцерства в Москве принадлежит мне. Жаль только, что у меня с Тагером начинается размолвка. Оно и понятно: мы с ним совершенно разные люди, хотя поначалу и обнаруживалось много общего. Он немец, родился там, ребенком был привезен в Россию. В кровавом 1905-м подростком принимал участие в декабрьских волнениях на стороне анархистов. За это сослан в Якутию. Вернулся по амнистии 13-го года в Москву, став мистиком. Но я знаю, в душе он атеист и бесповоротно уверен в своем трезвомыслии. Вот с Чеховским они нашли общий язык быстро. И тот прагматик. Дался ему это Институт Мозга! Зачем филиал открывать в Москве"?
  

* * *

   В ярко освещенном кабинете вокруг двух огромных столов, стоявших тэобразно, сидело несколько человек разного возраста. Кто в военной форме, кто в штатском. Один из них, держа в руках машинописный листок, зачитывал:
   - Оперативная сводка ВЧК-ОГПУ. Пащенко Андрей Николаевич. Из семьи ученых. Занимается наукой, член МОНРа, на провокационные вопросы с целью выяснения его отношения к Советской власти отвечает уклончиво: ни да, ни нет. Вот пока все.
   -Яков Григорьич, - спросили читавшего, - объясните подробнее, что значит из "семьи ученых"? Что за семья?
   - Из досье следует, что дед его, Пащенко Павел Ильич, еще при царях осуществлял особой важности государственную миссию в Индии, под кодовым названием "Операция "Заратустра"...
   - Значит, дед был наш человек, - улыбнулся наголо бритый сотрудник. Остальные одобрительно крякнули. Это хорошо, что наш!
   - Отец занимался археологией, копал в Туркестане, чудом спасся из последней экспедиции...
   - Из той, которую в Африке порезали? - наступил на конец фразы человек в пенсне, куривший вонючую папиросу.
   - Да, да, - подтвердил докладчик. - Газеты всего мира шумели ... Неслыханное дело!
   - А в чем было дело? А? ... Неужели? Я и не знал... - зашушукались чекисты. - Из-за золота? Да... Клад откопали? И много человек?
   - Тише, тише, товарищи! - гаркнул сотрудник, с отливавшем синевой, свежевыбритым лицом. - Приглашайте вашего знакомого, Яков Григорич! - И указал широким жестом на дверь. - Надо, наконец, нам на него посмотреть!
   Блюмкин вышел в коридор позвать ожидавшего своей участи Пащенко.
   - Пойдем, тебя приглашают! Не бойся.
  
   Андрея Николаевича в свое время познакомил с похожим на араба Яковом Блюмкиным профессор Красавин, отрекомендовав его, как "страстно жаждущего приобщения к таинствам Востока". Им было интересно беседовать не только о таинствах Востока, но и на научные темы, а также о литературе и поэзии - новый знакомый даже сам пописывал стихи. О том, что веселый Яшка служит в ЧеКа, Пащенко узнал позднее...
  
   - Садитесь, Андрей Николаич, - любезно предложил главный.
   - Ничего, постою. Спасибо!.
   - Да, садитесь! В ногах правды нет. Мы настаиваем.
   "Пожалуй, в ногах правды не больше, чем в вашей газете того же названия", - зло подумал Пащенко, и покорно опустился на предложенный стул.
   - Мы знаем, Андрей Николаич, из какой вы замечательной семьи, - начал издалека сине-выбритый. - Какой замечательный у вас дед. Настоящий разведчик! Мы должны в своей работе брать пример с такого человек... Да и батюшка ваш, честно и преданно служил отчизне...
   "Откуда, мерзавцы, это знают?" - думал Андрей Николаич, нервно сгибая и разгибая пальцами правой руки пальцы левой и сопровождая речь чекиста внятным похрустыванием.
   - И дед, и отец внесли большой вклад в отечественную науку, порой рискуя жизнью...
   "Куда клонит, каналья"?
   - Но вот на вас, Андрей Николаич, - резко сменил мажорную тональность на минорную говоривший, - поступил донос! Ранее приветливое его лицо затянулось тучкой, -
   Присутствующие при слове "донос" замерли, как борзые, ждущие следующей команды хозяина "Фас его"!
   - Осведомитель сообщает о ваших антисоветских разговорчиках, - продолжил более ласково "хозяин-охотник", а "борзые" переменили стойку и снова начали, кто шептаться, кто ковырять в носу, кто тереть по суконной скатерти, кто чиркать спичкой, кто пускать дым кольцами. - Да, вот здесь именно так и написано: "разговорчики".- Читавший держал в руках мятый клочок бумаги и ежеминутно заглядывал в него, точно сверяясь, не упустил ли чего.
   Пащенко сжался в ожидании очередной порции обвинений. "Выходит, Яшка меня сюда заманил, а я считал его, чуть ли не другом! И ты, значит, Брут..."
   - Но мы, - сделал торжественную паузу "обвинитель" и, изобразив подобие улыбки, продолжил, - не очень верим тому, что здесь изложено.
   У Пащенко отлегло от сердца. "Пугают, на пушку берут? Значит, Яшка все-таки не сволочь..."
   -Мы больше доверяем мнению нашего коллеги о вас, - продолжил совсем миролюбиво сизовощекий и посмотрел на Блюмкина. - Однако, нам известно... - Очередная пауза снова больно кольнула Андрея Николаевича. Что там еще? - ... что вы читаете какие-то замечательные лекции.
   "Они все тут отменные психологи! Умеют, сукины дети, вести мастерские допросы"!
   - Не могли бы вы и некоторым из нас, интересующимся этими вопросами, разрешить поприсутствовать на ваших увлекательных лекциях? - почти, что с мольбой в голосе спросил бритый чекист.
   - Не могли бы, не могли бы? Нам так интересно! Разрешите, - вдруг захныкали как малые дети возле песочницы, бывалые рыцари "плаща и кинжала".
   - Пожалуйста, товарищи! - осмелел Пащенко, чувствуя, что инициатива хоть и временно, но явно перешла на его сторону (вместо ареста в гости напрашиваются). - Всех приглашаю!
   - Это очень интересно, коллеги! - бросился на подмогу Блюмкин. - Древние учения, мистика... Надо всем обязательно сходить. Не пожалеете!
   "Пронесло, слава Богу! - облегченно вздохнул ученый, выходя из мрачного здания на свежий воздух. - Почему это их так заинтересовало? Странно... Но лучше об этом не думать. Пронесло, и на том спасибо..." - Оставив несокрушимую цитадель за спиной, и весело шагая по Моховой, он вспоминал и вспоминал...
  
   Да ведь раньше арестовывали. Тогда в 21-м, когда приехал в Кострому по делам, местные чекисты заподозрили во мне шпиона. А все потому, что очень рьяно расспрашивал одного тамошнего крестьянина-отшельника. Этот человек, которого все считали сумасшедшим за его безумные проповеди, говорил, что знает, где находится сказочная Тибетская страна. Больше того! Он показывал некие странные таблички, которые неизвестно как попали к нему. На них начертаны таинственные письмена, из которых понятно лишь два слова: "Дюнхор" и "Шамбала". Хоть крестьянин и выглядел дураком, но когда я попросил его подарить мне таблички, он резко выхватил их и убежал. Дюнхор - буддийское эзотерическое учение, происходящее из Шамбалы. Учение это дает, как считается, ответы на самые злободневные вопросы. Откуда у костромского крестьянина могли взяться подобные вещи? Ответа так и не получил. Привязались чекисты, а бедняга исчез, как в воду канул.
  
   Сверкавшие впереди купола Христа Спасителя надежным величием приятно обласкали взор и все еще напуганную душу ученого. Ну, теперь бояться нечего! В случае чего Яшка заступится. Страх укатывался дальше и дальше, пока не превратился в совсем маленький шарик, щекотавший теперь где-то в пятке. Пащенко ускорил шаг, крохотный шарик выкатился на мостовую и скрылся в водостоке.
  

ГЛАВА ВТОРАЯ.

  
   Мальчик из Одессы. Дружба с поэтами. "Крест и Роза". Мечтатель. Питерский гость. О Гурджиеве. Беседа и гора окурков. Осип Эмильевич пишет статью.
  
  
  
   Одесса. Мальчик из бедной семьи школьного учителя. Бесконечные унижения и нищета. В той школе преподает и седобородый Менделе, известный писатель. Он не просто учит грамоте, но и развивает детские души.
   Быстро летят годы учебы, а вокруг еще быстрее все меняется в жизни. Вот революционный Февраль нагрянул и метёт лютой поземкой. Непоседа Яшка записывается добровольцем в "Железный отряд" при штабе 6й армии Румынского фронта. Примерно в это время юный революционер делает первые шаги в литературе - пишет неумелые стихи и даже пытается их тиснуть в журналы. Время непонятное, авось напечатают!
   Попав в Москву, молодой горячий одессит заводит дружбу с левыми эсерами. Они вскоре направляют его на работу в ВЧКа, где ему поручается борьба с международным шпионажем. Молодой сотрудник сразу удивил сослуживцев противоречивостью своего характера: с одной стороны - идеализм непреклонного бойца за торжество пролетариата, с другой - легкомыслие и бахвальство.
   Тогда еще не сложился у работников Органов тип идеального чекиста с "холодной головой, чистыми руками и горячим сердцем". Поэтому там работало много людей, которые скорей походили под иную категорию.- горячая голова, холодное сердце и не совсем чистые руки.
   Якова отличало от большинства его коллег пристрастие к литературе, писателям и поэтам, хотя нельзя сказать, что он был единственным в таком роде. В верхах хватало достаточно культурных и вполне образованных или полуобразованных личностей, не чуждых искусствам и прочим тонким материям. Хотя должность, как говорится, обязывала относиться к подобным интеллигентским проявлениям с необходимой настороженностью.
   Блюмкин подружился с Есениным и Мандельштамом. Часто предлагал им совершить экскурсию в лубянские подвалы, обещая показать гостям, как там расстреливают контру. Мягкотелые и малодушные друзья постоянно отказывались. Это злило Якова и ему в такие моменты хотелось их самих туда упечь хоть ненадолго для острастки, чтобы потом им писалось лучше.
  

* * *

   "Общество братьев Креста и Розы" возникло для занятий религиозными, оккультными и естественнонаучными опытами. Немцы, как известно, издавна склонны к подобным изысканиям. Да разве только одни немцы? Общество сформировалось на основе одной из мистических сект - "Братства Розового Креста". Идейными вдохновителями были философы мистического толка - Яков Бёме, Иоганн Валентин Андреа и другие. Считается, что в члены братства входили и такие личности как Френсис Бэкон, Готфрид Лейбниц, Рене Декарт и Вольфганг Гете.
   С 1614 года, со дня появления манифеста "Весть о Братстве" ведет свою родословную общество розенкрейцеров. Сами они, однако, возводили родословную, чуть ли ни к фараону Аменхотепу 1У, известному реформатору и огнепоклоннику. Фараона считали своим, потому что он, потерпев неудачу с внедрением в Египте повсеместно культа единого Бога, якобы посвятил в него лишь нескольких избранных, которые и пронесли эти знания сквозь века. К числу хранителей знаний розенкрейцеры относили Моисея, Соломона, Пифагора и Корнелия Агриппу.
   Расцвет Ордена приходится на Х11 век. Но почему такие символы: Крест и Роза? Роза в символике Ордена означала Материю, а Крест - оплодотворяющий Дух.
   Движение становилось популярным и вскоре братство обрело ореол всемогущества. Им приписывали чудесные способности и сверхчеловеческие возможности: предсказывание будущего, проникновение в тайны природы, умение превращать грубые металлы в золото, приготовление эликсира вечной жизни и создание панацеи от всех болезней.
   Но всемогущая Церковь не дремала. Поначалу она лишь упрекала братьев Розы и Креста в использовании дьявольской символики, очень сожалея при этом, что времена очистительных костров миновали (а как было хорошо!). Хитрые еретики прикрывались приверженностью к христианской вере (поди-ка возьми их голыми руками!). Но все-таки кое-кого из этих нечестивцев удалось наказать. В 1620 году некоего Адама Хазелмейера, секретаря эрцгерцога Максимилиана, сослали на галеры за участие в тайных делах Братства. А позднее и еще пятерых розенкрейцеров удалось вздернуть на виселицу за те же прегрешения. Пришлось братьям конспирироваться и к концу ХУ111 столетия о них не стало почти ничего слышно. То ли так глубоко ушли в подполье, то ли исчезли "как класс"...
  

* * *

   Андрей Николаевич часто любил предаваться мечтаниям лежа на тахте в своей маленькой московской квартирке, пуская дым в потолок. Форточку постоянно приходилось держать открытой. Даже и в сильный мороз, потому как покурить он любил. Но, как человек просвещенный, понимал, что и чистый воздух организму не помешает. Жил он, можно сказать, в самом центре, в районе Сретенки, в одном из кривых переулков, спускающихся к Трубной. Так случилось, что решил он нарушить семейную традицию - оканчивать Петербургский университет - и приехал поступать в Университет Московский. По окончании возвращаться в Северную Пальмиру не захотел и осел в Белокаменной, изредка наезжая на Родину навестить мать и престарелую бабушку. Отец к тому времени успел переселиться в мир иной.
   Мечтая и дымя папиросой, молодой ученый строил невероятные и грандиозные планы. Однин из которых - преуспев в тибетском учении, достигнув каких-то результатов, со временем ознакомить с ним и высших руководителей государства. Он надеялся, что сможет им доказать очевидную, с его точки зрения, вещь - учение Маркса о материи родственно древнему тибетскому учению Дюнхор.
   Раз чекисты сами захотели посещать его лекции, то это можно считать первыми и успешными шагами в нужном направлении. Если они увлекутся ученьем, то сумеют донести знания и до высоких начальников. А там, глядишь, и до самого верха слухи дойдут. Ух, ты! Дух захватывает. Представить себе такое трудно... Но чем черт не шутит?
   Андрей Николаевич ткнул уснувшую папиросу в грязную пепельницу и взглянул на часы - пора ехать на вокзал, встречать дорогого гостя из Питера. Так замечтался, что чуть не забыл. Давний знакомый Петр Сергеич Шандеревский годами чуть постарше, но тоже увлекается новыми учениями. По образованию - юрист, входил в "Единое Трудовое Содружество", организованное уехавшим на Запад Гурджиевым, таинственным греко-армянином, начавшим свою оккультную деятельность в Тифлисе, но изгнанным оттуда нагрянувшей Гражданской войной.
  
   - Я увидел человека восточного типа с черными усиками, - рассказывал питерский гость, когда он и Пащенко ехали с вокзала на извозчике. - Взгляд его пронзительный. Георгий Иванович имеет лицо индийского раджи или арабского шейха, которого легче представить в белом бурнусе или в позолоченном тюрбане. Он же в черном пальто и черной шляпе. Производит странное впечатление, неожиданное и даже пугающее. Как человек, неудачно скрывающий истинную свою сущность.
   - Где вы с ним встретились? - спросил Пащенко. мысленно отметив: "Вот и Сухаревка, а сейчас и поворот на Сретенку".
   - В одном кафе на Невском... Не помню, как называется... Гурджиев говорит по-русски со странным кавказско-азиатском акцентом. Но понять при желании можно.
   - Приехали, господа хорошие! Возница затормозил у облупившихся ворот неприметного двухэтажного особняка.
   - Здесь и живу! Поживешь у меня, а дальше видно будет.
  
   Вошли в сени. Вещей у гостя немного. Что называется, прибыл налегке. Поставили немедля самовар. Хозяин достал нехитрое угощение: варенье, что прислала в прошлом месяце матушка, купленные на неделе бублики. Уселись, закурили. Нагрузка на форточку удвоилась. Сизые кольца от двух папирос, обгоняя друг друга, устремились в атмосферный простор. Легкий сквознячок из-под двери убыстрял процесс.
   - Что ты нашел интересного в кружке этого "Сен-Жермена"? - Гость глотнул из стакана. - Ух, горячий! Чуть пальцы не обжег...
   - Подожди. У меня где-то есть подстаканник. - Хозяин метнулся к шкафу.
   - Да, ну его! Какие нежности... оставь! - Подув на кипяток, продолжил. - Ты, по-моему, способен на большее, чем заниматься какими-то бирюльками, а?
   - Что предлагаешь? - спросил хозяин, оставив бесплодные поиски проклятого подстаканника и мысленно застыдившись: "Что подумает? Живу бобылем, и даже приличного чайного прибора не имею. Надеюсь, не обидится - все понимает... сами, поди, такой!"
   - Предлагаю создать новое содружество, на манер гурджиевского, которое способствовало бы совершенствованию личности и изучало бы необъяснимое. Как к этому относишься?
   - Привык туда ходить, тем более до Лубянки отсюда рукой подать. Хотя меня и вправду тяготит пребывание в кружке этих пустых мечтателей. Сыт мечтами собственными... Стоит подумать над твоим предложением.
   - Тогда для начала ознакомься с требником нашего бывшего гурджиевского кружка. - Петр Сергеич достал из дорожного баула средней пухлости клеенчатую тетрадь. - Предлагаю это взять за основу. Вполне хороший свод правил. Почитай на досуге.
  
   Беседовали долго, пока неумолимый сон не свалил обоих. Пащенко занимал две небольшие комнатки, одну из которых и уступил гостю. Нашлась и лишняя смена постельного белья. Ею укутали ворчавший пружинам диванчик. Среди белья обнаружился и искомый подстаканник, да не один, а в паре с красивым заварочным китайским чайничком. Но что теперь толку. После драки кулаками не машут... Заваривали в старом чайнике, хоть и вместительном, но с отбитым носиком и потерянной крышечкой. Пришлось блюдцем прикрывать...
   Укоризненно глядя на изрядную кучу окурков в пепельнице, напоминавшую гору черепов со знаменитой картины Верещагина, форточка отдыхала от дыма. Наслаждалась прохладной ночной чистотой, поступавшей с уснувшей улицы. Картину покоя портили лишь отдаленные крики и гиканье извозчиков. Но ничто не могло нарушить крепчайшего, не в пример выпитому чаю, сна наших героев.
  

* * *

   "Андрей Белый - это болезненное и отрицательное явление в жизни русского языка только потому, что он нещадно и бесцеремонно гоняет слово, сообразуясь исключительно с темпераментом своего спекулятивного мышления. Захлебываясь в изощренном многословии, он не может пожертвовать ни одним оттенком, ни одним изломом своей капризной мысли и взрывает мосты, по которым ему лень перейти. В результате, после мгновенного фейерверка, - куча щебня, унылая картина разрушения, вместо полноты жизни, органической целости и деятельного равновесия. Основной грех писателей вроде Андрея Белого - неуважение к эллинистической природе слова, беспощадная эксплуатация его для своих интуитивных целей".
  
   Поставив небольшую кляксу - эх, черт, - Осип Эмильевич отложил перо и потянулся за пресс-папье, которого, по обыкновению, не было на месте.
   - Наденька, Наденька, ты не убрала случайно? Где ты?
   Супруга явилась на зов, держа суповую ложку в руке как грозный меч.
   - Не собираешься ли меня треснуть этой ложкой?
   - За беспорядок стоило бы... Ося, ты помнишь, что скоро обед?
   - Помню, помню, дорогая! Вот только допишу статейку. В журнале сроки поджимают, а я еще...
   - Зачем звал?
   - Забыл... А-а-а! Вспомнил! Не видела, где пресс-папье? Промокнуть нечем.
   - Забыл, где оно?
   - Где, где?
   - Ты вчера им запустил в стену, прочитав в газете нелестное о себе. Не помнишь? Память твоя совсем дырявая стала. Неужели забыл?
   - Вспомнил, вспомнил... Грешен, было дело. Бросил в сердцах. Что пишут черти окаянные!
   - Вон оно валяется у шкафа на полу, видишь?
   - Вижу, вижу! Спасибо, дорогая!
   - Больше не отвлекай, - повернулась к двери супруга, - а то с обедом не поспею!
  
   Осип Эмильевич, подняв то, что искал, снова уселся за статью. Промокания не понадобилось. Чернила успели просохнуть. Перо беспокойно забилось о дно чернильницы. "Теперь вот и чернила на исходе. И вправду, надо закругляться."
  
   "... Хлебников возится со словами, как крот, он прорыл в земле ходы для будущего на целое столетие, между тем представители московской метафористической школы, именовавшие себя имажинистами, выбившиеся из сил, чтобы приспособить язык к современности, остались далеко позади языка, и их судьба - быть выметенными, как бумажный сор".
  
   - Ося, готовься! Скоро буду подавать! - донесся Наденькин заливистый голосок с кухни.
   - Щас, щас, дорогая! Немножко совсем осталось.
  
   "Чаадаев, утверждая свое мнение, что у России нет истории, то есть что Россия принадлежит к неорганизованному, неисторическому кругу культурных явлений, упустил одно обстоятельство, - именно: язык. Столь высоко организованный, столь органический язык не только - дверь в историю, но и сама история. Для России отпадением от истории, отлучением от царства исторической необходимости и преемственности, от свободы и целесообразности было бы отпадение от языка. "Онемение" двух, трех поколений могло бы привести Россию к исторической смерти. Отлучение от языка равносильно для нас отлучению от истории. (Аппетитный запах щекотал ноздри. "Грибной варит, мой любимый!") Из современных русских писателей живее всех эту опасность почувствовал Розанов. Его анархический и нигилистический дух признает только одну власть - магию языка, власть слова".
  
   - Наливать?
   - Щас, щас, ща-а-с! Повремени!
  
   "...Положение Бальмонта в России - это иностранное представительство от несуществующей фонетической державы, редкий случай типичного перевода без оригинала. Хотя Бальмонт и москвич, между ним и Россией лежит океан".
  
  -- Половина третьего! Наливать?
  -- Наливай! Ид-у-у... ("Черт! Не дадут дописать... Как назло, мысль прет - не остановишь".)
  
   "... Гумилев назвал Аннинского великим европейским поэтом. Мне кажется, когда европейцы его узнают, смиренно воспитав свои поколения на изучении русского языка, подобно тому, как прежние воспитывались на древних языках и классической поэзии, они испугаются дерзости этого царственного хищника, похитившего у них голубку Эвридику для русских снегов, сорвавшего классическую шаль с плеч Федры и возложившего с нежностью, как подобает русскому поэту, звериную шкуру на все еще зябнущего Овидия".
  
  -- Остывает! Ося, слышишь меня?
  -- Слышу, слышу! Щас! Ща-а-ас!!
  
   "У Пушкина есть два выражения для новаторов в поэзии, одно: "чтоб, возмутив бескрылое желанье в нас, чадах праха, снова улететь!", а другое: "когда великий Глюк явился и открыл нам новы тайны". Всякий, кто поманит родную поэзию звуком и образом чужой речи, будет новатором первого толка, то есть соблазнителем".
  
   - Сколько можно звать, в самом деле?
   - Сама начинай! Иду-у-у!
  
   "... Книга Пастернака представляется мне сборником прекрасных упражнений дыхания: каждый раз голос становится по-новому, каждый раз иначе регулируется мощный дыхательный аппарат".
  
   - Раз не идешь, солью в кастрюлю. Остывает!
   - Черт! Дописать не дадут! На самом важном месте...
  
   Осип Эмильевич поспешно промокает написанное, излишне давя. В результате чего от влажных букв идут брызги.
   - Ах ты, чертова болванка! Поэт обиделся на промокательный прибор и снова запустил им в стену, после чего решительно встав и повалив стул, быстро направился в столовую. Половник демонстративно стучал, возвращая кастрюле содержимое тарелки.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

  
   Новый устав. Писатель-мистик. Бурят Доржиев. Помощь Луначарского. Конфликт с Ольденбургом. Лекция. Гиперборея и Эн-лучи. Знакомство с новым членом. Лекция. Сонливый сосед. Сообщение сторожа. В приемной редакции. Секретарша Лидочка. Приход главного. Посетители. Тимофей-спаситель. "Германец" - настройщик. Иркутский гость. Приход Яшки. Встреча с Аграновым. Ночная коллегия. Глеб Иванович Бокий. Спецотдел ОГПУ.
  
  
  
   На основе гурджиевского Катехизиса Андрей Николаевич написал устав будущего общества "Единое трудовое братство" (ЕТБ). Название совпадало с гурджиевским за исключением последнего слова. Там - "единство", здесь - "братство". Решили, что кавказский учитель далеко, в Париже, и вряд ли узнает. А если и узнает, то будет ли возражать? Помимо Пащенко и Шандеревского костяк нового сообщества составил и третий член. Близкий знакомый обоих Александр Кондиайн. Физик и по совместительству астроном ("Астрофизик" - как он представлялся при знакомстве).
   В кружок "сен-жерменцев" Андрей Николаевич ходить перестал. И никто не поинтересовался - почему? Пащенко утешал себя доводом, что его уход это не предательство, так как по всему видно, что в кружке господствовал принцип: "баба с возу - кобыле легче". Судьба МОНРа теперь Андрея Николаевича волновала мало. Вся энергия уходила на работу в собственном обществе и на вербовку в ряды его новых членов.
   В свое время Яшка Блюмкин знакомил Андрея Николаевича с писателем-мистиком Иеронимом Ясенским, но тогда это знакомство продолжения не имело, хотя адресок в записной книжке остался. Пащенко решил возобновить знакомство, предложив писателю вступить в новое общество, от чего тот не отказался. Тогда вступать в различные общества считалось делом обычным, и многие делали это с большой охотой, если членские взносы не слишком велики. Иметь известного писателя в своих рядах являлось весьма важным. Раз такой большой человек разделяет ваши взгляды, значит, они того заслуживают.
   Нужным для Андрея Николаевича оказалось и знакомство с бурятом Агваном Доржиевым, находившимся под покровительством Наркомата иностранных дел. Хамбо Агван Доржиев, российский подданный, был послом Далай-ламы сначала в Российской империи, а теперь в СССР. Помимо чисто политических дел, он занимался распространением буддизма, сбором средств на строительство новых дацанов и вопросами повышения культурного уровня лам. Заботила его и проблема сохранения буддистских памятников, так как у большевиков начинали чесаться руки по сносу "излишних" храмов, заполнивших, с их точки зрения, всю страну.
   Доржиев первый сообщил Пащенко о местонахождении Шамбалы на стыке границ Индии, Синцзяна, северо-западнее Непала. С тех пор Андрей Николаевич загорелся идеей посещения таинственной страны и перестал спокойно спать.
   После знакомства с настоящим буддистом состоялось знакомство и с "настоящим" коммунистом (тоже Яшка свел), с самим Луначарским. Пащенко имел с Анатолием Васильевичем милую беседу. Нарком отнесся к изысканиям ученого вполне благосклонно, с пониманием и интересом. И даже вскоре помог ему устроиться в Комиссариат в должности ученого консультанта Главнауки.
   Но, увы, счастье длилось не долго. У Пащенко вышла стычка с авторитетным востоковедом Ольденбургом. И хотя последний помнил о заслугах отца и особенно деда Андрея Николаевича (Ольденьург тоже индолог), но внука он заподозрил в шарлатанстве. "Носитесь со своей Шамбалой, как с писаной торбой!". Пащенко пришлось уйти с хорошей должности, почти синекуры.
   Что ни делается - все к лучшему, утешал себя молодой, не терявший пока присутствия духа, ученый. Зачем, в самом деле, доказывать выжившим из ума профессорам-маразматикам, что такое "Дюнхор" и с чем его едят?
  

* * *

   На очередную лекцию к Пащенко, теперь по новому адресу, пришло много народу. Среди гостей Андрей Николаевич заметил и всех обитателей лубянского кабинета вместе с неугомонным Яшкой (он их привел). Публика, затаив дыхание, целых полтора часа слушала новое сенсационное сообщение о Гиперборее и телепатических волнах.
  
   В 1920 году Пащенко и его друг Кондиайн находились в экспедиции. Целью ее стало открытие таинственной северной страны Гипербореи, легенды, о существовании которой в глубокой древности, есть почти у каждого народа евразийского континента. В лапландских шаманах исследователи разглядели последних жрецов той таинственной цивилизации.
   О своих открытиях и догадках друзья делали сообщения в Петрограде сотрудникам Института Мозга. Их высоко оценил сам академик Бехтерев.
  
   - В одном из ущелий мы увидели загадочные вещи. Рядом со снегом, там и сям пятнами, лежавшими по склонам, виднелась желтовато-белая колонна вроде гигантской свечи, а рядом с ней - кубический камень. На другой стороне горы с севера находилась гигантская пещера на высоте двухсот сажень, а рядом нечто вроде замурованного склепа, - рассказывал Пащенко, наслаждаясь восторженной реакцией аудитории. Когда он заговорил о таинственных "Эн-лучах", слушатели, можно сказать, были у его ног. Молодой ученый почувствовал себя Юлием Цезарем. "Пришел, увидел (в данном случае - "поведал"), победил!"
  
   По окончании лекции чекисты дружною толпой захотели пообщаться с лектором более тесно и, обступив его, заговорили все разом:
   - Ваши разработки могут иметь оборонное значение!
   - Телепатия может стать новым оружием в битве пролетариата с мировой буржуазией.
   - Надо доложить об этом лично товарищу Дзержинскому!
   - Да, да, да! Это незамедлительно нужно сделать!
  
   Как следует из вышеприведенных мнений, тема древней Гипербореи своими вечными льдами не тронула "горячие" сердца чекистов. А вторая тема - передача мысли на расстояние с помощью Эн-лучей, - невероятно воспалила их "холодные" головы.
   Мысль о докладе самому Феликсу Эдмундовичу пришлась всем по вкусу, вселив трепетную надежду в душу лектора. "А вдруг он меня примет и выслушает?"
   - Беру это дело на себя, - заверил, умевший устраивать дела, Блюмкин. "Товарищи" расходились, продолжая возбужденно обмениваться мнениями.
  

* * *

   - Знакомьтесь, Эйзенштейн Сергей! - представил собравшимся нового члена МОНРа председатель. - Этот молодой человек занимается новым, но очень перспективным делом... Си-не-ма...
   - Синематографом, - подсказал неофит. - Фильму снимаю, господа.
   Неорозенкрейцеры подходили пожать руку представителю таинственной профессии.
   - Смолин, актер.
   - Очень приятно.
   - Павел Аренский, поэт и востоковед.
   - Очень рад!
   - Это сын известного композитора, - шепнул на ушко Капустин. - Папенька его в расцвете лет погиб от пьянства, а сын...
   - Борис Плеттер, - представился вновь подошедший.
   - Очень приятно.
   - Этот из бывших аристократов, - снова шепнул "Сен-Жермен".
   Когда знакомства закончились, спели традиционный гимн и произвели ритуальные действия, председательствующий известил:
   - Сегодня расскажу о Святом Граале.
   Все покорно затихли. Моложавый подсел к носившему буйную копну новому члену. Собирался, очевидно, спросить, какую фильму тот снимает или собирается снимать? "Сен-Жермен", приняв позу римской скульптуры, пафосно произнес:
   - Четырнадцать тысячелетий назад наши предки прибыли в страну эту по океану, всю западную пустыню тогда покрывавшему. Сами они вышли из глубин океана, на западе лежащего. Они жили там, в подводных городах.
   "Чем они там дышали?" - подумал Эйзенштейн, но отогнал эту здравую мысль. - "Наверное, всего лишь миф".
   - По образу такого города б построен, хотя и несовершенно, лабиринт, в котором живут люди нашей расы, из глубины океана вышедшие...
   - Вот бы про такой город фильму снять, - предложил мечтательно моложавый. Синематографист мудро промолчал, не желая вступать в неуместную дискуссию с дилетантом.
   - Этот лабиринт теперь является сосудом, в коем хранится прообраз тела и крови Сияния Тихого, - продолжал "Сен-Жермен", то закрывая, то открывая глаза и все придавая своему мраморному лицу таинственности. - Ибо в духе, в людях обитающем, Свет Тихий свой луч оставил, как эманация тела Озириса - молоком и хлебом, представляемая, в нас перевоплощается.
   "При чем здесь Озирис и где про Грааль?" - не совсем понимал, о чем речь синематографист.
   - Как те сосуды, в которых под видом молока и хлеба мы мистически кровь и тело Озириса храним, так и лабиринт две высшие сущности Света Тихого или тело и кровь Озириса хранит.
   Эйзенштейн повернулся к соседу - почему нет вопросов и комментариев? - тот мирно посапывал.
   - Я был в чертогах атлантов, - заявил докладчик более громким голосом и даже неопределенным жестом указал куда-то в сторону входных дверей.
   "Не имеет ли он ввиду мрачное здание напротив?"
   - Несказанной красотой, красотой нежной и тихой блистали эти чертоги!
   "Здесь я, пожалуй, присоединюсь к Константину Сергеичу! Старик в подобных случаях говаривал: не верю".
   - Я видел Учителя и одиннадцать учеников Его! - оратор все распалялся. - Учителю было на вид не более тридцати лет, а атланты говорили мне, что Он первым явился на планету и что Он жил на ней...
   "Не Иисуса ли с учениками имеет в виду?" Эйзенштейн отвлекся на соседа, легонько толкнув его - тот сладко посапывал - и не услышал окончания фразы оратора.
   - А? Что? - пробурчал моложавый, сменив позу и продолжая дремать. - Ночное дежурство... не выспался...
   - Много говорил Учитель... - продолжал "Сен-Жермен". Вдруг, возникший в дверях сторож Панкрат, сделал ему знак - мол, кончай! Лекция прервалась. - Что там?
   - Сюды с облавой идуть! Во дворе человек десять штатских будя... шушукаются чавой-то... - сообшил дрожащим голосом сторож.
   - Ты уверен? - помрачнел оратор.
   - Во крест, барин! Ходил по малой нужде и увидал их окаянных. Все, как один, в сапогах и с наганами. Жуть!
   - Господа, тихо и не спеша, по одному расходимся. - В голосе председателя послышались железные нотки опытного конспиратора. - Здесь есть черный ход. Панкрат, проводи!
   "Ну и, слава Богу, что так!" - подумал синематографист, тормоша соседа. - Просыпайтесь, фильма кончилась.
   - Я останусь, мне бояться некого, - вдруг совсем несонным голосом ответил моложавый и вновь прикинулся спящим.
  

* * *

   Несмотря на ранний час, в приемной редакции сильно накурено. В небольшой комнате набилось нимало посетителей, мечтавших повидать Главного и узнать из первых рук о судьбе своего детища. Напечатают или нет?
   Секретарша Лидочка успокаивала нервных и нетерпеливых авторов. Она, между прочим, и была основным источником задымления помещения. Чадящая папироса со следами губной помады постоянно находилась в мраморной пепельнице, возле стрекотавшего пулеметными очередями "Ундервуда".
   - Господа, товарищи, потише! Ведите себя приличней, - периодически изрекала Лидочка, щурясь подведенным глазом, в который норовил прямой наводкой попасть дым.
   Папироса чудесным образом перемещалась без помощи рук из пепельницы в уголок рта и назад. Потому что унизанные кольцами пальцы постоянно заняты выстукивание лихих пулеметных полек с кадрилями и кавалерийской тарантеллы.
   - Идет, - обрадовала секретарша сомлевших авторов.
   - Да? Он самый? Главный? Такой поэт... - поднялась поземка шепота в толпе жаждущих признания.
   - Здравствуйте, здравствуйте! - поприветствовал вошедший малорослый господин с пухлым потертым портфелем под мышкой. - Как много вас сегодня... Ну-с, сейчас начнем. - Дубовая дверь участливо скрипнула и впустила хозяина кабинета.
   Повисла долгая минута. Наконец, из-за неплотно прикрытой двери донесся высокий тенорок:
   - Лидочка, пускайте первого!
  
   Первым оказался милый юноша, хорошо одетый, неестественно громкий смех, которого по любому поводу, - чисто нервный, - светские движения и замашки были совсем не к месту в этой обители новой пролетарской литературы. По-видимому, надышавшись табачного дыму, он, войдя в редакторский кабинет, глубоко вздохнул более чистым воздухом, и спросил напрямую:
   - Вам не подошли бы французские переводы стихов Языкова?
   - Языкова? Французские переводы? - Осип Эмильевич от неожиданности вдавился в кресло. - Вы в своем уме, молодой человек?!
   - А что?
   - Какие сейчас времена! Вы, в какой стране живете?
   - Ну, не нужно, так не нужно, - посетитель нехорошо рассмеялся и стремительно вышел, невежливо хлопнув дверью.
   "Хорошенькое начало дня! С утра полоумные идут".
   - Лидочка, следующего!
  
   Следующим оказался мрачный очень взрослый человек в шляпе и с толстым портфелем. Взгляд его тяжелый, а движения решительные. Лицо не выражает ни тени приветливости, сосредоточенное и напряженное.
   - Меня многие из вашей компании слушали и одобрили, - сказал он хмуро и вытащил из портфеля пять толстых клеенчатых тетрадей. - У меня есть драмы, трагедии, поэмы и лирические вещи. Что вам прочесть?
   "Обязательно прочесть и непременно вслух, - с тревогой подумал редактор. - Да и немедленно, наверно?"
   - Ну, читать?
   - Подождите, товарищ...
   - Я не знаю, чего вам нужно! На какой вкус вам нужно? - вдруг засомневался посетитель. - Я могу на разный вкус! Вашей компании нравилось.
   - Простите, кого вы называете "вашей компанией"?
   - Ну, вас, писателей и поэтов.
   - Понятненько, понятненько! А вы кто по образованию?
   - Техник! Но инженерию забросил... Служу в одном месте, чтобы кормить семью. А все остальное время пишу. Вот!
   - Вы знаете, пока пройдите к моей секретарше. Она вам все объяснит.
   - Не хотите даже послушать? - в вопросе автора проступили угрожающие нотки.
  -- Лидочка! - завопил редактор. - Зови Тимофея!
  
   Тимофей высокорослый вышибала, без которого издательское дело давно бы заглохло или, вернее, захлебнулось бы на первом десятке обиженных авторов. Спаситель Тимофей действовал как "кнут" ("Сейчас в участок отправлю, если будете шуметь!"), а Лидочка - как "пряник" ("Может валерьянки или брому?")
  
   Третьим вошел голубоглазый, чистенький, с германской вежливостью человечек, с аккуратностью приказчика в движениях и романтичной шубертовской дымкой в глазах.
   "Ну, с таким, пожалуй, и сам справлюсь", - самонадеянно подумал Осип Эмильевич, поведя жидким бицепсом.
   - Что у вас?
   - Вот, - протянул "германец" написанную детским каллиграфическим почерком рукопись.
   Учитывая предшествующий печальный опыт, редактор углубился в чтение. Благо, листов не так много.
   - Вы, товарищ, пока присядьте.
   В убогих и косноязычных строчках царил благородный дух германской романтики.
   - Любите Новалиса? - спросил редактор, отложив написанное.
   - Да, он мой любимый! - пылко выпалил автор. - Еще мои кумиры Тик, Брентано...
   -А кто вы и чем занимаетесь?
   - Работаю приказчиком в нотном магазине.
   "О, как я угадал!"
   Еще работаю настройщиком! Могу вам что-нибудь настроить. Пианино или рояль. Со своих не дорого возьму!
   "Как приятно, что я попал к нему в "свои".
  
   С "германцем" разошлись полюбовно, и призывать ни Тимофея, ни Лидочку не пришлось. Но Осип Эмильевич не успел перевести дух и насладиться успешным выпроваживанием, как явившаяся секретарша зашептала, чтобы за дверью не услышали:
   - Из Иркутска приехал... рабочий... большое самолюбие... Ну, вы не бойтесь. Сразу пошлю за Тимофеем.
   - Тогда впускайте!
   - "Я живу и мне больно!
   Я хочу жить вольно!
   Злость к буржуям меня душит,
   Слышат все мои уши..." - задекламировал громовым голосом вошедший.
   Редактор, покорившись сибирскому натиску, затих в кресле и смиренно выслушал.
   - Ну, как? Похоже на Маяковского? - торжествующе спросил иркутский гость.
   - На Маяковского?
   - Это вам не какие-нибудь имажинисты! Я, надеюсь, вам понравилось?
  
   В данном случае не обошлось без "кнута" и "пряника". Тимофею с Лидочкой пришлось пустить в ход все свое искусство. Иркутянин оказался крепким орешком, но все же совместными усилиями был "расколот". Успокоен, напоен бромом с валерьянкой, припугнут вызовом милиции. И, в конце концов, спроважен по своему месту жительства. В далекий и холодный сибирский город.
   - Да, тяжела Шапка Мономаха, - облегченно вздохнул редактор и посмотрел на часы. - Не пора ли обедать?
   - Осип Эмильевич, к вам... - снова раздалось в передней.
   - Кого еще, черт...?
   - Не бойтесь! Ваш знакомый...
   На пороге, виртуозно открыв тяжелую дверь сапогом, возник сияющий Яшка.
   - Ну, как ты тут? Совсем запарился?
   -Привет, Яков! Какими судьбами? Тоже что-нибудь накатал?
   - Есть немножко... Вот прочти! Пара стихотворений.
   Осип Эмильевич покорно взял мятые листы. С Яшкой шутки плохи. Чекист все-таки!
   - Оська, смотри у меня! Если не напечатаешь, посажу сукина сына! Ха-ха-ха! Да не боись, не боись! Шутю...
  

* * *

   Встречу с Феликсом Эдмундовичем устроить никак не удавалось. Слишком важная птица! А вот с чином пониже, с Яковом Аграновым - получилось.
   Пащенко пришел на одну из явочных квартир. Проводил туда дружище Блюмкин. Квартира обжитая, уютная. Видать, посещалась часто. Встреча прошла по-домашнему.
   - Вы уверяете, что в Центральной Азии существует замкнутый научный коллектив? - спросил, выслушав сообщение, бывалый чекист.
   - Да. Этому есть много подтверждений.
   -И вы предлагаете проект установления контактов с обладателями тайных знаний?
   - Это нужно сделать в интересах нашего молодого государства.
   - Очень интересно! Предложу это рассмотреть на коллегии ОГПУ. Один я такой сложный вопрос решать, не правомочен. Спасибо, Андрей Николаевич! Мы вам сообщим. До свидания.
  
   Прошло несколько тягостных дней и, наконец, долгожданная коллегия состоялась. Связным снова выступил Яшка. Он сообщил о дате, месте, и сопровождал приглашенного.
   Заседание проходило под покровом ночи на другой явочной квартире, коих по Москве разбросано великое множество.
   Коллегия одобрительно отнеслась к услышанному. Как итог, приняли решение создать секретную лабораторию нейро-энергетики, финансирование которой обещал взять на себя спецотдел ОГПУ. Руководителем назначили Глеба Ивановича Бокия, правнука известного русского математика Михаила Васильевича Остроградского. Несостоявшийся горный инженер. Но вполне состоялся, как работник Чрезвычайки.
   Образованный чекист имел склонность к восточным ученьям и мистике. Так что выбор сделали правильный.
   Имелся у этого чекиста и давний друг, известный гипнотизер Павел Васильевич Мокиевский, врач и теософ, член масонской ложи, куда он втянул и Бокия. Ложа называлась "Русское братство". Принадлежал к ней и художник Рерих...
   Основной род занятий Глеба Ивановича по его ведомству - криптографическая служба. Он главный шифровальщик и дешифровщик одновременно. Бокий, будучи человеком тонким, понимал - то, чем занимается Пащенко, весьма перспективно. Но его мучили неразрешимые вопросы. Почему обездоленные труженики превратились в звероподобную толпу с радостью уничтожающую работников мысли? Как изменить или прекратить острую вражду между простонародьем и культурными? Как разрешить эти противоречия?
   Новый знакомый имел, казалось, ответы на вопросы.
   - Контакт с Шамбалой способен вывести человечество из кровавого тупика классовой борьбы и массового безумия, - уверял Андрей Николаевич. - А поскольку это так, необходимо найти пути в Шамбалу и установить прочную связь с ней.
   Идеи ученого оказались заразительными, и вскоре спецотдел ОГПУ волновала лишь одна цель - организация экспедиции в Тибет.
  

* * *

   Посвященные сидели за круглым столом, накрытым скатертью, в середине которого стояла чаша с вином, покрытая белым покрывалом с черным крестом посередине. Сверху лежала какая-то веточка. На столе также находилось Евангелие, заложенное голубой лентой.
   - Собрали кровь Его, когда она, из Грааля испаряясь, к Верхам поднималась, - говорил "Сен-Жермен". - В чашу прозрачную собрали ее и увидели, что мал сосуд, нами приготовленный. Еще такой сосуд приготовили. Но и он не мог вместить всей крови Его. И множество сосудов сделали. И все они переполнились кровью жертвенной, ибо со всех земель, вокруг солнц разноцветных вращающихся, поднимались к нам эманации крови Его. Просили мы мудрых Серафимов помочь нам собрать кровь Его жертвенную. И отвечали они, что охотно соберут ту часть, которую поместить в обителях своих смогут. А то, что мы не сможем собрать, да сольется с волнами Реки Голубой, к миру высшему стремящейся.
  
   И Смолич, и Аренский, и Плеттер внимательно слушали малопонятный непосвященному рассказ. Поблескивал стеклами пенсне профессор Краснов. Сизов и Сидоров изредка обменивались одними им понятными взглядами. Чеховский и Тагер казались застывшими статуями. Флоренский отрешенно смотрел в одну точку, не мигая. Молодого синематографиста с буйной копной волос давно и след простыл. Зато моложавый, снова подремывая, находясь "при исполнении".
   - И долго стояли у нас сосуды призрачные, - продолжал Капустин, - драгоценной влагой наполненные. А когда обошли Миры всех бесконечностей, кровь, в сосудах хранимая, в цветы чудесные, в розы мистические превратилась. И сплелись стебли этих роз в украшенные цветами прекрасные ступени лестницы сияющей, высоко, высоко к Верхам поднявшейся.
  
   Заседание продолжалось. После доклада председателя началось обсуждение вопроса: есть ли совершенная красота? Все по очереди высказывались. Сторож Панкрат дремал чутким сном мифического Аргуса. На сей раз, подозрительных личностей вблизи подвала не наблюдалось.
   После обсуждения "совершенной красоты" приступили к легкому ужину, а затем и к пению гимна архангелу Михаилу, отчего верный страж проснулся и присоединился к хору басом-профундо.
  

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

   Беседа в ресторане. Приход Якова и "скатерть-самобранка". "Надежда русской литературы". Арест Тагера и Чеховского. Допрос. Ловушка захлопнулась. Приговор. Рассказ Блюмкина. Фиктивное удостоверение. Знакомая подпись. Темный "паккард". Особняк в Денежном переулке. Советник посла и военный атташе. Выстрелы и бомбометание. Амнистия.
   - В сущности, футуризм должен был направить свое острие не против бумажной крепости символизма, а против живого и действительно опасного Блока, - говорил Осип собеседнику, - и если он этого не сделал, то лишь благодаря внутренне свойственной ему тщетности и литературной корректности.
   - Ты так считаешь? - поднял рюмку приятель. - Давай выпьем за это!
   - Что ж, давай!
   Чокнулись, выпили, закусили салатом, отхлебнули "Нарзана". Количество прозрачной горячительной жидкости в пол-литровом графинчике катастрофически уменьшилось, но денег в обрез, и добавить не представлялось возможным.
   Вокруг гоготали завсегдатаи писательского ресторана. И, хотя час еще не поздний, дым коромыслом намечался.
   - Блоку футуризм противопоставил Хлебникова, - прожевав, сказал Осип. - Их битва продолжается и в наши дни, когда нет в живых ни того, ни другого. Поэзия Хлебникова идиотична в подлинном, греческом, не оскорбительном значении этого слова.
   - Да, да! Ты прав на все сто! - собеседник слушал и поддакивал, пыхтя папиросой.
   - Огромная доля написанного Хлебниковым - не что иное, как легкая поэтическая болтовня, как он ее понимал.
  
   Осип, не только поэт, но и критик, любил помыть кости собратьям по перу. Благо, что это у него лихо получалось.
  
   - Как бы для контраста рядом с Хлебниковым насмешливый гений судьбы поставил Маяковского с его поэзией здравого смысла.
   - Но ведь здравый смысл, наверное, присутствовать должен во всякой поэзии, - резонно заметил разомлевший приятель и стряхнул пепел в тарелку.
   - Тут, батенька, речь идет об особом здравом смысле, - Осип заглянул в пустую рюмку и чуть погрустнел.
   - Давай разольем по последней, - предложил сообразительный друг. - Тут как раз по пятьдесят грамм и наберется.
  
   Наполнили рюмки остатками содержимого хрустального графинчика с точностью, которой позавидовал бы любой аптечный провизор.
  
   - И Хлебников и Маяковский, - продолжил критик, крякнув, - настолько народны, что, казалось бы, народничеству, то есть грубо подслащенному фольклору, рядом с ними нет места. А вот Есенин и отчасти Клюев...
   - Ну, давай, что ли, тяпнем по последней, - предложил, сидевший как на иголках, друг. - Чего тянуть? Душа горит!
   - Давай!
   Поморщились, запили остатками "Нарзана". Закуска давно съедена.
   - Что скажешь обо мне в сравнении с Вовкой Маяковским? - осмелел собеседник и икнул.
   - Хочешь откровенно?
   -Да!
   - Ты поэт-инженер, специалист, организатор труда...
   - Ну-ну? Давай, давай... Интересно!
   - Ты, можно сказать, создал словарь квалифицированного техника...
   - Правильно.
   - Что еще добавить? Для тебя характерно, что машина, как целесообразный снаряд, кладется в основу стиха, вовсе не говорящего о машине. Ты исключительно лиричен и трезв по отношению к слову; и никогда не поэтизируешь, а просто прокладываешь лирический ток, как хороший монтер, пользуясь нужным материалом.
   - Эх, Оська, жаль, что выпить не осталось! Ну, ты, молодец - видишь всего меня насквозь!
  
   Яков и его сослуживец зашли по окончании рабочего дня в ресторан, пользовавшийся у писателей и поэтов большой популярностью. В зале шумно, многолюдно, душно, накурено. Но с кухни доносятся соблазнительные запахи, славившиеся на всю Москву. Это и влекло сюда людей.
   Усевшись за свободный стол, заказали выпить и закусить. Рассказав, друг другу по паре анекдотов, Яков и собутыльник принялись разглядывать обитателей злачного места.
   - Смотри, вон Оська сидит, - толкнул Блюмкин под руку товарища.
   - А кто он, этот Оська? - рыкнул Трепаев, незнакомый с литературной богемой.
   - Ты не знаешь Оську? Да он гениальный поэт!
   - Пушкина знаю, а Оську твово нет!
   - Посиди, сейчас подойду к нему.
   Блюмкин решительной походкой нового хозяина жизни направился сквозь сизо-фиолетовые клубы в глубину зала и исчез в дыму.
   - Привет, гений! - выпалил он, подойдя. - Можно к вам прикантоваться?
   - Это ты, Яков? Мы не так давно виделись, но рад снова... Присаживайся!
   Два стула пустовали. Осип с товарищем долго отбивали осаду, делая вид, что ждут кого-то и отсекая страждущих бессердечным: "Занято!" Яков шумно присел, заставив плясать модный фокстрот пустую посуду на столе.
   - Знакомься! Мой собрат Колька Асеев, - указал Осип на приятеля, изобразившего подобие не то подавленной икоты, не то улыбки на своем блюдцеподобном лице.
   - Яков Блюмкин, ответственный работник ВэЧэКа! - представился гость, любивший производить пугающее впечатление на окружающих названием организации, в которой служил. - Твой собрат тоже гений, а?
   - Что вы, что вы? - смутился поэт-инженер. - Я начал совсем недавно.
   - Почему у вас, братцы, так скромненько на столе, а точнее - бедно! - Гость окинул взором щедрого деда Мороза пустой графинчик и голые тарелки. - Эй, человек!
   - Чего изволите? - подлетел официант и любезно предложил малиновые корочки с золотым тиснением.
   - Подать сюда, любезный... - "Дед Мороз" величественным жестом отстранил меню и начал заказывать по памяти. Гулять, так гулять - знай наших!
   Сменили заляпанную скатерть. Стол бедных поэтов содрогнулся под тяжестью двух бутылок коньяка, бутылки шампанского в серебряном ведерке, заливной осетрины, мясного ассорти, салатов из крабов и креветок.
   Забыв, что пришел не один - Трепаев безуспешно делал знаки, что, мол, иди, а то водка испаряется - Яков увлекся поэтами. Наслаждался впечатлением, которое произвела на них его щедрая "скатерть-самобранка". Решив еще больше усилить впечатление и закрепить "победу", он решил услаждить их слух своими бесчисленными "мюнхгаузенскими" историями.
   - Не сознается, ставлю к стенке! Людские жизни в моих руках! Подпишу бумажку, и через пару часов человека нет.
   - А Сережка, говорят, снова запил, - попытался сменить тему Асеев.
   - Есенин что ли? - уточнил Яков.
   - Да, он, - подтвердил Мандельштам.
   - Ну, так горбатого могила исправит... или только мы, Вэ-Чэ-Ка! Ха-ха-ха! Выпьем за нашу службу!
   От такого тоста не только грех, но и опасно отказываться. Чокнулись, опрокинули, закусили...
   - Во-о-он... еще один поэт идет. Видите? - Асеев вилкой, с повисшей на ней осетриной, указал на возникшую в дверях высокую сутулую фигуру.
   - Кто это? - не понял чекист, роняя на скатерть что-то мясное.
   - Пастернак, - пояснил, трудившийся над крабовым салатом, Осип.
   - Как говоришь? Пастер, Пастер... Пастера знаю, а Пастернака твоего никак нет! Забавная фамилия... Прямо, напрашивается: Пастер накось выкуси! - Яков заржал. - Вот хотите, я его сейчас арестую и подпишу смертный приговор? Хотите, хотите?
   - Да, что ты, Яков! Побойся Бога! - взмолился не на шутку перепугавшийся Мандельштам. - Это надежда русской литературы!
   - Ну, если он тебе так нужен, пожалуйста, не трону, - подобрел внезапно чекист, шумно отрыгнув "Нарзаном". - Ишь ты, как газом-то шибануло... Ну ладно, пииты! Нечего мне тут с вами лясы точить. Засиделся я! Дружок совсем заждался.
   - Яков, выдыхается родимая! - прорезал общий гул истошный вопль из глубины зала.
   - Покеда, господа, до скорого! - Гость шумно вскочил, произведя на столе повторное землетрясение, и исчез.
   - Это же палач! - взорвался долго терпевший Асеев. - Как ты можешь водить дружбу с таким фруктом?
   - Выпил, вот и выкаблучивает, что пуп земли, - успокоил Осип. - Вообще-то он парень хороший... Давай выпьем!
   - Может и Бориса пригласить к нашему столу, - поднял рюмку Асеев, - что он рыщет в поисках места.
   Закричали и замахали руками, стараясь привлечь внимание, то появлявшейся, то исчезавшей в чаду и дыму "надежды русской литературы". Наконец, "надежда" знаки заметила и направилась к ним, продираясь сквозь сутолоку, бедлам и просьбы автографа...
   Ресторан, подобно готовящемуся к извержению вулкану, кипел, бурлил и пыхтел. Здесь от споров плавились головы и решались чьи-то судьбы, шумно обсуждались сюжеты повестей и романов, зачитывались стихотворения и целые поэмы. Кто-то тонул и захлебывался в лаве зависти, кто-то пытался обратить на себя внимание маститого, кто-то отбивался от назойливых поклонников и поклонниц, кто-то искал себе мужа или жену, любовника или любовницу, кто-то добивался протеже, кто-то что-то у кого-то просил... Одним словом - ад! А посетители все пребывали. Очень известные, не очень известные, мало известные и совсем неизвестные. Вскоре с обратной стороны входной двери повисла жестоко-равнодушная как судебный вердикт табличка "Свободных мест нет". Садист-швейцар и мазохист-метрдотель могли теперь немного передохнуть.
  

* * *

   Внезапный арест Тагера и Чеховского внес панику в ряды МОНРовцев. Но заседания и сходки не прекратились. Пришлось сменить лишь место встреч. Теперь стало ясно, наводчиком оказался тот самый "моложавый", который сразу после начавшихся арестов исчез. Сначала решили, что и его "замели". Но потом кто-то его случайно встретил на улице целого и невредимого. Как ни старались, так и не сумели вспомнить ни его имени, ни фамилии. Понимали, что случайный человек не мог втереться в ряды посвященных. Вскоре пропало и еще несколько собратьев...
  
   Яркий свет настольной лампы нагло бил в лицо сидевшему на стуле сгорбившемуся человеку. Подследственный не мог разглядеть своего мучителя. Голос того больно стегал по ушам.
   - Почему ваше общество скрывало свою деятельность от официальных органов?
   - По исторической традиции, маленькие группы, так называемые "братства", были тайными, чтобы избежать преследования церкви и не слыть еретиками.
   - В чем сущность вашей доктрины?
   - Вселенная представляется в виде семи космических кругов, включающих в себя различные звездные системы, каждая из которых имеет собственное мироздание.
   - Как принимали в ваш Орден?
   - Всего степеней посвящения семь, и каждой из них соответствует определенная легенда об Атлантах, потомки которых жили в подземных лабиринтах в Древнем Египте.
   - О Египте и Атлантах не надо! Как конкретно принимали в Орден?
   - Обряд посвящения б довольно прост. Проводивший посвящение Старший Рыцарь с белой розой в руке...
   - Кто этот старший?
   - Капустин.
   - Дальше.
   - Старший рассказывал неофитам о Древнем Египте.
   - Не надо о Египте! Дальше.
   - К посвящаемому подходили два других Старших Рыцаря...
   - Их имена.
   - Тагер и Чеховской.
   - Дальше.
   - Они призывали новичка быть мужественным, блюсти честь и хранить молчание. Затем его ударяли рукой по плечу, имитируя удар плашмя мечом в рыцарском посвящении...
   - По какому принципу вербовались члены?
   - Подбирались люди, интересующиеся оккультными науками, историей эзотерики. Они приглашались на лекции, потом им делалось предложение.
   - С какими подобными организациями в Москве и в других городах вы сотрудничали?
   - В Москве - ложа "Храм искусств" и "Общество милосердия". А на периферии, в Нижнем Новгороде и в Сочи, это - "Орден Духа" и "Орден тамплиеров".
   - Как у вас лично возник интерес к этим вопросам?
   - Интерес к вопросам философского характера возник у меня очень рано, в 14 лет, и первым проявился интерес к анархизму, выразившийся в чтении трудов Эльцбахера и Ницше.
   - Вы стремились к захвату власти?
   - Сначала - к захвату власти над стихийными силами Земли и Космоса, затем - к власти над мировыми силами зла, чтобы стать владыками мира и облагодетельствовать человечество.
   - Понятно. Допрос окончен. Увести!
  
   ОГПУ теснее сжимало кольцо вокруг МОНРа, изымаяечленов одного за другим и, наконец, ловушка захлопнулась. Все розенкрейцеры, во главе с самим "Сен-Жерменом" оказались во внутренней тюрьме на Лубянке и поочередно, смиренно, признавали свое поражение.
  
   Один из членов "тройки", лысый человек в пенсне, держа листок в руке, зачитывает:
   - Слушали дело за номером... от 26 января 19... по обвинению членов подпольной организации "МОНР" в антисоветской деятельности. Организация ставила своей задачей свержение существующего строя и реставрацию капитализма. Постановили всех членов преступной организации во главе с руководителем Капустиным Владимиром Васильевичем, подпольная кличка "Сен-Жермен", и далее по списку, подвергнуть высшей мере социальной защиты.
   Зачитавший постановление тяжело бухнулся на стул и, достав не первой свежести платок, начал протирать запотевшее пенсне.
  

* * *

   - Съезд левых эсеров и поручил мне выполнить эту задачу, - рассказывал Блюмкин.
   - Когда? - спросил Пащенко.
   - Давненько, летом восемнадцатого.
   - И что дальше? - спросил Шандеревский.
  
   Они трое сидели в тесной квартирке на Сретенке. Собрались, чтобы обсудить планы тибетской экспедиции в узком кругу, но первая рюмка развязала язык неистовому чекисту, и он пустился в воспоминания.
  
   - "Разорвать революционным способом гибельный для русской и мировой революции Брестский договор". Так решил съезд, а я должен исполнить волю его путем совершения акта индивидуального террора.
   - Это как?
   - Убить германского посла Мирбаха.
  
   Утром 6 июля Яков, как обычно, пришел к себе в Чрезвычайку. По обыкновению, ущипнул милую секретаршу и отпустил в ее адрес пару не то комплиментов, но то шуточек на грани приличия.
   - Будет вам, Яков Григорич, - густо покраснела раскрасавица-девица, стыдливо склонясь над бумагами.
   - Зинуль, достань наш бланк. Мне надо удостовереньице сварганить. Пропечатай, будь добра!
   - Какое вам? Диктуйте, - склонилась над машинкой, залившаяся неестественным румянцем, девушка.
   - Слухай сюда! - Блюмкин встал в позу Наполеона, скрестив на груди руки. Залюбовался собой в овальном зеркале, висевшим на стене. Ну, кавалер - первый сорт! Красавец-мужчина! - "Удостоверение". Заглавными буквами посередине.
   - Понимаю, понимаю, - застрекотали клавиши.
   - Слухай дальше: "Всероссийская чрезвычайная комиссия уполномочивает ее члена..."
   - Не поспеваю за вами. Помедленнее.
   - "... ее члена, Якова Блюмкина и представителя Революционного трибунала Николая Андреева..."
  
   (Николай Андреев в курсе затеи и должен подойти с минуты на минуту.)
  
   - "... войти в переговоры с господином Германским Послом в Российской Республике..."
   - А не влетит нам с вами, Яков Григорич, за такое "удостоверение?" - засомневалась машинистка.
   - Не боись, дорогуша! Печатай, печатай! В случае чего отмажу.
   - Ну, ладно! Так и быть, поверю вам в очередной раз.
   -"... по поводу дела, имеющего непосредственное отношение к Господину Послу".
   - Все?
   - Еще немного. Самое главное! Чуть ниже: "Председатель Чрезвычайной комиссии. Точка". Еще ниже: "Секретарь. Точка". Все!
   - Готово! - радостно откинулась на стуле Зинуля.
   - Умница! Давай сюда.
  
   Выхватив листок, Блюмкин лихо подмахнул подпись, которую давно освоил - "Ксенофонтов".
   - Зинуль, теперь шлепни печать, и дело в шляпе!
   Девица послушно полезла в сейф, достала и шлепнула, воскликнув:
   - Господи, помилуй! Во что вы меня вовлекаете, Яков Григорич... А как с подписью Феликса Эдмундовича?
   - Это умеет Колька Андреев! Большой спец! Сейчас подойдет. - Блюмкин залюбовался бумажкой. - Спасибочки, Зинуль! С меня коробка зефира в шоколаде.
   - Ох, не сносить вам головы, Яков Григорич! - вздохнула секретарь-машинистка.
   - Смотри на жизнь проще, Зинуль! - На лестнице послышались шаги. - А вот и Колька топает.
   Широкогрудый, пышаший здоровьем и свежей гимнастеркой, добрый молодец показался в дверях.
   - С пролетарским приветом! - широко улыбнулся вошедший.
   - Ну-ка, Николай, завизируй! - протянул Яков коллеге листок и ручку.
   - Прямо с порога! Дай дамой полюбоваться... Как дела, Зиночка?
   - Хорошо, Николай Петрович!
   - Так держать! - скрипя сапогами Андреев прошелся по комнате. - Ну, Яков, что подписать?
   - Вот, на.
   - Ага, понял, понял...
   "Дзержинский" - размашистая, знакомая каждому бойцу невидимого фронта подпись, украсила документ.
   - Ты у нас асс! - похлопал по плечу коллегу Яшка.
   - Надо и мне хоть чем-то выделяться в этой жизни, - зарделся Андреев и снова скрипнул сапогами. - Пойдем, пора.
  
   Темный "паккард" с открытым верхом ждал внизу. Сели и покатили. Шофер тоже в курсе и быстро подъехал к "Националю", где друзья получили последние инструкции, бомбу и револьверы. Свой револьвер Яков отдал шоферу.
   - На тебе кольт! У меня свой наган есть. Езжай тихо. У дома, где остановимся, не выключай мотор. Если услышишь выстрелы, шум - не волнуйся. Жди нас!
  
   Денежный переулок. Уютный двухэтажный особняк с палисадом за чугунной решеткой. На часах ровно три. Ах, какая точность! Тютелька в тютельку! Хорошее начало. Позвонили. Одетый с иголочки швейцар приоткрыл дверь.
   - Что господам угодно?
   - Мы хотеть беседовать с господин посол, - на ломаном немецком изъяснился Блюмкин.
   - Их сиятельство обедать, надо подождать в вестибюль, - на ломаном русском ответил привратник. - Прошу проходить.
   - Раз дурак швейцар нас впустил, это не мало! -Яков радостно ударил по коленке, усевшегося в кресле напротив, Андреева. - Все идет, как надо!
   Через несколько минут к странным посетителям спустился советник посольства.
   - Ваши документы, господа? Кем вы уполномочить?
   Блюмкин предъявил изготовленный Зиночкой "мандат".
   - Мы являемся представителями Советского Правительства и просим графа Мирбаха принять нас, - перешел Блюмкин на русский, так как советник понимал хорошо язык страны пребывания.
   - От самого господин Дзержинский? - удивился дипломат, увидев пугающий росчерк. - Я взять ваш мандат и доложить. - С документом в руках он скрылся во внутренних покоях. Визитеры вновь остались одни.
   - Как здесь у них, сволочей, хорошо! - заметил Андреев, разглядывая буржуазный интерьер.
   - Ты не боишься? - Блюмкин взглянул на часы. - Вдруг не получится?
   - А чего бояться? Быстрей бы!
  
   Советник появился вновь, но не один.
  
   - Военный атташе лейтенант Мюллер, - представился новый персонаж, говоривший по-русски лучше коллеги.
   - Эти господа от Дзержинского, - пояснил советник.
   - Пожалуйста, - сделал приглашающий жест атташе.
  
   Блюмкин и Андреев прошли в гостиную, где им вновь предложили сесть.
  
   - Я имею строгое предписание от товарища Дзержинского говорить с господином послом лично, - сделал серьезное лицо Яшка.
   - Граф не принимать, - ответил советник. - Я уполномочен вместо него, если у вас срочно.
   - Очень важное дело, - настаивал Блюмкин. - Прошу доложить повторно.
  
   Немцы скрылись.
  
   - Боятся, гады! - заскрежетал зубами Андреев.
   - Известно про Мирбаха, что он боится покушений, поэтому...
  
   Фраза прервалась появлением немцев.
  
   -Граф согласиться принять. Прошу.
  
   Вошли в просторную залу, посередине которой стоял массивный мраморный стол.
  
   - Что у вас, господа? - радушно улыбаясь, спросил на хорошем русском седоватый господин с пушистыми усами и указал на стулья. - Прошу вас!
  
   Яков вынул из папки, принесенной с собой, кучу бумаг и, разложив их на столе, стал объяснять:
   - ВэЧэКа, господин посол, арестовала вашего родственника, офицера австро-венгерской армии, по обвинению в шпионаже. Вот протоколы допросов. Ознакомьтесь.
   - Меня, господа, все это мало интересует, - ответил невозмутимо Мирбах. - Я и моя семья не имеют ничего общего с арестованным вами офицером.
   - Ваше сиятельство, - заговорил советник, - я полагать, что следует прекратить этот разговор, а Чрезвычайной комиссии будем дать письменный ответ через Наркомат иностранных дел.
   - Может быть, графу интересно узнать, какие меры будут приняты с нашей стороны? - спросил, сидевший ближе к двери, Андреев.
   -Да, господин посол, вы желаете, это знать? - повторил Блюмкин вопрос.
   Мирбах утвердительно кивнул, но ответа не получил. Вместо этого раздались выстрелы. Блюмкин стрелял в каждого из троих немцев. Фраза Андреева явилась заранее заготовленной командой к действию. Пули задели атташе и советника. Они упали. Граф побежал в соседний зал. Андреев кинул вслед ему бомбу, которую принес с собой в портфеле. Но та не пожелала взорваться. Николай, видя непорядок, догнал посла и огрел сильнейшим тумаком, отчего хлипкий дипломат свалился. Подоспевший Яшка схватил неразорвавшуюся бомбу и с криком "Бежим, Колька!" бросил ее повторно в Мирбаха. На сей раз бабахнуло так, что весь мир, казалось, содрогнулся. Был Мирбах, а остался прах!
   Посыпалась штукатурка, взлетели вверх плитки паркета, разбились стекла в окнах и вазы с цветами, попадали со стен картины. Буржуазному интерьеру нанесли значительный урон.
  
   Сломя голову террористы лезли через железную ограду палисада. Из здания запоздалая охрана открыла стрельбу. Пуля зацепила Яшку. Он, хромая, побежал к авто. Впереди, пригибаясь, мчался Андреев. Кубарем ввалились. Шофер рванул, попрощавшись с немцами клубами сизого дыма...
  
   - Куда вы поехали? - спросил Пащенко.
   - В особняк Морозова в Трехсвятительском переулке. Там размещался наш штаб. Меня поместили в лазарет, чтоб затруднить поиск. Я сбрил усы и бороду, остригся наголо.
   - Чем кончилось? - не терпелось узнать Шандеревскому.
   - Обострением отношений с Германией, чего и хотели, да мятежом эсеров...
   - А тебя не наказали?
   - Я легко отделался, покаявшись. Президиум ВЦИК, "учитывая добровольную явку", амнистировал.
   - А что с Андреевым?
   - Его тоже простили, но потом наши пути разошлись. Давно о нем ничего не слышал.
   - История! - присвистнул Шандеревский. - Тут одной бутылкой не отделаешься. Придется бросать жребий, кому идти за следующей. Конечно, рассказчик не в счет!
  
  
  

ГЛАВА ПЯТАЯ

  
   "Эн-лучи" и "Черная комната". Шаманы и "снежный человек". Популярные лекции. Маршрут экспедиции. Командир и комиссар. По линии ВСНХ. Согласования и волокита. Напутствие Наркома. Радостное возбуждение. Выставка в Стокгольме. Странная беседа. "Загипнотизированный" художник. Политическая благонадежность. Вновь незнакомец. Поручение. Лайнер пересекает океан. Миссия в Новом Свете. Голод в Поволжье. По Америке. Обширные планы. Институт и музей Рериха. Приветствие президента США. Картины, книги и статьи. В зените славы. Снова Атлантика. Париж. Знакомые лица. Из Марселя - в Суэц.
  
  
   - Так вы считаете, мозг это подобие радиоаппарата? - в восхищении спросил Глеб Иванович нового знакомого. - Как оригинально!
   - Только этим, - продолжал Пащенко, - можно объяснить такие явления, как гипноз, телепатия, коллективное внушение, коллективные галлюцинации. И именно такой способностью мозга тысячелетиями пользуются маги, медиумы, а сегодня - спириты. Поскольку факт существования Эн-лучей считается доказанным, должны быть проведены серьезные лабораторные исследования их свойств.
   Работы начали проводиться. Специально для этих целей одно из подразделений службы Бокия оборудовало "черную комнату" в здании ОГПУ по Фуркасовскому переулку. Занялись обследованием всевозможных знахарей, шаманов, медиумов и гипнотизеров, которых в конце 20х годов активно в своей работе использовал спецотдел. Порой проводились в научных целях спиритические сеансы. Для исследования из Горно-Алтайского краеведческого музея доставили отдельные предметы шаманского культа, которые тоже подверглись обследованию и изучению. Посылался секретный сотрудник в горы Тибета, чтобы собрать сведения о "снежном человеке". Агент долго кочевал со странствующими монахами по монастырям, но так ничего нужного не узнав, вернулся с пустыми руками. За что понизили в должности.
  
   Лекции Андрея Николаевича продолжали пользоваться большой популярностью среди работников. По большей части они происходили в доме N2 по Большой Лубянке. Люди в форме очень серьезно относились к этим занятиям и многие даже конспектировали. Слушателями являлись руководители почти всех подразделений, отделов и подотделов.
  
   Главное, что волновало Андрея Николаевича - подготовка экспедиции в Шамбалу. Планировалось, как отряд под видом паломников, выйдя из района Рушан на Советском Памире, преодолеет горные кряжи афганского Гиндукуша и попытается двинуться к Гималаям. Где и станет искать то заветное и таинственное...
   Руководителем секретного каравана спецотдел назначил самого Андрея Николаевича. А день отъезда наметили на конец лета 1925 года. Путь пролегал через Афганистан, а потом и Синцзян. Если Пащенко назначили командиром, то комиссаром стал Блюмкин, славившийся не только своими проделками, но и знанием многих языков и хорошим владением рукопашным боем. Говорили, что Яков Григорьевич имел за плечами опыт нелегальной работы на Востоке. Так что и новая затея вполне согласовывалась с его профилем.
   Задачи, которые поставил перед Блюмкиным Бокий, не исчерпывались лишь "комиссарством", а носили более конкретный характер: рекогносцировка местности, оценка положения дел на Карокарумском перевале, состояние дорог, ведущих к границе СССР, наконец, - степень концентрации британских войск в районе.
   Поступило радостное известие: по линии ВСНХ согласно личному распоряжению "железного Феликса" на экспедицию выделено около ста тысяч рублей.
   К концу июля 1925 года приготовления в целом завершились. Наступил наиболее ответственный момент - проведение документов через ряд бюрократических преград. Обратились за помощью к самому Наркому Иностранных дел. Чичерин в целом отнесся к планам доброжелательно, но поинтересовался, согласовано ли с начальником разведки Трилиссером. Бокий ответил, что еще на коллегии в декабре проинформировал начальника о плане операции, и тот поддержал, да и сам Дзержинский поддержал и выделил средства.
   - Ну, тогда, как говорится, в добрый путь! - Нарком, радушно улыбаясь, лично пожал руки всем "ходокам". - И хоть я убежден, что никакой богатейшей культуры в доисторическое время там не существовало, но исхожу из того, что лишняя поездка в Лхасу может в некоторой степени укрепить связи, создающиеся у нас с Тибетом.
   Члены будущей экспедиции возвращались от Чичерина в радостном возбуждении. Наконец давнишняя мечта так близка к осуществлению. Лишь бы не возникло никаких непредвиденных осложнений.

* * *

   Открытие персональной выставки Рериха в Стокгольме имело большой успех и положительную прессу. Гостей много, и виновник торжества едва успевал отвечать на вопросы докучливых хроникеров, давая интервью направо и налево. Элегантный, восточного типа, господин, пробившись сквозь осаждавшую художника толпу, спросил неожиданно:
   - Вы собираетесь в Англию, господин Рерих?
   - Откуда вы это знаете, молодой человек?
   - Мы многое о вас знаем, - произнес доверительно элегантный господин, - и, более того, пристально следим.
   - Кто это "вы", простите?
   - Пока не важно. Считайте, ваши доброжелатели.
   - Интересно. Вы меня интригуете.
   - Мы не советуем вам ехать в Англию. Там искусство не любят и ваше творчество не поймут.
  -- Почему вы так уверены?
  -- Потому, что точно знаем. Доверьтесь нам и не прогадаете.
  -- Куда мне посоветуете ехать? - улыбаясь, спросил художник, как бы принимая условия навязанной ему игры.
  -- Другое дело в Германии. Там ваше искусство будет оценено по достоинству.
  -- Откуда такая уверенность, молодой человек?
  -- Мы поможем устроить ваши выставки по всей немецкой земле, и гарантируем большую продажу.
  -- Да, что вы?!
  -- А чтобы вы не сомневались, можно сейчас подписать договор и вы получите задаток. Только давайте покинем это многолюдное место.
   Таинственный "благожелатель" увлек художника в какой-то тесный закуток, по-видимому, специально подготовленный для этой цели. Там он сунул "загипнотизированному" живописцу в руки лист бумаги и вечное перо "Паркер". Художник, чувствуя, что не волен распоряжаться собой, расписался, где просили. Ощущая полное опустошение, как будто из него высосали всю кровь, он вернулся к публике. А молодой человек исчез.
   "Зачем я подписал, не читая? Что со мной происходит? Не привиделось ли мне?" Но испачканный чернилами палец (так старался) свидетельствовал, что случившееся - реальность. Николай Константинович подошел к встревоженной его исчезновением супруге.
   - Елена, ты знаешь, что сейчас со мной произошло?
   - Что, дорогой?
  
   В это время в Германии шла подготовка к вооруженному восстанию. Коммунисты, чувствуя поддержку Советской России, подняли головы. Правительство прилагало отчаянные усилия по предотвращению революционного брожения. Понимая, что подпитка идет из-за границы, министр иностранных дел санкционировал вскрытие всей почты, приходившей на адрес Советского посольства в Берлине. Большинство посылок туго набито подрывными листовками, напечатанными в России, и брошюрами Ленина "Государство и революция".
  
   Огромные контейнеры с картинами Рериха не вскрывались. Всемирная слава русского художника - гарантия политической благонадежности...
  
   В июне 1920 года чета Рерихов получает долгожданные визы в Индию, но вместо того, чтобы отправиться в страну мечты, едет в Америку.
  
   Как и предсказывал таинственный молодой человек, выставка в Германии прошла с шумным успехом, и не мало работ продано за кругленькую сумму. По окончании выставки "доброжелатель" снова объявился и опять состоялся непродолжительный разговор.
   - Повремените с Индией, - советовал незнакомец. - Посетить Соединенные Штаты сейчас важнее и для вас и для нас.
   - Может вы, наконец, раскроете свое инкогнито, молодой человек? Кто вы?
   - Я думаю, вы и сами догадываетесь. Я представитель вашей бывшей Родины...
   - Почему "бывшей"? Я от нее никогда не отрекался!
   - Не обижайтесь, Николай Константинович! Но вы не делите с ней ее трудности, живя в Европах и катаясь по всему свету. Не правда ли?
   Художник промолчал. "Что же они хотят от меня?"
   - Не так уж и много.
   - Вы читаете мысли?
   - Иногда приходится.
   - Так чем я могу быть вам полезен?
   - Вопрос вот в чем... Скоро в США выборы, и реальным кандидатом в президенты намечается один представитель республиканской партии. Он, как нам известно, не имеет предубеждения против Советской России. С вашей стороны требуется, побывав на встречах с ним, - а ваше имя высоко котируется в Америке - мягко и аккуратно намекнуть ему на признание Страны Советов, и сотрудничество с ней.
   - И всего?
   - Да.
   - Что ж, придется попробовать.
   - Желаю успеха! Мы в долгу не останемся.
   - А наше путешествие в Азию?
   - Не волнуйтесь! Оно состоится позже. Мы вам поможем. И лучше, если оно пройдет под американским флагом. Это будет гарантировать успех!
   - Вы так считаете?
   - Да. До свидания, Николай Константинович. Привет вашей дражайшей супруге.
   Незнакомец растворился в воздухе. "А от кого привет?" Художник пожал плечами - ну и ну...
   - Опять ты имел беседу с этим типом? - подошла встревоженная Елена Ивановна. - Я тебя обыскалась!
   - Да, снова он... Кстати, тебе привет от него.
   - А кто он?
   - Из России.
   - Большевик?
   - Похоже, да. Но культурный.
   - И чего они от тебя хотят?
   - Пойдем. Не спеша, все объясню. - Он нежно взял супругу под локоть.
   -Да на тебе же лица нет, дорогой! - воскликнула жена, когда они оказались в свете люстры. - Ты так сильно переживаешь?
   -Кажется, они меня вербуют... пока ничего серьезного. Однако, все эти успехи на выставках и удачные продажи не без их вмешательства.
   - А твое искусство не способно само за себя постоять?
   - Ну, видишь ли, в этом мире не все так просто.
  
  
   В сентябре 1920 года лайнер пересекает Атлантику. В трюме тщательно упакованные картины. В душных третьем и четвертом классах томятся пассажиры победнее. В основном эмигранты. Их удел воспоминанья о горестях Старого Света и надежды на радости в Свете Новом.
   Пассажиры первого и второго классов, помимо своих шикарных кают и салонов, отдыхают на верхней палубе, развалясь в удобных шезлонгах и прячась под тентами от по-летнему жаркого солнца. Комфорт и покой царят среди обитателей верха, в числе которых много деловых людей и богатых бездельников. Семья русского художника не вполне вписывается в это "высшее общество". Во внешности господина Рериха, в его манерах, в речи нет, ничего от художнической богемы, тем более от эмигрантской бездомности. Одет строго, собран, спокоен, внешне похож на дельца. Жена его дама из общества, дочь известного архитектора Шапошникова, двоюродная племянница композитора Мусоргского, и двоюродная правнучка полководца Кутузова. Пышноволосая, одетая с безукоризненным вкусом. Никакого языкового барьера. Художник, супруга и дети отлично объясняются на всех европейских языках. Конечно, Рерихам не придется высиживать американский карантин рядом со статуей Свободы. Для них - комфортабельные каюты и купе железнодорожных экспрессов, отели и пансионы в гигантском Нью-Йорке, в деловом Чикаго, в чопорном Бостоне, в, пестром Сан-Франциско, где соседствуют итальянские, китайские, негритянские кварталы, в Филадельфии. Во всех двадцати восьми городах Соединенных Штатов, которые Рерихам придется посетить за те три года, которые им нужно провести в Новом Свете - с сентября 20го по май 23го.
  
   В своих лекциях, прочитанных за этот срок в городах Америки, художник не устает говорить о мужестве русского народа, о его великой культуре, о памятниках его истории. Не устает повторять слово "культура". "Культ-ура"! Так, хоть и совсем не научно, но впечатляюще расшифровывает Рерих это понятие. "Ур" - солнце на древних восточных языках. "Культ Ура" - вечный культ солнца, света, разгоняющего тьму.
   В статьях публикуемых под девизом "Любовь, Красота, Действие" он призывает и пророчествует грядущее единение человечества. Рерих по-прежнему видит это единение в прошлых веках, в праистории, где не было границ, паровозов, паспортов. Встречается он и с кандидатом в президенты. Призывает его протянуть руку молодой Республике Советов, как о том его просил таинственный незнакомец. Кажется, авторитет известного художника повлиял на будущего избранника американского народа. Тот задумался...
  
   Россия двадцатых годов живет бедно, неустроенно, скученно. Люди, отстоявшие днем у станков и в громадных очередях за скудными продуктами (карточки еще не отменили), вечерами садятся за буквари. Беспризорники продолжают жить в котлах для варки асфальта, резаться в карты, грабить и воровать. В Поволжье голод. Фритьоф Нансен едет туда, а, вернувшись в Европу, выпускает воззвания, собирает средства, продукты для голодных. Вклад в эту помощь и книга стихотворений Рериха, изданная в Берлине в 1921 году.
  
   Художник делит свое время между столпотворением Нью-Йорка и северными и южными тихими землями.
   "Монхеган. Белые буруны океана. Седые скалы. Рыбачьи хаты. Полуразрушенная пристань. Маленький пароходик", - записывает Николай Константинович в дневнике. - "Побывайте в Монхегане, там можно работать".
   С севера пути ведут на юг, в штат Нью-Мехико, в места, которые стали совсем недавно владениями Америки, после неудачной войны мексиканцев за независимость. Белые деревни, пещерные жилища индейцев кажутся на картинах мастера проросшими из каменистой, высохшей земли. И земля почти совсем безлюдная останавливает взгляд и кисть. Каменные пустыни Аризоны, провал, гигантское ущелье - Большой Каньон.
  
   В Нью-Йорке Рерих мечтает воссоздать дело, которым много лет руководил в Петербурге - возродить школу, подобную школе Общества поощрения художеств, широко открытую для одаренных детей без различия рас и сословий. Вскоре художник открывает Институт Объединенных Искусств - Masters Institute of United Arts.
  
   Николай Константинович и его друг Морис Лихтман не спеша идут в "Отель артистов", где и расположился только что созданный институт. Им повстречался знакомый художник-грек.
   - Уже давно ищу вас, - сказал он. - Не нужна ли вам большая мастерская?
   - А где она располагается? - оживился Рерих.
   - Здесь недалеко, на 54й улице, в помещении греческой церкви.
   - Как церкви?
   - Не пугайтесь! Отец Лазарис любит художников.
   Пошли все вместе по указанному адресу. Действительно греческая церквушка. Вошли. Святой Отец показал помещение. Комната всего одна, но большая.
   -Жаль, что комната лишь одна, - огорчился Рерих.
   -Ну что же, - заговорил священник. - Если дело жизненное - оно разрастется, если ему суждено умереть - все равно умирать придется в одной комнате.
  
   Девизом Института Рериха стали слова: "Искусство объединит человечество".
   В 1923 году газеты печатают приветствие нового президента Кулиджа (того самого, которого художник призывал к сближению с Россией), открывшемуся в Нью-Йорке в ноябре Музею Рериха. В нем выставлено около трехсот полотен мастера: пламенеющие зарева, синие дали, Соловецкий монастырь, белые псковские церкви, драконы, змеи - знаки жизни России, славянства. В музее также собирается отдел и американского искусства, а в будущем - французского, испанского, шведского, финского и др.
   Конечно, в это время художник пишет и новые картины, целые серии картин. Он продолжает печатать и свои статьи в европейских и американских газетах. Многие материалы собираются в книги, названия которых не менее торжественны, чем названия многих картин - "Пути благословения", "Твердыня Пламенная", "Держава Света"...
  
   Мэр Нью-Йорка обращается к русскому живописцу с почтительной речью. Открытие музея большое событие в культурной жизни города. Рерих в зените славы и в центре газетной шумихи. Водитель культуры, Мастер, Светоч и т. д.
   В апреле 1923 года художник пишет матери в Петроград: "Через две с половиной недели двигаемся отсюда на Париж, а оттуда осенью на Бомбей. Полагаем пробыть в Индии два года..."
  
   Огромный пароход разрезает волны Атлантики. Пассажиры в перерывах между весельем с тревогой поглядывают на океанский простор. Не появится ли где коварный айсберг? Судьба "Титаника", по-прежнему, у всех на устах. Но горизонт чист, и угар веселья сгущается...
  
   Париж встречает заокеанских гостей массой знакомых, хотя и несколько постаревших лиц. Кажется, дело происходит не на Елисейских полях или под каштанами Больших бульваров, а там, как в добрые времена, - на Мойке.
   Вот неутомимый, юркий Бенуа. Вот усохший, темноликий Мережковский и его верная подруга с претенциозной лорнеткой Зиночка Гиппиус. Такой же сутулый Ремизов - раб письменного стола. На небольшой вилле под Парижем живет и сестра, Екатерина...
   - Страшна революция, - ворчит Мережковский.
   - Эх, были времена, - причитает Философов.
  
   Францию покинули без сожаления. За кормой Марсель, где на желтой скале стоит храм Божьей Матери, покровительницы моряков. Из Марселя - в Суэц, далее - Красное море, Индийский океан, а там и...
  
   В начале декабря 1923 года мировая печать сообщила о прибытии семьи известного художника в Бомбей.
  

ГЛАВА ШЕСТАЯ

  
  
   Три титана. "Грабительские договоры". "Тибетский посланец". Старший и младший сыновья. Образ жизни. В поисках "Древней Индии". Кумир Елены Ивановны - Ганди и Толстой. Приглашение Ганди. Дарджилинг. Там, где кончается железная дорога. Сердце Азии. Снова Америка, затем Берлин. Звонок в посольство. Встреча с Крестинским. Художник-аналитик. Тибетская экспедиция: состав.
   Издавна в Тибете сходились интересы трех титанов: России, Великобритании и Китая. Первые связи с Тибетом намечались в царствование Екатерины Второй. С помощью калмыков она посылала дары Далай-ламе, когда те отправлялись в свои паломничества. А с конца Х1Х века к Тибету проявила огромный интерес Англия, стремившаяся обезопасить свои позиции в Индии с севера. Англичанам удалось оттеснить своего восточного конкурента и закрепиться в Тибете.
   В тот момент, когда Россия "заболела" революцией, Великобритания продолжала свою экспансию, и любое проникновение в Тибет посторонних воспринимала, мягко говоря, неодобрительно.
   Придя к власти, большевики демонстративно аннулировали все, с их точки зрения, "грабительские договоры", заключенные царской Россией с другими державами. В число их попала и "конвенция по делам Персии, Афганистана и Тибета" от 1907 года.
   В 1918 году "Известия" писали: "К северу от Индии, в сердце Азии, в священном Тибете идет борьба. Пользуясь ослаблением китайской власти, эта забытая всеми страна подняла знамя восстания за самоопределение".
   Появление заметки связано с тем, что из Бутырок выпущен представитель Далай-ламы в России, Агван Доржиев.
   Условием освобождения "тибетского посланца" стало его согласие сотрудничать с советским дипломатическим ведомством. Таким образом, перед руководством НКИДа, и лично Чичериным, открылась заманчивая возможность завязать через Доржиева дружеские отношения с Далай-ламой. Благодаря чему можно продвинуть революционные идеи в страны буддийского Востока и в то же время придвинуться к главной цитадели британского империализма в Азии - Индии.

* * *

   Старший сын Николая Константиновича и Елены Ивановны, Юрий, закончил в Лондоне индоиранское отделение Школы восточных языков Лондонского университета. Кроме этого учился в Гарварде и Париже и получил степень магистра индийской философии в Сорбонне. Притом Юрий не узкий лингвист. От отца унаследовал уважение к культуре азиатских народов и пристальный интерес к ней.
   Святослав, сын младший, тоже склонен к продолжению отцовского пути. Он, как и отец, живописец. Учился на архитектурных курсах в Гарварде и Колумбийском университете, владеет многими азиатскими языками.
  
   - Если нам углубляться в наши основы, то изучение Индии дает единственный материал. И мы должны спешить изучать эти народные сокровища! Иначе недалеко то время, когда английская культура сотрет многое, что нам близко, - говорил сыновьям отец.
  
   Образ жизни Рерихов следующий: табльдоты, визитные карточки, вечерние костюмы, банковские чеки и прочее в том же духе. Конечно, им удалось ознакомиться и со всей туристской экзотикой. Тадж-Махал и пещерные фрески. Раджи на слонах и покачивающиеся под дудку заклинателя кобры в плетеных корзинках. Медлительные в своей неприкосновенной важности священные коровы и босоногие, полуголые нищие дети, просящие подаяния. Двенадцатилетние матери с младенцами в люльках за спиной и тридцатилетние старухи постоянно что-то стирающие и полоскающие в мутных водах священных рек. Легкий пепел покойников и желтые цветы, плывущие по течению...
   В поисках "Древней Индии" семья ездит по стране. Трясется в раскаленных железнодорожных вагонах, хотя и в первом классе. В третий и второй классы, набитые битком темными людьми, европейцев попросту не пускают. Однажды, правда, случился конфуз. Семейству с великим трудом удалось купить билеты более низкой категории, чтобы "приобщиться к массам". Но поездная прислуга не дремала и никого из местных не впустила в вагон, в котором захотели ехать странные иностранцы.
  
   Индусы молятся своим старым Богам, но молятся и новому еще живому по имени Ганди, которого называют "махатма" (мудрец, святой). Елена Ивановна без ума от Ганди.
   - Он учился в Англии, томился в английских тюрьмах, - пылко рассказывает она за обеденным столом о своем кумире.
   - За что он попал в английскую тюрьму? - спросил Святослав.
   - Как тебе не стыдно! ты не знаешь? За то, что боролся за свободу своего народа, за улучшение его жизни.
   - Дорогая, он дружил с нашим Львом Николаевичем, - напомнил Николай Константинович, поднося дымящуюся ложку к спрятанному в седоватой бороде и усах маленькому рту.
   - Да, конечно! В молодости Ганди переписывался с Толстым и многое взял из его учения о самоусовершенствовании. Толстой, в свою очередь, идею о "непротивлении злу насилием" позаимствовал у индийских мудрецов.
   - Они очень гармонично дополняли друг друга, - завершил "двойной портрет" старший сын.
   - Ты прав, Юра! Они очень подходили один другому и испытывали долгие годы взаимную симпатию, - сказала Елена Ивановна и, увидев, что тарелка сына пуста, зачерпнула половником из супницы. - Хочешь добавки?
   - Нет, спасибо!
  
   Ганди и пригласил "святое семейство" в Индию, зная, что Рерихи разделяют его философские воззрения. Симпатизируя индийскому другу, Рерихи все-таки были больше устремлены к древней, доанглийской Индии, к племенам, которые еще носят воду в кувшинах, а не в жестяных бидонах. Их также тянуло к книгам, написанным на пальмовых листьях, а не на бумаге...
  
   Добравшись до Дарджилинга, своеобразного горного курорта, где все индийское успешно подавляется обилием площадок для гольфа. Отели и виллы построены по лондонским образцам. Семейство с тоской и смутной надеждой взирало на красовавшуюся вдали высочайшую вершину, названную именем полковника Эвереста, кто первый попытался сделать обмеры горы, но так и не сумел подняться на ее вершину.
   Там за э снежными вершинами поют на заре звонкие трубы, сзывая буддийских монахов на молитву. Там, на базарах торгуют широколицые тибетцы.
   - Подходи, покупай! - кричат узкоглазые торговцы. - Твердый сыр, опахала из хвостов яков! Кому чеканное серебро и бирюзу?
   - Бадахшанский лазурит! Недорого отдам...
   В Дарджилинге кончается железная дорога. Дальше только караванными путями и горными тропами, рискуя свалиться в бешеные горные потоки. Чайные плантации раскинулись террасами на склонах Малого Гималайского хребта. Дальше стена Больших Гималаев, преграда непрошеным гостям. За не очень высоким Дарджилинским хребтом (всего три тысячи метров) прячутся от посторонних глаз королевства-карлики Сикким и Бутан. Там паломники в красных, желтых, лиловых одеждах, в серебряных и бирюзовых ожерельях. Белы как снежные горы рукава женских костюмов, остроконечны как неприступные вершины, отороченные мехом шапки. Ходят богомольцы вокруг белых ступ, прикладываются к камню, с которого Великий Учитель благословлял народ и на котором отпечатан его след. Бесконечные перевалы ведут от монастыря к монастырю. А еще дальше - Лхаса, бьющееся пламенное сердце (столица Тибета), сердце Азии.
  
   Из Индии вернулись снова в Америку, из Америки - опять в Европу, но только не в Париж, а Берлин.
   В декабре 1924 года Николай Константинович позвонил в советское посольство.
   - Вам кого? - ответил бдительный женский голос.
   - Мне нужен полпред.
   - Кто вы? Как доложить?
   - Я художник Рерих, так и доложите.
   - Одну минуточку...
   - Крестинский слушает.
   - Здравствуйте, я Рерих!
   - Здравствуйте, здравствуйте, Николай Константинович! Чем могу быть полезен?
   - Я организую новую большую экспедицию в Центральную Азию под американским флагом и прошу о покровительстве русских дипломатических представительств там.
   - Заходите к нам! Это не телефонный разговор. Жду вас завтра с утра.
   - Хорошо.
  
   Встреча в назначенное время состоялась. Сотрудники полпредства хотели поглазеть на знаменитость, и ритм работы учреждения ненадолго нарушился.
   - Тибет оккупирован англичанами, - рассказывал художник. - Отдельные группы войск просачиваются в самые отдаленные районы. Англичане изучают настроение населения и ведут пропаганду против северного соседа - Советского Союза. Распускют слухи, то о религиозных преследованиях, то о дискриминации нацменьшинств Туркестана.
   - Да вы, Николай Константинович, не только художник, но и политический аналитик, - отвесил комплимент дипломат.
   - Что вы! Какой аналитик? То о чем я говорю, видно каждому.
   Далее художник повествовал о "мессианстве" России. О махатмах, пророчащих воссоединение коммунистической России с огромным буддийским миром в единой общине. О тождестве буддизма и коммунизма. О сроках пророчеств.
   После этой тирады дипломат хотел свой комплимент забрать назад. Но тонкий художник, очевидно почувствовав, что переборщил, вернулся к более реальным вещам и заговорил о сроках виз и паспортах.
   В Париже семейство успело выхлопотать китайские паспорта с правом въезда в Синьцзян и обращение к китайскому правительству о содействии.
  
   - Ваши сообщения и просьбы перешлю в Москву своему непосредственному начальнику, наркому иностранных дел, - заверил Крестинский.
   - А кто, я извиняюсь, нынче на этом посту?
   - Чичерин.
   - Жорка! То есть, Георгий... Мы с ним вместе на юридическом пыхтели! Передавайте от меня привет!
   - Обязательно передам.
   - Так и скажите: шлет, мол, вам привет один полукоммунист, полубуддист! Он поймет.
   - Хорошо, хорошо, Николай Константинович. Я и все сотрудники желаем вам творческих успехов!
  
  

* * *

   -Тибетская экспедиция мною успешно снаряжается, - докладывал по инстанциям Бокий. - Я вызвал начальника экспедиции Пащенко и проинформировал его согласно вашим указаниям. Жду получения радиоаппарата и тех вещей, на которые я составил вам список. Мы выработали маршрут, который значительно отличается от ранее намеченного. Он рассчитан на 40-60 дней, включая сюда остановки и непредвиденные задержки. Проводника ищем из числа калмыков-коммунистов. На днях один из кандидатов приедет ко мне для ознакомления. 22 июля, в крайнем случае, 4 августа экспедиция выступает в путь. Гужевой транспорт (лошадей и верблюдов) будем нанимать, чтобы следовать как "пилигримы". Яков Блюмкин позже присоединится к отряду, так как направлен со специальным заданием "опекать" американскую экспедицию художника Рериха, так же направляющуюся в Тибет.
  
   Проводником и "начальником охранения" (общим телохранителем) стал калмык-коммунист Хомутов (настоящее имя - Василий Кикеев), бывший командир Калмыцкого кавалерийского полка, знавший Монголию и прилегающие к ней территории, как свои пять пальцев - воевал в разное время в тех краях. Новый маршрут пролегал от Алтая и далее на Восток.
   Начальником, как ранее говорилось, назначен Пащенко ("командир"), его помощником и "комиссаром" - Блюмкин. Остальные: Шандеревский, срочно прошедший курсы картографии, и Кондиайн, столь же срочно освоивший профессию радиста.
   Решили, пяти человек вполне достаточно, утешая себя и напрашивающейся аналогией с символом Страны Советов, пятиконечной Звездой. Пять концов - пять членов экспедиции!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

  
  
   Замок в Вестфалии. Воскресающие картины древности. Чудесные видения. "Дорж". У таможенника родился сын. Супруга чиновника. Переселение семьи в Линц. Непутевый сын и смерть отца. Бездельник увлекается чтением. Увлечение рисованием и поездка в Вену. Удар по самолюбию. Смерть матери и бродяжничество. Формирование мировоззрения. Сборище на Сретенке. Блюмкин о Гумелеве. Обсуждение "тибетской экспедиции". Жалобы чиновнику. По пути к малому Тибету. Знакомые изображения на скалах.
  
   Вестфалия. Замок Вевельсбург. В большом просторном зале за круглым огромным столом сидят тринадцать одинаково одетых господ. Одежды напоминают средневековые, хотя действие происходит в 20х годах ХХ века. Каждый из странных господ имеет при себе ритуальный кинжал и серебряное кольцо с печатью. Кресла, на которых сидят таинственные господа, имеют высокие, покрытые выделанной кожей, спинки и металлические (медные) пластинки с выгравированными именами сидящих.
   Под руководством Великого Магистра собравшиеся предаются медитации. В их воображении, как наяву, возникают картинки далекого прошлого...
  
   ... палящее солнце, отсутствие пищи и воды. Пыльные дороги и каменистые тропы ведут в далекие земли Палестины. Истощенные пилигримы бредут в Святую Землю, отвоеванную у неверных. Они ддеты в грубые ветхие одежды. Их знамя - красное полотнище, увенчанное огромным белым крестом. Впереди братьев шествует глава ордена Герард.
   Вот и дом, давший приют больным паломникам. Госпиталь Святого Иоанна.
   А вот и другая картина.
   ... далекая, укрытая от глаз непосвященных, полная чудес, страна. Государство Пресвитера Иоанна. Какая странная местность кругом: пустыня и заснеженные горы. Северный рай, называемый Джюнгом или Шамбалой, в самом сердце далекого Тибета. Есть там философский камень "Чинтамани" - средство омоложения ...
   Вот и еще картина.
   Древний город Аркаим, который старше Трои на полторы тысячи лет. Примерно на столько старше и египетских пирамид. С высоты птичьего полета видно, дома расположены в виде буддийской свастики. В каждом доме плавильные ямы и груды шлака. Здесь знали секрет особого сверхпрочного железа. Много чего еще другого знали. Но жители почему-то внезапно покинули город, собрав пожитки. Куда ушли и зачем? В Тибет? Куда-то еще? Не это ли древние арии? Жители высоки ростом, стройны и гибки, светловолосы и светлоглазы...
   А вот и еще какие-то видения! Что это?
   Легендарная Атлантида. Жители ее достигли высокого технического совершенства, используя жизненную силу растений. Им знакомы фантастические перемещения в пространстве. Новая раса сверх людей зародилась в горных районах этой страны. Арийцы покидают Атлантиду, достигают пустыни Гоби и вершин Тибета. Там они воздвигают святилище Оракула Солнца, должное управлять семью расами постатлантической эпохи...
  
   Чудесные видения, одно за другим, посещают сидящих за столом членов тайного братства, а снаружи...
  
   Замок Вевельсбург возвышается в полумраке. Массивное сооружение возведено в ХУ11 веке на месте старой крепости, и названо по имени рыцаря разбойника Вевеля фон Бюрена, одного из первых обитателей его...
  
   - Следует привести и еще одну удивительную легенду Тибета, - продолжал свой рассказ Великий Магистр. - Тибетцы верят, что в стародавние времена с неба в Лхасе, около монастыря Сера, упал магический жезл. В течение веков этот золотой скипетр ("Дорж") хранится в монастыре Сера. Далай-лама сверх своих титулов носит еще титул "Владелец молнии", потому что "Доржу" приписывается власть над небесным огнем. Говорят, что жезл источает сияющий свет во время некоторых религиозных церемоний. "Дорж" состоит из ручки не очень большой длины и "бутонов" лотоса на каждом конце. Копии, изготовленные из серебра, бронзы и железа, находятся в большинстве тибетских монастырей.
   "Дорж" действует под влиянием неизвестной силы, которая контролирует силу буддиста при его занятиях. Наиболее могущественный "Дорж" находится в руках правителя Шамбалы. Говорят, это металлический жезл с двумя большими бриллиантами на концах. Жезл способен накапливать и передавать идущие из космоса силы.
  

* * *

   Маленький австрийский городок на берегах полноводной реки вблизи германской границы...
   Когда скромному местному чиновнику таможенной службы перевалило за пятьдесят, у него родился сын. Чиновник - обрюзгший, с вечно недовольным лицом. Он считал, все люди только и заняты тем, чтобы провезти недозволенное, а его задача - пресечь. Рьяно досматривал товары и багаж, роясь в вещах. Одна лишь абсолютно голая лысина мелькала то здесь, то там.
   Супруга, двадцати восьми лет от роду. Скромная, мягкая, культурная молодая женщина с огромными проницательными глазами. Сынок, подрастая, привязывался к матери и отдалялся от отца.
   Таможенник оставил службу и приобрел небольшую ферму, собираясь отныне проводить время на природе. Благо коров и свиней нельзя заподозрить в чем-то недозволенном. К тому времени сынок подрос. Религиозная мать отдала его в местный бенедиктинский монастырь, желая, чтобы мальчик стал католическим священником. Отец хотел, чтобы сын пошел по его стопам и стал государственным служащим.
   В скором времени мальчик, порвав с монастырем, пошел учиться в обычную школу. А семья, расставшись с фермой, переселилась в пригород Линца.
   С шестого класса школьник учится хуже и хуже, а в шестнадцать лет и вовсе бросает школу. Вскоре, то ли от огорчений, связанных с непутевым сыном, то ли от пристрастия к горячительным напиткам, отец умирает. Бросивший школу юноша, вместо того, чтобы попытаться чем-то помочь матери, слоняется по улицам Линца, заводя странные знакомства... Единственное, что выделяет его из числа подобных ему бездельников, это пристрастие к чтению книг, что как-то утешало бедную мать. Юноша предпочитал классиков: "Фауст", "Вильгельм Тель", "Божественная комедия"...
   Возможно, от знакомства с хорошей литературой в нем пробудился интерес к искусству, и он, достигнув восемнадцати, отправился в Вену поступать в академию искусств. Увлекшись рисованием, считал, что у него получается очень неплохо. Но на экзаменах вышел полный провал. Самолюбие юноши сильно уязвлено! Он посчитал себя незаслуженно обиженным самодовольными и тупорылыми чиновниками от искусства.
   Огорчения и далее преследуют юношу. Умирает мать. Неудавшийся художник становится бродягой, живя в ночлежках и питаясь благотворительной похлебкой. Иногда, хоть и за гроши, удается продать свои акварели. Пристрастие к чтению, меж тем, не покидает его. В отличие от других бродяг, сидению или лежанию на лавочках в скверах, он предпочитает посещение публичных библиотек. К тому же, не пьет и не курит, имеет ясную голову и трезвый взгляд на жизнь. Его мировоззрение под воздействием прочитанного активно формируется. Интересуется историей Древнего Рима, доктринами восточных религий, теорией оккультизма, гипноза, астрологии, алхимии. Читает и философов. От Шопенгауэра заимствует фатализм с волюнтаризмом, от Ницше - концепцию эволюции и "сверхчеловека". Он увлекается и музыкой, посещает оперу, а Вагнер становится его любимым композитором. Сюжеты опер созвучны с мутным брожением в душе молодого человека. Его очаровывают мифы и легенды. Святой Грааль! Копье Судьбы! Нибелунги! Рейн! Валькирии! Вольфрам...
  
  

* * *

   - Да я не только с Мандельштамом знаком, - похвалялся Блюмкин. - Я и с Гумилевым на короткой ноге был!
   - За что с ним твои коллеги так обошлись? - спросил Пащенко.
  
   Андрей Николаевич снова собрал у себя на Сретенке основной костяк будущей экспедиции - Кондиайна, Шандеревского и Блюмкина. Чтобы поговорить о предстоящем походе. Но, по обыкновению, встреча не обошлась без вина и без воспоминаний пылкого чекиста, насыщенная жизнь которого так и просилась, если и не на страницы книг, то хотя бы в уши благодарных слушателей.
   - Его расстреляли совсем недавно, в 1921 году, - подсказал Кондиайн.
   - Хорошо помню ту статью в "Петроградской правде", - сказал Шандеревский. - Она, кажется, называлась "О раскрытом в Петрограде заговоре против Советской Власти". Гумилева назвали участником Боевой Организации, возглавляемой Таганцевым.
   - Эх! Я его знал с другой стороны, - мечтательно потянулся Яшка. - Щеголь был отменный! Ходил в цилиндре, в белых лайковых перчатках. Весь накрахмаленный и надменный. Не подступись!
   - Отчего надменный? - спросил Пащенко.
   - Цену себе знал человек, - ответил Яков. - Я его за это особенно уважал. Мне тогда, зная мое пристрастие к литературе, поручили присматривать за тружениками пера. Вот я и перезнакомился почти со всеми, как в Петербурге, так и в Москве. Ха-ха-ха! Служба есть служба.
   - Он ездил в Африку и в Лапландию, насколько, я знаю, - вспомнил Пащенко.
   - Он мне признавался, что с юношеских лет чувствовал себя конкистодором, - распалялся Яков, видя, как его рассказы завораживают слушателей.
   - Конкистадоры и поэзия?
   - Гумилев говорил, он и в поэзии конкистодор! Николай Степаныч считал, что мы и сейчас живем в эпоху средневековья, то есть когда люди колеблются между Богом и Дьяволом...
   - Так считал?
   - Да. Он, бывало, говорил: "Какое счастье, что были царь Соломон и царица Савская!"
   - А при чем тут они?
   - Великие личности! Без них жизнь на земле была бы скучна и не интересна...
   - Ты, Яков, тоже стремишься, как только можно, развеять эту скуку?
   - Ну, вот поедем в Тибет - там и развеемся...
   - Ха-ха-ха! Помню, было так... Гумилев сидит на столе и курит трубку. Перед ним группа слушателей, человек двадцать - начинающие поэты. Он проводит семинар. Комната нетопленая. Все в шубах, в калошах, высоких сапогах. Кое у кого на спинах мешки, из которых выглядывает вобла. Мастера не шокирует его мастерская. Гумилев говорит невозмутимо: "Поэт должен быть знаком, как я уже сказал, с историей, а затем с географией, с наукой, с мифологией, с астрологией, с алхимией, с наукой о драгоценных камнях. Это - незаменимые источники образов, в совокупности своей являющиеся частью общей науки об эйдологии - науки об образах". Иногда в этом же семинаре чтение своих стихов он начинал после такого предисловия: "В результате моих долгих занятий мифологией я написал следующие строки..."
   - Я как-то шутливо сказал ему: - продолжал Блюмкин, - "Вы были бы хорошим купцом". Мне нередко приходилось иметь с ним деловые отношения по Дому Литераторов. "Я и есть купец, - ответил он. - Я продаю стихи, и, смею вас уверить, делаю это толковее других. Попробуйте-ка стихами прокормить семью? А у меня это получается". Честная прямота Гумилева, естественно, породила много врагов. Он читал лекции в Пролеткульте, в Балтфлоте и даже в Горохре (городская охрана), где обучал писать сонеты... милиционеров.
   Повсюду ему, конечно, приходилось выступать в качестве стихотворного судьи и произносить свои приговоры. Само собой, разумеется, большей частью его приговоры были безжалостны. Столь же безжалостный... и ему вынесли. Милиционеров или матросов его неодобрительные отзывы вряд ли сильно задевали. А вот в Пролеткульте, где на его суд являлись заслуженные пролетарские поэты, там против него нередко поднималось негодование. А от негодования всего один шаг к доносу... Вы же понимаете? Тем более что Николай Степаныч частенько говаривал: "Пролетарской поэзии не существует. Могут быть только пролетарские мотивы в поэзии". Или еще: "Каковы бы ни были стихи - пролетарские или непролетарские, - но пошлости в них не должно быть. А все эти ваши "барабаны, вперед, мозолистые руки, смелее в бой" - все это пошлости!" Бывало, что кому-то и прямо в лицо заявлял: "Поэтами вы никогда не будете. В лучшем случае будете версификаторами, да и то плохими!" Кому же такое понравится? Вот и произошло, что произошло. Выпьем за него, помянем!
   Бокалы сомкнули, выпили, закурили. Форточка работала на всю катушку. Обсуждение "тибетской экспедиции" продолжалось...
  

* * *

   - Как можно забыть о вооруженном нападении на наш караван? Что это - провокация? Нам пришлось шесть часов пробыть с поднятыми револьверами, - жаловался Николай Константинович английскому чиновнику. - А в довершение всего полиция составила от нашего имени телеграмму, что мы ошиблись, и нападения не было. Кто тогда ранил наших слуг?
   - Я получил эту телеграмму. Мы будем выяснять! Но в любом случае, ошибочно думать, что каждый человек может ездить здесь в любом направлении и куда ему угодно. Мы не любим, чтобы посторонние совали свой нос в далекие провинции, - ответил чиновник. - В конце концов, мистер Рерих, вы должны подписать обязательство, что не поедете через Лех.
   - Для путешествия по этому маршруту требуется особое разрешение?
   - Да! Дорога в Тибет для Англии имеет большое стратегическое значение. Мы не хотим, чтобы в один прекрасный день на перевале появился кроваво-красный большевик и обратился с речью к народам Индии. Это для нас не совсем приятно.
   - Я не большевик! Моя экспедиция - под американским флагом...
   - Но вы, мистер Рерих, русский?
   - Так вы в каждом русском видите большевика?
   - Лучше перестраховаться, чем не доглядеть.
   - Я вас понимаю, мистер...
   - Джонсон.
   Остаются позади и полицейские и провокаторы. Все ближе малый Тибет. Кони переходят висячий мост через реку Занд, шумно несущую снеговую воду, поднимаются на перевал Цоджи-ла, отмеченный валяющимися повсюду во множестве скелетами погибших животных. В долине за перевалом отдыхают лошади и караванщики. В долине перед ними отдыхают поломники-мусульмане. Одни, в зеленых чалмах, побывали в Мекке, морем вернулись в Карачи и оттуда через Лех пробираются в свой Яркенд или Урумчи. Другие идут из Восточного Туркестана в Карачи. В этих местах живет много мусульман, а также и немало буддистов. И первый Майтрея (Будда грядущий) высечен в скалах над дорогой, поблизости от скал, на которых глаз Рериха тотчас замечает знакомые "неолитические изображения" горных козлов и лучников. Такие, как в Сибири и в Скандинавии.
   - Радость жизни разлита в свободном каменном веке! - восторженно восклицает художник.
   Майтрея изображается не погруженном в нирвану, неподвижно-бесстрастным, как обычно изображают Будду. Майтрея стоит или сидит. Не скрестив ноги - спустив их с трона, нарушив неподвижность. Готовый встать, шагнуть, нарушить нирвану. Идти в бой за справедливость. Майтрея - Будда-воитель, бог не только утешающий, но и защищающий обездоленных.
  

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

  
  
   В Венском музее. Бледный юноша и необычный экспонат. "Избавлю беднягу от мук"... Юноше стало дурно.
   Моложавый лама. Китайская граница и совет ламы. Рерихи в Москве. Беседы с советскими руководителями. Рукопожатие чекиста. Остановка в Урге. Перейдя хребет Гумбольдта. Проблемы.
   Команда Пащенко. Гора Белуха. По Чуйскому тракту. Камень у дороги. Предание староверов.
   Экзотический городок. Христианские кресты. Зачем в Шамбале монеты?
  
  
   - "Один из воинов копьем пронзил ему ребра, и тотчас истекла кровь и вода", - гласит Евангелие от Иоанна. Считается, воином прекратившем страдания распятого, был центурион Гай Кассий Лонгин. А копье его с тех пор и называется Копьем Судьбы. По легенде, история копья уходит в далекую древность. Оно выковано по указанию Финесса, одного из иудейских первосвященников, рассчитывавшего получить талисман силы для своего народа. Талисман побывал в руках полководца Иисуса Навина, когда тот штурмовал Иерихон, и в руках царя Ирода, когда последний отдал приказ об избиении младенцев. Считается также - в момент, когда легионер нанес свой знаменитый удар "милосердия", у него излечилась катаракта. Прозревший Лонгин впоследствии принял христианство. И в дальнейшем стал почитаем, как святой и герой. А копье превратилось в одну из важнейших реликвий христианского мира, - вещал экскурсовод в зале сокровищ Габсбургов венского музея Хофбург.
   Бледный юноша не мог оторвать взгляд от экспоната.
   - С копьем связана легенда, согласно которой тот, кто объявит его своим и откроет его тайну, - продолжал экскурсовод, - возьмет судьбу мира в свои руки для совершения Добра и Зла.
   Слова приводили в трепет впечатлительного юношу. Он слушал, раскрыв рот.
   - В средние века некоторые германские императоры владели этим копьем и верили в легенду. Однако за последние пять столетий никто не верил в эти сказки, если не считать Наполеона, потребовавшего копье после победы под Аустерлицем. После разгрома наполеоновских войск копье тайно вывезли из Нюрнберга и спрятали в Вене.
   Экскурсанты и гид ушли в другой зал. Юноша заворожено продолжал разглядывать витрину с чудесным экспонатом. Почерневший от времени железный наконечник покоился на ложе из красного бархата.
   Юноше вдруг показалось, что он много столетий назад держал это оружие в руках, и оно передавало ему свое могущество. Он представил себя тем легионером, и перед глазами ясно возникла в мельчайших подробностях историческая картина...
  
   ... Палящее солнце. Шлем на голове раскален... А каково там, на кресте? Страдания распятого ужасны. Голова его упала на грудь, из-под тернового венца струятся мелкие потоки, запекаясь под жгучими лучами. Кажется, что солнце хочет сжечь его, чтобы прекратить эти несправедливые мученья. Двое других распятых успокоились, а этот такой живучий... Бормочет, укоряет своего отца за что-то...
   "Избавлю беднягу от мук", - думает воин, поднимая копье...
  
   Юноша приходит в себя. Никаких распятых! Он один в пустом зале перед застекленной витриной. То, что казалось палящим солнцем - всего лишь яркая люстра под потолком. Но воздух стал удушливым. Юноше трудно дышать. Атмосфера музейного зала обжигающая. Захотелось закричать, позвать на помощь. Экскурсия ушла. Нигде не видно ни одного смотрителя.
   Внезапно прямо перед собой он увидел огромную человеческую фигуру, колеблющеюся в воздухе.
   - Кто вы? - вымолвил юноша.
   - Я тот Сверхчеловек, о котором ты мечтаешь!
   - Что вы хотите? - ноги юноши подкашивались, и холодный пот струился потоками.
   - Я беру твою душу, и она отныне станет инструментом Моей Воли.
  
   Звук упавшего на паркет тела привлек в зал нескольких смотрителей. Откуда не возьмись, мгновенно сбежались любопытные посетители.
   - Воды, воды! - раздались голоса. - Ему дурно! Несите на свежий воздух! Здесь такая духота.
   - Может, врача?
   - Господа, есть среди вас медик?
   - Он открывает глаза... Ничего, ничего... отходит.
   - Положите голову повыше.
  

* * *

   Осенью к экспедиции Рерихов присоединяется моложавый лама, неизвестно откуда взявшийся. Это произошло в Лехе, столице княжества Ладах. Лама очень общительный, любезный, и сразу завоевал симпатии всей семьи.
   - Нет в нем ни чуточки ханжества, - восхищается новым попутчиком глава семейства. - Он даже для защиты нас готов взять в руки оружие. Лама говорит, что в Лхасе знают о нашей экспедиции и ждут ее с нетерпением.
   Ведет себя лама как-то странно. То внезапно исчезает, то вдруг появляется в независимости от времени суток. И средь бела дня, и под покровом ночи. Выясняется, что очаровавший всех лама даже говорит по-русски и имеет с членами экспедиции общих знакомых.
   Давным-давно Николай Константинович во время отделки и росписи буддийского храма в Санкт-Петербурге познакомился с Агваном Доржиевым. Оказалось, что и лама знаком с ним. Лама также уверял, что лично знает Наркома иностранных дел Чичерина, с которым Рерих учился в университете. Но в это доверчивый художник поверить отказался, заподозрив всезнающего ламу в легком хвастовстве.
   Экспедиция тем временем приблизилась к китайской границе и взяла курс на Хотан. Вскоре прошли весь Западный Китай, после чего лама посоветовал, прежде чем совершить решительный бросок к Тибету, навестить Страну Советов. Оказалось, лама связан с теми, покровительства которых добивался художник. Все пути вели в "Рим", то есть в Москву.
  
   Семейство послушалось совета мудрого не по годам монаха и в июне 1926 года оказалось в столице первого в мире государства рабочих и крестьян.
  
   В первый день лама, выглядевший теперь вполне по-европейски, свел художника с начальником спецотдела ОГПУ Глебом Бокием. Разговор зашел, конечно, о Шамбале. Бокий сообщил художнику, что тоже готовит экспедицию в Тибет, рассказал об изысканиях молодого ученого Пащенко, экспедиция которого по многим уважительным причинам задерживалась.
   Пребывание в Москве оказалось насыщено встречами и знакомствами. Беседы с Луначарским, с Трилиссером, с Ягодой, со старым знакомым Георгием Чичериным. Беседовал Николай Константинович и с Генеральным консулом СССР в Китае Быстровым-Запольским, находившемся тогда в Москве.
   - Мы изучаем буддизм и общаемся с махатмами, - рассказывал художник. - Многие из них мечтают объединить буддизм с коммунизмом и о создании Великого Восточного Союза Республик.
   От этих слов сердца советских руководителей обливаются елеем, а души ликуют. Художник, не давая опомниться, добавляет:
   - Среди тибетцев и индусов-буддистов ходит поверье о том, что освобождение их от иностранного ига придет именно из России от красных, из Красной Шамбалы!
   - Вот и нужно воссоединить эти две Шамбалы! Тогда весь мир будет у наших ног, - подытожил Глеб Иванович. - В вашу задачу, Николай Константинович, должны войти действия и мероприятия по смещению нынешнего, несговорчивого Далай-ламы и замене его фигурой, которая бы нас устроила.
   - Кого вы имеете в виду взамен?
   -Это Таши-лама. Он бежал из Тибета в Китай. Помощник Далай-ламы по духовной части. Его нужно возвести на трон. Он нам больше подходит.
   - Я вас понимаю, и постараюсь сделать все, что в моих силах. Я также слышал, что Таши-лама находится сейчас в Монголии и занят утверждением мандалы буддийского учения. От него нужно ждать благодетельных последствий, ибо Тибет сейчас так нуждается в духовном очищении.
   - Ну, вот и прекрасненько! Надеюсь, мы поняли друг друга. - Бокий на прощанье крепко пожал руку художника. - А как вам понравился наш сотрудник?
   - Вы о ком?
   - Ну, об этом ламе, который привез вас к нам.
   - Так он ваш сотрудник?
   - А вы как считали? "Старик совершенно оторван от грешной земли, - подумал Глеб Иванович. - Парит там, над своей Шамбалой!"
  
  
   Экспедиция, заручившись поддержкой советского руководства, отправилась в путь. Первая остановка в Урге, где к отряду присоединился личный врач Елены Ивановны Константин Рябинин, прибывший окольным путем в Монголию.
   Елена Ивановна заведовала хозяйственной частью - закупкой провизии, дорожными вещами, одеждой.
   Прибыл в Ургу и представитель нью-йоркского Музея Рериха Лихтман, который, зная, что семья собирается нанести визит самому Далай-ламе, привез подарки для "Живого Бога". Ковер из бизоновой шкуры (за 500 долларов), мексиканское седло ручной работы, старинные серебряные кубки и старинную парчу.
  
   Поначалу передвигались на пяти больших автомобилях, предоставленных советским правительством, хотя флаги над ними развевались звездно-полосатые. Паспорта тоже американские.
   Далее от пограничного монастыря Юм-бейсе в Северной Монголии, экспедиция продолжила свой путь на верблюдах.
   Перейдя хребет Гумбольдта в Цайдаме, Рерихи встретили тяжко больного чиновника из Лхасы. Взяли его на попечение, обещая довезти в Тибет, в рассчете на его советы и помощь. Чиновник предложил водрузить над экспедицией желтое знамя Далай-ламы с надписью по-тибетски "Великий Держатель Молнии", что исполнили...
   Следующая остановка произошла у озера Олун-нор. Местные жители поинтересовались, куда отряд направляется (там находился первый тибетский пост) и без долгих разговоров пропустили его. А дальше начались проблемы...
   Достигнув поселка Шингди в горах Таг-ля, снова остановились.
   - Далай-лама запрещает европейцев пропускать далее, - сообщил местный начальник. - Если пойдете самовольно, всех арестуем, а руководителям отрубим головы!
   - Мы западные буддисты, - сказал Юрий Николаевич, которого уполномочили вести неприятные переговоры. - Мы везем дары Далай-ламе и послание, которое может быть передано только лично его Святейшеству.
   - Я должен запросить власти Тибета, - ответил несговорчивый чиновник. - На это уйдет не один месяц, так что вы располагайтесь здесь. Десяток моих солдат присмотрят за вами, чтобы вы не вздумали ослушаться запрета.
   "Моложавый лама", на сей раз, не сопровождал экспедицию. Иначе он бы, конечно, заметил, что за отрядом под видом то пастухов, то паломников, неотступно следуют люди подполковника Бейли, английского резидента в гималайском княжестве Сикким.
  

* * *

   Наконец отправился в путь и Пащенко со своей командой. Долго запрягали, но погнали быстро...
   Лето выдалось жарким и, несмотря на август, на Алтае все еще горели леса. Дым стлался понизу, и плохо различались даже хребты и их лесистые склоны. Только сверкающая лента Катуни, перед которой дымовая завеса оказалась бессильной, указывала направление к снежным горам. За синими хребтами предгорий Алтая высились снежные пики самой высокой его вершины Белухи.
   - Массив Белухи это сверкающее царство снега, - сказал Андрей Николаевич, с трудом оторвавшись от прекрасного зрелища.
   - Она похожа на Гималайские вершины, но отличается от них большей мягкостью очертаний. А игра света даже богаче, - заметил Кондиайн. - Хотя я не был там, но видел снимки.
   - Вершина Белухи двуглавая. Высота четыре с половиной тысячи метров, - добавил Шандеревский. - Читал в журнале.
   - Алтай с древних времен связывает Сибирь и Центральную Азию, - заговорил проводник. - Через Алтай шли различные племена и народы, пролегали торговые пути, много чего здесь было... и войны, и набеги...
   Отряд несколько дней двигался по Чуйскому тракту. За спиной осталось около 380 верст. Сделали привал.
   - Смотри сюда! - позвал товарищей, всегда умевший подметить необычное, Блюмкин.
   Недалеко от дороги под отвесной скалой возвышался 2хметровый камень явно искусственного происхождения. Его вершину венчала высеченная из цельной породы голова. "Лицо" статуи повернуто к восходящему солнцу.
   - Смотрите, здесь рисунки! - снова крикнул Блюмкин, заглянув с обратной стороны камня.
   - Грифоны и какое-то странное животное с телом лошади и оленьими рогами, - разглядел неясные картинки Пащенко.
   - Тут вот высечен меч! - заметил новый рисунок Шандеревский. - А здесь олени с рогами, косули, бараны, колесницы, люди... Больше не могу разобрать.
   - Это почерк кочевников скифской эпохи, не иначе! - воскликнул Кондиайн, спешно перерисовывая изображения в блокнот. - Пригодится для науки!
   - Тут поблизости село Верхний Уймон, - сообщил проводник. - Там живут староверы. Так вот у них есть предание об одном, ушедшем под землю, народе...
   - Как народ называется? - заинтересовался Кондиайн.
   - Народ этот - чудь. Говорят, весь Алтай пронизан ходами бесконечных пещер. По ним это племя и ушло.
   - Истукан, по вашему мнению, дело рук того народа?
   - Этого сказать не могу. Хотя, может быть... Кто знает? Есть предание! "А как выросла белая береза в нашем краю, так и пришел белый царь, и завоевал наш край. И не захотела чудь остаться под белым царем. Ушла под землю и захоронилась каменьями".
   - Кто тот белый царь? Не русский ли?
   - Неизвестно! Имени царя предание не сохранило.
   - Может, очередной покоритель Сибири? Ермак, например?
   - Не знаю! Знаю только, что ставший подземным, народ называется еще Агарти.
   - На поверхность они выходят? Кто-нибудь видел?
   - Говорят, случается... Но очень редко.
   Разговор Кондиайна с проводником продолжался некоторое время. Остальные прислушивались, но не присоединялись к обсуждению странной темы.

* * *

   Городок на пути к Лхасе, в котором застряли Рерихи, весьма экзотический.
   Через городские ворота открывается вид на широкую улицу и базар в центре. Ряд высоких тополей, красочная толпа людей и животных, огромные кучи тюков с товарами, караваны верблюдов, пони, ослы, мулы, блестящеспиные огромные яки с тяжелыми грузами. Кто-то пришел из Лхасы, кто-то - из Яркенда, преодолевая трудные перевалы, снежные поля и ледники. Короткий отдых и с новым грузом. И опять в путь. В этом азиатском городе европейцы редки. Кругом снуют желтолицые бритоголовые монахи. В окрестностях не только буддийские храмы, но и древние могильники с писаниями первобытных людей и даже каменные христианские кресты.
   - Откуда здесь христианские кресты? - удивился Сятослав.
   - Как их сюда занесло? - присоединился к брату Юрий.
   - Плохо знаете историю, дети мои, - молвил отец. - Сторонники епископа Нестора, которого каноническая церковь признала еретиком, бежали из Малой Азии на восток, в языческие земли. Оседали там, жили, торговали, умирали. И множились кресты по всей Центральной Азии. Множились и рассказы о том, что Христос побывал в Индии, учился у мудрецов и проповедовал у костров кочевников.
   - Я в Сринагаре слышал от местных, - снова заговорил Святослав, - что распятый Исса не умер на кресте, но впал в забытье. Ученики, якобы, сняли его с креста, скрыли, вылечили, помогли достигнуть Сринагара, где он учил и умер.
   - Я тоже слышал, - поддержал брата Юрий, - что долго сохранялась в тех местах могила с надписью "Сын Иосифа". Да и могила богоматери, которая будто бы тоже ушла из Иудеи в Азию. Могила долго сохранялась, пока орды кочевников не сравняли все с землей.
   - Ну, это выдумки! Хотя имя Мириам, Марьям, происходящее от Марии, очень почетно в Азии, - заметил отец.
   - А ты веришь, отец, что в Синцзяне нам действительно показывали пещеру, которая ведет в Шамбалу? - спросил Юрий.
   - Говорят, из той пещеры иногда выходят чужестранцы со старинными монетами, которые давно вышли из обращения, - добавил Святослав.
   - Говоря это, почему-то никто не задумывается, зачем в Шамбале монеты? - ответил отец. - К тому же, обитатели ее так всемогущи, что, наверняка, могли бы снабдить уходящих в мир людей своих посланцев современными деньгами, дабы не вызывать излишних подозрений.
   - Ты веришь, что мудрый Соломон выходец из Шамбалы? - спросил Святослав.
   - Существует предание, что он имел чудесные аппараты, на которых мог летать очень далеко и высоко, - добавил Юрий.
   - Не знаю насчет Соломона. А вот, что некоторые ламы и йоги могут чудесным образом перемещаться на огромные расстояния, это я знаю точно, - ответил Николай Константинович. - Пойдемте, проведаем нашу матушку. Чем она занимается, и не пора ли садиться за стол?
  
  

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

  
   Юноша любит размышлять. Ступени посвящения. Чем бы заняться в Мюнхене? Мировая война: награды и звание. "Жаль парня..." Снова больничная койка и проповеди.
   Прокладывание маршрута. Аллеи менгиров. Страна скотоводов. "Звериный стиль" и каменные бабы. Оленья гора. Красные камешки. "Храм сокровищ". У костра. Воспоминания о Москве и Петербурге.
   Мистер Бэйли и его помощник. Доклад о семействе Рерихов.
  
  
   Австрийский юноша любил размышлять о ступенях восхождения к высшим уровням сознания, любил раскрывать значения геральдических знаков и рыцарских гербов, понимая под ними символы различных ступеней.
   Так он понял, что "черный ворон" служит символом первой ступени и означает посланника Грааля или перст судьбы. Символом второй ступени - "павлин", чье оригинальное оперение отображает бесконечные возможности созидательного воображения. "Лебедь" - символ третьей ступени, потому что послушник, желающий ее достичь, должен пропеть "лебединую песнь" - преодолеть все эгоистические желания.
   С четвертой ступенью связано изображение "пеликана", птицы, которая вырывает у себя куски мяса, чтобы накормить птенцов. Действие это символизирует посвященного, отдающего себя воспитанию преемников.
   "Лев" охарактеризовывает пятую ступень посвящения, на которой человек достигает единения своего сознания с сознанием общим.
   Высшая ступень посвящения отождествляется с "орлом", поскольку посвященный получает в свое распоряжение наивысшие силы, которыми только может обладать человеческое существо. С этого момента он способен нести ответственность за судьбы всего мира.
   Что общего может иметь подобный путь посвящения, - думал юноша, - с плотником из Назарета? Его воспитание основано на подчинении и любви к ближнему. И имеет целью лишь забвение воли к выживанию! Испытания, связанные с поиском Грааля и предназначенные для пробуждения резервных возможностей человека, не имеют ничего общего с христианством! Христианство привносит лишь семена вырождения. Такие, как прощение оскорблений, самоотречение, слабость, покорность и даже отказ от законов эволюции, провозглашающих выживание наиболее приспособленного, наиболее храброго и наиболее ловкого.
  
   Весной 1913 года юноша уезжает из Вены в Мюнхен. Он испытывает в эти дни необычный подъем и активизацию всех своих жизненных сил. Его энтузиазм хлещет через край, ему хочется дела, но какого - чем бы заняться?
   Это дело ему предоставила свалившаяся как снег на голову мировая война. Он пошел санитаром, потом стал связным, доставляя приказы из штаба дивизии на передовую. За четыре года ему довелось участвовать в более чем сорока сражениях. Получил ранение, отправили в госпиталь. Излечился и снова на фронт. Получил награды: Железный Крест 2й степени и Железный Крест 1й. Последний знак отличия давался рядовому в редчайших случаях. К концу войны дослужился только до капрала, а все потому, что вел себя порой очень странно для простого солдата, да и своими высказываниями часто ставил в тупик сослуживцев. Частенько сидел он, не обращая ни на кого внимания, в глубокой задумчивости, обхватив голову руками. Затем неожиданно вскакивал и начинал возбужденно говорить:
   - Мы обречены на поражение, ибо невидимые враги Германии опаснее, чем самое мощное оружие противника.
   - Какие враги? - не понимали солдаты. - Ты о ком?
   Но нервный оратор, не давая ответов, снова садился на место и обхватывал голову руками.
   - Как такого больного комиссия пропустила? У него не в порядке с головой! - ворчали однополчане, сочувствуя товарищу по оружию. - Жаль парня! Тихий такой...
  
   В ноябре 1918 года Германия капитулировала. Нервный юноша снова угодил на больничную койку. На сей раз, став жертвой газовой атаки англичан и даже на время лишившись зрения. Свои странные проповеди он продолжил и в больничной палате. Только теперь они еще и сопровождались потоками горьких слез.
   - Напрасно терпели мы голод и жажду долгие месяцы! Напрасно лежали в окопах и днем и ночью под огнем врага! Напрасно погибло два миллиона наших братьев на фронте! Не разверзнутся ли теперь братские могилы? Не восстанут ли от вечного сна мертвецы, чтобы грозно призвать к ответу Родину, которая посмеялась над ними?
   Говорил он пылко и увлекательно, а искренние слезы лишь добавляли убедительности его словам.
  

* * *

   - Горно-Алтайск, Черный Ануй, Усть-Кан, Усть-Кокса, Верхний Уймон, - Андрей Николаевич вслух произносит названия мест и населенных пунктов, отмечаемых им на карте. - Озеро Аккем и гору Белуху мы миновали. Далее - Улан-Уде, Кяхта, Урга, Дзун-Мод, Найлах...
   - Этим путем проходил один из основных потоков человеческой истории, - заметил Шандеревский, тоже принимавший участие в прокладывании маршрута.
   - От Урги пойдем на Юго-Запад к Юм-Бейсе, затем по речке Тола, - Кондиайн вносил свою лепту в общее дело, прочерчивая карандашом предстоящий путь.
   - Как она петляет! Вот Хангайский хребет, далее пустыня Гоби, - нахмурился бывший кавалерист и нынешний проводник, заглядывая в карту. - А за ней через Цайдам и к Тибету.
  
   Загадочные аллеи древних менгиров потянулись от Найлаха. По ним скользили первые лучи восходящего солнца. Аллеи перемежались с курганами, выложенными камнями, называвшимися у местных жителей "керекурсами". Происхождение их не ясно: то ли это следы скифов, то ли гуннов, то ли тюрков.
   У горизонта под розовыми облаками голубела гряда гор, а неподалеку от них в ярко-зеленой степи стояла большая юрта. Около нее на ковре сидели люди в монгольских халатах.
   - Ну, вот мы и вступили в страну скотоводов, - возвестил Блюмкин, окинув взглядом степные просторы. - Подъехать что ли, побеседовать с ними?
   - С кем хочешь беседовать? - спросил Пащенко.
   - Да вон с теми, у юрты.
   - Сидят себе и пускай. Зачем людей смущать?
   - Пожалуй, ты прав.
   - Скоро, судя по карте, достигнем Урги. Там и набеседуемся вволю...
  
   Стоял ясный сухой сентябрь. Синие предгорья ласкали глаз. Воздух ломался от чистоты и прозрачности.
  
   - В старинных китайских хрониках писали о голубоглазых, белокурых людях, обитавших в древности в этих краях, - снова забурчал Яков. - Говорят, из погребений доставали черепа европейского типа.
   - Я слышал, что находили в большом изобилии и бляхи, украшенные чеканными и строгими линиями, так называемого "звериного стиля", - поддержал коллегу Кондиайн.
   - Это какой, такой стиль? - обнаружил пробел в знаниях Шандеревский.
   - Стиль ранних кочевников, - буркнул Пащенко, подивившись невежеству друга. - Скифский стиль.
   - Смотрите, вон у дороги каменные бабы, - заметил что-то впереди Кондиайн.
   - Зачем каменные? Если б настоящие были! - заржал Блюмкин. - Тогда бы я первый...
   Лучи низкого солнца ложились красными отблесками на их древние лица, отчего изваяния казались устрашающими.
   - Нет, не хотел бы взять одну из них в жены, - передумал чекист. Мозоль натрешь! Ха-ха-ха!
   Неподалеку виднелась невысокая гора со странной, сложенной из камней, пирамидой на вершине.
   - Гора называется Оленьей, - пояснил проводник. - Сооружение на вершине воздвигнуто в честь духа этой горы.
   - Своего рода святилище? - спросил кто-то.
   - Да подобные пирамиды встречаются здесь на каждом шагу.
   По склонам горы разбросаны валуны, покрытые древними письменами.
   - Опять изображения козлов! - воскликнул Кондиайн.
   - Почему у них рога такие тяжелые, массивные и загнутые далеко назад? - спросил Шандеревский.
   - Спросите что-нибудь полегче, Петр Сергеевич! - отбрыкнулся Александр Борисович.
   - Неолит, - констатировал Андрей Николаевич. - Возраст рисунков десятки тысяч лет.
   - Вот опять здесь лучники, а вот и танцоры, - сообщил Кондиайн, старательно перерисовывая изображения.
   - Почтенный возраст, - покачал головой Шандеревский. - Думаю, это бронзовый век...
   - Оленья гора для кочевников священна, - пояснил Василий Кикеев. - Тут недалеко есть еще одна гора, где у подножья стоит целая шеренга менгиров, как бы указывая путь в пустыню Гоби.
  
   Дорога шла вдоль отрогов Хангайского хребта. Сквозь прозрачную воду горных речушек, попадавшихся то и дело на пути, ярко-красно горели куски яшмы.
   - Наш путь, товарищи, устлан драгоценностями! - рассмеялся вновь Блюмкин. - Бери, не хочу!
   - Где? Где? Где? - засуетились остальные.
   - Да вон, в воде! Красные камешки. Видите?
  
   Через долину Хужирта отряд вышел к Орхону, и вскоре путешественники увидели вдалеке внушительные стены старинного сооружения.
   - Что это ? - спросили у проводника.
   - Монастырь Эрдени-Дзу, что значит "Храм сокровищ".
   - Там и вправду есть сокровища? - усомнился Блюмкин, сделав серьезное лицо.
   - Есть только духовные... - разочаровал проводник.
  
   Стены монастыря, увенчанные множеством субурганов, тянулись по степи, раскинувшейся у зеленых холмов. "Храм Сокровищ" лежал на перекрестке путей, соединявших Монголию с Китаем и Тибетом.
  
   - Когда-то Эрдени-Дзу был известным культурным центром, - снова заговорил проводник. - В его хранилищах лежали редкие книги и старинные рукописи. Паломники из далеких мест приходили полюбоваться и изящно сделанными бронзовыми статуэтками и яркими красками тканей. Монастырь славился своими представлениями, на которые собирались тысячи людей...
  
   Вблизи монастыря расположились на привал, разбили лагерь. Был ясный солнечный день, коих в Монголии в течение года значительно больше, чем пасмурных. Белые редкие облака в вышине гонялись друг за другом. Сине-зеленым огнем горела черепица на изогнутых крышах трех уцелевших храмов. Теплый степной ветер шевелил высохшие стебли жесткой травы. Тонко и печально позванивали колокольчики под крышей среднего храма, их мелодичный звук доносился ветром до ушей уставших путников.

   - Эх, люблю Москву, хоть и живу в ней не так давно! - Андрей Николаевич отхлебнул из своей объемистой дорожной кружки. - В особенности люблю зимой, когда снег покрывает белой пеленой все окружающее. Дома, деревья, и улицы. Все принимает волшебный вид...
   У костра затихли и, попивая чай, слушали рассказчика. Далекий звон монастырского колокольчика нежно аккомпанировал воспоминаниям. Тему продолжил Кондиайн:
   - Утром, когда, бывало, идешь в гимназию, невольно наблюдаешь за всем окружающим. Вот тянутся обозы, плавно не спеша. Снег так приятно скрипит под полозьями саней и под ногами. Народу в это время на улицах много. Все с озабоченными, но веселыми и свежими от пробуждения лицами. Спешат за покупками. Магазины полны товарами. Если зайдешь в булочную, то не знаешь, что и купит. Глаза разбегаются... Но вот прошло несколько лет, и город превратился в могилу. Всюду голод, холод. В каждой семье и доме лишь одна печаль, горе да слезы. И больше не радует зима, которую я когда-то любил...
   - Какой год? - спросил Пащенко.
   - Девятнадцатый.
   - И у нас в Петербурге, - присоединился к Шандеревский, - тоже было не сладко. Мой родственник работал тогда в Эрмитаже; там же он и жил. В так называемом Павильоне. Окна, которого выходили на набережную. Он работал старшим хранителем Средневекового отдела. Член Академии Наук и еще профессорствовал в университете.
   - Как его фамилия? - поинтересовался Пащенко.
   - Смирнов Яков Иванович.
   - Слышал, слышал...
   - Так вот, он рассказывал, что у них творилось в семнадцатом году... Кто-то пустил слух, что на крыше Эрмитажа засели пулеметчики и ведут огонь по восставшим преображенцам. Снаружи велась стрельба, но изнутри на крышу никто проникнуть не мог. Ключи от чердака находились у администрации.
   В первом часу ночи со стороны Миллионной в вестибюль ворвалась толпа вооруженных, возбужденных и сильно пьяных солдат. Мой родственник стал их убеждать, что провести наверх не может, так как, имея заряженные ружья, они способны случайно попортить экспонаты. Тут выскочил вперед молодой солдатик и накинулся на Якова Ивановича. "Тебе твои вещи дороже солдатской жизни! Тебе, суке, все равно, что солдата пристрелят! Тебе только жаль твоих дурацких картинок!" "Да, для меня всего дороже то, что находится под моей ответственностью!" - встал грудью на пути варваров профессор. Солдат свалил на пол несговорчивого старика. Замахиваясь на лежащего то прикладом, то штыком, заорал: "Убью, б...!" Тут подошел унтер-офицер и, достав из кобуры огромный парабеллум, приставил его к носу бедного служителя. "Вставай! - приказал он. - Тебе жизнь солдата ничто?" "Господин, офицер, - вмешался в конфликт, подоспевший на помощь профессору молодой сотрудник, - не сердитесь на старого ученого. У него только и свет в окошке, что его картины. Он им всю жизнь посвятил"...
   - Ну, что же - время было такое, - понимающе заметил Блюмкин. - Все решал товарищ Маузер...
  

* * *

   - Мистер Джонсон, что вам удалось узнать по интересующему нас вопросу? - спросил Бэйли своего помощника.
   - Давно известно, что в Тибете присутствуют скрытые советские течения...
   - Поясните!
   - Несомненно, в различных монастырях есть советские агенты, а революционная направленность некоторых монастырей вполне очевидна.
   - Каких, например?
   - Ну, хотя бы, того же Дрепанга, расположенного вблизи Лхасы.
   - Вы в этом уверены?
   - Вполне. К тому же характер народов Тибета служит плодородной почвой для любого сообразительного ума, коим, несомненно, обладает наш подопечный...
   - И что же?
   - Пророчества свидетельствуют о скором приходе освободителя с севера. Рерихи и те, кто их послал, прекрасно понимают смысл этого пророчества...
   -Поясните.
   - С севера придет Большевик и освободит Тибет!
   - Этот... как его? Майтрея?
   - Он самый.
   - Что дальше?
   - Известно, что семья Рерихов поддерживает контакт с Тибетом многие годы. Сын Юрий посвятил жизнь, идя по стопам отца, исследованиям религии и обычаев Тибета. Благодаря своим художественным достижениям и обаятельным манерам, соединенным с умелой рекламой, Рерих-отец считается ведущим авторитетом в искусстве Востока.
   -Это, правда, что в Нью-Йорке есть его собственный музей?
   - Абсолютно точно.
   - Ну, а дальше?
   - Под предлогом занятий искусством семейство проникает в самые недоступные места Азии. Доверие к художественному таланту отца открывает им доступ к информации, получить которую иным путем нелегко.
   - Он в 1928м году посетил Москву, если не ошибаюсь?
   - Вы не ошибаетесь, сэр Советы его хорошо встретили. Никакой эмигрант не будет хорошо принят большевиками, если он бесполезен им.
   - Разумно, разумно...
   - Факт посещения России хранится им и его семьей в глубокой тайне. Его поведение, тем не менее, возбудило подозрение. Он обратил на себя внимание "наших" буддистов, давая всегда вдвое большую цену по отношению к запрошенной за реликвии и манускрипты. Он щедро тратит деньги на всем пути. Мог ли он везти с собой эти деньги из Индии? Не получил ли он их, посетив Москву?
   - Продолжайте.
   - Пока все.
   - Даже, если это все, что пока известно - этого вполне достаточно для принятия решительных мер. - Мистер Бэйли пододвинул коробку сигар. - Угощайтесь!
   - Спасибо, сэр.
  

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

  
   Новое занятие молодого капрала и новые знакомые. Наставник и духовный учитель.
   Пыльный и снежный Лех. Монастырь Ламаюру. Блюмкин о Гумилеве. Обсуждение участи поэта.
   Жалобы ламы и рассказ. "Прекрасный" лама и личное одолжение. Типично тибетский городок. Опять следы неолита. Фантастический игрушечный город. Привал и воспоминанья. Лунный пейзаж и массивные стены. Город, похожий на мираж. Снова привал и воспоминанья.
   По окончании войны молодого капрала, находившегося на учете в военном ведомстве, направляют на работу в политический департамент. В его обязанности входит наблюдение за различного рода партиями и политическими группировками, подозревающимися в подрывной антизаконной деятельности. В частности, ему поручают обратить внимание на крошечную политическую группу, называвшуюся Рабочей Партией. Их собрания, за неимением лучшего помещения, проводятся в пивных. Побывав на нескольких сходках, молодой австриец отметил, что их идеи во многом совпадают с его собственными. Он, не раздумывая, вступает в ряды, а в скором времени становится членом исполнительного комитета под номером "семь". Сразу появились и новые знакомые. Среди них Дитрих Эккарт, журналист, активно выступающий против немецкой революции 1918 года. Он поклонник Шопенгауэра и Ницше, увлекается оккультизмом. Эккарт успел побывать во многих местах. Проехал Северную Африку, повидал старинные мусульманские крепости в Испании, изучал историю арабского завоевания Сицилии. Он склонен к выпивке и шумным кампаниям. Развязав язык, может часами ораторствовать перед не столь же трезвыми собутыльниками.
   - Во главе страны нам нужен парень, способный переносить хладнокровно звуки рвущихся снарядов, - разглагольствует Дитрих, потрясая полной кружкой и разбрызгивая пену. - Никто из офицеров для этой цели не годится! Люди потеряли к ним всякое уважение...
   - Кого предлагаешь? - зашумели собутыльники. - Кого?
   - Лучше всего рабочего, умеющего хорошо болтать!
   - Где найдешь такого? Умеющего пить найдешь, а умеющего болтать надо поискать!
   Аудитория заволновалась, явно не веря, что в ее рядах есть кто-то подобный.
   - Ему понадобится много мозгов! - продолжает брызгать пеной оратор. -При этом он должен быть холост.
   - Это почему?
   - Чтобы привлечь в наши ряды женщин.
   - Ха-ха-ха! Ну, ты и скажешь! Баб привлечь? Зачем они нам? Пусть себе детей рожают да на кухне возятся!
   - Не смейтесь, я скоро назову его имя, - заверил журналист и бухнулся на стул. После чего, несмотря на окружающий шум, быстро задремал, уткнувшись в плечо соседа, молодого австрийца, чьим наставником и духовным учителем он отныне стал.
  

* * *

   Над горами бушуют снежные метели. Снег, густой и колючий, идет над перевалом Фотула. Морозный ветер поднимает над улицами городка Лех клубы желтой иссушенной пыли. Он набрасывается на песчаные скалы и выдувает из них все непрочное, плохо укрепленное. Тяжелые снеговые тучи достигают города. На какое-то мгновение зависают над ним, а потом разрешаются белыми хлопьями. Снег покрывает плоские крыши домов, оседает на башнях старинной крепости, ложится на опустевшие поля.
   Лех - главный город Ладака. Отсюда, с рыночной площади, идут караванные пути на запад, на восток, на север и юг. Когда-то Ладак называли малым Тибетом. От Большого Тибета его отделяет граница, идущая по снежным гималайским высотам. Труднодоступное королевство Ладак контролируется англичанами.
   За перевалом Соджи-ла, где начинаются ладакские земли, дорога похожая на широкую тропу, поворачивает резко на восток, а потом начинает снижаться к югу, устремляясь к долине Инда. Панорама Гималаев, развернувшаяся перед экспедицией, грандиозна. Из-за горных перевалов показались старинные поселения с буддийскими монастырями, крепостями, придорожными стелами. Башни и стены многих крепостей разрушены.
   С перевала Фотула-ла открылся древний монастырь Ламаюру. Его храмы и святилища носят явные следы до буддийской религии Тибета - Бона.
   Снова сделали привал.
  
   - Он подчас с вызывающей прямотой высказывался о своих политических убеждениях, - продолжил воспоминания Блюмкин. - Однажды прочел стихотворение, посвященное Африке. Одна строчка из него вызвала гул в публике. Сейчас вспомню... Вот:
   "Я бельгийский ему подарил пистолет
   И портрет моего государя".
   Когда сошел с эстрады, у него спросили: "Вы это иронически или серьезно насчет портрета?" "Конечно, серьезно", - ответил он. "А вы разве любили Николая Второго?" "Любить не любил, потому что он не соответствовал моему идеалу монарха, но я монархист!" Мне потом следователь, который допрашивал Николая Степановича, рассказывал, что он и на допросе твердил то же самое: "Я монархист". Бесстрашный был! Поэтому и охотился на львов. А за храбрость на фронте даже получил два солдатских Георгия!
   - Помню, в петербургской "Правде" напечатали список расстрелянных по Таганцевскому делу, - сказал Шандеревский. - Там, рядом с фамилией каждого расстрелянного, давалось точное указание, в чем заключалось его преступление.
   - В чем провинился Гумилев? - спросил Пащенко.
   - Против его фамилии стояло лишь одно слово - "монархист".
   - Да, только в этом и была его вина, - согласился Блюмкин. - Между прочим, в последние месяцы перед своей гибелью он ... влюбился... и далеко не безнадежно...
   - Откуда ты знаешь? - не поверил Кондиайн.
   - Знаю. Вернувшись с юга, загорелый, бодрый, он в сравнении с остальными, прозябавшими под бледным петербургским небом, казался сияющим от радостно-здоровой полноты жизнечувствия.
   - Все подавлены и угнетены, - добавил Шандеревский. - Люди стали забывать, что такое смех.
   - Гумилев, как ни в чем, ни бывало, ходил, и не жаловался. Как будто и, не замечая, что творится вокруг, - продолжал Блюмкин. - Я его спросил, замечает ли он? "Ну, как не замечаю, - просто люблю пути наибольшего сопротивления". Вот в кого он влюбился - в "пути наибольшего сопротивления!"
   - Сам лез на рожон! Вот и доигрался, - заключил Кондиайн. - Видите ли, в "сопротивление" влюбился?
   - Не так все просто, Александр Борисыч, - парировал Блюмкин. - Я еще знакомился с показаниями поэта Георгия Иванова, допрашивавшегося по делу Гумилева. Тот сообщил, что Николай Степаныч, оказавшись после свержения Временного Правительства в Лондоне, обсуждал с приятелями офицерами, что делать дальше. Один предлагал поступить в Иностранный Легион, другие звали охотиться в джунгли на диких зверей. Гумилев, будто бы, сказал: "На войне я пробыл три года, на львов охотился, а большевиков еще не видел. Поеду в Россию".
   - Увидел на свою голову! - воскликнул Пащенко.
   - Отважный человек, - сказал Шандеревский. - А ты, Яков Григорич, не жалеешь, что такого человека загубили?
   - Ну, положим, не я его лиходей.
   - Так коллеги твои.
   - Знаете, господа-товарищи... Лес рубят, щепки летят. К тому же, сами видите, какой самоуверенный и даже задиристый был человек!
   - Что вы все про контру да про контру, - недовольно заметил разбуженный громким разговором проводник Василий Кикеев.
   - Какая контра? Поэт, - слабо возразил пролетарию Пащенко.
  
  

* * *

   - Англичане захватили Индию, англичане собирают налоги, гонят мужчин в свою армию, увозят статуи богов в свои музеи, - жаловался Рерихам встреченный лама.
   - Прекрасный лама, поведай нам о Шамбале, - попросил Николай Константинович.
   - Только Шамбала неподвластна англичанам, да и вообще неподвластна земным властям, - продолжал лама. - Она невидима. Кони чуют приближение к ее границам, дрожат и раздувают ноздри. Чуют и собаки. В страхе жмутся к ногам караванщиков. Иногда, проходя мимо какого-нибудь камня, можно рукой ощутить его тепло. Это и есть граница Шамбалы.
   - Есть ли в нее вход или дверь?
   - Есть, но случайному путнику нельзя даже пытаться войти в нее. Граница Шамбалы строго охраняется.
   - А кто живет в Шамбале?
   - Там нет богатых и бедных. В Шамбале живут святые и мудрецы под началом верховного владыки Ригден-Джапо. Они знают все тайны мира и иногда являются праведным и добрым людям, идущим пустынными дорогами. Ригден-Джапо никогда не спит, он видит в магическом зеркале всю землю. Он может выслать на помощь людям облачных всадников или красных коней счастья, сделать людей невидимыми, когда им грозит нападение, или перенести их за тысячи миль...
   - Эх, если бы могущественный Ригден-Джапо помог нашей экспедиции...
   - В чем нуждается ваша экспедиция?
   - Китайские власти чинят нам всяческие препятствия и не разрешают двигаться дальше. Главный местный чиновник сказал мне: "В доме писать картины можете, а вне дома - нельзя!" А я художник!
   - Зачем вы забрались в столь дальние края?
   - Чтобы собирать художественные сокровища Азии.
   - Я не думаю, что для решения столь земных вопросов требуется вмешательство всемогущей Шамбалы.
   - Ну, тогда, прекрасный лама, можно вас попросить о небольшом личном одолжении, отвезти послание в русское консульство в Кашгар. Потому что мы здесь как в осаде и нам не разрешаются никакие контакты.
   - Я готов выполнить вашу просьбу. Еду как раз в те края. Именно в русское консульство?
   - Или в любое другое. Сейчас мигом напишу это письмо.
   Николай Константинович беглым мелким почерком начертал следующее: "В виду отсутствия консула Соединенных Штатов, настоящим обращаемся к представительствам иностранных держав в Кашгаре с настоятельной просьбой оказать содействие для немедленного разрешения экспедиции художника Рериха следовать далее по маршруту. Дата и подпись". Сложив вчетверо листок, протянул его любезному ламе. Тот принял послание и укрыл его в полах своей золотистой одежды.
   - И последнее, о чем хочу попросить вас, прекрасный лама... позировать мне для портрета.
   - Как это? - удивился монах. - Мне никогда ранее не приходилось делать ничего подобного.
   - Это очень просто. Посидите неподвижно некоторое время. Я набросаю ваш портрет. У меня и название готово - "Прекрасный лама".
  
  
   У самого Леха Инд разливается широко и привольно. Городок типично тибетский. Королевский дворец является уменьшенной копией резиденции Далай-ламы - Поталы...
  
   Шли старинным караванным путем. Снова как вехи то тут, то там - придорожные древние стелы, огромная статуя будущего Будды-Майтрейи, высеченная в скале.
   Между Шимма Карбу и Чанигундом встретился огромный валун, нависавший над скалистым каньоном, где шумел один из многочисленных притоков Инда.
   - Снова круторогие козлы и пляшущие фигурки лучников, - обратил внимание на разрисованный валун Шандеревский. - Подобные художества мы встречали на Алтае и в Монголии.
   - Опять следы неолита, - схватился за блокнот Кондиайн.
   Налюбовавшись творениями древних живописцев, тронулись далее. Теперь дорога шла среди скалистых гор. Внизу в узких, похожих на ущелья, долинах, по берегам рек бушевало золотое и алое пламя осенних рощ. Дул сухой холодный ветер и хлопал цветными молитвенными флагами, укрепленными на длинных шестах. Время от времени то с одной, то с другой стороны дороги возникали старинные башни, вознесшиеся над неприступными скалами.
   Древний монастырь Ламаюру неожиданно показался за перевалом Фоту-ла. Он похож на фантастический игрушечный город, стоящий на вертикальных песчаниковых образованьях. По мере приближения, он увеличивался, менял очертания и все больше походил на то, чем и являлся в действительности.
   Снова привал и воспоминанья...
  
   - Зима в том году очень рано дала о себе знать, и в ноябре жителей встретил новый враг - холод. - Кондиайн протянул руки к костру, словно согреваясь от того холода. - Народ, настрадавшийся от войны, мировой и гражданской, едва ходил по улицам Москвы, которые усеяли торговцы. Торговали кто чем. От пареной свеклы до валенок. Пять лет назад Москва и не подозревала, что такое с ней приключится в девятнадцатом году. Она тогда веселилась...
   Еще никогда в городе не выпадало так много снега. Тротуары похожи на деревенские улицы-дорожки, протоптанные среди сугробов.
   - Неужели раньше подобного неслучалось? - усомнился Пащенко.
   - Во всяком случае, сколько живу, не припомню, - с прежним жаром продолжал рассказчик. - Жизнь на улицах являла собой полную противоположность прежним годам. Во-первых, обилие пешеходов, что понятно. Трамваи не ходили. Об извозчиках и думать нечего. Да их число резко уменьшилось. Во-вторых, Москва кишела санками, на которых возили вещи и продукты. В-третьих, ранее никогда не видели такой бойкой уличной торговли. Нечего говорить о Сухаревке и Охотном ряде, где и раньше торговля бушевала. Но теперь на всех углах. Оравы мальчишек, предлагают вам ирис и папиросы, почтенные дамы - пирожки, булочки, пончики собственной выпечки...
  
   Базго открылся чуть в стороне от дороги, когда она стала вползать на Ладакский хребет. Поэтому дорога оказалась выше, а Базго - чуть ниже. С дороги видны безлесные песчаные склоны гор, изъеденные ветром и временем скалы. Пейзаж походил на лунный. Показались массивные стены, прямоугольные башни старинного замка. Они стояли высоко на скалах, как бы составляя с ними неразрывное целое. Стены и башни вырастали из скал, а скалы придавали им монументальность и незыблемую мощь природных обелисков. Невозможно отличить, где стены, созданные человеком, а где скалы, образованные природой.
   Вокруг пустынно. Кажется, что этот удивительный скальный город дремлет где-то в минувших веках, отгороженный от настоящего песчаной дымкой древнего моря.
   Затем дорога, петляя среди каменных нагромождений Ладакского хребта, скользнула в похожий на ровную степь проем. Неожиданно появившиеся волны песка стали оттеснять горы. Где-то впереди за этой странной степью или пустыней поднялась снежная громада Каракорумского хребта. Дорога, теперь похожая на стрелу, устремилась к этой громаде, но через некоторое время запнулась о неожиданно вставшие на ее пути разломы нового хребта. И среди его песчаниковых отрогов, почти у самых снежных пиков, стал расти похожий на мираж старинный город. Показалось многоэтажное здание королевского дворца и дома с плоскими крышами, которые карабкались к нему по уступам гор. По вершинам этих гор бежали пирамидки субурганов, а между ними в ярком синем небе реяли цветные флажки на натянутых, как струна, шнурах.
   - Лех, - сказал проводник. - Высота около четырех километров над уровнем моря.
   Снова привал, и снова воспоминанья...
  
   - Около пяти часов пополудни моему родственнику позвонили из Эрмитажа, - продолжал свою историю Шандеревский, - и сказали, что там получено по телефону извещение из революционного штаба. Мол, юнкерский караул будет вскорости сменен другим. Яков Иванович, наскоро закусивши, отправился внутренним ходом в музей. В помещении полно женщин-солдат дамского батальона. "Что вы намерены делать?" - спросил Смирнов юнкера, старшего по караулу, сообщив ему о звонке. "Мы своего поста не покинем, - заверил юнкер, - караула никому не сдадим, и будем защищаться до последней возможности". Около девяти вечера раздался громкий стук во входную дверь, и ввалилось человек тридцать вооруженных преображенцев с унтер-офицером во главе. Они потребовали у юнкеров сдачи оружия и объявили, что сами их сменят. Произошло довольно оживленное препирательство, объяснения на повышенных тонах. В результате чего старый караул сдался, и его обезоружили. Старший юнкер пришел к Якову Иванычу извиняться и доказывать, что им другого выхода не представилось. "Мы не могли защищать Эрмитаж против решительно превосходящего отряда. Бог знает, что бы произошло с художественными ценностями, если бы началась стрельба"...

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

  
   Под руководством Эккарта. Добровольческий корпус. Форма, знамя, приветствия. Припадки красноречия. Новый Мессия и предтеча. Странный англичанин. Беженец из Советской России. Третий знакомый. Четвертый знакомый.
   "Мозговые волны". Советчики за спиной. Роман "Машина ужаса" и "Регистратор мысли". Старинная мистерия.
   Возобновление экспедиции Рериха. Дневниковые записи. Беседы с ламами. Конфронтация с Лхасой. Усталый караван. Возвращение.
   Кругом только камни... Харван. Дневник Кондиайна. Рассказ проводника. Шифрограмма. "Новая метла". Упадническое настроение.
  
  
   Под чутким руководством Эккарта отставной капрал пробудил, наконец, свои дремавшие таланты. Оказалось, что он является прирожденным оратором; его речи зажигали толпу, что удавалось не каждому выступавшему. Правда, после очередной такой речи приходилось подкрепляться парой-тройкой кружек. Так оратор выматывался. Зато его зауважали в партии. Он из рядового осведомителя превратился, чуть ли не в главную фигуру. И к 20му году его авторитет настолько возрос, что он даже предложил переименовать партию, и его послушались.
   Все видели, как молодого оратора волнуют судьбы родной страны. Он не жалел себя и в изнеможении валился после доклада с трибуны. Партия крепла и набирала силу. Теперь недостаточно только словом поражать противника. Требовалось и действие. Чтобы осуществить это, стали формироваться отряды добровольцев. По условиям, унизительного для побежденной страны, Версальского договора, Германии не разрешалось иметь армию числом более ста тысяч. "Добровольческий корпус" формально армией не являлся. Какая-то домохозяйка предложила цвет формы коричневый, не маркий, не так заметно пачкается, и стирать можно пореже. Цвет всем пришелся по душе. Теперь задумались - каким должен быть флаг? Остановились на трех цветах: красном, белом, черном. Красное поле символизирует социальную идею движения, белое - национальную чистоту расы, а черный тибетский значок - символ творчества. Позаимствовали и приветствие - вытянутая вверх рука - из ритуалов масонского "Братства золотой зари".
   Молодой австриец становился у немцев популярной и влиятельной фигурой. Особенно умиляли его припадки красноречия. Здесь ему равных не было!
   - Следуйте за ним! - призывал наставник-журналист. - Он будет танцевать. Я нашел для него музыку. Он новый Мессия! Я его предтеча! Откуда он придет, никто не знает. Из дворца или хибары? Но все узнают, в нем вождя. Он тот, кого мы страстно ждем. Миллионы рисуют его образ в своем воображении, тысячи голосов зовут его, единая народная душа ищет его!
   И вот он пришел! А, придя, сумел понять желания и надежды соотечественников. Он понимает, что от него все чего-то ждут. Каждый свое. Националисты - вернуть былое величие страны, социалисты - скинуть власть капитала, военные - новых побед над врагами, рабочие - повышение заработков и защиту прав, оккультисты - что их планы эзотерического переустройства общества, наконец-то, сбудутся.
   Оккультисты для молодого австрийца главная духовная опора. В 1923 году он познакомился в Байрейте, будучи на представлении одной из опер горячо им любимого композитора, с мужем дочери Вагнера, англичанином Хьюстоном Чемберленом, который перековавшись в нациста, отрицал и презирал все британское.
   - Вам предстоят великие свершения! - обратился англичанин к молодому вождю. - Моя вера в Германию после знакомства с вами сильно укрепилась, а до этого пребывала в упадке. Вы своим появлением сумели изменить во мне все изнутри! То, что в нужное время страна произвела на свет Спасителя, доказывает ее жизнеспособность. Да поможет вам Бог!
   Произошло и еще одно знакомство. С некой загадочной личностью, адептом оккультных наук, Альфредом Розенбергом. Он беженец из Советской России. Родился в Ревеле, учился в Риге и Москве, где окончил Высшее Техническое Училище. Вместе с Эккартом он состоял в Обществе Туле.
   - Сегодня рождается новая вера, миф крови! - сообщил Розенберг молодому вождю. - Соединив веру и кровь, мы отстаиваем божественную природу человека, его целостность. Нордическая кровь и есть та материя, которая должна заменить и преодолеть все старые таинства!
   Австриец слушал и мотал на ус. Щепотка жестких волос под носом появилась совсем недавно для солидности. Закрепился на голове и пробор с правой стороны. Известный всему миру образ постепенно складывался.
   Третьего знакомого звали Рудольф Гесс. Он родился далеко, в Египте, в семье немецкого торговца. Он тоже член Общества Туле. Бывший фронтовик, получивший ранение под Верденом. Гесс более других увлекается оккультизмом: астрологией, ясновидением и спиритизмом. В течение нескольких лет он разыскивал магическое питье, способное принести ему и его жене наследника. Когда, наконец, сын родился, счастливый отец положил под колыбель частицы земли, присланные ему из разных уголков Германии, совершив этим древнейший магический обряд предков. Гесс говорил о молодом австрийце:
   - С гордостью мы видим, что есть один человек, который находится за пределами критики и подозрений. Мы чувствуем и сознаем, он всегда прав. Мы верим, что он повинуется высшему зову, поэтому верим ему!
   Четвертый знакомый - Герман Вильгельм Геринг родом из Баварии. Его отец, личный друг Бисмарка, одно время губернаторствовал в африканской колонии, после чего тем же занимался на Гаити. Юного Германа определили в пехотный полк, но вскоре он добился перевода в авиацию. Стал летчиком-истребителем. Сильно преуспел в этом и к концу войны сделался командиром эскадрильи. Вернувшись с войны, молодой асс поступил в Мюнхенский университет, но долго там не задержался. Грядущие события круто изменили судьбу. Вступление в популярную в народе партию, знакомство с красноречивым австрийцем, а там и партийные поручения: возглавив "добровольческие отряды", имевший боевой опыт, Герман создал из них настоящую армию. Будучи по началу ярым противником мистицизма, он постепенно поддался общему увлечению и стал членом общества "Эдельвейс", а затем - членом ложи "Врил".
  

* * *

   "В некоторых частях человеческого мозга, может быть, скрывается орган, могущий передавать и принимать другие электрические лучи с длинами волн, еще не определенными посредством инструментов. Эти лучи могли бы передавать мысль от мозга одного человека к другому. Таким путем могли бы быть объяснены обнаруженные случаи передачи мыслей и многие примеры "совпадений". Я не стану делать предположений о тех результатах, которые получились бы, обладай мы возможностью ловить эти "мозговые волны" и управлять ими". - Пащенко почувствовал над собой чье-то горячее дыхание и отложил перо.
   - Это ты лихо завернул, - заметил, некоторое время стоявший "над душой", Блюмкин. - Ловить мозговые волны и управлять ими - то, что надо. Молодец, Андрей!
   - Это пока лишь гипотеза, - заскромничал ученый. - Главное в экспериментальных подтверждениях.
   - Вот, если бы ты на основе этого создал новое оружие, то мы с помощью его могли бы кардинально изменить положение дел в Европе. Ведь мировую буржуазию одним кавалерийским наскоком не возьмешь! Трудись, трудись на благо Родины! - Высказавшись, Яков отправился по своим делам, а Пащенко вновь склонился над толстой тетрадкой.
   "Периодическая электродвижущая сила, возникающая в определенном месте пространства, должна непременно создавать электромагнитное поле, распространяющееся со скоростью света, то мы должны, следовательно, ожидать, что всякий наш двигательный или чувствующий акт, рождающийся в мозгу, должен передаваться и в окружающую среду в виде электромагнитной волны". - Андрей Николаевич снова почувствовал над собой чью-то работу легких и обернулся.
   - А как уловить во внешнем пространстве эту электромагнитную волну мысли? - спросил Кондиайн, вчитавшись в написанное коллегой.
   - Это и является одной из интереснейших задач биологической физики, - ответил Пащенко.
   - Я думаю, потребуется ряд лет напряженной работы для того, чтобы непосредственно открыть эти явления на опыте.
   - Во всяком случае, необходимость их предсказывается ионной теорией возбуждения.
   - Да, ты прав! Ну, работай, работай! Не буду отвлекать.
   Кондиайн упорхнул, а Андрей Николаевич снова склонился над рукописью и, произведя какие-то подсчеты на полях, быстро записал:
   "Приняв во внимание основной ритм колебаний электрического потенциала мозга, равный 10-50 герц, и с учетом скорости распространения электромагнитных колебаний (300 тысяч километров в секунду), получим предполагаемую длину волны мозгового излучения - от 6 до 30 тысяч километров".
   И снова кто-то дышал над ухом. " Что повадились? Работать не дают!" Пащенко резко обернулся. На сей раз Шендеревский пытливо вчитывался в написанное. "Поди, тоже посоветует? Что может юрист сказать физику?"
   - Ты знаешь о работах Кажинского в этой области? - нашел, что спросить Шандеревский.
   - Знаю, знаю... А ты сам, что о них знаешь?
   - Слышал краем уха, что он проводит свои исследования в экранированной металлическими листами камере.
   - У него это называлось - "регистратор мыслей". Но где я тебе такую камеру достану в наших походных условиях?
   - Читал роман "Машина ужаса"?
   - Мне только романы читать! О чем там?
   - Эта машина выплескивала в эфир волны страха.
   - Фантастика какая-то?
   - Да.
   - Ну, что ты мне голову морочишь, Петр Сергеич? Иди, занимайся своими делами!
   - Извини, больше не буду! Ухожу, ухожу...
   Пащенко облегченно вздохнул и заскрипел пером. Одна мысль теснила другую.
   "Явления внушения (единичного или массового) могут объясняться путем электромагнитного возбуждения центров одного индивида соответствующими центрами другого. Эти внушения в некоторых случаях не ограничиваются только какой-либо группой людей, но и могут охватывать города и целые страны, и последствия этого будут достаточно длительными. Такие внушения в ходе исторического процесса и психической эволюции человечества приобретают огромное значение первостепенной важности". -
   Услышав шаги, Пащенко прекратил писать. "Кого еще черт несет? Очередного советчика?" Приближался проводник Василий Кикеев. "Интересно, что он может предложить по части передачи мысли на расстояние?"
  
   Когда путешественники прибыли в Ладак, то стали свидетелями старинной мистерии - танцев в масках.
   Двор монастыря Дакток в тот день представлял удивительное и красочное зрелище. Зажатый между скалой и монастырскими зданиями, он напоминал двор рыцарского замка во время турнира. Деревянные балконы, выходящие во двор, затянуты яркими коврами. На свежем горном ветру трепетали гирлянды цветных флагов. Длинная, шитая золотом танка, похожая на старинный гобелен, свешивалась с крыши одного из храмов. На ней изображен Будда с учениками и бодхисаттвами. На балконах горделиво восседали ладакские матроны в бирюзовых одеждах и высоких цилиндрических шляпах. Поверх их длинных платьев наброшены шелковые изящные накидки, отливавшие всеми цветами радуги: от лиловых и зеленых, до розовых и красных. У стены храма, выходившей во двор, возвышался трон, укутанный яркими коврами. Народ шумно выражал свое ожидание праздничного действа.
   Пащенко и его товарищи расположились на местах для почетных гостей и тоже с нетерпеньем ожидали начала "спектакля".
   Все началось с появления музыкантов. Они в высоких, красных, расшитых золотом тиарах. Последними свои места заняли важные ламы в красных тогах.
   Загремели барабаны, им в ответ послышались медные трубы, засвистели, стремясь вверх, звонкие флейты. На трон взошел настоятель. Его мантия отливала золотом. Он поднял иссохшую руку, подав кому-то знак. Тотчас у входа в главный храм появились "древние Боги". Настоятель, ударяя в барабан, запел глухим голосом заклинания. Ему ответили длинные тибетские трубы и другие барабаны. "Боги" стали спускаться к зрителям по ступенькам. Их лица-маски поплыли над толпой, а сами они, не спеша, двинулись по кругу.
   - Что за знаки делают пальцами танцоры? - спросил Пащенко, сидевшего рядом Хомутова-Кикеева.
   - Специальные ритуальные знаки, называемые "мудры", - ответил проводник.
   Маски скалились кроваво-красными ртами, показывая неистовость и неумолимость Богов, танцоры взмахивали широкими шелковыми рукавами. Красные, черные, желтые цвета мелькали кругом. Древние Боги, один за другим, двигались по магическому кругу. Туда кроме них никто ступить не смел.
   Когда солнце спряталось за снежными вершинами, барабаны все еще гремели, и зычные трубы рвали кристальную прозрачность горного воздуха...
  
  

* * *

   Проведя зиму в ожидании разрешения, экспедиция Рериха лишь в марте смогла двинуться в путь. Но не туда, куда стремились так долго, не к Лхасе, а в обход ее, гиблыми, самим тибетцам неведомыми местами. Мимо озера Селлинг, через перевал Нагчу. Местные власти запугали проводников, и те отказывались сопровождать путников.
   - Зачем вам идти с красным русским, если его в Тибет не пускают? - говорили чиновники. - Значит, водятся за ним какие-то грехи...
   Путь по области Великих озер, лежащий к северу от Трансгималаев, пролегал по местности, не затронутой прежними русскими экспедициями в Тибет, и еще мало известен географической науке. Через горный пояс, простирающийся к северу от реки Брахмапутры, экспедиция перешла в Южный Тибет, в бассейн Цангпо. Март, апрель, май шли остатки каравана через Непал. Здесь перед путниками и открылся истинный Тибет - страна, застывшая во власти тьмы и невежества.
   "Народ нищий, грязный, - записывал Николай Константинович в дневнике, - ничего не знающий, кроме тяжкого труда и молитвы на все случаи жизни: Ом-мани-падме-хум. Едят сушеное просо (дзамбу), размешивая его в воде; пьют плиточный чай; ходят в ватных халатах или овчинных шубах, накинутых так, что плечо остается всегда голым".
   Художник беседует с ламами о перевоплощениях, о таинствах тибетской философии и медицины, но иногда разговор касается и политики. Даже в такую глушь доходят, хоть и с опозданием, слухи о происходящих в большом мире событиях.
   Один лама до того осведомлен о делах, вершившихся в далекой северной державе, что даже рассказал Николаю Константиновичу свою версию истории покушения на жизнь Ленина.
   "Жил человек Ненин, который не любил белого царя. Ненин взял наган и застрелил царя, а затем влез на высокое дерево и заявил всем, что обычаи будут теперь "красными", а все церкви закроют. Но женщина, сестра царя, не любившая "красные" обычаи, взяла наган и застрелила Ненина..."
  
   Итак, Лхаса не приняла Рериха, а в отместку и он не принял ее. Он шокирован лицемерием лам; тем, как они обманывают и обворовывают свой народ. Вместо гармонии буддийской страны он увидел вопиющие противоречия и контрасты: с религиозностью соседствовало откровенное стяжательство; с показным уважением к женщине - многомужество; убийство животных формально запрещено, но можно, загнав животное на скалу, столкнуть его - это не есть убийство!
  
   Усталый караван медленно движется на юг мимо бедных лачуг, у дверей которых стоят женщины в полосатых передниках; мимо крепостей феодалов и богатых монастырей. Навстречу скачут курьеры-всадники, бредут паломники, бормоча: "Ом-мани-падме-хум". В Лхасу, в Лхасу, будь она проклята!
   Холсты и рисунки упакованы в тюки. В тюках нет продуктов, нет товаров. То, что везли в качестве подарков Далай-ламе, раздали кому попало. Так и не удалось выполнить поручение московских покровителей по замене одного ламы на другого. А какая гарантия, что хрен слаще редьки? Лишь бы только Москва не надумала мстить... Но у них там так быстро все меняется: вчера этот был хорошим, а сегодня - к стенке; а вон тот вчера был плохим, а ныне - глядишь, в начальниках ходит. Может быть, забудут полоумного художника?
   Николай Константинович и домочадцы, трясясь в седлах, меняют то коней на верблюдов, то верблюдов на коней. Вот и Гангток, столица княжества Сикким с джунглями, водопадами и синими бабочками. Розовая в лучах солнца вершина Канченджанги приветствует возвращающихся. 28 мая 1928 года после долгих мытарств и странствий экспедиция вернулась в Дарджилинг с севера.
  

* * *

   - Кругом только камни, одни лишь камни, да похожие на погребальные свечи одинокие кедры, да еще и обрушенные и размытые дождями лестницы в никуда. Вот все, что осталось от места, когда-то называвшегося "Лесом шести архатов", - пояснил проводник, обведя рукою тихую местность, не нарушаемую даже пением птиц.
   - Куда птицы подевались? - удивился Пащенко.
   - Птицы в таких печальных местах не водятся, - угрюмо добавил проводник.
   К концу дня пришли в Харван. Косые лучи заходящего светила подчеркивали беспорядочно разбросанные по склону горы руины и клали на них красноватые блики. Горный воздух светился прозрачностью хрустального бокала, а на вершинах синего хребта розовели вечные снега.
   - Говорят, что некогда жил в этих местах философ Нагарджуна, преобразовавший учение Будды, - заметил калмык Василий. - Знания, якобы, для этого ему передал Великий Король Нагов. Он поднял змеиный капюшон из глубин священного озера. На берегу в своих желтых одеждах и сидел Нагарджуна.
   - Что за фундаменты, торчащие повсюду? - спросил Пащенко.
   - Это остатки буддийских монастырей; они строились вначале нашей эры кушанскими императорами. А начали разрушаться и исчезать, когда индуизм стал здесь господствовать.
  
   "Кашмирская долина, одна из красивейших горных долин Гималаев, - записывал в дневнике Кондиайн. - Зажатая между Средними и Большими Гималаями, окруженная со всех сторон снежными горами, она напоминает кратер древнего вулкана. Возможно, им и является".
  
   - Когда-то здесь было огромное озеро, которое потом осушили могущественные Боги, - продолжил проводник,
   - Чем оно им мешало? - улыбнулся Блюмкин, трогая кобуру и, показывая, что готов сквитаться и с Богами.
   - Ну, вы и спросите, Яков Григорич! Хоть стой, хоть падай, - потупился Хомутов-Кикеев.
   - Мы, большевики, тоже подстать Богам! - хлопнул по кобуре Блюмкин, - Чего захотим, то вмиг осушим! Ты разве не большевик?
   - Большевик.
   - Ну, то-то ...
   - Эх, сейчас бы не прочь по стаканчику осушить, - причмокнул мечтательно Шандеревский. - И то дело! - согласился чекист.
   - Не плохо, не плохо бы! - присоединились Пащенко с Кондиайном. - Да где взять?
  
   "Кашмир лежит на пути из Средней Азии в Индию, - продолжал писать Кондиайн, несмотря на шумный разговор товарищей. - Через его горы и равнины шли дороги, по которым в течение тысячелетий передвигались различные народы и племена. Тут кругом встречаются гигантские мегалиты, свидетели тех времен, напоминая издали сказочных великанов. Считается, что так они стоят шесть или семь тысячелетий".
  
   - Кашмир с глубокой древности охранял Ниланг. Могущественный правитель Долины, - продолжал рассказ проводник. - Ниланг научил людей искусству и ремеслам...
   - Вась, а Вась, откуда ты все это знаешь? - с издевкой спросил Блюмкин. - Ты всего лишь красный командир, а не историк!
   - Оставь, Яков, свои шуточки, - не смутился бывший кавалерист. - Лучше послушай, может пригодится!
   - Вряд ли! Я вообще скоро вас покину... пришла шифрограмма... Кондиайн подтвердит как радист. Отзывают меня. Иду на повышение.
   - Куды тебя? - полюбопытствовал Василий.
   - Вообще-то военная тайна, но вам, так и быть, скажу. Резидентом в Константинополь! Стану там лавочником, торговцем книгами... Понятно?
   - Понятно, понятно... Жаль, конечно, что нас покидаешь! - запричитали товарищи.
   - Где наша не пропадала? Ладно, Вась, трави дальше! Мне тоже интересно послушать. Больше перебивать не буду.
   - В каждом озере Кашмира обитал свой наг, - продолжил историк-кавалерист. - Наги жили в чудесных подводных дворцах, стены которых украшались драгоценными камнями и жемчугом.
   - Они, наверное, жили в воде, потому что были голы и наги, - не удержался от каламбура Блюмкин и одиноко расхохотался.
   - Яков, чем острить, лучше скажи, что слышно в Москве? - спросил Пащенко. - Ты ведь не первую шифровку получаешь, наверное?
   - Лучше сам объясни. У Сашки ничего не выпытаешь, - погрозил пальцем Шандеревский. - Кондиайн настоящий конспиратор, сукин сын!
   - Почему должен обо всем докладывать? - возмутился радист-астрофизик. - Я подписку давал о не разглашении.
   - Ну, что вам сказать? - вздохнул чекист. - Хреново начинает дело складываться...
   - Почему? - в один голос спросили товарищи.
   - Потому! Как Феликса Эдмундовича не стало, так и началось брожение. Менжинский вроде бы мужик ничего, но все равно - новая метла, а она должна по-новому мести. Вот.
   - Ты что же председателя ВэЧэКа "метлой" называешь? - оскорбился за начальника Чрезвычайки бывший кавалерист.
   - Это поговорка такая, - сделал удивленное лицо чекист. - Ты что, Вась, юмора не понимаешь? А еще историк! История, ведь, такое юморное дело...
   Василий, не придирайся к словам и не перебивай! - вступился Пащенко. - Тебя не перебивали.
   - Как не перебивали? Он меня и перебил.
   - Так вот, я и говорю, - продолжил спокойным тоном Яков, - Ягода и Трилиссер стали давить на Чичерина: зачем, мол, дали согласие на эту дурацкую экспедицию? Что они там собираются искать? Делать им больше нечего... и так далее.
   - И все это тебе по телеграфу сообщили? - недоверчиво заворчал проводник.
   - Я тебе не обязан докладывать! - огрызнулся Блюмкин. - "Мозговыми" волнами передали!
   - Неужели нас могут отозвать? - заволновался Шандеревский, а Пащенко и Кондиайн тревожно переглянулись.
   - Пока нет, но у Глеба тоже начались неприятности. Мало того, что экспедицию послал неизвестно зачем, еще связался с этим прохиндеем художником.
   - С каким художником?
   - Ну, как его? В Америке живет...
   - Кто в Америке?
   - Ну, этот... Верих, Перих?
   - Рерих! - поправил астрофизик.
   - Вот-вот! Бокий дал ему ответственное задание, и я в этом участвовал. Старика в Москву привозил, со всеми перезнакомил..
   - И что же?
   - А тот деньги получил от нас, и не малые, а операцию провалил. Его англичане и китайцы в Тибет не впустили!
   - Так, может, и нас не впустят? - все взволнованно заерзали.
   - Может, и нас... Зачем мы там, скажите на милость, нужны?
   - Почему такое упадническое настроения? - спросил сурово проводник. - Брось сеять панику.
   - Какую такую "панику"? Сначала тебе "метла" не понравилась, а теперь, видите ли, панику сею, - сказал чекист тоном, предшествующим вызову на дуэль, и погладил ласково кобуру.
   -Ззначит, могут свернуть, и все изыскания коту под хвост? - вспомнил о своих разработках Пащенко.
   - Хорошо, если только "под хвост", а то могут и к стенке поставить, - продолжал упадничество чекист.
   - Как это, "к стенке"? - не поверил ушам Шандеревский.
   - Очень даже просто! Во-первых, там сейчас всеми этими тайными обществами не на шутку заинтересовались. И наше "Единое Братство" кому-то, как бельмо на глазу. Говорят, моего дружка, Мокиевского взяли...
   - И наше общество под угрозой? - спросили одновременно все.
   - Каждое! Меняются времена! Не хотел вам до времени об этом говорить, но ... "новая метла" мести начала.
   - Опять он про свою "метлу", - чертыхнулся проводник-кавалерист. - Ну, вас всех с вашими "метлами" и обществами! Я спать пошел.
   - Иди, иди, Вась! - Блюмкин помахал ему вслед маузером, который вынул для пущей убедительности. - Спокойной ночи. Смотри, чтоб "метла" не приснилась...
  

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

  
  
   Чтение книги. Слово на суде. Поиск названия. Продолжение чтения. Название найдено.
   Святилище Нагов и змеиный король. Звезда и ромб. О театре и режиссерах. Комод и осязание.
   Дом в долине Кулу. Институт "Урусвати". Прибавление в семействе. Запах керосина. Мечты об электричестве и частушка. Лихтман поперхнулся. Воспоминание о Москве.
  
  
  
   "23 октября президент Вильсон ответил на немецкое предложение о мире нотой, которая фактически требовала от Германии безоговорочной капитуляции.
   Людендорф хотел продолжать войну в надежде, что успешная оборона границ Германии сможет ослабить решимость союзников. Однако он уже не был в состоянии повлиять на сложившуюся обстановку, воля нации к сопротивлению была подавлена, и на его слова никто не обращал никакого внимания. 26 октября он был вынужден сложить с себя полномочия".
   34-летний узник крепости Ландсберг перевернул страницу.
   - Ты эту книжку читаешь? - спросил сокамерник. - Не надоело?
   - Надо знать историю своего позора.
   - Как называется?
   - "Итоги Мировой войны".
   - В здешней библиотеке взял?
   - Да.
   - Надо и мне что-нибудь попросить.
   - Попроси, почитай тоже.
   Австриец снова углубился в чтение, а сокамерник, отвернувшись к стенке, казалось, задремал.
   "... после этого канцлер в течение полутора суток находился в бессознательном состоянии вследствие приема слишком большой дозы снотворного. ("Ну, я бы так не поступил", - с осуждением подумал молодой капрал, переворачивая страницу.) Вечером 3 ноября, когда он вернулся в свой кабинет, было получено сообщение о капитуляции не только Турции, но и Австрии. Тыл Германии остался без прикрытия. На следующий день в Германии произошла революция, которая быстро охватила всю страну, в связи с тем, что мирные переговоры были отложены, так как кайзер не хотел отказаться от престола. Оставался единственный выход из положения, а именно - договориться с лидерами революции. 9 ноября принц Макс Баденский передал власть в руки социалиста Эберта. Немецкие полномочные представители для переговоров о перемирии в 5 часов утра 11 ноября 1918 года подписали условия мира; в 11 часов утра война была окончена".
   - Как жаль, что наша затея так печально завершилась, - снова заговорил сокамерник, печально вздохнув. - Жаль погибших товарищей... Полиция сильна оказалась!
   - Но все-таки нам удалось продержаться несколько часов, - отложил чтение капрал. - В дальнейшем учтем свои ошибки...
   - Как они смеют нас, истинных патриотов, обвинять в государственной измене и приговаривать к пяти годам?!
   - Не огорчайся, Рудольф! В наших силах использовать пребывание здесь не впустую. Лучше вот послушай:
   "Исход войны, в конечном счете, был решен еще 29 сентября, когда немецкое командование пришло к выводу, что война проиграна. Людендорф и его помощники в то время были настолько подавлены, что их плохое настроение быстро передалось всему народу. Германии уже ничто не могло помочь. Командование могло вернуть свое самообладание, военная обстановка могла улучшиться, но моральное состояние армии и народа, как и всегда в войне, решило судьбу Германии".
   - Все правильно написано. Так и было.
   - Слушай дальше!
   "Среди причин, приведших Германию к капитуляции, решающее влияние оказала блокада. Если бы не блокада, немецкие войска смогли бы в течение длительного времени оказывать упорное сопротивление на своих государственных границах, при непременном условии, конечно, чтобы не было революции".
   - Эта революция как нож в спину! - воскликнул пылко Рудольф и повернулся на другой бок.
   "Если бы немецкий народ, единодушно поднявшись на защиту собственной земли, оказался в состоянии остановить наступление союзных армий, то неизбежный конец был бы только отсрочен вследствие блокады, осуществляемой морскими силами, являющимися историческим оружием Англии".
   - Как ты блестяще выступил на суде, Ади, - вспомнил сокамерник. - Твои слова так и звучат у меня в ушах: "Я предпочитаю быть повешенным в большевистской Германии, чем погибнуть под французским мечом!"
   - "Не вам, господа, судить нас! - вот, что я еще сказал. - Приговор вынесет вечный суд истории. Вы можете объявить нас виновными тысячу раз, но Богиня вечного суда истории посмеется, и разорвет в клочья приговор вашего суда, ибо она оправдает нас!"
   - Молодец! Твои слова не должны кануть в Лету. Нужно эти мысли доверить бумаге.
   - Я и собираюсь писать книгу, благо времени свободного хоть отбавляй.
   - И как ее назовешь?
   - Название давно вынашиваю... "Четыре с половиной года борьбы против лжи, глупости и трусости".
   - Слишком длинное.
   - Придумай покороче. Помоги мне.
   -Так сразу не смогу.
   - Думай, а я пока дочитаю главу.
   Рудольф наморщил лоб и снова отвернулся к стенке. Адольф перевернул страницу.
   "Однако военные действия были наиболее решающим фактором, ускорившим капитуляцию и предотвратившим продолжение войны и в 1919 году. Такой вывод не означает, что в момент заключения перемирия военная мощь Германии была сломлена, а ее армии полностью разгромлены или что само заключение перемирия явилось ошибочной уступкой Германии со стороны союзников. Тщательный анализ последних ста дней войны подтверждает ту старую истину, что действительной целью войны является подавление воли противника к сопротивлению ("Какая правильная мысль! Это надо и нам учесть в дальнейшем".), а не разгром войск. Победа или поражение зависят главным образом от морального состояния противника и лишь косвенно от непосредственных ударов по нему. ("Совершенно верно!") Именно внезапность действий союзников и сознание своей неспособности отразить их стратегические удары оказали на Людендорфа более сильное влияние, чем потеря своих войск, вооружения и территории".
   Адольф захлопнул книгу, Рудольф продолжал мучительно морщить лоб.
   - Придумал?
   - Например, "Борьба".
   - Так просто? Чья борьба?
   - Наша или твоя...
   - "Моя борьба". Вот!
   - Кажется, неплохо. Коротко и ясно.
   - Вот именно: коротко, ясно и звучно. Спасибо, Руди! Ты гений... тоже.
  
  

* * *

   В небольшом городке Патан удалось увидеть первое святилище Нагов. Посередине пруда, затянутого зеленой ряской, стояло странное сооружение, сложенное из камней. Сооружение невысокое, не более полутора метра, и своей конструкцией напоминает старинные индуистские храмы Кашмира. Казалось, храм - последнее здание затонувшего города. Здесь оживала легенда об ушедших под воду древних городах и возрождались мифы о гневе Богов. Из пруда поднимался человек со стертыми временем чертами лица и змеиным капюшоном над головой. Капюшон походил на старинную корону какого-то неведомого короля. Фигура высечена из камня.
   - Как называется это чудище? - спросил Пащенко.
   - Сигнаг, предводитель и змеиный король, - ответил проводник. - Здесь, пожалуй, сделаем привал.
   Отряд расположился на ночлег. Развели, по обыкновению, костер. Невдалеке от палаток привязали лошадей.
   - После отъезда Якова эмблемой нашей экспедиции должен стать "ромб", - посмотрел лукаво на товарищей Кондиайн.
   - Почему? - не понял Шандеревский.
   - Потому что нас осталось четверо, и пятиконечная звезда как символ теперь не подходит. А у ромба четыре угла. - Кондиайн по-детски заулыбался.
   - Значит, каждому по углу? Каждый будет сидеть в своем углу! - засмеялся Пащенко.
   - С пятиконечной звездой экспедиция была советской, а теперь, с этим ромбом, черт знает, стала какая, - высказался в своем репертуаре бдительный проводник.
   - Ты про свое. Не понравилось, что Менжинского "метлой" назвали. Теперь "ромб" не нравится, - попенял Пащенко, - а ведь "ромбы" - знаки отличия, вместо царских погонов и эполетов. Почему в них "контру" заподозрил?
   - Ты прав, Андрей Николаич, - пошел на попятную проводник. - Это я как-то упустил из виду.
   - Эх, в театр бы сходить! - сменил "пластинку" астрофизик. - Любил я посещать Художественный...
   - Я тоже бы не прочь, - поддержал Пащенко. - Ведь для культурного человека сходить в театр значило почти причаститься, сходить в церковь.
   - Наша интеллигенция отправляла свой самый высокий и нужный для нее культ, облекая его в форму театрального представления, - присоединился Шандеревский.
   - Общество всем своим складом враждебно всякому театру, и строит свой театр из всего, что составляет его жизненную сущность, - заметил Кондиайн. - Даже из политики!
   - И ведь какие есть режиссеры! - добавил Пащенко.
   - Самый великий живет в Кремле, - улыбнулся Шандеревский и покосился на проводника.
   - Это о ком? - насторожился Василий, не совсем поняв суть разговора, но почуяв пролетарским чутьем что-то классово-враждебное.
   - Один у нас великий режиссер! Станиславский, - успокоил Шандеревский.
   - Разве он в Кремле живет? - не сдавался бдительный кавалерист.
   - Не совсем в Кремле, - пришел на помощь Пащенко, - а поблизости... в Леонтьевском. До Кремля рукой подать.
   -А-а-а, - казалось, успокоился Кикеев-Хомутов. Он хоть знал и любил историю, но больше - Востока и своего народа. Несмотря на это, к интеллектуалам себя не относил, видя в них недобитую контру.
   - Многие понимают театр исключительно, как истолкование литературы, - начал углубляться в тему Кондиайн. - В театре видят некоего толкователя литературы, как бы переводчика ее на другой, более понятный широким массам язык.
   - По принципу: если читать самому тяжело, то иди, послушай и посмотри? - спросил Пащенко.
   - Во многом, именно так, - подтвердил Александр Борисович.
   - Пафосом нашего поколения был и есть дух Фомы неверующего, - повернул тему иной гранью Шандеревский. - У Художественного театра - Чехов, а у нас - Фома, интеллигент, который ему не верил. В сущности, это есть недоверие к реальности даже любимых авторов, к самому бытию русской литературы.
   - Что-то ты, Петр Сергеич, очень круто загнул и куда-то в сторону, - возразил Кондиайн.
   - Когда Художественный привез в Петербург "Вишневый сад", - вспомнил Пащенко, - то по городу пошел слух, что труппа не захватила с собой "пузатого комода".
   - При чем комод? - не понял Петр Сергеевич.
   - Обыватели посчитали, что без этого комода не то. К чему своими пальцами Фома прикасаться будет? - пояснил Андрей Николаевич.
   - А, понятно, - заурчал сквозь улыбку Шандеревский.
   - Мне очень нравились знаменитые паузы "Чайки", да и других чеховских пьес, - сказал мечтательно Кондиайн. - Это не что иное, как праздник чистого осязания. Все умолкает, остается только одно безмолвное о-ся-за-ни-е...
   - Помню "На дне", - возразил Шандеревский. - Все-таки это ситцевый и трущобный маскарад. Чистенький притон, прилизанная трущоба... Осязать смрад и грязь им не удалось, как и многое другое. По-настоящему они, как ты говоришь, "о-ся-за-ли" только друг друга.
   - Это условности искусства театра, - вмешался в назревавший спор Пащенко.
   - Говорю о Художественном театре вовсе без враждебности, - смягчился Шандеревский.
   - Понимаю, - пошел на мировую и Кондиайн. - Я хотел сказать, что истинный и правдивый путь к театральному о-ся-за-ни-ю лежит через слово, так как в самом слове и скрыта режиссура.
   - Замечательная мысль! - воскликнул Пащенко.
   - Может быть, не все об этом знают? - спросил Шандеревский. - Я был свидетелем, как актеры запинались, ошибались и путались в хрестоматийных пушкинских стихах, беспомощно размахивая "костылями декламации", считая, по-видимому, что выразительное чтение их спасет.
   - Ох, и надоели вы мне своей болтовней! - взревел улегшийся на боковую кавалерист. - Вот и бубнят, и бубнят... Спать мешаете человеку!
   - Ладно, товарищи! Василий прав, и нам спать пора, - попытался завершить диспут Пащенко.
   - Вспоминаю "Месяц в деревне". Кажется, пустяк, а вместе с тем... - продолжал объяснять Кондиайн направившемуся к палатке Шандеревскому.
  

* * *

   Жители долины Кулу, указывая на опоясанный балконами дом, говорят уважительное: "Здесь живут русские".
   Кулу - долина в Пенджабе. Существует предание, что именно здесь легендарный Риши Виаса записывал на пальмовых листьях эпос "Махабхарата". Теперь новой достопримечательностью стал и двухэтажный каменный дом над рекой Биас. Вокруг живет народность пахари, лесозаготовщики и добытчики соли. Одеваются здесь не так, как в Центральной Индии. Мужчины ходят в узких грубошерстных штанах и куртках, напоминающих сюртук; в шапках с белым дном и яркими отворотами; в плетеных сандалиях или низких сапогах. Женщины - в шароварах, в остроконечных металлических головных уборах, куда девушки обычно кладут заклинанья для приворота женихов. Здесь издавна живут бок о бок, как индусы, так и мусульмане, но вражды меж ними нет.
   Русские обитатели дома над рекой говорят с местными жителями на их языке и очень обходительны с ними. Никакого высокомерия нет и в помине. Они помогают в беде, регулярно посещают праздники, записывают песни и легенды.
   В доме удобно помещены картины, книги, коллекции. Внизу - мастерская. Из окон открывается чудесная панорама гор. Там - и большая столовая, где собираются все члены семьи. Наверху - жилые комнаты, спальни.
   В доме не играют в европейские игры, не коротают вечера за картами или вином. Встают с восходом.
   Рядом с жилым домом расположен Институт Гималайских Исследований, основанный Николаем Константиновичем. Его задачи - обработка множества разнообразных коллекций, гербариев, собранных во время экспедиций, а также - исследования истории, искусства, языков Азии, изучение древней медицины. Институт называется "Урусвати". Основную работу в нем выполняют сыновья. Юрий - директор и руководитель этнолого-лингвистического отдела. Святослав заведует искусством и фармакопеей. "Урусвати" поддерживает связь со многими научными учреждениями в Европе и в Америке. В частности, налажен контакт и с Советской Россией. Туда, во Всесоюзный Институт Растениеводства, руководимый Вавиловым, регулярно высылаются образцы семян и растений. Между Рерихами и советским ученым существует и личная переписка. Николай Константинович приглашает Николая Ивановича посетить их дом, зная, что ученого очень интересует флора и фауна гималайских районов Индии. Но, по независимым от обеих сторон причинам, встреча откладывается.
   Постепенно и здание института и самый дом Рерихов окружается статуями, каменными плитами с изображением Богов и животных. Под окнами мастерской застыл в камне всадник-богатырь, местный Илья Муромец - Гуга Чохан.
   В семье народу прибавилось. Святослав взял в жены красавицу Девику Рани. У них теперь две девочки - Людмила и Ира. Только Юрий пока все еще холост и весь целиком в науке.
  
   - Как я не выношу запах керосина, - почти каждый вечер за ужином объявляет Елена Ивановна. - Когда, наконец, сюда проведут электричество?
   - Лампы действительно сильно чадят, - поддерживает супругу Николай Константинович. - Может, у них фитили старые?
   - Сейчас принесу свечи, - говорит каждый раз Юрий, унося одни источники света и принося другие.
   - С электричеством могли бы здесь посмотреть ту или иную твою фильму, дорогая, - обращается к супруге Святослав.
   - Я много раз поднимала этот вопрос перед правительством, но они говорят, зачем вы живете в такой глуши - перебирайтесь поближе к центру, и будет вам электричество, - объясняет Девика.
   - Константин Иваныч, - обращается старший Рерих к семейному врачу, меняя тему. - Помните частушку, которую мы с вами слышали тогда на Алтае? Кажется, очень забавная!
   - Как же, как же... помню. Могу даже, спеть, - оживился доктор, собираясь развеять подавленное отсутствием электричества настроение за столом.
   - Спойте, спойте, просим! - захлопало общество в ладоши.
   - Наверное, какая-нибудь непристойность? - насторожилась Елена Ивановна. - Пусть девочки поднимутся к себе!
   - Мила, Ира, отправляйтесь спать! Поздно, - произнес строгим голосом Святослав.
   - Спокойной ночи, - пролепетали девочки и покорно поплелись на второй этаж.
   - Просим! Теперь можно. Одни взрослые остались, - сказал, что-то прожевывая, Морис Михайлович Лихтман и покосился на свою супругу. - А ты, Зиночка, любишь русские частушки?
   Зинаида Григорьевна кивнула. Рябинин, поднявшись из-за стола и приняв "шаляпинскую" позу, звонко заголосил:
   - Где бы, где бы стать
   под зелену крышу?
   Где бы, где бы увидать
   Коммуниста Мишу?
  
   Комсомольца полюбила,
   сразу изменилася -
   все иконы перебила,
   разу не молилася!
  
   - Еще? - остановился певец, не решаясь начать следующий куплет. - Продолжать?
   - Господа, это богохульство! - возмутилась Елена Ивановна. - Как можно?
   - Матушка, ты всегда так удивляешься, будто бы забыла, что в нашей далекой России власть теперь безбожная, - вступился за куплетиста Николай Константинович.
   - Там еще и покрепче дальше, - заговорщически шепнул соседу Лихтману Рябинин.
   - Ну-ну? Скажи мне тихонько, - заулыбался Морис Михайлович, изголодавшийся в англоязычном Нью-Йорке по острому русскому словцу. И Константин Иванович зашептал доверительно:
   - Эх, милая моя,
   что я отчубучила!
   На постели насрала,
   подушку нахлобучила!
  
   Лихтман фыркнул и поперхнулся. Приступ кашля привлек всеобщее внимание.
   - Постучите вы ему по спине, милочка! - посоветовала Зинаиде Григорьевне Елена Ивановна. - Вот как слушать всякие скабрезности. Бог наказал!
   Несмотря на "пострадавшего" Мориса Михайловича, общее настроение резко улучшилось. Безнравственные куплеты произвели оздоравливающее действие, и отсутствие электричества теперь не казалось таким ужасным. Ставший малиновым Лихтман постепенно отходил, прокашливаясь и бледнея,.
   - А помните, как нас в Москве встречали? - лицо старшего Рериха засветилось радостным воспоминанием. - Извозчиков подали прямо к поезду! А сколько народу... Я стал забывать Белокаменную... Каланчевка, Садовое, Мясницкая, Тверская... И этот шикарный "Гранд-Отель!" Жаль только, что так мало побыли ...
  
  
  

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

  
   Знатоки тайных учений. Карл Хаусхофер. Учение о чакрах. Глаз Циклопа. О сверхчеловеке. Старая история.
   Рассказ проводника. Пещера и подземная река. Странный старец. Болезненные ассоциации.
   Нью-йоркский порт кипит. Речь мэра. Судебный процесс.
   Основные тайны. Происхождение рас. Слова Платона. Свирепый пророк. Доктрина вечного льда.
   Что было до начала вселенной. Тюремный обед.
  
   Первое появление в Германии знатоков тайных учений из Тибета связано с именем Карла Хаусхофера. Образованный человек, призывавший к проникновению в Центральную Азию, и в частности, в Тибет, он считал, что это дало бы мистическую силу новой власти. Хаусхофер во время Мировой войны - генерал, а с 1921го года стал профессором географии Мюнхенского университета, в стенах которого основал Институт геополитики и начал выпускать журнал, посвященный тем же вопросам.
   В своих научных изысканиях ученый пришел к выводу, что Британская империя близка к упадку, и мировое лидерство постепенно должно перейти к континентальным державам. Например, к Германии.
  
   - Нашему активному народу тесно в рамках наших границ, - вещал профессор с университетской кафедры. - На Востоке бесполезно лежат огромные пространства, загаженные славянами. Нашей задачей должно стать расширение земель!
  
   Нельзя сказать, что эти идеи Хаусхофер почерпнул у Гурджиева, чью выучку он прошел, или у адептов тайного японского общества "Зеленый дракон", членом которого состоял. Похоже, что эти оригинальные мысли посетили умную голову профессора без чьего-либо влияния. Зато сам он стал активно влиять на молодого австрийца, с кем вскоре судьба свела его.
   Помимо того, что профессор поделился со своим новым другом-учеником идеями о расширении жизненного пространства, он и познакомил его с некоторыми восточными учениями, которые знал сам.
  
   - Энергетические центры находятся в семи частях нашего тела, - объяснял учитель "учение о чакрах". - У большинства людей эти центры находятся в пассивном состоянии, но их можно "расшевелить" с помощью определенных упражнений.
   - И что? - глаза ученика загорелись.
   - Перед тем, кому это удастся, откроются необычные возможности!
   - Какие?
   - От передачи и чтения мыслей на расстоянии до магического видения "третьим глазом"...
   - Где этот глаз?
   - Он может развиться и появиться на лбу чуть повыше переносицы.
   - Как у Циклопа?
   -Да. Он так и называется - "Глаз Циклопа".
  
  
   - Что он тебе еще объяснил? - выпытывал Руди у сокамерника. - Что еще этот Хаусхофер тебе рассказал?
   - Он сказал о неизбежности появления сверхчеловека, который будет править миром.
   - Откуда возьмется этот "сверхчеловек"?
   - Мне самому однажды было видение "сверхчеловека", когда я в музее разглядывал лежавшее под стеклом "копье Лонгина"... Я рассказал об этом Хаусхоферу.
   - И что он?
   - Сказал, что мне явился Атлант.
   - Так они все погибли?
   - Это так считается. На самом деле они переместились в другое измерение, благодаря своей высокой развитости в техническом отношении. Они по своему желанию могут проникать в наш мир и влиять на него и на нас, его обитателей.
   - Чего от тебя хотел "атлант"?
   - Захотел наградить своей силой, но...
   - Что "но"?
   - ... но в обмен на мою волю, которой будет руководить он.
   - Старая история про Фауста и Мефистофеля! К тебе сам дьявол явился...
   - Не знаю. Совсем непохоже...
   - Чем кончилось?
   - Я упал без чувств. Такой сильный поток энергии шел от Атланта... Но я понял, он хочет сделать меня вождем нации.
   - Он так сказал?
   -Не сказал, но я почувствовал это шестым чувством.
   - Ты согласился?
   - Да.
  

* * *

   За хребтом Пир-Панджал лежит еще один район Кашмира - Джамму. На востоке над ним возвышается Великий Гималайский хребет, а две горные реки, Рави и Ченаб, текут по границам территории с севера и юга.
   - Большую часть населения составляют индусы, - увлеченно объяснял проводник. - Они счастливым образом избежали обращения в мусульманство. Культ Нагов у них продолжает жить и процветать. Также здесь почитается Богиня Вашну Деви, чье святилище находится на горе Трикута.
   - Цикута? - не расслышал Шандеревский. - Помнится, чашу цикуты заставили выпить Сократа. Так цикута растет на одноименной горе?
   - Не Цикута, а Трикута, - поправил Кондиайн. - Эх, Петр Сергеич, глухая ты тетеря!
   - Правда, добраться до пещеры Вайну Деви дело нелегкое, - продолжал проводник.
   - Да и зачем, спрашивается, нам добираться? - заметил Пащенко. - Или нам больше делать нечего?
   - Слушай, Василий! Сдается мне, что ты никакой не калмык, а замаскированный индус! -подковырнул Шендеревский,- Откуда "друг степей" может так хорошо знать эти места?
   - Хуже если бы не знал! Что бы вы тут без меня делали?
   - А где, интересно, сейчас наш дорогой Яков Григорич? - спросил Кондиайн.
   - За него не волнуйтесь! Этот вертихвост не пропадет, - ухмыльнулся Пащенко.
   - Это точно. Такой себя в обиду не даст, - поддержал Шандеревский. - Пока маузер на боку, ему сам черт не страшен.
  
   К концу дня отряд подошел к скале, у подножья которой темнела узкая щель входа. Рискнули войти, с трудом протиснувшись. И оказались в полнейшей темноте.
   - Слышите где-то внизу шум потока? - спросил проводник, чиркая спичками.
   - Тут и под ногами вода хлюпает, - отозвался Андрей Николаевич.
   - Речка вниз или ручей, - уточнил Шандеревский, нагнувшийся и зачерпнувший ладонью ледяной воды.
   - Смотрите - впереди слабое свечение, - указал в темноту Кондиайн.
  
   Пошли дальше, ориентируясь на мерцавший вдали то ли огонек, то ли просвет. Дорога шла под уклон. Под ногами бурлила вода. Но вот поток стал мелеть. В слабом рассеянном свете показались вырубленные в скале ступени. Поднявшись по ним, попали в незнакомый, казавшийся нездешним, мир. В колеблющемся пламени светильников длиннобородый старец, сидя перед низким алтарем, читал молитвы-заклинания. На алтаре, среди складок красной шелковой ткани, темнели три древних камня, похожих на метеориты. За ними виднелась бронзовая фигурка Богини с темным лицом и в зубчатой короне. Приглушенному голосу жреца вторил доносящийся издалека шум воды.
  
   - Наверное, вот в таких тайных местах тысячелетия назад и зарождались самые первые религиозные культы человечества, - проникнувшись торжественностью момента, изрек Шандеревский.
   - Старец на нас не обращает внимания, как будто нас здесь нет, - удивился Пащенко.
   - В трансе человек, ему не до нас, - пояснил Василий.
   - Мне почему-то на ум пришел артист Яхонтов, читающий Гоголя, - не к месту сказал Кондиайн и странно ухмыльнулся.
   - Старец Яхонтова напоминает? - уточнил Шандеревский.
   - Перед глазами сцена, как портной Петрович облачает Акакия Акакиевича в новую шинель...
   - У тебя, Сашка, ассоциации какие-то странные? - не выдержал Пащенко. - Или ты нас снова хочешь в дискуссию о театре вовлечь? Тогда пойдем на свежий воздух.
   - Может, желаешь его в "гоголевскую шинель" укутать? - улыбнулся Шандеревский.
   - "Я черным соболем одел ее блистающие плечи", - продекламировал Кондиайн, развеселившись. - Пушкин, а не Гоголь!
   - Пойдемте отсель по добру, по здорову! - разумно предложил Василий.
  

* * *

   Нью-йоркский порт. Цепь высоченных скал-небоскребов окружает его. Порт кипит. Пароходы, маленькие и огромные, величаво входят в бухту. Мелкие суденышки, лодки и катера беспрестанно снуют там и сям, буравя волны. Рерихи снова вернулись в Новый Свет. Надолго ли?
  
   "Приветствовать профессора Рериха опять в Америке является для Нью-Йорка большой честью. Вы, всегда имевшие целью международный мир, действительно должны были вернуться в город, который является символом объединения всех народов. Вы принадлежите этому городу, как вестник объединения человечества. Вы всегда стремились установить братство и взаимопонимание среди народов всего мира..."
   Речь мэра прерывается бурными и продолжительными аплодисментами. Толпа репортеров и фотографов. Вспышки магния и поток вопросов. Но не столь интересен сам художник, как очередной скандал, связанный с его именем.
  
   "Судебный процесс: Рерих-Хорш! - пестрят газеты заголовками. - Сенсация! Сенсация!! Сенсация!!!"
   Дело в том, что художник обеспечил своими картинами деньги богача мистера Хорша, которые тот вложил в создание музея Рериха. И пока Николай Константинович пропадал в Индиях и Азиях, трезвомыслящий американец завладел всеми акциями. А мудрые законы Соединенных Штатов оказались на его стороне. Многие картины из собственности художника стали собственностью дельца. Вот оно всегдашнее противоречие между устремлениями человека искусства и представителя бизнеса.
  

* * *

   Основные тайны, которые открыл Хаусхофер молодому капралу, касались главным образом происхождения человеческих рас. Хаусхофер верил в существование Атлантиды.
   - Атланты не были примитивными, доисторическими существами, как считает антропология, - объяснял ученый. - Они владели жизненной силой растений и могли управлять природными стихиями. Их эра насчитывала семь эпох, во время которых последовательно развились семь человеческих рас. Последняя, наиболее совершенная раса атлантов - арийская. Тех, кому предстояло стать во главе новой расы, по старой традиции готовили в специальных центрах обучения, расположенных высоко в горах. Будущих вождей наставляли, что все происходящее в земном мире управляется невидимыми силами, и они должны свято служить этим силам. Их также учили почитать и охранять чистоту крови своей расы.
   Арийцев окружали со всех сторон враги, и им предстояло сражаться с существами гигантского роста, обладавшими сверхчеловеческой силой. В конце концов, арийцы покинули прежние земли, пересекли Европу и Азию, достигли пустыни Гоби, а потом и вершин Тибета. Там они воздвигли святилище Оракула Солнца, предназначенное управлять семью цивилизациями постатлантической эпохи. Чтобы избавиться от духовной слепоты, они прошли посвящение, благодаря которому чакры астрального тела открылись для восприятия "тонкого" мира. Используя символ "солнечного колеса" (четырехконечной свастики), новообращенные получили власть и стали посредниками между людьми и высшими силами.
   "Хоть и не совсем понятно, но дух захватывает", - подумал молодой австриец, в очередной раз, уходя от учителя.
   - Вам не понятно, молодой человек? - спросил Хаусхофер вдогонку, точно прочитав мысль ученика. - Со временем поймете! Я вам приведу слова Платона, который говорил: "Я должен изъясняться загадками для того, чтобы мое послание, если оно будет перехвачено, не могло стать понятным постороннему". В следующий раз я вас познакомлю со своим коллегой Гансом Гербигером, очень интересным человеком.
  
   Ганс Гербигер оказался шестидесятипятилетним старцем с внешностью свирепого пророка и необъятной седой бородой.
  
   - Пришла пора выбирать, молодой человек, тех, - заявил старец, угрожающе хмурясь, - кто с нами, а кто против нас! Пора покончить с ложными науками!
   -Вы о ком, господин Гербигер? - почтительно и робко спросил капрал.
   - Становитесь в наши ряды, пока не поздно! - витийствовал седобородый. - Доктрина вечного льда - единственно верная для немцев наука!
   - Объясните, пожалуйста, о каком вечном льде вы говорите?
   - Слушайте, молодой человек, и не перебивайте! Наши северные предки обрели силу в снегу и во льдах. Вот почему вера в мировой лед естественна для нордической расы. Любое движение во Вселенной основано на идее вечной борьбы между льдом и огнем, между силами отталкивания и притяжения.
   - Это понятно, - вполголоса, как бы про себя заметил слушатель, но оратор услышал.
   - Что тебе понятно? - грубо осадил старец. - Я еще ничего не сказал. Слушай дальше! Борьба, это меняющееся напряжение между противоположными полюсами бытия. Вечная война в небе, являющаяся законом планет, царит также и на Земле над живой материей и определяет историю человечества.
   - А вот... - робко начал капрал.
   - Заткнись и не перебивай! - мотнул седой бородой "пророк", побагровев. - Современная наука считает: наша Вселенная создана Большим взрывом около 13 миллиардов лет назад. Весь космос, якобы, содержался в одном атоме. Этот атом взорвался и с тех пор непременно все расширяется. Однако, выдвигая эту гипотезу, наука не отвечает на вопрос, что было до начала Вселенной.
  
   Старец умолк, переводя дух. Молодой слушатель открыл рот, но опомнился и спросить побоялся.
   - Есть ли в этом доме вода, чтобы смочить глотку? - рыкнул слегка охрипший "пророк".
   - Сейчас, сию минуту! - вскочил слушатель.
  
   - Так, что было до начала Вселенной? Он объяснил тебе? - проявил и сокамерник недюжинный интерес к вопросам мироздания.
   - Объяснил, смочив глотку. В бесконечной пустоте покоилось огромное тело с высокой температурой, в миллионы раз больше нашего Солнца. Оно столкнулось с гигантской планетой, состоящей из скопления космического льда. Эта масса льда глубоко проникла в Сверхсолнце. В течение сотен тысяч лет ничего не происходило. Но потом водяные пары заставили Сверхсолнце взорваться.
   - Ах, какой взрыв был, наверное! - воскликнул восхищенно Руди.
   - Заткнись, не перебивай! - научился грубости от "пророка" Адольф. - Часть осколков отбросило так далеко, что они затерялась в ледяном пространстве. Другие либо упали на центральное тело, либо образовали планеты нашей системы. Первоначально их было тридцать. И все они состояли изо льда. Только Земля не была полностью охвачена холодом. В ней продолжается борьба между льдом и огнем...
  
   - Обед, обед, обед! - раздалось в коридоре.
   - Доскажу потом... Куда затерялась моя миска, ты не видел?
   - Вон она на полу. Свалилась!
   - Все на обед! - В дверь камеры железно постучали.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

  
  
   Барабаны в долине. Маски Богов. Сон Пащенко. Сон Шандеревского. Сон Кондиайна.
   Беседа бывшего капрала с сокамерником. Несколько Лун и печальная участь Земли.
   Долина Кулу. Рассказ проводника.
   "Гэсериада". Живопись бессильна. Шаровая молния.
   Обитатели долины Кулу. Неудачный визит к Рерихам. Урочище Карга.
   Две столицы. Святилище, расположенное в пещере.
  
  
   На следующий день в долине гулко и тревожно забили барабаны. Сначала один, затем отозвался другой. Где-то в стороне загремел третий. Вскоре все вокруг заполнилось этим призывным боем. Гулкое эхо катилось по горам и замирало вверху у снежных вершин. На дороге, ведущей к Наггару, послышалось пение, и появилась группа празднично одетых людей. Они несли на плечах паланкин под красным зонтиком. С паланкина глядела бронзовая маска. Она улыбалась тонко и загадочно. Появились и другие маски местных Богов. Все они ехали в этот праздничный день "в гости" к богине Трипурасундарам. Ее храм, деревянный с трехъярусной крышей, стоял внизу на окраине Наггара. Горная страна начинается за хребтом Дхаула Дкар и состоит из узких горных долин, через которые голубыми лентами текут реки Рави, Биас и Сатледж. Долины носят звучные древние имена: Кулу, Чамба, Лахул, Пити, Кангра...
  
   На углу стола кипит огромный ярко начищенный самовар. Стол завален разной снедью. Но сервировка очень странная. Рядом с роскошными тортами и великолепными хрустальными вазами с фруктами лежат на скатерти груды мятных пряников и связки грубых больших баранок. Варенье стоит в замазанных банках, рядом с блюдом роскошной заливной осетрины. Ломти черного хлеба и огурцы на серой тарелке. На другой тарелке лежит десятка два вареных яиц. Стоит бутылка кагора. Около нее три чайных стакана.
   - Ну, пей чай, если не хочешь вина, - заговорила мать. - А, может, яичко хочешь? Давай почищу.
   - Я сам, - возразил Андрей Николаевич и потянулся к тарелке.
   - Может, огурчиков хочешь малосольных?
   - Не надо, не надо! Вы сами садитесь за стол.
   - Успею! Ты редко приезжаешь. - Мать с укоризной посмотрела на сына.
   - Сейчас Пасха? Почему яйца? - спросил сын, разжевывая крутой желток. - А где куличи?
   - Бог с тобой! Какая пасха? Зима на дворе. Посмотри, вон окно как замерзло...
   Андрей Николаевич повернулся к окошку и нечаянно выпустил из пальцев половинку яйца. Оно упало на пол и раскрошилось.
   - Вот черт!
   - Да не поминай нечистого, сынок, на Пасху.
   - Ты говоришь, что сейчас зима... И я вижу, что окна заледенели...
  
   Пыхтевший от собственного медного величия самовар, казалось, тоже хотел принять участие в разговоре, что и осуществил, сказав:
   - Мамаша, налейте сыну чайку! Почему он в сухомятку? Зачем я так пыжусь, себя не жалея?
  
   Пащенко открыл глаза. Который час? Все вокруг спали. Какой дурацкий сон!
  
   - А мне приснилось, что я в гостях у Распутина, - сказал в ответ на рассказ Пащенко Шандеревский. - Надо, какая гадость в голову лезет!
   - Расскажи подробности, - попросили коллеги. - Что вы там с Гришкой делали?
   Петр Сергеевич не дал себя долго упрашивать.
   - Я знал, что Распутин жил на Английском проспекте. Кто-то мне сказал, не помню...
   - Ты тогда совсем мальцом был! - усомнился Пащенко.
   - Во сне, сами понимаете, что не приснится... Вроде я взрослый... Так вот! О чем я?
   - "...жил на Английском проспекте", - напомнил Кондиайн.
   - Подошел, будто бы, к нужному дому. На звонок открыла невысокая полная женщина в белом платочке. Ее широко расставленные серые глаза глянули неприветливо.
   - И цвет глаз запомнил?.
   - Она и спрашивает: "Вам назначено?" Да, говорю. "Ну, входите". Я вошел, снимаю пальто. На дворе осень. А она мне: "Нет, здесь не раздевайтесь". Почему? "В передней раздеваются только свои, а вы там разденетесь, если нужно будет, в приемной". Я прошел в приемную.
   - Как ты все хорошо запомнил!
   - "Сейчас доложу о вас" сказала в приемной другая женщина и скрылась. Я огляделся. Большая комната почти пуста, если не считать нескольких стульев, расставленных около стен далеко друг от друга. Огромный неуклюжий буфет стоит около изразцовой печи, разукрашенной какими-то зелеными хвостами. Мой осмотр прервал шум распахивающейся двери... - Рассказчик умолк, припоминая.
   - А дальше? - нетерпеливо воскликнули слушатели.
   - Раньше не видал даже его портрета, но сразу догадался, что это он. Григорий Ефимович, коренастый, с необычайно широкими плечами, стоял передо мной. Одет в лиловую шелковую рубашку с малиновым поясом, в полосатые брюки и туфли с отворотами.
   - Какой ты, однако, Петр, наблюдательный даже во сне! Все запомнил. Туфли не простые, а с отворотами!
   - "Ну, што надо, говори?" спросил Распутин негромким деревенским говорком и склонил голову несколько на бок, как это делают священники на исповеди.
   - В чем ты ему исповедался? - засмеялся Кондиайн.
   - Я так испугался, - сам Распутин передо мной - что сразу проснулся.
   - Эх ты! Такую возможность упустил.
   - Какую такую? - переспросил Шандеревский.
   - Спросил бы: долго ли нам еще мотаться по этим местам? - расхохотался Андрей Николаевич.
   - Точно! Зря не спросил, - засмеялись остальные.
   - А тебе ничего не приснилось? - повернулся Пащенко к Кондиайну.
   - Было тоже... Сейчас, сейчас, припоминаю... Вспомнил!
   - Ну, поведай, - довольно потер руки Шандеревский, как бы передавая эстафету, и посмотрел на Пащенко - сейчас, мол, послушаем, что снится астрофизикам в отличие от юристов.
   - Будто какое-то совещание на квартире у меня... Совещаются члены Временного Правительства.
   - У тебя на квартире? - с наигранной завистью переспросил Шандеревский. - Временное Правительство? Ишь ты!
   - Ну, ты даешь! - ахнул в восхищении Пащенко. - А кто был?
   - Родзянко, Керенский, Церетели, Скобелев, еще кто-то. Остальных не знаю. Много народу набилось. Я все боялся, пол под ними провалится. Домишко старый у меня. А господа солидные и грузные... Генерал Скобелев тут и говорит: "Столицу перенести и переехать Временному Правительству в Москву нужно!" "Правильно, - поддерживает его Керенский. - Учредительное собрание там, значит и правительству там место!" "Подумаешь, Петроград! - кричит Родзянко. - Это никакое не окно в Европу, а лишь подоконник!" Тут раздается оглушительный треск ломающихся досок, и все проваливаются под пол, а я... просыпаюсь!
   - Ну и сон! - гогочет Шандеревский. - Это всем снам сон!
   - Ты наши сны побил своим!.
   - А куда подевался кавалерист-историк? -посмотрел по сторонам астрофизик. - Почему его не вижу?
   - Он сказал, что пойдет поохотится поблизости, - вспомнил Шандеревский, и раздавшийся невдалеке выстрел подтвердил это.
   - Вот в моем сне доски пола, поэтому с таким треском и подломились, - сказал Кондийн. - Это проводник стрелял.
   Фигура Василия появилась из-за ближайшего холма. Он шел, увешанный трофеями.
   - Сегодня будет сытный обед! - сказал, подойдя, охотник и, потряс над головой несколькими тушками птиц неизвестной породы.
  
  

* * *

  
   - Пятна на Солнце произошли от ледяных глыб, оторвавшихся от Юпитера. Так объяснил Гербигер, - продолжил рассказ бывший капрал. - В средней зоне Большого взрыва планеты, типа нашей Земли, повинуются двум факторам: первоначальной центробежной силе и гравитации. Силы эти равны. Сила начального взрыва ослабевает, потому что пространство не пусто. Оно насыщено водяными парами и водородом. Эта смесь тормозит распространение взрывной волны.
   - Кто взорвал?
   - Наверное, сам Господь!
   - Зачем?
   - Таким парадоксальным способом он создал все живое. В том числе и нас с тобой.
   - Взрывом не разрушил, а создал?
   - Да! Мы тоже, взорвав старый мир, создадим новый.
   - В России тоже взорвали старый мир, а что получилось взамен...
   - Их эксперимент оказался неудачным. Мы учтем чужие ошибки! Дальше хочешь слушать?
   - Хочу. Валяй!
   - Историю земного шара старый Ганс объясняет последовательной сменой Лун на нашем небе.
   - Как это? - почесал за ухом Руди, сменив лежачую позу на сидячую.
   - Четыре геологические эпохи на Земле Гербигер связывает с приходом четырех Лун.
   - Она, значит, не одна? - за ухом снова зачесалось. - А почему других не видно?
   - Не перебивай! Он считает, что спутники Земли меняются. Когда очередной подходит, у нас начинается смена геологического периода.
   - А мы можем заметить, как она поменялась? - теперь зачесалось в носу, и Руди чуть не чихнул, мужественно подавив столь неуместное проявление своеволия молодого организма.
   - Вряд ли. Смена длится несколько сот тысяч лет, - продолжал невозмутимо оратор, размахивая руками и внешне подражая старому Гансу, а Руди, потрясенный неимоверным количеством лет, даже поперхнулся и слегка закашлялся. - В конце первичной эпохи Землю заселяли огромные растения и гигантские насекомые. В конце вторичной - динозавры, многометровые животные и первые люди. Но они не были похожи на нас. Жили от 500 до 900 лет.
   - Хорошо как было! - глубоко посаженные глаза Руди заискрились весельем, а почти сросшиеся брови вздернулись. - Если бы и мы могли...
   - С приходом третьей Луны сформировались обычные люди. - Адольф продолжал изображать старого Ганса, не спеша, прохаживаясь по камере, как учитель по кабинету. - Если те были огромного роста, то эти - вроде нас. Хотя их предшественники, гиганты, не все вымерли еще. Оставшиеся в живых учили новое поколение, как жить. В те времена и возникли две цивилизации Атлантов. Одна - в Андах, другая - в Северной Атлантике.
   - Где конкретно?
   - Сейчас неизвестно. Двенадцать тысяч лет назад Земля получила в спутники нынешнюю Луну, и в результате этого произошла новая катастрофа.
   Адольф остановился и уставился на слушателя. Тот испуганно схватился за свою буйно волосатую грудь, точно катастрофа уже угрожала.
   - Земной шар приобрел сегодняшнюю форму, сплюснутую у полюсов. У Руди немного отлегло от сердца, и он облегченно вздохнул.
   - Северные и южные моря из-за этого стеклись к экватору, и Атлантическая цивилизация исчезла в одночасье.
   Оратор замолчал, и повисшую паузу нарушил слушатель робким вопросом, в котором ощущалась, чуть ли не мольба:
   - А эта четвертая Луна тоже не навсегда?
   - Не бойся, на наш век хватит! Но в итоге она, приблизившись к Земле, взорвется и превратится в огромное кольцо из скал, льда, воды и газа.
   - Как у Сатурна?
   - Да, но не надолго. Кольцо обрушится на Землю, и наступит Апокалипсис, предсказанный Иоанном Богословом.
   - Все погибнет?
   - Пережить это удастся только самым избранным, лучшим и сильным.
   - А что потом?
   - Потом, посмотрим... Ладно, друг! У меня язык устал. Займусь чтением. Адольф, присев на койку, потянулся к книжке.
   - Я, пожалуй, тоже.
   - Что взял в библиотеке?
   - Вот! Со странным названием: "Книга для всех и ни для кого".
   - О, это моя любимая! Почитай, почитай...
  
  

* * *

   Долина Кулу. Острые пики гор, плодородные поля, бушующая река Биас, бурлящие потоки горячих источников, храмы, где обитают Боги долины, развалины старинных крепостей и дворцов, забытые погребения. Это осколок древней жизни, затерянной в Гималаях.
   - Легенды рассказывают о великих мудрецах Риши, которые обитали в пещерах Кулу тысячи лет назад, - рассказывает проводник. - Они говорят об Арджуне и Виасе, который собирал в этих местах "Махабхарату" и написал последнюю из вед - Атхарваведу.
   - Может, в пещере мы и встретили одного из этих мудрецов? - спросил Кондиайн.
   - Он, по-твоему, сидит в пещере не одну тысячу лет? - хитро сощурился Шандеревский, вспомнив, как он, адвокат, частенько на судебных заседаниях задавал каверзные вопросы прокурору.
   - Жаль, что мы его самого об этом не спросили? - улыбнулся Пащенко.
   - До сих пор в Кулу живет легенда о том, что сам владыка Шамбалы Ригден-Джапо, преследуя врагов из Ладака, разбил их около древнего храма в Баджаура, - продолжал проводник.
   -Я слышал, что иногда имя Ригден-Джапо заменяют именем Гэсер-хана, - проявил осведомленность Пащенко.
   - Да, ты прав. В народе ходят легенды о похождениях Гэсера. Его даже считают тем самым Чингис-ханом. В сказаниях он, то могущественный хан, то бедный пастух, то посланец небес. Стрела и меч - знаки Гэсера. Они часто высечены на скалах. Олени и козлы - тоже его знаки.
   - Гэ-сер, Гэ-сер, Эс-эс-эс-эр! - по-детски оживился Кондиайн. - Прямо в рифму!
   - Зря смеешься, - серьезно и строго сказал Василий. - Здесь бедный люд знает о возникновении "Красной Шамбалы" на далеком Севере, и в народе имя Гэсер упоминают вместе с Лениным, считая, что это одно лицо...
  
  

* * *

   - Как поживает твоя "Гэсериада"? - спросил отец сына Юрия, работавшего целую неделю над новым живописным циклом.
   - Пишу потихоньку. А как твоя работа?
   - Тоже пишу... Но только темперой на картоне в отличие от тебя.
   - Я больше люблю холст и масло, отец! А каков сюжет?
   - Всадник остановил коня на фоне алого заката, натянул лук. Вот-вот полетит стрела...
   - ... и послышится с неба голос Гэсера?
   - Да! Ты угадал. Гром. Он у них, как Илья-пророк.
   - А как гром изобразишь?
   - В том и задача... Здесь живопись бессильна... Разве, что нарисую "громовую стрелу"?
   - Наверное, так и нужно поступить.
   - Может, вообще - грозовое небо, молнии... Грозы часты и страшны в этих местах. Шаровые молнии. Помнишь, что недавно с нашей матушкой приключилось?
   - Нет, не помню. Меня, наверное, не было дома.
   - Во время последней грозы Елена Ивановна дотронулась до шерстяного одеяла, и над ним возникло чудесное розово-лиловое пламя...
   - Да? Это, наверное, небесный знак?
   - Такой лился космический свет... Вот, если бы я мог это выразить в красках!
  

* * *

  
  
   Из тьмы ушедших веков легенды доносят воспоминания о ранних ариях, о забытых завоевателях, о древних, осевших здесь племенах. Веды повествуют о народе Кулинда или Кунинда, предках теперешних жителей долины Кулу.
   Лица сегодняшних обитателей этих мест и их одежда отличаются от жителей равнинной Индии. Женщины носят яркие платки сочных тонов, подвязывая их под подбородком или стягивая узлом на затылке. Мужчины и женщины носят обувь, похожую на карпатские сапожки.
   Узорная резьба на древних и старинных храмах Кулу несет отзвук скифского "звериного стиля". Фигурки животных, украшающие углы крыши храма Богини Трипурасундарам, напоминают такие же, встречавшиеся на Алтае.
   Члены экспедиции Пащенко знали, что где-то здесь в Кулу поселились Рерихи. Не навестить знаменитое семейство недопустимо, хотя никаких указаний на сей счет из центра не поступало. Решили действовать на свой страх и риск. Расспросили местных жителей.
   - Как не знать? Знаем. Вон там! Двухэтажный особняк над рекой.
   Подошли к увитому плющем дому, но никаких признаков жизни в нем не обнаружилось.
   - В Америку уехали, - сообщил сторож. - Приходите через месяц. Обещали вернуться.
   - Какая жалость! Через месяц мы должны быть совсем в другом месте, - покачал головой Пащенко. - Знать, не судьба!
  
   Уходя, долго оглядывались на местную достопримечательность. Не часто встретишь художника, живущего в такой глуши. Конечно, вспоминается Гоген со своей Полинезией, но это было давно, да, к тому же, он француз! Что с него возьмешь?
  
   Спустя несколько дней достигли древнего урочища Карга. Опять остатки старинных укреплений. Культовые истуканы, выложенные камнями с молитвенными надписями. Снова внимание привлекают многочисленные наскальные рисунки. Опять козлы, опять лучники, мечи, кинжалы...
   - Где-то видели это! - воскликнул устало Шандеревский. - Столько верст протопали, а все одно и тоже!
   - Сарматские и кельтские картинки родственны этим, - сказал Кондиайн, но перерисовывать поленился.
   - Это указывает на бесчисленные переселения народов по планете.
   - Между Кулу и Лахумом находится и еще одна горная долина. Чамба, - сообщил проводник. - Когда-то она была небольшим горным королевством. Среди многих ее примечательностей - наличие в бывшем королевстве двух столиц. Древняя - Брахмор и современная - Чамба. Древняя сейчас похожа на большую деревню, а современная является городом.
  
   Достигнув второй "столицы", убедились, что калмык-кавалерист не соврал. Каменные дома громоздятся друг на друга и ползут по склонам гор. Над городом возвышается королевский дворец, а внизу тянутся крепостные стены и башни. За городской площадью красуется храмовый комплекс зданий. Храмы, по преимуществу, индуистские. Но попадаются и святилища, возле которых дремлют священные наги, свернувшись змеями.
  
   - Тут недалеко, в деревне Читрари, есть святилище, расположенное в пещере, до конца которой, как говорят местные жители, так никто и не дошел, - сообщил Василий. - И говорят, что под сводами этого подземелья людей посещают различные видения.
   - Какие видения? - насторожились путешественники.
   - Не знаю, какие именно... Можем пойти и выяснить.
   - Так пойдем туда! - дружно решили все.
  
  
  

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

  
   Спуск в пещеру. Видение Шандеревскому. Видение Кондиайну. Видение Пащенко. Общее пробуждение. Копилка мировой памяти.
   Беседа поэтов и чекистов за рюмкой водки: мытье костей Северянину, лишнее о Троцком, об Аннинском.
   Рерих пишет книгу. Отец и сын вспоминают. Размышления в кресле.
  
  
   Они шли, спускаясь все ниже. Система ходов наклонна. Наконец перед путниками открылся довольно просторный зал с колодцем посередине. Зал освещался тусклыми масляными плошками, висевшими на стенах. Возле колодца застыло несколько человеческих фигур. Паломники предаются медитации.
  
   - Побудем здесь некоторое время, - предложил проводник. - Посидим на камешках.
   - Что нужно делать? - спросил любопытный Шандеревский.
   - Молча сидеть, стараясь ни о чем не думать, и глядеть на колодец, - ответил проводник.
   - И что тогда будет? - спросил Кондиайн.
   - Сами увидите. - Проводник сделал хитрое лицо и сел на ближайший камень. За ним последовал Пащенко. Шандеревский и Кондиайн долго выбирали седалища поудобнее. Наконец, все устроились и притихли.
   "Лишь бы не заснуть", - подумал Андрей Николаевич и посмотрел на товарищей. Казалось, они тоже озабочены этим вопросом.
   Шандеревский моргнул, как человек, сбрасывающий с себя наваливающийся сон, и от удивления широко раскрыл глаза. Обстановка изменилась. Пещера исчезла... Он сидит за накрытым столом, вернее чуть поодаль. На столе между двумя вазами с фруктами торчат как минареты три не откупоренных бутылки вина, обернутые тонкой розовой бумагой. Откуда-то льется тихая восточная музыка. Приветливо ярко горит люстра над головой. На окнах стоит много цветов. Шторы закрыты.
   Где я? Вопрос повис в сонном сознании. И, оставшись без ответа, больше не возобновлялся.
   - Слышь, без раскаяния душу свою не найдешь, - раздалось над ухом. Шандеревский обернулся.
   Коренастый мужичонка с жидкой бородкой и усами стоял рядом. Он одет по-восточному. Шелковый цветастый халат, чалма, туфли с загнутыми носками.
   - Не удивляйсь, я только что с маскераду ид! Вот и выгляжу как факир, - сверкнул хитренькими глазками мужичок.
   "Что это, продолжение сна"? - успел подумать Шандеревский, прежде чем мужичок заговорил вновь.
   - Царь наш добрый! Его што не попрошу, все сделает. Вот.
   - Вы ему хорошо делаете, и он вам, - сказал Шандеревский, ясно понимая, что говорит принадлежащие "кому-то" слова, точно актер.
   - Видать, што ты ничего не знаешь, - замахал "факир" руками. - Это я ничего не сделал плохого царю? Во всей Рассеи нет никого, кто бы ему столько зла не сделал, как я. А он меня любит!
   - Будет вам на себя наговаривать, - возразил Шандеревский, словно по подсказке суфлера.
   - Видать, што ты ничего не знаешь, - повторил мужичок, бия себя в грудь. - Все одно тебе не понять, в чем дело тута...
   - В чем?
   - В том, что покеда я жив, то и они живы будут. А коли меня порешат... Тогда узнаешь, что будет, увидишь...
   - "А прав ведь, стервец, оказался. Точно все предсказал", - подумал без подсказки "суфлера" Шандеревский.
   В углу просторной комнаты висят иконы в богатом окладе - "Александр Невский", "Борис и Глеб". Рядом на полу стоит огромная корзина гиацинтов. Мужичок покосился на икону, потом на цветы.
   -Все шлют мне! Вот царица прислала. Ах, чем гордиться, все одно, все прах и тлен! Помирать все одинаково будем, что царь, что ты, что я. Одна радость - воля! На озерца бы теперь на наши, на сибирские, в леса бы наши. Ух, высоки леса! Вот где правда, вот где тайна. Ни греха не увидишь, ни страху нет. Одна великая сила вольная. Вон она где! - Глазки мужичка вспыхнули нестерпимым огнем. Он точно вырос, голос его окреп и звучал словно колокол. Он сорвал с себя чалму и, бросив на ковер, стал топтать. Восточная музыка внезапно стихла. - Знаешь что? Выпьем вина. К черту этот маскерад!
   Шандеревский протер глаза. Никакого стола, никаких фруктов и бутылок, да и вообще - никакой комнаты... "Маскерад" с мужичком пропал. Мрачные, тускло освещаемые, своды пещеры, а вокруг, словно изваяния из камня, согбенные фигуры медитирующих паломников. Трое товарищей - здесь рядом. Глаза их закрыты. Из колодца поднимается сизоватое облачко. На туман или дым не похоже...
  
   - Георгий Евгеньевич от нас ушел, а к ним не пришел. Он ведь стал социалистом. Но определенно говорит, ему надо опереться на то, что левее кадетов. Кадеты только из приличия считались республиканцами, а он по настоящему хочет республики, - закончил тираду солидный господин за столом и потянулся к графину с водой.
   "Кто этот Георгий Евгеньевич, да и кто этот говоривший"? Кондиайн ощутил нелепость положения: какие-то незнакомые люди в его квартире... накурили... Столько народу набилось, что пол снова прогнулся... "Что это? Продолжение прежнего сна"?
   - Трудно это, ужасно трудно по канату ходить так, чтобы ни вправо не упасть, ни влево, - заговорил другой незнакомец.
   - Слаба комиссия, очень слаба! - заговорил третий. - Нельзя кадет на живое дело пускать, никуда нельзя. Владимир Иванович ведь никуда не годится!
   "Кто этот Владимир Иванович"?
   - А князь Урусов хорош здесь! Он очень хорош! - воскликнул четвертый и стукнул кулаком по столу.
   - Конечно, состав комиссии слишком однородный, - снова заговорил третий и стал пальцем что-то растирать на скатерти.
   "О какой комиссии идет речь?"
   - В Москве в Городские Головы будут проводить Хинчука, - опять сказал четвертый.
   - Так про него ведь только хорошее рассказывают, - заворчали с краю стола пятый и шестой.
   - Вчерашний день опять в закрытом заседании обсуждали ноту, - заговорил солидный господин, тот, что начал первым. - Третьего дня внесли поправку, а вчера кадеты назад; мы обсуждали в ЦэКа и решили, что не можем... мы получили такой мандат.
   - Никогда не мог без содрогания входить в залу, - заговорил кто-то еще. - Вот, где вся сволочь собралась! С 1861 года ведь губили Россию. Вот на ком грех за теперешнее. Ведь полвека жили своими мелкими личными интересами. Нигде такого хамства и раболепства не было, как среди дворян. А могли бы много сделать, если бы у нас аристократия была. Совсем другое дело...
   - А в земствах?! - крикнул кто-то новенький.
   - В земствах не дворяне работали, а ушедшие от них отщепенцы, - ответил некто из выступивших. - Ведь настоящие земцы - совсем другое дело!
   "Надо прекращать это безобразие", - трезвая мысль посетила голову Кондиайна и он, собравшись с духом, спросил:
   - А вы, господа, собственно, кто и по какому праву в моей квартире?
   Все обратили взоры на хозяина.
   - Как кто? - вспылил первый выступавший. - А сами вы кто и как здесь оказались?
   - Да, да, да! Откуда здесь посторонний? - возмущенно загалдело собрание.
   - Я... я... я хозяин! - стал от волнения заикаться Кондиайн.
   - Какой хозяин? Он шпик! Хватайте его!
   Множество рук устремилось к бедному Александру Борисовичу. Он от страха зажмурил глаза... Открыв их, облегченно вздохнул - все исчезло: никаких гостей и стола - своды пещеры, полумрак.
   - По-моему, вы все же мало власти показываете. Стосковались по власти. Аппетит к власти большой, - зажужжал кто-то над ухом. Кондиайн обернулся. Никого. "Остатки привидевшегося кошмара?" Рядом сидел с закрытыми глазами Пащенко. Его веки часто подергивались. "Тоже, наверное, какую-то гадость видит?"
  
   Андрей Николаевич заметил, что находится в Эрмитаже не сразу. Вспомнилось, Шандеревский рассказывал о каком-то своем родственнике, работавшем там. "Как его звали? Смирнов Яков Иванович, кажется..." Пащенко вдруг почувствовал, что он и есть тот самый Смирнов, преклонных лет сотрудник Эрмитажа. "Ну, я же молодой? А тогда и вообще юношей был!" - возмутился кто-то внутри.
   - Смирись и играй роль, которую тебе поручили, - строго приказал голос снаружи.
   Андрей Николаевич понял, противиться нельзя и сказал тоном старого профессора:
   - Узурпаторская власть большевиков не может быть продолжительной! Признать ее законной нельзя и следует, по возможности, игнорировать!
   Настроение служащих неспокойное, никто не мог отдать себе ясного отчета о происходящем. Подбодрив сослуживцев, Пащенко (он же Смирнов) отправился к себе на квартиру.
   Там находилась прислуга и матрос с "Авроры". Квартира оказалась почти полностью разграбленной.
   - Вы кто? - спросил матрос.
   - Я хозяин. Хочу взять некоторые свои вещи.
   - Какие хотите взять?
   - Наиболее необходимое из уцелевшего. Носильные вещи и мелочь - фотографии, портреты...
   - Документы брать нельзя! - строго сказал матрос и подвернул свой лихой ус.
   - Тут вчера грабители вас искали, хотели убить, - зашептала на ухо горничная. - Я их убеждала, что вы "настоящий большевик" и они ушли.
   - Не шушукаться при мне! - заорал усатый, хватаясь за маузер. - А то живо к стенке! - Спустя минуту, смягчившись, спросил: - Знаете, где сейчас находится Керенский?
   - Вы думаете, молодой человек, что я, живя здесь, под одной крышей с Временным Правительством, слежу за ними? Это не так. У меня хватает своих забот.
   - А план Зимнего Дворца у вас имеется? Это вот, что за карта на столе?
   - Карта Венеции. Зачем она вам?
   - Ну, нет, так нет, хотя жаль. Вы, профессор, на нас не серчайте, - вдруг заговорил матрос с виноватым видом. - Это не мы, балтийцы, у вас все разграбили. Это они. Морской Гвардейский экипаж! А мы не причем. Меня вот, напротив, охранять прислали...
   - Что теперь? Дело сделано, - проворчал голосом профессора Пащенко, поднимая с полу помятый фотоснимок с отпечатком грязного сапога. - Назад не воротишь. - И почувствовал на плече чью-то твердую длань.
   - Пора, братцы, нам отсюда выметаться потихоньку. Отдохнули малость, поспали и, будя, - пора честь знать! - Проводник приветливо улыбался, оставив на своем калмыцком лице от глаз одни щелочки.
   - Во что это, Василий, ты нас вовлек? - очнулся от наваждения Андрей Николаевич.
   - Что было со мной? - воскликнул бледный Кондиайн. - Сон наяву или галлюцинация? Какие-то кадеты, земства, князь Урусов... Бред, да и только! Не знал я никаких кадетов...
   - Как будто в синематографе побывал и видел фильму с продолжением, - басил Шандеревский, ощупывая свое тело - все ли на месте?
   - А я даже роль твоего родственника исполнил, - сказал ему Пащенко.
   - Какого?
   - Смотрителя Эрмитажа.
   - Тебе привиделся? Иди ты! - Шандеревский поднялся с камня, потирая затекшее колено. - Ох, отсидел...
   - Что же с нами было? - переминался с ноги на ногу Кондиайн. - Василий, а тебе что приснилось?
   - Я ничего не видел, потому что и не хотел, - сухо отрезал проводник.
   - А почему нам? Прошлое и при том революционное... Как это объяснить? - Пащенко никак не мог отойти от сыгранной роли. - Я стал старым профессором... Ну и чудеса!
   - А мне опять Гришка проклятый, - возмутился Шандеревский, - выряженный персиянином. Да все каялся, что много царю зла причинил, а тот, мол... Что за галиматья, а!
   - Привиделось вам потому, что те события произвели значительные изменения в эфирном мире и запечатлелись в нем, - начал проводник, - а вы оказались приемниками этой...
   - Какой еще "эфирный мир"? - перебил Шандеревский. - Чушь какая-то!
   - Чушь не чушь, а видели все-таки, - проводник сощурился до щелочек, то ли улыбаясь, то ли жмурясь, как от яркого света, хотя был полумрак. - Мне один старый лама разъяснил в чем здесь дело... Но, если вы не хотите верить, я не буду говорить.
   - Как после этого не верить? Рассказывай! - Кондиайн сделал умоляющее лицо. - Я хоть и ученый, но...
   - Ну, ладно, так и быть! - щелочки пропали, превратившись в маленькие хитрые глазки. - Так вот лама сказывал, что все происшедшие в мире события никуда не исчезают, а идут как бы в копилку-отстойник мировой памяти. Одна из этих копилок и находится в этой пещере, а есть и другие места... Но не каждый может запустить руку в эту "копилку". Нужно совпадение многих условий, и оно сейчас произошло.
   - Каких? - вырвалось у астрофизика.
   - Со временем узнаете... Это тайное знание. Меня в него посвятил Учитель, и просто так рассказывать об этом я не имею права...
   - Так значит, выражение "кануло в Лету", то есть исчезло, не верно? - тихо спросил Шандеревский.
   - Ничто никуда не исчезает, - подтвердили "щелочки" и снова округлились до глаз.
   - И каждый пустяк остается в этой "Лете"? - спросил, все еще сомневаясь, Пащенко.
   - Пустяки постепенно улетучиваются, как бы стираются, чтобы лишнего места не занимать, а важные события остаются навсегда. - Проводник посмотрел на свои запыленные сапоги и направился к выходу из пещеры. - Пошли назад, здесь слишком долго находиться нельзя постороннему.
   - А как же вон те? - указал Пащенко на застывших как статуи паломников.
   - Это избранные. Им можно.
   "Кто пополняет масло в светильниках? - вдруг задался простым и практическим вопросом Андрей Николаевич. - Чудесные видения - это понятно, а вот масло-то кто подливает, если паломники так и застыли в своих позах?" Вопрос даже развеселил, но спросить проводника постеснялся.
  
  

* * *

   - Поэтичное лицо Игоря Северянина определяется главным образом недостатками его поэзии, - вскочил на своего любимого конька Осип Эмильевич. - Чудовищные неологизмы и, по-видимому, экзотически обаятельные для автора иностранные слова пестрят в его обиходе. Не чувствуя законов русского языка, не слыша, как растет и прозябает слово, он предпочитает словам живым слова, отпавшие от языка или не вошедшие в него.
   - Да, да, ты прав, Осип, - соглашался Асеев, обгладывая лапку цыпленка и запивая "Нарзаном".
   - Часто он видит красоту в образе "галантерейности", - продолжал неистовый Осип, не внемля немым, но истошным, зовам остывавшего бифштекса. - И все-таки легкая восторженность, и сухая жизнерадостность делают Северянина поэтом.
   - Про "галантерейность" ты точно подметил! - Николай бросил лапку и принялся за крылышко.
   "Лапку, словно, гриф-стервятник обглодал", - мысленно осудил соседа Мандельштам и, спохватившись (забыл о своей тарелке за разговором), отправил в рот кусочек остывшего мяса, пожевал, проглотил и продолжил чихвостить Северянина:
   - Стих его отличается сильной мускулатурой кузнечика.
   - Ха-ха-ха! Ну, ты и скажешь! - развеселился, наконец, бывший мрачным с самого начала Блюмкин. - Скажешь, точно из маузера пальнешь - прямо наповал. Молодец!
   - Безнадежно перепутав все культуры, - продолжал ободренный критик, - поэт умеет иногда придать очаровательные формы хаосу, царящему в его представлении. Нельзя писать "просто хорошие" стихи!
   - Нельзя, нельзя! - подтвердили в унисон Асеев и Блюмкин.
   - Если "я" Северянина трудно уловимо, это не значит, что его нет! Холодные куски застревали в горле Осипа Эмильевича, отчего он более распалялся.
   - Точно, нет! - снова согласились слушатели.
   - Он умеет быть своеобразным лишь в поверхностных своих проявлениях, а наше дело заключить по ним об его глубине, - отправил последний кусочек в рот Мандельштам.
   - Ну, ты и даешь, - целую рецензию выдал! - не то похвалил, не то пожурил чекист и стал разливать очередную порцию водки по пустовавшим рюмкам. - Давайте трахнем за этого Северянина. Все же, какой-никакой, а поэт. Да и дамскому полу особо мил!
   Молчавший все время коллега Блюмкина Трепаев оторвался от салата и, как все, поднял рюмку. В поэзии он ничего не смыслил, но выпить по ее поводу всегда рад.
   - А ты что скажешь, Василий Иваныч? - шутя, легонько ткнул его вилкой в руку Яков.
   - Ничего не скажу. Не читал я вашего Северянина, но выпью за него охотно!
   - Молодец! Как говорится: "Сомкнем бокалы!"
   Выпили, поморщились, закусили, помолчали...
   - Яков! Почему не рассказываешь про свою "экс... пиздицию"? - захохотал Осип и тревожно обернулся по сторонам. - Дам, нет поблизости?
   - В Тибет что ли?
   - Да, туда, туда.
   - После той, как ты говоришь, "экс-пиздиции" я успел и в Константинополе поработать.
   - У турков, значит? И что у них делал?
   - Ох, Оська пристал... Что надо, то и делал! Не твоего поэтического ума дело.
   - Понимаю, понимаю... Раз нельзя - не говори.
   - О чем-то нельзя, о чем-то можно, - смягчился чекист.
   - Говори о чем можно! - разрешил захмелевший и разомлевший Трепаев. - Не выдам!
   Блюмкин поправил гимнастерку и резко выдохнул:
   - Встречался, например, с Львом Давыдычем...
   - Ты о ком? - не понял Осип.
   - Как о ком? О Троцком!
   - Разве это не безопасно теперь? - голос Мандельштама дрогнул.
   - В каком смысле? - бравада не покидала Якова. - Дал ему ряд ценных советов по организации подпольной работы, он мне - несколько писем кой кому...
   - Ты мне об этих встречах не рассказывал, - заметно протрезвел и напрягся Трепаев. -Что он хочет?
   - Кофей нести? - вырос, как из-под земли, официант с подносом.
   - Погоди маленько, - отстранил его Блюмкин. - Троцкий хочет вернуться и Сталина согнать!
   Присутствующие притихли, а Яков окинул всех взором победителя. Как, мол, я вас огорошил? Не ожидали такого?
   Официант при словах "Сталина согнать" отскочил как ошпаренный, а коллега Якова нахмурился, и, казалось, окончательно протрезвел.
   "Кто может первым заложить - официант или товарищ по службе?" - прошибло как молнией Осипа, и он сам себе незамедлительно ответил: "В равной степени оба. Эх, Яшка! Кто тебя за язык тянет?"
   - Яков, зачем ты при посторонних? - зашептал Трепаев, приложив ладошку рупором ко рту. - Официант был рядом и слышал, а если...
   - Что он понимает, твой официант? - стукнул кулаком по столу, но не сильно, Блюмкин. - Если что - я его одним мизинцем задавлю!
   - Осип, что думаешь об Аннинском? - решил вновь направить разговор в литературное русло Асеев.
   - Тема любви матери к сыну, например, превратилась у Иннокентия в мучительное чувство лирической влюбленности, - охотно поддержал тему Осип.
   - А вот эти строчки помнишь? "Благословенны Боги, что хранят сознанье нам и в муке..."
   - Вера Аннинского в могущество слова безгранична. Особенно замечательно его умение передавать словами и все оттенки цветного спектра.
   Поэты увлеклись беседой. Блюмкин мрачно молчал, подперев голову рукой, по-видимому, понимая, что сболтнул лишнего, а слово не воробей... Его товарищ тупо смотрел в пустую рюмку и дымил папиросой.
  

* * *

   Николай Константинович склонился над рукописью. Очередная книга выходила из-под его пера. Все на ту же тему - буддизм. Тибет, Шамбала. Но теперь с обличительным уклоном. После неудачной экспедиции восторгов явно поубавилось.
   "... некоторые ламы на святых четках подсчитывают свои коммерческие доходы и полностью погружены в мысли о прибылях. Разве Будда предписывал такое использование святых предметов? Этот обычай предполагает низкие шаманские пережитки.
   Некоторые ламы осуждают убийство животных, но кладовые монастырей набиты тушами баранов и яков, заколотых на потребу монахам.
   Много странных предложений сделано нам со стороны лам. Они, например, предлагали "арестовать" снежные облака и растопить снега на вершинах. (!) За эти метеорологические чудеса просили весьма умеренную плату - всего два доллара. Мы согласились. Лама играл на костяной дудке, выкрикивал заклинания. Его ничуть не обескураживало, что тучи все сгущались, а снег продолжал падать и таять вовсе не собирался. Лама объяснял неуспех тем, что плата слишком низка и что мы жадничаем, не желая увеличить таксу...
   Погреба монастырей заполнены бочками с вином. Ламы, как и простые люди, пьют ужасно. И даже малые дети требуют здесь деньги на выпивку. Можно подумать, что пьянство им было завещано тоже самим Буддой".
   - А помнишь, - спросил Юрий, увидев, над чем работает отец, - когда доверенный Далай-ламы, узнав, что мы пожертвовали монастырю деньги на масло для лампад, сильно рассердился?
   - Как же не помнить! Он начал орать: "Вы должны знать, что монахи присвоят себе ваши деньги и никогда не зажгут лампады перед образами! Если хотите, чтобы святые образа освещались, - покупайте масло только у меня!" Ух, мошенники!
   - А еще он говорил: - опять вспомнил сын, - "Наши монахи - дикари. Вы видели некоторых настоящих лам в Сиккиме и Ладаке, но не думайте, что все тибетские ламы похожи на них".
   - Это верно. А помнишь, как один лама нагло влез в нашу машину и бил в барабан до тех пор, пока мы не дали ему полную горсть монет.
   - Как же, помню!
   - Но тем дело не кончилось. Тот же лама через четверть часа явился снова в новом облачении и, вероятно, полагая, что мы забыли его лицо, вновь стал барабанить, надеясь на повторное вознаграждение.
   - Да, занятная сцена! А помнишь случай с козлом?
   -Напомни, напомни!
   - Один лама принес амулет от пуль и предложил его купить за 300 рупий.
   - Да, вспомнил. Он еще стал уверять, что амулет рекомендован и благословлен чуть ли не самим Святейшим!
   - А Святослав, помнишь, предложил его испробовать на нем самом? Давай, говорит, надень, а мы выстрелим.
   -Да, да, да!
   - Лама перепугался и закричал: "Лучше испытайте на козле!"
   - Ха-ха-ха! Нашел "козла отпущения!" Помню, как все хохотали. Мы говорим: "Веди козла". Он отвечает: "Сейчас!" И больше мы его не видели.
   - Веселый народ эти ламы!
   - Ох, веселый! Мошенник на мошеннике сидит и мошенником погоняет!
  
   Отсмеялись. Сын пошел по своим делам, а отец продолжил писание.
  
   "Итак, освещая пагубные и невежественные условия, мы видим, что сознательное почитание более высоких Учений в Тибете поддерживается малым количеством людей, из которых многие - глубокие отшельники. Сами тибетцы говорят, что необходимо подвергнуть лам более серьезной проверке, изгоняя невежественных и нечистых на руку из монастырей. Только тогда ламы смогут преобразиться в высоких Учителей народа".
   Художник отложил перо, снял очки, потер переносицу, откинулся в кресле, и предался размышлениям:
   "Я ведь никогда не делаю общих выводов, и всегда с радостью вспоминаю о тех добрых явлениях, которые встречались на нашем пути. Знаю много хорошего о Таши-ламе, вспоминаю умный лик настоятеля из Чимбы, бежавшего вслед за духовным вождем Тибета. Вспоминаются привлекательные облики настоятелей из Ладака и Сиккима. Но все эти лица находятся далеко от Лхасы или оставили пределы Тибета, как политические эмигранты. Очень жаль, что нам так и не удалось выполнить до конца свою миссию, да и что мне писать в отчете для НКИД? Что я отвечу на поставленные вопросы? "Далай-лама и его настроение" - А черт знает, какое у него настроение! "Министры Далай-ламы" - Я не считал их! "Тибет и Англия" - Ну, об этом можно целую книгу написать! "Тибет и Китай" - И об этом тоже! "Тибетская армия" - А это и вовсе не по моей части! Я не военный человек..."
   Рерих сладко зевнул и мгновенно задремал.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   1
  
  
   97
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"