Аннотация: Странные причуды любви...
Она разная бывает - Любовь, в том числе и трагическая.
Баба Шура, старая питерская блокадница, несмотря на свои шестьдесят с лишком лет, хоть и выглядела полной, но была довольно-таки бодрой и юркой старушкой. У неё были длинные седые волосы, которые она постоянно собирала в пучок на затылке и морщинистое лицо. Курила она исключительно "беломор", пила водку и так ругалась матом, что ей позавидовали бы все грузчики и сапожники дореволюционного Петербурга вместе взятые. Всю свою жизнь, в том числе и во время блокады, она проработала продавщицей в мясном отделе гастронома на Васильевском острове и, находясь в настоящее время давно на пенсии, занималась хозяйством по дому, смотрела по телевизору одни только новости и передачу "Человек и закон". Пристрастие к последней у неё появилось после того, как баба Шура получила условный срок в конце пятидесятых годов за то, что продавала замороженный фарш, предварительно добавив в него значительное количество воды, увеличив, таким образом, его вес. Закончив просмотр программы "Время", баба Шура вышла на кухню, села на табуретку возле пожелтевшего холодильника "ЗиЛ" и, прикурив очередную папиросу, натужно закашлялась. После чего, смачно харкнув в раковину, хриплым голосом проговорила: "Толик, ...п ...ю ...ть, сынок, прекрати так убиваться, никуда она не денется, ...дь такая, первый раз, что ли бегает? Через денёк-другой, глядишь и вернется". Толик, единственный сын бабы Шуры, уже который час стоял возле окна, скрестив на груди руки, и курил сигарету за сигаретой. Было ему тридцать семь и работал он на пивзаводе им. Степана Разина мастером в разливочном цеху. Тяжело вздохнув и затушив сигарету о край банки из-под тушенки, которая служила пепельницей, он молча прикурил новую. "Ничего с ней ..." - начала, было, баба Шура, но в это время Толик резко повернулся и с силой грохнул кулаком по столу: "Убью, суку!" Причиной столь неадекватного поведения Толика было очередное исчезновение его сожительницы, Любки, с которой он уже третий год проживал в гражданском браке в своей комнате. Любка, в прошлом, отсидев шесть лет за кражу куртки из Гостиного двора, имела привычку раз в два-три месяца исчезать из дома, в неизвестном направлении прихватив при этом энную сумму денег или какую-нибудь вещицу. Вещицей, на этот раз, была Толикова новая кроличья шапка, подаренная ему матерью на день рождения. Как правило, на вырученные деньги, Любка накупала дешевого портвейна, закуси и уходила в загул, к старым подругам, с которыми вместе мотала срок в Питерских Крестах. Чего её к ним тянуло, - не знала даже она сама. Тянуло и всё. Может для того, чтобы погрустить о прошлых днях, о судьбе-злодейке, а может просто для того, чтобы отдохнуть от нормальной жизни. Проживая вместе с Толиком в квартире его матери, Любка не знала ни забот, ни хлопот. Была одета, накормлена и домашними делами не обременена. Работать она не работала, деньги зарабатывал Толик и ещё прибавок к их бюджету вносила баба Шура, получая свою блокадную пенсию. В общем, на жизнь хватало. Любка пропадала вторые сутки и вторые сутки Толик не находил себе места. На работе у него всё валилось из рук, а дома он часами курил у окна и ждал: а вдруг Любка вернётся, вот прямо сейчас позвонит в дверь и всё у них опять будет хорошо. Просто у неё сдуру немножко в мозгах заклинило. По глупости это. После краткого выплеска эмоций на кухонный стол Толик быстро накинул куртку и, не застегиваясь, выскочил на улицу. Он обязательно найдет Любку и вернет её домой, накормит, расцелует и уложит спать и всё будет, как прежде. Сначала он заглянул в соседний двор, где на скамеечках коротали время всякие уличные хмыри, но Любки там не было. Затем обошел все окрестные винные магазины, кафешки и забегаловки. Время близилось к полуночи и Толик начал замерзать и вдруг, проходя мимо овощного магазина, он столкнулся с Зойкой, уборщицей из столовой, с которой они в одной компании встречали Новый год. У Зойки в руках был пакет, из которого, при столкновении с Толиком, донесся знакомый бутылочный звон. Толик мгновенно сообразил, что к чему и, схватив Зойку за рукав и глядя ей в глаза, стал умолять её сказать, где сейчас Любка. Зойка поначалу отнекивалась, но, поняв, что Толик от неё просто так не отстанет, с минуту помялась и, в конце концов, раскололась. Компания гуляла на кухне той самой столовой, где работала Зойка. В столовую он влетел, как ураган и тут же заметив Любку, подскочил к ней и упал рядом на колени. Он целовал её в губы, в шею, в лицо и шептал: "Любашь, милая, я ж люблю тебя, пойдем домой, а? Дома выпьем, закусим, мама картошки нажарила, пойдем, ну, пожалуйста". Любка равнодушно принимала от него поцелуи, пьяно улыбалась и стеклянными глазами смотрела куда-то мимо Толика. А он, продолжая уговаривать, пытался поднять её со стула и увести с собой. Пьяная компания, в которой Любка гуляла, решила заступиться за свою собутыльницу. Вперед вышел высокий парень и расхлябанным голосом, плюя Толику под ноги, произнёс: "Слышь, чувак, ты что, ей муж что ли, нет, тогда вали отсюда. Понял?" Толик, не обращая на него и на окружающих ни какого внимания, заботливо застегивал Любке куртку, стоя перед ней на коленях и свободной рукой гладил её по голове. При этом он продолжал настойчиво целовать её и уговаривать вернуться.
- Вали отсюда, я сказал, - снова с раздражением произнес долговязый. Стоявшая рядом Зойка, скорчив гримасу, наигранно произнесла, обращаясь к окружающим: "Он и меня сюда пускать не хотел, зараза, строит тут из себя..."
- А в морду дать? Кому сказано, вали отсюда! - вдруг изо всей силы закричал долговязый. Но Толик его не слышал, он видел только Любку и ничего другого вокруг не замечал. И в тот момент, когда он стал поднимать Любку со стула, к нему резко подскочил долговязый и с силой, сзади нанёс удар кулаком по лицу, затем ещё и ещё. Толик отлетел в сторону. Из носу у него потекла кровь, но он тут же поднялся и снова подскочил к Любке, схватил её в охапку и потащил к выходу. Любка закатилась пьяным смехом. Запрокинув голову, она хохотала, как ненормальная, но к выходу шла, не сопротивляясь. Долговязый парень, рванулся, было снова к Толику, но потом, видимо передумав, а может просто из-за лени, махнул рукой, крепко выругался и сел за стол. Достав сигарету, он прикурил её и пробормотал себе под нос: "придурок какой-то, блин, ну и пусть катится со своей дурой". Затем налил себе стакан, выпил и, занюхав соленым огурцом, отвернулся в сторону.
При подходе к дому, Любка, наконец, перестала хохотать. Она покорно тащилась за Толиком, молчала и лишь только часто икала. Поднимаясь на пятый этаж, она раза два умудрилась упасть на ступеньки, порвать колготки и куртку и перед самой квартирой её вырвало прямо в лестничный пролет. Дома Толик её раздел и в таком бессознательном состоянии уложил в постель. Сам, изможденный, завалился на диване и крепко уснул. Молча наблюдавшая за возвращением Любки баба Шура, затушив очередную папиросу, тяжело вздохнула и пошла спать в свою комнату.
На следующий день первой проснулась Любка. О событиях дня минувшего, она практически ничего не помнила, но чутьё ей подсказывало, что впереди будет буря. Её самовольная отлучка не пройдет бесследно. Чтобы как-то сгладить свою вину, Любка решила приготовить завтрак, а точнее поджарить яичницу. В тот момент, когда всё было почти готово, на кухню в одних трусах вышел Толик. Волосы его были взъерошены, на щеке виднелся рубчик от шва подушки. Первым делом он налил из-под крана полную кружку холодной воды и залпом её выпил, затем прикурил сигарету и молча уселся на стул. Любка также молча достала тарелку и стала выкладывать на неё яичницу. Но видимо от волнения или ещё от чего, рука у Любки дрогнула, и яичница вдруг сама собой вместо тарелки шлепнулась Толику на голые колени. От неожиданности он вскрикнул, матюгнулся и, словно, пружина, подскочил со стула, опрокинув при этом и стул и сковородку с остатками смеси белка и желтка на пол. Глаза его мгновенно налились кровью и он с разворотом, скрипнув зубами, со всей силы заехал Любке кулаком в глаз. Любка без единого вскрика отлетела к стене.
- Гадина, потаскуха,... ты это зачем, ...а,...шляться...убью, - заикаясь от волнения, стал, что есть силы орать Толик. - Всю ночь тебя искал, сука, а ты..., ты же обещала..., тварь! - продолжал он брызгать слюной. От недостатка слов и аргументов он, подскочив к Любке и стал без разбора наносить ей удары кулаком по голове. Любка молчала и только успевала уворачиваться, а Толик всё расходился и, казалось, совсем сорвался с тормозов, потому как уже и сам не соображал, что делал. От того, что Любка молчала, он злился ещё больше. Наконец она не выдержала и с криком: "Толя, хватит, ну, пожалуйста", бросилась в комнату, чтобы как-то спрятаться от страшных побоев. Толик камнем ринулся за ней, схватив по пути с крючка вешалки, свой солдатский ремень. Любку он бил молча, долго и методично, наугад нанося удары тяжелой бляхой. Когда рука устала, он отбросил ремень в сторону и, тяжело дыша, уселся на окровавленной кровати. Любка лежала, свернувшись в комочек, и тихо всхлипывала. - Ненавижу, - прошептала она, - скотина. Толик, придя в себя и осознав, что явно переборщил с наказанием, наклонился к Любке и, поцеловав её в шею, нежно начал гладить по голове. - Любушка, милая, прости меня, не знаю, что нашло, - стал шептать Толик, страстно целуя её в оголенное плечо. Любка, не обращая внимания на его поцелуи и слова, еле слышно продолжала шептать: "Ненавижу, сволочь, что б ты сдох, урод". И тут на ум Толику пришла идея. - Ах, так, чтоб я сдох, ну и ладно, ну и сдохну, - крикнул он и быстро проскочил в ванную. Схватив со стены бельевую веревку, он быстро сделал петлю и накинул её себе на шею. - Вот притворюсь повешенным, тогда она поймет, сволочь, узнает, что это из-за неё, - решил Толик и встал на край ванны, чтобы прицепить второй конец верёвки за газовую трубу, торчащую из потолка ванны. Закрепив веревку, он хотел, было спуститься, но вдруг неожиданно поскользнулся, и веревка мигом затянулась. Он захрипел, пытаясь её сорвать, но она уже прочно впилась в его шею и сорвать её было уже невозможно. Ноги его задергались в поисках опоры и через секунду тело Толика, вздрогнув последний раз, обвисло и он затих.
У окна с беломором в зубах сидела баба Шура. Старая блокадница, она многое повидала на своём веку и тогда, в
42-м, она выжила всем смертям назло, а смертей было много, даже очень много. Через окно она наблюдала, как из подъезда выкатили сначала одну каталку, накрытую белой простынёй, следом за ней и вторую такую же. Любка повесилась спустя час, после того, как нашла в ванной безжизненное тело Толика. Она так и не узнала, что он лишь хотел её припугнуть.