Аннотация: Рассказ с весенней "Грелки" 2021 года. Для конкурса ВНЛ-23.
Установка заискрила. Вероятно, расплавился ванадиевый элемент или ещё что-то. По крайней мере, в воздухе разлился острый запах чего-то кислого и металлического.
Маленький Кайто вздрогнул, испуганно оглянулся на прадеда.
- Ты выключишь его? - спросил он с тревогой.
- Ни в коем случае, продолжим. - Лицо доктора Осако осталось таким же спокойным, как прежде, но выражение его смягчилось, когда он заговорил с правнуком. - Это в пределах допустимого.
Каминский нервно сжал пальцами подбородок. Осако уже знал, что это у его помощника признак сдерживаемого беспокойства.
- Сергей Вениаминович, выйдите в оранжерею, подышите свежим воздухом.
Каминский помотал головой. Он был вторым лицом в эксперименте, конечно же, не профессором Осако, но перед ребёнком ударять в грязь лицом не хотел.
Осако пригласил Каминского лично, ознакомившись заочно с его работой "Параллели в методологии работы современных ведуний и средневековых ведьм".
Образцы материала и реагенты Каминский привёз с собой. Механизм сжигания волос и перьев с их предварительной многоступенчатой химической обработкой Каминский изучил почти досконально. Над диссертацией он напряжённо работал два года. Каким-то чудесным образом Осако наткнулся в интернете на его труд, опубликованный мизерным тиражом в журнале новосибирского университета. Анализ позволил Каминскому идентифицировать ряд обнаруженных веществ с теми, что были десятилетия назад выявлены на трудах Парацельса. Несколько компонентов совпали с алхимическими реактивами, следы которых имелись на церковных книгах времён инквизиции. Только им самим известными извилистыми путями почти все эти вещества оказались в распоряжении современных российских колдуний из глубинки. Что-то настойчивостью, а что-то и хитростью выманивал Каминский по крупицам, пока однажды не понял, что он фактически овладел всем набором необходимых ингредиентов.
- Мантру! - скомандовал тем временем Осако.
Каминский автоматически нажал кнопку. Модулированный звук проник в герметичное нутро камеры.
- Луч!
Осако не оглядывался, поглощённо прильнул к окуляру микроскопа.
"Очень допотопно смотрится, - подумал Каминский. - Так работали, наверное, век назад".
Электроника всё уничтожала, действовать можно было только механикой. Почти что вручную. Это был тот случай, когда даже электронное наблюдение меняло ход эксперимента, и результат автоматически обнулялся.
Аппарат, над которым они сейчас колдовали, напоминал скорее средневековую алхимическую реторту, чем современный механизм.
- Достаточно, - сказал наконец Осако. Он медленно опустился на стул и обессиленно свесил руки. - Отдохнём немного. А результат изучим потом.
Каминский догадывался, что профессор опасается не обнаружить результата. Впереди у него было не так много лет, чтобы терпеть неудачи. Вчера его уже во второй раз за три месяца увезла после эксперимента скорая помощь. Сердце не выдерживало.
Осако вытащил сигарету и закурил. Включил вытяжку. Теперь уже можно было курить. Пальцы его легонько дрожали.
Они молчали, никто не решался нарушить установившуюся тишину. Как зачарованные все трое смотрели на тихий огонь, миллиметр за миллиметром вгрызающийся в тело сигареты, оставляя за собой пепелище.
Тихий шум волн проникал даже сюда, сквозь изолированные стены. Океан штормило.
- Это стонет Тихий океан, - пробормотал Каминский.
- Что вы сказали?
- Да так, ничего. Строчка из старой песни...
- Мы на правильном пути, я уверен, - сказал Осако и резко поднялся.
Он демонстративно равнодушно взял пинцетом кроху пепла из камеры, капнул на него красителя, потом второго, накрыл почти невидимой чешуйкой стёклышка, положил под микроскоп. Долго изучал.
- Структурированный белок, - сказал он наконец и выпрямился. - Свернувшиеся белковые структуры. Их много. Мы добились своего.
Но до уверенного результата пришлось двигаться ещё не один год.
Стояла летняя жара. Кайто заканчивал школу, был занят, появлялся у прадеда набегами.
В камере, покачиваясь на тонких розовых ножках, чирикало пушистое жёлтое существо.
Осако поднялся, прошёл к окну. Долго стоял, высматривая что-то снаружи. Потом вдохнул всей грудью аромат стоящей на подоконнике розы. Нервно вытащил сигарету, закурил.
Эта роза была их символом, даже в каком-то смысле талисманом. Она была первым живым организмом, восстановленным по разрабатываемой ими методике из пепла после сожжения.
- Сколько куриных эмбрионов, так и не ставших птицами, сколько белых мышей и морских свинок, сколько добрых безвинных собак и умных по-своему красивых обезьян загублено ради науки, - глухо сказал Осако. - Теперь мы сможем отблагодарить их всех за благородную жертву, вернём отнятые у них жизни.
В лабораторию ворвался Кайто. Было видно, что он сильно возбуждён.
- Как прошло собеседование, маленький Кай?
Голос Осако потеплел. Сухой с другими, он каждый раз преображался в присутствии правнука. Каминского постоянно удивляла эта малозаметная, но необычная для сдержанного профессора перемена.
Мальчик вскинул пятерню:
- Отлично!
- Я горжусь тобой, правнук! - сказал Осако.
- А у тебя как успехи, Ос?
- Всё по плану. Сегодня мы создали птенца. Можешь посмотреть. Завтра переходим к опытам с белыми мышами.
"Крылья, крылья за спиной моей.
Лечу и не верю,
Что ползал вчера!" - весело продекламировал Кайто.
Это была хайка популярного сейчас японского поэта Танабэ по прозвищу "Неповторимая прелесть снежинки, скользящей по длинному склону Фудзи".
Взгляд мальчика внезапно затуманился. В этот момент он стал удивительно похож на прадеда.
- О чём задумался, птенец? - Голос Осако выражал неизъяснимое тепло.
- О стихах, - сказал Кайто. - Я вдруг увидел их ясно, не чужие, а свои. Они быстро стали наполняться строками и картинами. Жаль только, что я не смогу их написать. К экзаменам надо готовиться.
- Не горюй, потом придумаешь другие, ещё лучше. Я знаю. Как закончишь колледж, возьму тебя к себе, будем вместе работать.
Когда за мальчиком закрылась дверь, Осако проговорил, обращаясь к Каминскому:
- Недавно он влюбился. Летает, не остановишь! Как бы чувства не помешали ему в учёбе. - Осако замолчал. - Не перестаю удивляться, как прихотливо отражает природа в своих зеркалах саму себя. Мы говорим, что эмбриогенез повторяет эволюцию. Да, почти линейно, от микроорганизма к человеку. Но мы молчим про дальнейшее, вроде ничего не замечаем. А ведь тут закономерности переходят в нелинейные и сложнопредсказуемые. Мы видим глазами, как дитя, взрослеет, обрастает волосами, подобно животному. Но глаза не могут видеть того, что предназначено сердцу. Параллельно этому у человеческой души разрастаются крылья за плечами. И это чудо большее, чем просто преображение тела из детского во взрослое.
Глаза Осако на миг затуманились, точно так, как у его правнука.
- Всё в мире созидается любовью, - проговорил он. - Без любви ничего нет, даже самого человека нет.
- Вы такой же романтик, как ваш Кайто, - сказал Каминский.
- Что? - Осако не сразу понял. - Ах, да. Я в юности тоже писал стихи...
Наступил день решающего эксперимента.
Каминский вместе с Кайто долго очень тщательно искал это место. Кайто руководствовался интуицией. А Каминский просчитывал вероятности предлагаемых юношей вариантов по нескольким рядам алгоритмов. Ошибиться было нельзя. Неудача могла сломить Осако. Теперь уже Каминский знал, насколько раним профессор, очень скупо выдающий свои эмоции вовне.
Необходимо было найти место близкое к эпицентру взрыва. При этом оно должно было быть вполне людным, чтобы на захваченной площади оказалось достаточно пепла, принадлежащего одному человеку. И при этом местность нужно было выбрать максимально нетронутую после очень давних событий. Найденная в итоге площадка подходила для эксперимента почти идеально. Невдалеке возвышались новые недавно построенные небоскрёбы, а тут лежал клочок первозданной степи.
Аппаратуру выставили в поле. Этим занимался Кайто. Он за прошедшие три года возмужал, уже не выглядел ребёнком, щёки и подбородок темнели мягкой щетиной.
Осако надел халат и дал команду начинать.
В перекрестии лучей возник неясный силуэт. С каждым мгновением он обретал всё большую плотность, будто конденсировался в человеческое тело из первоначального серого тумана помех. Возникший в поле человек был молодым японцем, худым, с проступающими под кожей рёбрами. Всё было очень ясно видно, потому что человек был наг.
Он испуганно посмотрел на Осако и прикрыл руками свою наготу.
- Где я? - спросил он. - Вы доктор? Я заболел?
Вероятно, он принял Осако в белом халате за врача.
- Кто вы? - Осако резко подался вперёд. Казалось, всем существом устремился туда, в центр, но сдерживался, понимая, что, вмешавшись, нарушит незавершённое действо.
- Я пастух Абэ, - ответил человек. - Я пас здесь овец. Мои дети тоже были со мной, они рвали цветы, ещё влажные от утренней росы, только-только робко раскрывающие свои бутоны навстречу восходящему солнцу. - Абэ испуганно посмотрел но ломаный силуэт города вдали. - Но здесь было только поле, этих домов не было. А потом... - Абэ зажмурился. - Потом внезапно небо стало белым, будто дыхание дракона. Мои дети и мои животные мгновенно вспыхнули. Они горели заживо, как факелы. Это было очень больно и очень страшно.
Абэ посмотрел на стоящий неподалёку внедорожник и стал успокаиваться.
- Вы повезёте меня в больницу? - спросил он. - Я очень страшно заболел, я понимаю. Даже умалишённый не может представить такого ужаса о своих детях.
Осако проглотил комок в горле.
- Ты здоров, Абэ! - сказал он. - Если кто и болен, то это точно не ты.
- Это был сон?
- Нет, всё было на самом деле.
- Где же мои дети? Если я жив, значит, и они тоже в порядке?
- Возможно, они немного заблудились. Степь велика, нетрудно потеряться. Мы их обязательно найдём. Я тебе обещаю. Накинь мой халат и сядь в машину, мы соберём аппаратуру и повезём тебя к врачу.
Они ехали в город, Абэ сидел на заднем сиденье, рядом с Кайто. Он недоверчиво оглядывал многоярусный город, зябко поводил плечами.
Каминский молча вёл машину, Осако тоже молчал, только время от времени механически стряхивал пепел с истаивающей сигареты в окно.
- О чём задумались, профессор?
Осако вышел из оцепенения.
- Я уже предвкушаю встречу со своими близкими, - произнёс он. - Теперь я уверен, что это случится очень скоро. Но я даже представить себе не могу, что скажу им после стольких лет разлуки.
- Я знаю, что вы скажете, - Каминский мягко улыбнулся. - Вы скажете, как сильно вы их любите.
Осако задумался.
- Пожалуй, - сказал он. - Пожалуй, это и есть самое главное, что я хочу им сказать. - И внезапно он заговорил почти горячечно. - Сергей Вениаминович, вы и представить себе не можете, как любил меня мой дед! Однажды в поле меня свалила лихорадка. Я не мог идти. Он взял меня на руки и понёс. Несколько километров он нёс меня на руках, пока мы не добрались домой. - Осако посмотрел на Каминского. - Вижу, вы не поняли меня, - сказал он. - Это кажется вам сентиментальностью, вас удивляет такое в сдержанном японце. Но поверьте, я сейчас выдал вам лучшее воспоминание в моей жизни. Потом уже у меня никогда не было человека, о ком я знал бы, что упади я, и он, не раздумывая, возьмёт меня на руки и понесёт так далеко, как нужно. Собственно, потом у меня уже совсем никого не стало. Это было начало августа. Меня увезли в другой город в больницу. Моя семья осталась в Нагасаки...
Они ехали дальше молча. Теперь Каминский думал о том, что, когда он вернётся домой, ему сразу же надо ехать подо Ржев. Туда, где на холме в поле возвышается гигантская фигура солдата, пугающе переходящая в стаю разлетающихся журавликов. Там где-то на поле давнего сражения лежит его прадед, забытый, не найденный, почти уже ставший землёй.
А потом. Потом он поедет дальше, по огромным просторам страны, посетит все места, где есть памятники улетающим журавлям.
Ему предстоит очень много работы.
- Не в землю нашу полегли когда-то, а превратились в белых журавлей... - запел он тихо.
- Простите, что?
- Это песня, - сказал Каминский. - Очень старая русская песня.