Чернильное октябрьское небо не уставало плеваться в оконное стекло промозглым дождём. Жёлтое пятно готового вот-вот погаснуть фонаря запуталось в костлявых пальцах деревьев. Оно не столько разгоняло мглу, сколько доказывало её силу и вязкость. Холодные батареи, тусклый свет ночника и наводящее тоску мерцание телевизионного экрана в соседней комнате делали квартиру похожей на древний склеп. По крайней мере, на то, как я представлял себе подобное архитектурное сооружение изнутри.
- Рассказал бы что-нибудь, - Алла сидела на кровати, поджав ноги, и красила губы. - Скука с тобой смертная! Вот когда в меня наш учитель химии влюбился...
- Что за учитель? - я оторвался от тёмного окна.
- А то ты не знаешь. В одной школе учились.
- Этот урод двухметровый? Он у нас не вёл.
- Урод? - уголок только что накрашенных губ изогнулся. - Завидуешь видному мужчине, вот и всё.
- Хватит языком молоть, непутёвая! - голос из соседней комнаты заглушил бормотание теќлевизора. - Дуришь парню голову! А ты не верь ей, внучек. Нужна она тому учителю.
- Я не особо и поверил, Алла Александровна.
- Хватит, - Алла закончила макияж и теперь застыла перед открытым шкафом. - Нечего подслушивать! Смотришь свою Изауру? Вот и смотри! А ты что уставился?! - набросилась она на меня. - Может, разрешишь переодеться?
Я ретировался в соседнюю комнату. Алла Александровна, дальняя родственница - моя и девушки, всецело погрузилась в развязку бразильских страстей, что, впрочем, не мешало ей контролировать разговор в соседней комнате.
- Ты не обращай на неё внимания, - пожилая женщина не отрывалась от экрана, где главная героиня проливала очередное ведро слёз и, вопреки проискам негодяев, обретала счаќстье. - Она выдумывать мастер. Родителей опять же два года дома не было... Распустилась. Ты бы ей не позволял собой вертеть. Обоим на пользу пойдёт.
Я тактично хмыкнул. В отличие от Аллы, я не ощущал особых родственных связей со стаќрушкой, потому вёл себя нейтрально. Даже отчуждённо.
- Ты чем там занимаешься? - послышалось из комнаты девушки. - Против собственной внучки настраиваешь? Это тебя в сериалах научили?
- Жизнь меня научила. Тебе без хорошей узды нельзя. Вы мне оба внуки. Обоим добра желаю.
Это заявление (не про добро, а про внуков) вызвало у меня улыбку. Городишко Калиновск возник лет сорок назад, сменив деревню, население которой составляли две семьи разместивќшиеся в десяти домишках. Они, хотя и растворившиеся среди сотен и тысяч приехавших со всей страны строителей, а позже работников режимного предприятия, всё равно считались отќцами основателями.
Больше половины города теперь родня. Здесь можно встретить десятиюродного дядюшку одновременно и по материнской, и по отцовской линии. Такой вот "близкий" родственник, истекая радостью, полезет обниматься посреди улицы, выложит кучу новостей о дальней родне, потребует отчёта о жизни известных мне представителей клана и в заключение, на правах старшего, даст несколько наставлений. Меня подобные изъявления родственных чувств понаќчалу смешили, потом начали раздражать, потом я начал вести себя при встречах подчёркнуто холодно. Я стал изгоем. Родство со мной вспоминала только Алла Александровна. Да и то, благодаря оставленной на её попечение трижды внучатой племяннице Аллы.
Алла... Вот уж к кому я не испытывал братской любви. Мной двигали совершенно другие чувства. Страсть семнадцатилетних - цунами не признающее преград и сметающее всё на своём пути. Этот порыв стихии, правда, скоротечен и не оставляет ничего, кроме руин... Но какова мощь!
- Ну, прогуляемся? - предмет моих мечтаний появился в дверях комнаты.
- Что в такую непогодь по улицам шляться? - заворчала Алла Александровна.
- Бабуль, - девушка оказалась у стула старушки и чмокнула её в щёку. - Ты словно сама молодой не была.
- Вот потому-то и опасаюсь. Не будет добра с вашей дружбы.
- Мы же оба непутёвые, - Алла подмигнула мне. - Так род герцогов Калиновских постановил? А ты, вдовствующая королева, приставлена блюсти нашу непорочность. Так?
- Хватит, балаболка! Идите - мокните.
***
- Достало это болото! - мы выбирали свободные от озёроподобных луж клочки асфальта. Мне то и дело приходилось брать Аллу за руку. Чёрт возьми, при таком раскладе я готов был всю ночь скакать по нашей среднерусской Венеции.
- Ну что это за дыра! - Алла застыла на побережье очередной лужи. - Даже пойти неќкуда! Или дома сиди, или броди в темноте с мокрыми ногами.
- Может в кино, - предложил я.
- Ага, поломанные кресла, пьяный гогот и кино урывками. Надоело!
Она была права, потому я молча помог перебраться ей через лужу. Действительно, выбор развлечений невелик. Кроме вышеупомянутых киносеансов - дискотека по субботам, с пьяным мордобоем в туалете (дуэли на фоне кафеля) и посиделки в вонючих подвалах, где тысячный раз обсуждается, кто кого уделал и кто кому рога поотшибал...
- Ненавижу эту дыру. Только бы отсюда выбраться. Хоть когда-нибудь! Пойдём на наше место?
Я вздрогнул. Наше место! Сильно сказано! Это было её место, но ни как не моё. Я боялся и ненавидел минуты, когда мы через чердак единственной четырнадцатиэтажки вылезали на плоскую крышу. Я не сомневался, что когда-нибудь порыв ветра сбросит нас оттуда. На залиќтый лужами асфальт. Если бы не Алла, никогда бы туда не пошёл.
Она обожала гулять по краю крыши. В эти минуты душивший, давивший однообразием город ложился у её ног. Щёки её горели, ветер трепал волосы. Мне казалось, ещё секунда и с её пальцев сорвутся молнии, сжигая и руша город, укравший и переваривший в своём боќлотном чреве восемнадцать лет её жизни. Самое страшное, собирающийся утопить в трясине будней всю жизнь - её, мою и прочих "родственников".
***
- Ты собираешься отсюда смыться? - она прогуливалась по самому краю крыши. При кажќдом шаге моё сердце подскакивало к горлу. Мокрый гудрон и высокие каблуки не самое лучшее сочетание для балансирования на краю пропасти.
- Куда? - выдавил я, застыв у чердачного лаза.
- Куда угодно! Где живут по-человечески!
- Мне ещё в армию...
- А после?
- Не знаю.
- И он стихи пишет! Мне бы твои способности! - Алла дошла до угла, развернулась с угќрожающей стремительностью. Я поклялся на следующую такую прогулку выкрасть из родиќтельской аптечки валидол. - Я тогда бы точно здесь не сидела. В литературный поступи. В Москве. Там общага. И в армию идти не надо.
- А ты?
- Что я?
- Ты... здесь...
- О, Господи! А если я здесь до пенсии проторчу? Мне, кстати, родители в прошлый приќезд жениха присмотрели.
- Что?!
- Что слышал.
Я на мгновение забыл и о порывах ветра, и о дожде.
- Вот видишь, как плохо в отщепенцы записываться, - продолжала девушка. - Знаешь кто он? Братец твой чевероюродный. Игорёк.
- Он... он.... Взрослый!
- А ты думал - свадьбы между детьми справляют? К тому же, предки считают, что муж должен быть старше. Лет на пять минимум.
- А ты?
- Нужен он мне сто лет. Лысый! Кроме машины своей ничего не замечает.
Я выдохнул. Если Алла заявила "нет" - никакие родители её не убедят. Но какова подќлость! Аллу - за этого тюфяка!
- Ещё мне Алик предлагал уехать, - распускающиеся крылья были безжалостно сломаны. Алик - не виртуальный учитель химии. Он с двумя приятелями-дегенератами с недавних пор взялся ухаживать за моей дамой сердца. Ему я не конкурент! Он из приезжих. Но не в том дело. Семья Краповых, так, кажется, они прозывались, не только вписалась в ряды калиновќских "родственников", они даже устроили небольшую революцию. Открыли кооперативный лаќрёк. Где-то, может, событие рядовое. В Калиновске - сенсация. Днём на проќхожих взирали Саманта Фокс, Сабрина. "KISS" (с плакатов естественно), малышня, да и взросќлые тоже, плюќщили носы о стекло, разглядывая цветные значки, галстуки-верёвочки, коробки с буржуйскими надписями и прочую требуху, а вечером... Вечером здесь можно было до самой полночи куќпить (неофициально, конечно) спиртное. Серьёзной конкуренции бабушкам-самогонщицам Краќповы не составили, но стабильный доход получили. Откуда иначе у двадцаќтилетнего оболтуса Алика взялась "девятка"? Да и одевался он... Такой любой девушке гоќлову вскружит!
- Его предки собираются вторую точку открывать, - в крышку моего гроба вбивался новый гвоздь. - Она уже Аликова будет. Он кооперативную квартиру в Москве хочет купить, иноќмарку подержанќную... Тебя что, "кандратий" хватил?
- Всё в порядке, - у меня нашлись силы ворочать языком, даже голос, кажется, не особо дрожал. - Ну и когда?
- Что когда?
- Когда вы уезжаете?
- Ну, кооператив-то ещё не куплен. И, вообще.... Пошёл он, урод!
- Не понял...
- Ну, куда уж тебе в своих облаках наши проблемы понимать! Мокла бы я сейчас здесь кое с кем, если бы он мне нужен был?
- Ты хочешь сказать...
- Я тебе не Татьяна Ларина!
Кожу обожгло. Голова закружилась. Ветер, моросящий дождь, чернильное небо исчезли. Была только её стройная фигура, заслонившая внезапно появившиеся созвездия. Её спутанные ветром и влажные от дождя волосы. Чуть приоткрытые губы. Ждущие глаза. Я набрал полную грудь воздуха.
- Алла, я люблю тебя! - говорил кто-то другой, я не узнавал собственного голоса. - Только тебя! Если я уеду, я обязательно вернусь за тобой. Вернусь и увезу!
- Вернёшься?
- Обязательно вернусь! Через три года, через пять, через десять!
- Я буду ждать.
Я шагнул к ней. Я видел только её губы и глаза. Зовущие к себе глаза.
Вдруг её взгляд изменился. Страх? Паника? Что с ней? Она увидела что-то за моей спиќной? Что-то явившееся из чердачного лаза?
- Тебя кто звал?! - голос её дрожал.
Я попытался обернуться. Что-то ударило меня в спину. Что-то более сильное, чем порыв ветра. Я не смог устоять и полетел прямо на Аллу. Чудом я ухватился за мачту антенны. Пальцы скользнули по мокрому металлу. Я падал на выступавший из гудрона край кирпича. Последнее что я помнил - чёрная тень и душераздирающий визг.
1
Осенний город похож на мертвеца. Особенно, когда в глаза настырно лезут праздничные витрины и неоновые вывески. Они - призрак. Призрак чего-то радостного и лёгкого. Призрак, который исчезает с очередной порцией промозглой измороси.
Я в сотый раз обходил площадь Курского вокзала. Дважды у меня проверили документы. Я отклонил полсотни приглашений войти в долю и согреться. Еле отвязался от различного возраста и пола попрошаек. Скоро на меня перестали обращать внимания и милиционеры, и выпивохи, и бомжи. Я превратился в часть осеннего ненастного вечера, такую же бесполезную, как мелкий дождь.
Ещё три часа назад я где-то жил, где-то работал. Меня любили. Обо мне заботились. Наверное, даже уважали, не обращая внимания на мои причуды. Я убежал. В который раз? Сбился со счёта. Моя жизнь череда побегов и передышек. От кого я бегу? Не знаю. За кем? Не имею понятия. Может за призраком? За каким-то неясным неоново-витринным образом? Образом, который и сам толком не представляю.
В который раз, там, где-то в другой жизни, которая теперь кажется сном, чьи-то порушенќные надежды, оплёванная забота и скандальный исход.
Во внутреннем кармане лежат пять зелёных бумажек с портретом Бенджамена Франклина - сумма, откладывавшаяся на что-то там жутко современное и необходимое в домашнем хозяйќстве, паспорт, записная книжка, сигареты... Стоп! Сигарет-то и нет! Я отступал слишком поќспешно. Ещё бы, через три дня свадьба! Которая по счёту, и сорванная по моей вине? Сколько раз я уже, подобно призраку, исчезал из жизни привязавшейся ко мне женщины. Поќчему? Может, послать этот вопрос в интеллектуальное шоу? Их сейчас много. Пусть умные люди поломают голову.
Нет, срочно нужны сигареты! Когда выкурена последняя? Как только вышел из метро. А сколько кружу по площади? С ума сойти! Как только не окочурился до сих пор?! Закон подќлости - в кармане ни рубля. Только валюта Северо-Американских Соединённых Штатов - миќрового агрессора, как говаривали во времена моей юности престарелые лекторы.
Я оглянулся в поисках обменного пункта. Заветная красно-жёлтая табличка подмигивала с противоположенного конца площади. Измученный никотиновым голодом я поплёлся туда.
- Не подскажете, где детская больница? - сверкнуло что-то мне в лицо, когда я пере-счиќтывал отечественные купюры, полученные за одного из Франклинов.
- Что? - я вздрогнул от неожиданности.
Передо мной стояла молоденькая цыганка, закутанная в цветастую шаль, с златозубой улыбкой на устах и тряпичным кулём в руках.
- Больница? - я спрятал деньги во внутренний карман. - Я не местный.
- Ой, беда на тебе, касатик, - затараторила правнучка Земфиры. - Большая беда. Сам ещё не знаешь. Враг у тебя сильный. Злой очень. И сглаз на тебе, и порча. Болезнь страшная рядом, - я не успел и глазом моргнуть, как смуглокожая норна выдернула у меня волос. - Ой, жалко тебя, касатик, - она даже прослезилась. - Ой, пропадёшь, молодой, красивый! Дай на молоко ребёночку - всю тебе правду скажу. Что было, что есть, что будет. Укажу завистника. Тысячу раз Любу вспомнишь! Тысячу раз спасибо скажешь!
Не понимая, что делаю, я достал сторублёвую купюру. Она мгновенно исчезла в лохмотьях младенца. Тут началось невообразимое. Соотечественница Будулая, говорившая до этого без маќлейшего акќцента, вдруг перешла на тарабарское наречие, изредка разбавляемое с трудом разќлиќчимыми обещаниями несчастий. Я понимал, что меня дурят, но ничего поделать не мог. Я беспомощно наблюдал то за сверкающими зубами цыганки, то за исчезающими в лохмотьях деньгами. Моими деньгами.
"Только бы до баксов не добралась!" - засело у меня в мозгу.
Прохожие поглядывали на нас кто с сочувствием, кто с насмешкой. Милицейский патруль тактично отвернулся, заметив сеанс предсказания. Я зачарованно смотрел, как смуглая ладошка юркнула в мой внутренний карман и вытянула четыре оставшихся портрета второго президента США.
- Ну, и долго тебя разводить будут? - услышал я.
Рука цыганки застыла. Я повернул голову. Рядом стоял высокий, широкоплечий парень. Длинные тёмные волосы, нос с горбинкой. Правое веко слегка подёргивалось, отчего его карие глаза казались безумными. Он тряхнул волосами:
- Положи, где взяла!
Доллары вернулись на место.
- Всё забери! - лепетала цыганка. - Не нужно от тебя ничего! Уходи только! - она выгляќдела испуганной, только смотрела почему-то на меня, а не на неожиданного заступника. - Уходи подальше, Христом Богом молю!
- Остальное! - незнакомец кивнул на тряпичный куль.
Цыганка сунула мне пачку сторублёвок и бросилась бежать, лавируя между прохожими, подобно хорошему горнолыжнику на сложной трассе.
- Так с ними и надо, сынок! - одобрил пожилой мужчина. - Отбились от рук. Работать не хотят.
- Валил бы ты отсюда, дед, - беззлобно ответил спаситель моих финансов. - Цирк кончился.
- Ты как разговариваешь, хулиган?! - возмутился пенсионер. - Да я тебе...
- Сказано - отвали.
Пыхтящий старик поплёлся прочь, бормоча что-то о молодёжи.
- Спасибо вам, конечно, - произнёс я. - Но зря вы с ним так.
- Когда тебя обували - он в сторонке стоял, а теперь подскочил. Стервятники!
- Даже не знаю как вас....
- Потом поговорим, - перебил незнакомец. - Этот Нострадамус из Марьинского табора инќквизиторов ведёт.
Я проследил за взглядом парня. Цыганка возвращалась. Уже без младенца, но с двумя патќрульными.
- Менты у них крышуют, - скривил губы парень. - Давай-ка ноги уносить. Не то нам таќкое предскажут...
Я никогда не считал себя низкорослым, но незнакомец оказался выше чуть ли не на голову. Тем не менее, я мог только подивиться его умению растворяться в толпе. Я едва поќспевал за скользящей тенью. Его никто не замечал. Зато я чувствовал себя голым посреди Первомайской демонстрации. Казалось, взгляды всей площади прикованы именно ко мне. Огляќдываться я не решался, уже чувствуя между лопаток удар каучуковой дубинки и крепкий миќлицейский ботинок на копчике.
Мы проскочили несколько подземных переходов, пересекли бесчисленное количество грязќных двориков и оказались... С противоположенной стороны вокзала. У платформ Курского и Горьковского направления.
- Теперь пусть поищут, - хмыкнул незнакомец. - Много она у тебя вытянуть хотела?
- Пятьсот.
- Пятьсот "зелёных"? План "Перехват" объявлять не будут, но поостеречься стоит, - он на мгновение задумался. - Действуем так: спускаемся вниз - подземные менты с уличными в делах бизнеса не контактируют, проскочим в метро, а там - прости-прощай! Разбежимся кажќдый к себе.
- Мне вроде некуда бежать.
- Бомж?
- Из дома ушёл.
- Очень вовремя! И перекантоваться не у кого?
- Не хотелось бы обнаруживать себя. Понимаете у нас с моей... гм.... Не важно. Не у кого. Может быть, вы могли бы.... Я заплачу.
Он смотрел на меня минуты три, потом вдруг расхохотался.
- Дело в том, приятель, - он вытер слезящиеся глаза, - что я тоже вроде как из-под венца сбежал... И тоже... гм...
- Почему вы решили...
- Прекрати выкать! Меня зовут Сид. Запомнить просто.
- Очень приятно, Сид. Я - Александр. Так почему вы... ты решил, что я....
- Это твои проблемы, парень! Тебе, действительно, не у кого переночевать?
- Есть один приятель. Хотя...
- Попытка, не пытка. Двигаем к телефону
2
Я удивлялся Сиду. Он шёл так, словно ничего не случилось. Я, по правде говоря, перестаќвал дышать даже перед форменными фуражками носильщиков. Что это? Ужас перед представиќтелями власти? Реакция мухи, случайно влетевшей в дом? Сколько ни кружи - всё равно приќхлопнут. Повезёт - сдохнешь, попав между рамами или наглотавшись "Дихлофоса". Мы все мухи. Это я понял семнадцать лет назад. Перед пауками и прочими хищниками мы виноваты уже лишь потому, что появились на свет и осмеливаемся жужжать.
- Номер помнишь? - Сид остановился перед прозрачной кабинкой.
Я полез за записной книжкой, и только тут вспомнил из-за чего всё началось. Сигареты.
- У тебя закурить не будет?
Левая бровь парня изогнулась. Он пробежался по многочисленным карманам кожаной куртки. Я с надеждой смотрел, как Сид застёгивает, расстёгивает массивные молнии.
- Пустой, - сообщил он, завершив поиски в карманах коричневых кожаных штанов. - Саќмое смешное - я шёл за сигаретами, когда твои проблемы заметил. Значит так, - мой новый знакомец оказался на редкость деятельным человеком. - Я иду за куревом, чего-нибудь ещё прикуплю. Для релаксации, так сказать. Ты пока звони. Карта есть?
Мы одновременно запустили руки в карманы и достали телефонные карты. Усмехнулись.
- Ладно, действуй! - Сид растворился в толпе.
Я перелистывал книжку: Аркадий Яковлевич, Владимир Борисович, Гена, Даша. Всего семь цифр отделяло меня от сносного ужина и тёплого жилья. Но... Я познакомился с ними, блаќгодаря несостоявшейся супруге. Моё бегство уже достояние гласности, и если кто-то из них согласится помочь, то сразу же наберёт другой номер. Номер, который до сегодняшнего вечера я считал своим. Номер, от которого я отказался.
Данила. Может быть он. Человек, занимающийся переводами для слепых, не должен быть болтливым. Его тоже считают странноватым. Вдруг да найдём общий язык?
Я медленно набрал номер. Длинный гудок. Второй. Я почувствовал облегчение. Скорее всего, нет дома. Для очистки совести - третий. Четвёртый. Ну, и последний для круглого счёта. В трубке что-то щёлкнуло.
- Алло? - переводчик азбуки Брейлля сидел дома и слушал музыку. Я чётко различал знаќкомую мелодию.
- Данила, это я. Саша.
- Ты? Ну наконец-то, старик! Что случилось? Татьяна все телефоны оборвала. Уже в морги обращаться хочет. Ты где?
- Я ушёл из дома, - мысль о ночлеге отпала сама собой. Я не вешал трубку, чтобы вспомнить название звучащей на заднем плане музыки.
- Ты с ума сошёл, старик? Вы поругались? Брось! Она уже обо всём сожалеет. Раскаи-ваќется, если хочешь. Давай, я ей позвоню, а ты подъезжай. Посидим. Поговорим.
- Позвони и передай, что деньги я отдам чуть позже, - проклятие, название никак не хоќтело вылезать из глубин памяти.
- Какие деньги? Она из-за тебя волнуется! Ты забыл с кем у тебя завтра встреча? Ему понравились рукописи! Это же успех!
- Я отдаю Татьяне все права на публикацию, - Мусоргский! Точно Мусоргский!
- Идиот! Ты же без неё ноль! Она тебя из грязи вытащила! Писать заставила! Прекрати дурить! - рассеивающий мглу распалился не на шутку. - Приезжай немедленно! Слышишь!
Я повесил трубку. "Ночь на Лысой Горе" - вот что слушал Данила. Я прижался лбом к мраморной стене. Обложили! Даже этот затворник, друг Гомера, втянут в облаву.
- Облом?! - рука в замшевой перчатке с обрезанными пальцами протягивала мне сигаќрету. - Не боись, Александр, книжка у тебя толстая. Куда-нибудь да пристроишься.
Сид отдал мне пачку "Пегаса" (как только догадался) и уже открытую бутылку "Посадќского".
- Я тебя не спросил что купить, - он, словно прочёл мои мысли, - потому взял то же, что и себе. "Пегас" - дёшево и сердито, а уж в нашем возрасте, после "Жигулёвского" в разлив, с пеной стирального порошка, пить "Туборг" - пижонство.
Я затянулся, не выдыхая дыма, глотнул кисловато-горькой жидкости.
- Друзья выходит, ссучились? - проложил Сид. - По тебе видно. Неужто все до единого?
Я только развёл руками.
- Из всего этого барахла, не один не отозвался, - Сид вертел в руках мою записную книжку. - Слушай, ты, когда по карманам рылся у тебя бумажка с телефоном выпала. Может туда?
Он протянул мне замасленный прямоугольник. Я с трудом разобрал шесть цифр.
- Это же не московский.
- Ну и что? Главное код знать. Код города. Видишь, здесь ещё подпись - Игорь. Кто таќкой?
- Игорь? - я ещё раз осмотрел бумажку. - Похоже мой двоюродный брат. Мы на каких-то там похоронах обменялись телефонами. Лет десять назад.
- Просто класс! - усы Сида приподнялись в улыбке. - То, что доктор прописал! Далеко отсюда?
- Полтора часа с Курского вокзала...
- Чёрт возьми! Я как в воду глядел! Билет купил на электричку. Через полчаса уходит. Звони, и я ухожу. Не могу же я всю ночь с тобой нянчится.
- Я не уверен...
- Звони!
- Но на таксофоне через код... У меня на карте звонков не осталось!
- Чёрт, у меня тоже! Погоди-ка!
Через секунду Сид держал мобильный.
- Давай быстрее, а то народ волнуется, - он указал на маячившего неподалёку паренька.
3
Нажатие каждой циферки отзывалось противным писком. Процесс соединения знаменовался невообразимой трелью. Что-то среднее между пьяным сверчком и синтезатором "Лель" 1977 года производства, тужилось исполнить Моцарта.
- Да? - буркнули на том конце провода, или что там у мобильников.
- Игорь?
- Да.
- Это Саша.
- Какой Саша?
- Саша Завьялов.
Где-то в Калиновске воцарилась тишина. Можно сказать, гробовая тишина.
- Здорово, - отозвался, наконец, как говорят аристократы мой кузен.
- Здравствуй, Игорь, - я нелепо хихикнул. - Вот телефон твой вспомнил. Решил позвоќнить.
- Спасибо.
Чёрт возьми! Куда подевались знаменитые родственные связи. Мой братец отвечал так, словно его вытащили из сортира в самый ответственный момент. Я давно оборвал бы связь, если бы не ехидная ухмылка Сида.
- У меня дело, Игорь, - продолжил я через силу. - Мне нужно приехать.
- Приезжать обязательно?
- Обязательно. Я всё объясню. Сейчас времени в обрез.
- Ладно, - таким тоном Салтычиха должна была сообщать об отмене крепостного права. - Где живу, помнишь?
- Извини...
- Улица А. Толстого дом 45. Жду.
- Спасибо, Игорь, - поблагодарил я гудящую трубку. - Вот и всё, - я повернулся к Сиду, но его уже не было. Неподалёку застыл подросток, с тоской взирая на мобильник в моих руках. Я отдал пареньку телефон и двинулся к платформе.
4
Двери шипели подобно яме с гадюками, в которой восставшие ирландцы казнили Эрика Кожаные Штаны. Электричка тронулась. Здание вокзала нехотя двинулось, чтобы через минуту остаться позади. Фонари за окном мелькали всё быстрее. Я чувствовал странный кураж, какую-то непонятную радость. Едва сдерживался от исполнения песенки крокодила Гены. Только этого не хватало, хотя вагон (зелёный, кстати, а не голубой) совершенно пуст, но мало ли что.
Подтверждая мои опасения, в тамбуре хлопнула дверь. Я отвернулся к окну и погрузился в созерцание дождливой мглы. Вечерние электрички кишат типами, которые из всех свободных мест выберут лавку напротив тебя и, не утруждая себя знакомством, начнут бесцеремонную болтовню о собственных горестях или радостях. Избавиться от них можно лишь изображая полное равнодушие: ни единого взгляда, ни малейшего звука. Разочарованные твоим невнимаќнием, они отправляются на поиски более благодарных слушателей.
Напротив плюхнулось тяжёлое тело. Скорее всего, мужчина, женщина перед приземлением осмотрела бы место, кашлянула, наступила на ногу, тронула зонтиком - заявила бы о своём присутствии. Я принялся считать фонари, стараясь не обращать внимания даже на отражение попутчика в стекле.
- Чего там такого интересного? - поинтересовался знакомый голос.
Я чуть не подпрыгнул. Сид!
- Ну, поехали что ли? - он потёр заросший тёмной щетиной подбородок, подмигнул мне и достал из кармана "четвертинку". - За успешное решение проблем! - крепкие пальцы сорвали жестяную пробку, Сид поднёс горлышко к губам, запрокинул голову. - Твоя половина, - он даже не поморщился.
- А ты куда? - прозрачная жидкость обожгла пищевод, наполнила желудок теплом, а голову лёгкостью.