Михаил Иванович знал, что не могло просто так повезти. Обязательно что-то должно было случится. Ну не могла случайно ему в руки попасться бутылка хорошего коньяка, которая так же случайно уцелела, когда грузчики совершено случайно опрокинули коробки у заднего хода магазина. И ведь даже ему удалось как-то незаметно и быстро скрыться с добычей. Не могло, но повезло. Не спроста.
И ведь даже когда он принес ее домой, она его не отпускала. Блеклый серый цвет ненастного дня окраин осенней Москвы проходил через изогнутое стекло и превращался в золотистый и теплый свет вечернего летнего заката. Эта метаморфоза так и манила, и подталкивала Михаила Ивановича к стоявшему на старом белом столе вместилищу теплоты.
Каждый раз, когда он заходил на кухню, он все ближе и ближе оказывался себя возле заветного напитка. То очнулся в дверях кухни, то ковырял магнитик на обшарпанном холодильнике "Бирюза". Потом вообще покачивался на шаткой табуретке, уставившись слепым взглядом на коньяк. Каким-то необъяснимым образом рядом появилась старая граненная стопка со сколотым краем. Все казалось неведомая сила его толкала к неизбежному.
И оно случилось. Он оказался у холодильника и удивленными глазами смотрел на незваного гостя. Михаил Иванович даже не знал, как отреагировать на столь большую честь. В его кухне, на еще дедушкиной табуретке сидел Наполеон.
Тяжелый взгляд бывшего императора из-под нахмуренных бровей буравил стекло откупоренной бутылки. В этом взгляде навсегда сохранилась та русская зима, которая когда-то сломала все его планы жизнь. На потрепанном и порванном солдатском камзоле не хватало оловянных пуговиц, оставшихся где-то в снегах под Смоленском. Растянутые латанные лосины мешком покоились на исхудалых бедрах. Высокие черные сапоги измараны засохшей грязью непроездных осенних русских дорог. Он опирался локтями на истертую крышку стола и словно задавал немые вопросы вечности и ждал ответа в золотом напитке.
Михайлу Ивановичу показалось, что сейчас император как никогда был близок ему по духу, и он мог прочувствовать всю ту боль разочарования, которая также терзала и ум, и душу хозяина кухни. Но ощущение к причастности столкновению времен, начавшемуся с открытой бутылки, захватывало дух. И ведь оно только начиналось.
Над серыми крышами хрущевок в низкие тучи начали подниматься черные дымы далеких пожаров, где-то вдали завизжала пожарная сирена, соревнуясь с громким колокольным набатом. Михаил Иванович, стараясь не поворачиваться спиной к столь высокому гостю, чтобы не обидеть случайно его и без того расстроенных чувств, пробрался к окну. Кое-где уже поднимались языки пламени, черными стаями носились галки. По улице внизу мерно маршировали солдаты в перемешанных сине-зеленые квадратах, перья в высоких киверах добавляли слабой волнующейся ряби ожившей поверхности. Каждый звонкий удар солдатских сапог по старому асфальту глухо отдавался в висках Михаила Ивановича. Резкие выкрики офицеров, командующих бесконечным парадом, вскрывали череп, усиливая многократно боль и тела, и души.
Отвернувшись от двойного стекла, Михайл Иванович пытался прийти в себя. На его глазах кухня так же начала меняться. По белому кафелю поползли вязью шелковые цветы, полностью игнорируя все трещины и щели. Сквозь сколотый пластик дешевого кухонного гарнитура пробивалось сусальное золото.
Наполеон все так же как, словно статуя, сидел на шаткой табуретке. Михаил Иванович уже думал, будет ли вежливо и достаточно обратится к нему Наполеон Карлович или все же стоит вспомнить все его титулы, которых он, конечно не помнил, как сам гость нарушил тишину.
- Дурак ты, Михайлованыч, - хлопнул он по столу и как-то совсем по-русски опрокинул в себя початую стопку.
Мир вокруг начал, растворяясь в нигде, проваливаться в черноту. Только на горизонте темной спичкой дотлевала Останкинская башня.