Чем больше делается шагов - тем заметнее товарища кэгэбэ по походке.
"14.6.2006. Президенту государства, министру юстиции, генеральному прокурору, общественной защите, прокуратуре государства, отделу общественных жалоб на судей, судье. Обсуждаемое: суд государства против Михаэля Бабеля, дело 004726\04.
В протоколе от 1.5.2006 написано: "Это прокурор позвонил ему сказать что-то про удостоверение. Если бы он не позвонил ему и не возбудил его, дело не существовало бы".
А в протоколе от 13.6.2006 написано не об этом, а о другом: "Также свидетельствовал господин Рами Салама, который был прокурором в прокуратуре Иерусалима. Он свидетельствовал, что беседовал с обвиняемым о его оружии".
Суд назначил защитников из общественной защиты, но принимает ложные свидетельства без встречного допроса. Рами Салама не сказал "что-то про удостоверение". Какое удостоверение? Он сказал, что закрывает дело. Я сказал ему, что не знаю никакого дела, не знаю, что так просто открывают-закрывают дела, не знаком с ним и что он бандит. "Так убивают", - сказал ему.
В протоколе от 1.5.2006 написано: "Я думаю, согласно поданному материалу, что у суда нет данных... невозможно приписать обвиняемому преступные намерения <...> я не считаю, что есть общественный интерес судить обвиняемого <...> Согласно сообщению, которое дано сторонам из отдела Генерального прокурора, ответ на просьбу к остановке процесса будет дан в ближайшие дни".
А в протоколе от 13.6.2006 написано: "В этих обстоятельствах существуют все необходимые основания для признания обвиняемого виновным. Поэтому я признаю обвиняемого виновным в двух преступных угрозах".
Ещё раз повторяю: государство кэгэбэ." Конец письма.
Это же письмо разослал половине членов кнессета с такой вот шапкой: "Ещё одна страница для моей книги об этом кэгэбэшном государстве - "С закрытыми глазами, или Неповиновение" из антикэгэбэшной трилогии "Предобвальные будни"".
Через три недели получаю ответ из канцелярии министра юстиции: "Ваше письмо положено на стол министра".
Включаю кэгэбэшное радио, печатаю своё и слушаю. Несколько дней ожидания и 11.7.2006 как будто я сам спрашиваю министра:
- Рассказывают о Президенте непристойности. Генеральный прокурор ре-шит, судить ли его. Что вы скажете о Президенте?
Какого министра спрашивают, не имеет значения - все кэгэбэшные.
Ещё до окончания вопроса слышались колебания голосовых связок мини-стра из-за желания остановить вопрос.
- Э-э, - продолжил голосом недовольным, как о чём-то неприятном, - нельзя вмешиваться в дела другой канцелярии.
И ни слова о его родном Президенте его родного государства. Хотя бы для приличия, что он окажется чист.
- А что вы скажете о Генеральном прокуроре? Вы ему доверяете?
Ещё до окончания вопроса уже рокотал голос министра в нетерпении говорить о приятном.
- На тысячу процентов! - захлёбывался министр в страшном восторге.
"Да здравствует Сталин!" - захлёбывались в таком же страшном восторге волочимые в расстрельные подвалы.
Генеральный прокурор и на его счёт решит.
И на счёт ещё многих решит. Очередь длинная к нему в трепетном ожида-нии.
Ведь отброшенный от кормушки почти как выброшенный из расстрельного подвала.
Поэтому никто из длинной очереди не позволит себе моего удовольствия кричать в чекистскую рожу: бандит! убийца!
Ведь где это видано, чтобы прокурор звонил о закрытии дела?!
Мы с ним вместе ходим по бабам?!
Нее!
Это чтобы я слышал меж слов: ты, бля, не понимаешь по-хорошему?
Чтобы мне в той кэгэбэшне звонил прокурор?!
А!!
А здесь это можно - как еврей еврею?
Да я ему горло перегрызу, если мои зубы вместе с рукой будут первые.
Прокурору было мало, что я назвал его бандитом и убийцей по телефону, и меня пригласили в полицию, чтобы записать не на плёнку, а на бумагу. А мне всегда мало. Мог не идти, мог не говорить, мог не подписывать. Но упустить такую возможность? Чем больше делается шагов - тем заметнее товарища кэгэбэ по походке. Летел к ним. Ради нескольких этих строчек.
Сидел перед гойкой с еврейской фамилией. Наслаждался суровой правдой моих книг. Разве только ради этого не стоило придти?!
- Как в той кэгэбэшне! - делился с ней радостью видеть, как строчат - шьёт дело.
- Есть разница, - строчила и цедила сквозь зубы, - здесь можно говорить.
И я наслаждался свободой говорить о моём желании, которым горжусь, убивать чекистов мечом, огнём, удушьем, камнем - четырьмя смертями для них из Торы.
Всё-то, конечно, на счёт министра уже решено, как и на счёт всей очереди. От министра и от всей очереди требуется только одно - бояться.
Но кого?
Министр даёт взятку.
Обычно при взятке говорят, что доверяют на сто один процент, где сто процентов - обычная плата, а один процент - серьёзная взятка.
Но доверять на тысячу процентов!
Кому ещё восемьсот девяносто девять процентов?
Какому-то назначенцу? Э-э, нет. Его не боятся. Он сам боится, как все.
Какой-то назначенец решает, закрыть дело премьера или не закрыть. То есть решает, кому быть премьером и, значит, куда повернуть государство?
Или какой-то "верховный" суд - коллективный назначенец решает, кого записать в евреи и, значит, быть еврейскому государству или не быть?
Вот это страшно.
А взятка - под этот страх.
Значит, если боится - он свой.
А кто не боится - тот враг.
Назначенца генерального прокурора или "верховный" суд, да любого назначенца, насаживают на торчащий кончик щупальца кэгэбэшного спрута.
Любой подойдёт, только чтобы боялся - тогда это свой.
Свой знает, что нужно. В помощь ему кэгэбэшные телевизор, радио, газе-та. Их тоже насаживают на кончики щупалец кэгэбэшного спрута. Среди них все только свои - боятся.
И больше всех боится тот, кто забирается выше всех.
За высшее место высшая мера - расстрел.
За место пониже - долгое расследование чего-нибудь пониже, куда подставляется хорошенькая своя.
Страх управляет кэгэбэшней.
Но не боится певец земли еврейской.
Рукописи не сгорают.
Конечно, горят, но не сгорают.
Хороший игрок хранит домашнюю заготовку до конца. Поэтому, в ответ на смешную домашнюю заготовку товарища кэгэбэ, только рядовой записанный ход из моего закутка: ""Атакой Бабеля" не по чекистам и назначенцам кэгэбэ - смерть кэгэбэшне!"
Между человеком той кэгэбэшни и евреем своей кэгэбэшни есть разница.
Тот пустил слезу, когда случился обвал, заспешил из эмиграции противостоять обвалу, бил себя в грудь за свою ошибку бороться против. К власти пришли новые те же. Кэгэбэ остался. А ему было обидно за державу в обвале.
Еврей в "своей" кэгэбэшне хочет обвала, потому что Б-г так жить не велел, когда еврея убивают не от Его имени, а от имени кэгэбэшни.
Грядёт обвал!
Даже если не убивают, а ногами бьют по яйцам, чтобы поймать на плёнку взмах руки в обороне.
Даже если не бьют по яйцам, а рукой в спину тычут, чтобы поймать на плёнку лицо в обороте сердитом.
Даже если не тычут, а шьют дело.
Даже если не шьют, а пачкают имя.
Даже если не пачкают, а подбрасывают слушок.
Даже если не подбрасывают, а стряпают заготовочку на будущее.