Аннотация: Людям свойственно ждать чуда, когда ни на что больше надежды уже не остается. И порой чудеса действительно случаются. Но то ли это чудо, которого мы ждали, и не было ли оно частью плана проказницы феи?
Бабкина А. И.
Серая Фея
В первый раз она пришла ко мне ночью. Тоненький силуэт так слабо вырисовывался на фоне окна, что сперва я решил, что он мне только чудится.
Я отвел взгляд, когда за дверью в коридор послышались шаркающие шаги дежурной медсестры и приглушенные голоса. Но и четверть минуты спустя, когда я вновь посмотрел на окно, девушка все еще была там. Она зябко переминалась с ноги на ногу и оглядывала комнату так, будто что-то искала. На ней были свободные джинсы и блуза, хотя на улице было уже довольно холодно, а с деревьев облетала последняя листва.
"Не может этого быть, - подумал я, разглядывая створку окна и незнакомку, стоявшую рядом. - Это третий этаж. Она не могла сюда попасть, если только это не сон, а она не фея".
Я был напичкан обезболивающими так, что не удивился бы, увидев, как незнакомка и в самом деле взмахнет тоненькими стрекозиными крыльями и выпорхнет в открытую форточку.
Вместо этого девушка подошла ко мне. Двигалась она бесшумно словно кошка, как будто не шла через комнату, а текла. После этого сомнений у меня быть уже не могло - все происходящее, мне снится. Потому что никто на свете так двигаться не умеет.
Наши взгляды встретились, и она улыбнулась, как будто именно меня и искала. Еще шаг и она оказалась возле моей постели. И ровно в это же мгновение из-за туч показалась луна. В ее свете вихрь светлых кудряшек, обрамлявших круглое личико феи, показался серебристым нимбом. Я затаил дыхание и минуту, пока луна не скрылась вновь, любовался ею. Лицо было чуть грубоватым, но в этом была своя прелесть: крупный нос, крупные губы, ямочки на щеках и такие светлые глаза, что, казалось, они светятся в темноте.
"Кто она, если не фея?" - подумал я тогда, и улыбнулся ей почти искренне, как давно уже никому не улыбался.
Она подошла еще ближе, пока не уперлась коленями в бок кровати, наклонилась, вгляделась мне в лицо. Длинные волосы упали ей на глаза, и она убрала их за уши. И жест это был до того обыденный, что на фоне всего остального показался странным.
- Неважно ты выглядишь, - сказала она. Говорила она тихо, чтобы никого не разбудить, и я не мог разобрать, нравится мне ее голос или нет. Просто было в нем что-то такое, что показалось неправильным. Быть может, дело в том, что голос оказался чуть слишком низок для женщины, а, может, в нем просто было больше равнодушия, чем я привык слышать. Во всяком случае, за последние месяцы, когда все, кто меня окружал, были так вежливы и милы, как могут быть милы только с умирающим.
Друзья, родные, коллеги, все они, как умели, пытались меня поддержать. Я даже догадывался, каких усилий им стоит делать беззаботные лица, когда они знают, что скоро меня не станет. И все же, в глубине души, в той ее части, где родятся самые злые и греховные наши мысли, я немного ненавидел их всех. Я умру, а они будут жить. И это казалось дьявольски несправедливым.
Если бы к тому моменту я не был окончательно убежден, что все это только сон, я бы рассердился. Прежде всего, на самого себя, но и на нее тоже. За то, что вторглась непрошеной гостьей в мои сны и за то, что вновь заставила думать о том, о чем я отчаянно старался забыть. Вскоре, однако, я понял, что злиться на нее не способен. И вместо этого лишь жалко пожал плечами. Она заметила, каких трудов мне стоило даже это простое движение, но сочувствия в ее взгляде не прибавилось.
- Тебе больно? - спросила она просто.
- Когда перестают действовать анальгетики, - постарался так же просто ответить я.
- Хочешь умереть. - Это больше походило на утверждение, но я все же ответил.
- Нет. - Меня пробрала дрожь. Луна окончательно скрылась за облаками, и через приоткрытое окно в комнату прокрался колючий осенний ветер.
Тонкие брови незнакомки слегка дрогнули. Кажется, мой ответ ее удивил.
- Почему? - спросила она, еще больше наклонившись вперед. - Тебе так мало осталось. - Она посмотрела на меня внимательней, как будто пытаясь разглядеть что-то, что обычному взору не доступно. - Не больше месяца, - заключила она почти печально. Она обошла кровать кругом, скользя ладонью по простыням. - Думаешь, анальгетики всегда будут помогать? - Ее голос прошелся по моей коже, словно дуновение ветра. - Думаешь, они спасут тебя от мучительной смерти? - Она качнула головой. - На твоем месте, я предпочла бы умереть быстро и безболезненно. - Она чуть помедлила, выпрямилась и посмотрела на меня сверху вниз. - Но вряд ли тебя ждет такая смерть.
Почему-то казалось, что она на меня злится. Я тихо вздохнул. Никто никогда не говорил мне ничего подобного, но где-то внутри я знал, что так оно и будет, и все же думать об этом было слишком страшно.
Ее откровение так меня поразило, что я не сразу нашел слова для ответа.
- Ну? - поторопила она сухо и требовательно, как школьная учительница. - Объясни?
Но объяснить я не мог. Даже, если она всего лишь мой сон, она была слишком пряма и жестока.
- Сколько бы ни осталось, я хочу это прожить, - сказал я очень тихо, но настолько уверенно, что сам себе удивился.
Совсем недавно мне казалось, что я смирился с неизбежностью смерти. Унылые лица родных, скупая вежливость врачей, которым просто не хватало сострадания на всех пациентов, нарочитость улыбок и разговоров - все это в купе с терзавшей меня почти непрерывно болью приучило верить, что конец близок и неминуем. Но, видя перед собой ее, мою фею, женщину-сон, я вдруг с неожиданной остротой понял, что ни черта я с этим ни смирился. Все это лишь обман, который я выдумал для тех, кто станет переживать мой уход. Конечно, я хотел жить! Еще хотя бы пару дней за стенами этой больницы, пару дней здоровым человеком. За это я, наверное, даже убил бы...
Я представил темный переулок, фигуру незнакомца, спешащего домой, нож в своих руках и то как я втыкаю этот нож незнакомцу в спину, и его жизнь алой струйкой крови медленно перетекает в меня. От этих мыслей тело само собой напряглось, и я вновь почувствовал раздирающую изнутри боль. Ну вот, даже во сне она не оставляет меня. Я стиснул зубы и закрыл глаза, стараясь расслабить каждую мышцу, каждую клеточку истерзанного болезнью тела. Я старался не думать о боли. Порой мне удавалось представить, что ее нет, и тогда на несколько коротких мгновений она отступала, но потом всегда накатывала с новой силой. И это тоже было неизбежно.
Я застонал. Собственный стон показался мне очень громким. Мне даже стало стыдно, что я могу разбудить кого-то. Но, что еще хуже, мне стало стыдно, что фея видит, как боль берет надо мной верх. Я плотнее стиснул зубы.
Девушка склонилась надо мной. Всего на мгновение на ее лице вспыхнула озабоченность.
- Подожди, сейчас станет лучше, - шепнула она, отвернулась и подошла к мужчине, который лежал у дальней стены, прямо напротив меня. Он уже два дня не приходил в сознание, но все еще не перешел черты, за которой кончалась жизнь. - Сейчас, - шепнула девушка.
Она по-прежнему говорила со мной, хотя теперь я почти ее не слышал. Она склонилась над облепленным датчиками и трубками стариком. Он был лыс, кожа казалась почти пепельной, а руки походили на обтянутые бумагой ветки какого-то дерева, но из тех, кто находился в палате, мало кто выглядел лучше. В том числе и я.
Фея склонилась над ним и на мгновение припала губами к исчерченному бороздками морщин лбу. За копной светлых волос, упавших на лицо старику, этого было не видно, но я мог догадаться, что она делала.
Потом она выпрямилась, быстрым шагом подошла ко мне и теперь ее губы коснулись моих. Я замер, напрягшись от неожиданности. Она закрыла глаза. А я не смог сделать даже этого. Меня словно парализовало, и все это короткое мгновение я смотрел на нее. В темноте ее кожа казалась иссиня-серой, а волосы так и сияли, хотя свет на них больше не падал. И было в этом что-то волшебное...
- До завтра, - сказала она, выпрямляясь, и звучало это до того буднично, что еще какое-то время я не мог поверить своим ушам. - Постарайся придумать оправдание, почему ты так хочешь жить.
- П-причину? - прошептал я, сглотнув вставший поперек горла ком. Мне показалось, что оправдание неправильное слово для того, о чем шла речь.
Но она лишь сурово покачала головой. Лицо ее стало серьезным. В одно мгновение все его линии словно заострились. Она сразу показалась старше и мудрее. Но помимо этого в ее облике проступила какая-то особенная жесткость, а, может, и жестокость. И это было то, чего я объяснить не мог.
- Нет. Оправдание, - сказала она, и лишь после этого ее черты разгладились, и она стала прежней.
- Значит, ты придешь снова? - с надеждой спросил я. Я чувствовал, что обязательно захочу увидеть ее вновь. Снова. Мою фею.
Она ничего не ответила. Тихо забралась на подоконник и через секунду исчезла. "Третий этаж..." - снова подумал я. Но где-то внутри меня сидела твердая уверенность, что, будь это хоть шестой, хоть десятый этаж, это ничего не изменит. Она не разобьется. Она не может разбиться, потому что она фея. Моя фея, и я в это верю.
Лишь когда она исчезла, я понял, что боль оставила меня. Я чувствовал себя так хорошо, как не чувствовал уже много дней. И этой ночью впервые за долгое время без всяких лекарств я спал так спокойно.
На утро, когда я проснулся, чувствуя себя гораздо лучше, чем за все эти месяцы, старика у стены напротив уже не было. Пожилая нянечка заправляла его постель новым бельем. Я не стал спрашивать, что с ним стало. Из этого места люди уходят только по одной причине и никогда уже не возвращаются. Нянечка улыбнулась мне, уходя из палаты, но я не стал улыбаться ей в ответ. Думаю, она этого и не ждала, а я был слишком занят своими мыслями. Мне нужно было придумать оправдание, потому что я очень хотел увидеть фею вновь...
- Ну? - Она присела на краешек моей кровати. Снова была ночь. За окнами шумел ветер, срывая с деревьев последние листья. Он растрепал ей волосы, превратив то, что было прической, в спутанную копну светлых кудряшек. Она оставила их как есть, даже не попытавшись привести в порядок. И я, всегда восхищавшийся женщинами, которые чутко следят за своей внешностью, понял, что мне это нравится. Нравится больше, чем любая модная прическа и дорогая укладка, больше чем самый изысканный макияж, больше чем все, что я видел прежде. Это было абсолютно ее. Наверное, в феях должно быть что-то дикое, необузданное. И в ней это было.
- Мне рано умирать, - сказал я, не отрывая от нее взгляда. - Мне двадцать шесть. Я еще не жил. У меня нет детей, женщины, которую я готов был бы назвать женой. Я еще ничего не оставил в этом мире.
- И все? - Она насмешливо приподняла бровь. Стоит ли говорить, что для меня это были важные обстоятельства? - Нет, - сказала она и поднялась на ноги. Я испугался, что она собирается уйти, и схватил ее за руку. Она остановилась. Взгляд ее сделался строгим, как у учительницы младших классов, когда она отчитывает провинившегося мальчишку: "Ты не сделал домашнее задание! Ай-яй-яй!"
- Это скучно, - произнесла она, и, словно бы прочитав мои мысли, добавила: - Как будто ты стащил эти слова из книги сочинений. - И она покачала головой. - Нет, это не то, что тебе нужно. Не то, что нужно мне. Это не оправдание, но... - Тут она помедлила, как будто дразня меня. Я с затаенным дыханием ждал, что она скажет, и она знала, что я ждал. - Я кое-что приготовила для тебя, и я это тебе отдам.
С этими словами она наклонилась и поцеловала меня в губы. Во второй раз. Но теперь не было того странного оцепенения, которое я ощутил, когда это произошло впервые. Я закрыл глаза, и даже мог получать удовольствие от процесса. Меня не мучила боль, и в голове впервые за долгое время было действительно ясно. Я не думал о сложности своего положения, о том, что будет после того, как меня не станет, ни о чем не думал, и это было волшебное чувство... Тепло ее губ и восхитительная пустота в голове.
- До завтра, - сказала она на прощание. - Подумай еще. - Она коснулась кончиками пальцев моей щеки. Не помню, когда я отпустил ее запястье, но сейчас ее рука оказалась свободна. - Пока!
- Хочешь умереть. - Это было скорее утверждением, чем вопросом, но и обстоятельства располагали утверждать, а не спрашивать.
Молодой человек, почти юноша, бледный и худой со спутанными длинными волосами и редким пушком на подбородке, стоял на краю крыши. Руками он опирался о бортик, и смотрел вниз, на залитый сумерками двор. Он собирался прыгнуть, но на протяжении пятнадцати минут, проведенных здесь, на продуваемой всеми ветрами крыше шестнадцатиэтажного дома, ему так и не удалось набраться решимости. Все, чего он добился, это промерз до костей в своей легенькой спортивной курточке, и теперь громко шмыгал носом.
Сделать последний шаг оказалось сложнее, чем он себе представлял.
По щекам юноши текли слезы. Нет, беда определенно не приходит одна, иначе такие как он не оказывались бы на крышах домов. Весь мир словно ополчился на него, и он ненавидел этот мир. Люди были несправедливы к нему, и он ненавидел их тоже. Если вдуматься, так было всю его жизнь... Он никому не был нужен... Ну, и пусть! Юноша стиснул пальцами бетонный бортик. И пусть! Они ему тоже не нужны, это они виноваты, что он здесь... Все эти события... Он громко всхлипнул.
С этим нужно покончить. Раз и навсегда. И скорее, пока не угасли остатки решимости.
Как страшно... Он снова посмотрел вниз. Он боялся высоты. Если бы не намерения, он бы даже близко не подошел к бортику крыши. Как бы он хотел оттолкнуться от шифера и полететь как птица, а потом просто раствориться в небе, без следа, без боли, но все, что его ждало это падение высотой в шестнадцать этажей. Он даже мог представить звук, с которым хрустнут ломающиеся кости. И все же это было лучше, чем пуля, таблетки или вскрытые вены. Хотя бы в этом он преодолеет себя, свой собственный страх. Это казалось чем-то героическим, чем-то стоящим. Но появление незнакомки все испортило...
- Хочешь умереть.
Он вздрогнул и обернулся.
- Я?
Она пожала плечами. Кроме них двоих здесь никого больше не было.
Девушка сидела на бортике, выбрав такое расстояние, где ее уже нельзя было заметить боковым зрением. На вид ей было всего лет двадцать. Юноша понятия не имел, как она оказалась на крыше, но сейчас она была здесь и здесь же, вероятно, находилась минуту назад, когда он мучительно всхлипнул и отер рукавом мокрое от слез и соплей лицо. Сообразив, в каком жалком состоянии его застали, он возненавидел незнакомку так, как не ненавидел, наверное, ни одного из своих обидчиков...
- Как?.. - спросил он, оглядываясь на тяжелую железную дверь, через которую поднялся на крышу. Дверь была плотно прикрыта, и отворить ее без скрипа было не более вероятно, чем прилететь сюда на крыльях. Сколько же она следит за ним?
- Как я сюда попала? - Женщина чуть заметно улыбнулась. - Если я скажу "так получилось", ты ведь мне не поверишь? - Тут она как будто заметила что-то в выражении его лица и улыбка исчезла. - А, может, и рассердишься. Я, кажется, выбрала неподходящий момент... - В этом он был с ней согласен.
На мгновение между ними повисла тяжелая пауза. Тишина казалась абсолютной и гнетущей.
- Какого... - Юноше пришлось проглотить вставший поперек горла ком. Он отодвинулся от края крыши и попытался заговорить вновь. Кричать на незнакомку, привлекая к себе еще большее внимания, чем уже привлек, он не собирался, но то, что он исторг из себя, было криком. - Какого хрена ты тут делаешь?! - Голос прозвучал визгливо. Под холодным осенним ветром слезы на его лице уже начинали засыхать, и на место отчаянию и чувству стыда, пришло что-то другое, темное и опасное. - Чего... - Он махнул рукой в пространство. - Чего тебе здесь понадобилось, а?!
Гнев застилал глаза алой пеленой. Рука сама собой нащупала в кармане нож. Он носил его с собой со школы, надеясь, что короткий и широкий охотничий клинок когда-нибудь убережет его от беды, но беда пришла с другой стороны, и нож так и не пригодился.
- Ты жалок, - сказала девушка. Губы ее презрительно кривились. - Ненавижу тех, кто не ценит свою жизнь.
В этот момент в нем как будто лопнула какая-то невидимая струна. Из груди вырвался глухой, похожий на рык звук и он с ножом в руке бросился на незнакомку.
Когда он купил себе нож, он часто думал, каково это ударить кого-то по-настоящему? Ощутить, как лезвие входит в плоть, как сперва она сопротивляется, но в конце концов лопается под неумолимым давлением стали. В глубине души ему всегда хотелось испробовать, каково это быть охотником, а не жертвой. Но сейчас, в этот самый момент, все, о чем он мог думать, это о том, что после содеянного пути назад уже не будет.
С такими мыслями он бросился вперед. Он держал нож двумя руками, прямо перед собой, сжав так крепко, что костяшки пальцев побелели, и метил женщине в живот.
- Дурак! - Она вскочила с бортика плавным скользящим движением кошки, ударила его по рукам, направляя нож вниз, и одновременно нырнула влево. Инерция кинула мужчину вперед. Он перевалился через бортик...
Нож выпал из его пальцев и полетел вниз, но сам он остался висеть, вцепившись в шершавый край крыши. Под ним зиял обрыв высотой в шестнадцать этажей, но он держался, он не падал, и только теперь, вися над этим обрывом, он понял, что не хочет умирать.
Женщина склонилась над ним, перевесившись через бортик.
- Помоги! - прошептал он. В горле пересохло от страха, и язык отказывался подчиняться. Голос прозвучал хрипло.
- Ты хочешь умереть, - сказала она, и это все еще звучало как утверждение. Лицо ее было пустым и безжизненным.
- Нет! Нет! - выкрикнул он, почти задыхаясь от страха. - Прости! Прости, что набросился! Помоги мне!
Она покачала головой, улыбнулась и протянула ему руку. Сердце бешено колотилось в груди. Он оторвал одну руку от бетонного бортика и сжал ее бледное запястье так, что ей должно было стать больно. Она даже не поморщилась. Ее хватка была твердой и уверенной, как у мужчины, а лицо все таким же пустым и безучастным.
- Ну, тяни! - просипел он. Силы стремительно оставляли его. Еще немного и пальцы разожмутся. Уши наполнил гул, в глазах потемнело, мир стремительно убегал от него, как поезд от запоздалого пассажира. Словно кто-то высасывал из него жизнь, капля за каплей. - Ты? - выкрикнул он. - Как?!
- Как я это делаю? - улыбнулась она. Он уже почти ничего не видел за пеленой черноты, но ее голос звучал в его ушах четко, и кроме этого голоса не было ничего. - Ненавижу тех, - прошептал этот голос, - кто не ценит ни своей жизни, ни чужой. Презираю. - Теперь и этот голос почти потерялся в гуле надвигающегося обморока. - Прощай.
Их пальцы разжались одновременно. Он стремительно полетел вниз, но то, что спустя несколько секунд рухнуло на землю, было лишь пустой мертвой оболочкой. Юноша потерялся где-то между шестнадцатым и первым этажами, растворившись без остатка, как будто его и не было...
- Добрый день. - Напротив нее сели мужчина и женщина, оба довольно молодые и симпатичные. Одеты они были просто и не броско, но какой-то неуловимый след обеспеченности все равно угадывался. Рядом с Асией им как будто было немного не по себе, словно они не до конца верили, что она может им помочь. А, может, не верили вовсе, но иного выбора, кроме как прийти на назначенную ей встречу, у них не было.
- Мы... - Мужчина неуклюже запнулся, глядя на нее. Все, что он знал о женщине, с которой они должны были встретиться, это ее голос, который он слышал по телефону и имя, которое узнал от врача. Назначая встречу она сказала следующее: "У меня светлые вьющиеся волосы, серые глаза и вы узнаете меня, как только увидите". - Мы хотим вылечить своего ребенка, - со второй попытки выдавил мужчина.
Он решил, что это она, как только вошел в полутемный зал ресторана. У нее были мягкие вьющиеся волосы, большие льдисто-серые глаза, тяжелые скулы и острый подбородок. Она не была красива, но напоминала ангела. Почему он объяснить не мог. Но главное, что привлекло его внимание, к внешности не относилось. Ее окружало что-то, что он не мог назвать иначе как аурой, и эта аура совершенно не сочеталась с ее безобидным обликом. Глядя на эту маленькую хрупкую женщину с лицом в ореоле золотистых кудряшек, мужчина не удивился бы, если бы она предложила ему продать душу.
- Здравствуйте, - произнесла Асия, и в одном этом слове было больше, чем в обычном приветствии. Она улыбнулась, и в этой улыбке, как показалось мужчине, тоже было что-то демоническое, как будто меж полных губ вот-вот выстрелит раздвоенный змеиный язык.
Женщина, его жена, улыбнулась в ответ. В незнакомке она видела надежду. Их сын будет спасен - больше ничто ее не волновало.
- Я заказала десерт, вы не против? - спросила Асия, рассеянно перелистывая страницы меню. Если бы не окружавшая ее аура мужчина решил бы, что она обычная шарлатанка, решившая наиграться на чужом горе. Она не выглядела Великой Целительницей. В ее облике не было ничего необычного или экстравагантного, но как и сказала Асия по телефону, не узнать ее было невозможно.
- Нет, мы не против, - поспешно сказала Ирина и посмотрела на мужа. - Правда?
- Да, - подтвердил он, еще раз окинув Асию хмурым взглядом. Он хотел сказать ей про знакомого прокурора, про то, что упечет ее за решетку, если окажется, что она их обманывает, и замолчал, заглянув ей в глаза... В них было какое-то холодное понимание, как будто она заранее знала, что именно этим он и будет ей угрожать. - Да, - просто сказал он. - А теперь давайте поговорим о работе.
- Давайте. - Асия снова улыбнулась. - Вот это вы должны будете заплатить. - Она подтолкнула к Виктору салфетку.
- Это... в евро? - нахмурился мужчина. Он почувствовал, что в горле у него пересохло. Потребуется время, чтобы собрать такую сумму.
- В рублях! - рассмеялась женщина. Смех был непринужденный, словно он рассказал забавный анекдот. - Я не такая жадная, как вы думаете.
Однако, даже после этих слов мужчина не расслабился. Они были не бедной семьей. Асия, надо полагать, это знала. Она могла попросить в десять раз больше, и они бы дали ей столько, сколько она просит. Этими деньгами оплачивалась жизнь ребенка, и названная сумма от этого казалась еще более ничтожной.
Будучи бизнесменом, Виктор не готов был этому поверить.
- В чем подвох?
- Виктор! - шикнула на него жена, и быстро перевела взгляд обеспокоенных глаз на сидевшую напротив женщину - не обиделась ли, не собирается уйти, бросив их наедине с их горем, как бросали другие врачи и целители?
Но Асия только улыбнулась, спокойной уверенной улыбкой, словно бы наперед знала, как все будет. Виктор почти готов был поверить, что так оно и есть.
- Эта сумма и годы, - сказала она, глядя на супругов. Единственный кроме них посетитель ресторана поднялся с места и направился к туалетам, и должно быть от того, что они вдруг остались совсем одни в большом зале, Виктору показалось, что только для них одних звучит ее голос. И, даже если бы кто-то оказался рядом, он бы не услышал или не разобрал, что говорит Асия, потому что говорила она только для него и его жены. - Десять лет из жизни каждого из вас, чтобы исцелить вашего ребенка, - произнесла женщина. - Деньги - плата за то, что я это сделаю.
Прошло какое-то время прежде чем мужчина смог согнуть внезапно закостеневшую шею и кивнуть. Пусть и с трудом, но этому он мог поверить. Подошел официант, чтобы поставить на их столик две порции чего-то шоколадно-сливочного. Все трое, молча, проводили его взглядами. Только после этого Виктор заговорил:
- Нам нужно что-нибудь подписать? - Говоря это, он был внутренне готов к тому, что его попросят расписаться кровью.
- Нет. Я не веду бухгалтерии, - тихо ответила Асия. - Просто принесите деньги, и я сделаю то, о чем вы просите.
- Когда?
- Сегодня ночью. Заплатите дежурной медсестре, чтобы она вас пропустила.
- А вы? - спросила Асию женщина.
- Я буду ждать в палате. - Асия улыбнулась и поднялась из-за стола. Когда супруги поднялись за ней, она покачала головой и знаком велела им остаться. - Не уходите. - Она кивнула на два блюдечка с пирожными. - Съешьте десерт. Это вкусно. Называется Сердце Валентина.
Женщина ахнула и стиснула край стола так, что костяшки побелели. К горлу ее подкатил комок, глаза защипало. Она коротко судорожно вздохнула, глядя на Асию так, будто та ударила ее по лицу. Виктор нахмурил брови, чувствуя, как внутри стремительно набухает злость. Слишком это была жестокая шутка.
- Вы... - произнес он хриплым от гнева голосом.
- Это ваше время на раздумья, - сказала Асия, безразлично разглядывая супругов. - Когда вы выйдете отсюда, пути назад уже не будет. Если передумаете, мой телефон у вас есть. Достаточно нескольких слов и мы с вами больше не увидимся.
Крохотное сердечко билось у нее под рукой. Крохотное сломанное сердечко. Она чувствовала каждый его рывок, каждое сокращение. Ее собственно сердце билось сейчас в такт этому маленькому беззащитному сердечку, разнося кровь по ее взрослому телу. Она склонилась над ребенком. Мальчик лет восьми на вид. Может, он был и старше, но до того истощен болезнью, что казался младше своих лет. Одеяло сползло на бедра, открывая голую грудь, на которой каждое ребро выдавалось бугром - свидетелем той боли, которая выпала на долю этого ребенка. Руки возле вен почернели от уколов и систем. Шейка мальчика казалась такой тоненькой, что непонятно было как на ней держится голова, голая, словно выжженная пустыня. Радиотерапия выжрала короткую золотистую поросль, слегка вьющуюся на концах. Сейчас ее мягкую, шелковистую теплую помнили только родители спящего мальчика. Мужчина сидел у двери, на полу, вытянув перед собой ноги и прислонившись спиной к стене. Темно-синие глаза (сын их унаследовал) ввалились, под ними образовались мешки, все лицо словно обвисло, отяжелело, состарилось. То же можно было сказать и о женщине, сидевшей рядом с ним, судорожно сжав холодными обескровленными пальцами руку мужа в локте. Она смотрела на женщину, склонившуюся над ее ребенком, и в глазах ее шальным огоньком горела надежда на чудо, которого не может быть в природе. Она пожертвовала десятью годами своей жизни, молодостью и красотой ради ребенка, которого произвела на свет, и ради которого не пожалела бы отдать и всей жизни, если бы Асия этого потребовала.
- Вы сможете? - спросила она. Чудовищно тихо прозвучал ее голос даже для ночи и царившего вокруг молчания.
Асия обернулась. На лице ее играла улыбка, на этот раз необычайно теплая, живая, целительная. После того, что она проделала с двумя супругами, она была словно наполнена силой. Жизнь кружила вокруг нее, стелилась за ней шлейфом, наполняя все, к чему бы женщина не прикоснулась. Окружавшая ее аура была настолько плотной, что, казалось, до нее можно дотронуться. Достаточно протянуть руку.
- Я уже это делаю. - Ее голос звучал не громче голоса второй женщины, но, казалось, наполнял все пространство вокруг.
Мужчина поднял глаза. Если бы он не был достаточно рационален, он назвал бы это магией.
- А теперь не мешайте, - велела Асия и вновь склонилась над ребенком.
Казалось, еще мгновение и она засияет, вспыхнет, как звезда, украденной жизнью, плескавшейся в ней, но постепенно этот внутренний свет покидал ее.
Когда спустя какое-то время Асия отняла руки от груди мальчика, что-то в нем неуловимо переменилось. Это был все тот же худенький, измученный долгой и тяжелой болезнью ребенок, но теперь в нем сияла какая-то тайная внутренняя искорка и постепенно жизнь возвращалась к нему.
Асия наклонилась, чтобы поцеловать мальчика в лоб, словно прощаясь и благословляя его на новую жизнь. И, когда ее губы коснулись кожи мальчика, а волосы цвета спелой пшеницы защекотали впалые щеки, мальчик открыл глаза.
Асия улыбнулась только ему одному и плавной скользящей походкой вышла из палаты, никому ничего больше не сказав. Мальчик проводил ее взглядом. Глаза у него были большие синие и очень удивленные. Лишь когда дверь за Асией закрылась и послышался тихий щелчок замка, мальчик увидел родителей - отца и мать, сидевших прямо на полу и глядевших на него и только на него.
- Мама, папа! Я видел ангела! - дрожащим от волнения шепотом прошептал мальчик.
И его мать, которая была такой сильной все те месяцы, что он провел в больнице, которая за это время не проронила ни слезинки, разрыдалась, глядя на дитя свое и зная, что теперь оно не умрет. Она плакала и вытирала слезы рукавом блузки, ничуть не стыдясь этого, всхлипывала в голос и стонала от горя и радости, как будто все, что копилось в ней месяцами, в раз выплеснулось наружу.
- Мам, ну ты чего? - смущенно спросил мальчик.
- Все нормально, Валентин, пусть плачет. - Голос отца непривычно дрожал. - Это она от радости.
Асия еще помнит выражение лица этого ребенка, огромные синие глаза на исхудавшем лице, изумление в них. Она шагает по коридору почти бесшумно, легко и быстро, точно кошка. Ее тело наполняет сила, чужая сила. Годы чужих жизней плещутся в ней и в голове еще звучат отголоски их мыслей.
Лицо ребенка стоит у нее перед глазами. Он такой маленький этот мальчик, такой беззащитный. Еще только час назад он медленно умирал в своей постели, а уже сейчас его сердце вновь бьется ровно, в нем оживает прежний маленький человечек. Скоро он поправится вовсе.
Вспоминая лицо этого ребенка, Асия чувствует необъяснимый внутренний трепет, плечи ее сами собой напрягаются и под ложечкой набухает это странное тяжелое чувство, которое она так ненавидит. Она никогда не могла объяснить себе этого, но такое происходит всякий раз, когда ей случалось лечить ребенка... Наверное поэтому, она почти никогда не лечит детей.
- Привет.
Я открыл глаза. Последние две ночи я по большей части прикидывался спящим. Лежал с закрытыми глазами и вслушивался в звуки ночи, и все ждал, когда тихо скрипнет створка окна, и она бесшумно скользнет в комнату.
Ее не было два дня. За это время меня успели перевести в другую палату, и я боялся, что никогда ее больше не увижу. Может, поэтому сейчас я был так счастлив?
- Привет, - как дурак улыбаюсь я. Меня переполняет счастье. От одного только ее голоса сердце бьется быстрее, дыхание перехватывает и кажется, что я не смогу вымолвить ни слова. Она вновь стоит в проеме окна, но на этот раз она как будто другая, как будто что-то переменилось в ней. Она не стала от этого хуже или лучше, но я не мог не заметить этих изменений, как бы мало мы не были знакомы. Я хотел спросить ее об этом, но не успел.
- Непросто было тебя найти, - беспечно улыбаясь, шепчет фея, и я понимаю, что найти меня не стоило ей никакого труда.
- Ты злишься? - тем не менее спрашиваю я, даже такой малостью не желая ее обидеть.
- Нет, - она легко пожимает плечами и тихонько присаживается на краешек моей кровати. - Но ты мог бы оставить мне весточку, сказать, где ты. - Она поправляет волосы. - Ты придумал, что мне сказать?
С тех пор, как я оказался в больнице, времени на раздумья было предостаточно. Не то чтобы я не думал об этих вещах прежде, просто теперь, когда жизни начала ускользать от меня, почему-то оказалось, что все ответы лежали на поверхности. Когда ты умираешь, все начинает казаться гораздо проще. Это время удивительной ясности, когда ты, наконец, осознаешь все свои ошибки и заблуждения и можешь, как никогда прежде, наслаждаться самыми простыми вещами. Иногда мне кажется, что все это своего рода компенсация за то, что тебя ждет. Но теперь с появлением феи и надежды, я уже не уверен, верю ли я в это.
- Знаешь, - говорю я медленно. Почему-то сердце начинает колотиться еще чаще, к горлу подкатывает тошнота. Я знаю, что для самого себя я прав, но говорить все равно страшно. Что со мной будет, если ответ покажется ей неправильным? Я закрываю глаза, чтобы не видеть ее лица, и все равно говорю... - Знаешь, я как-то не чувствовал этого раньше, не понимал, пока всего этого со мной не случилось... Просто дело в том, что ты никогда не понимаешь своего счастья, пока какая-нибудь болезнь не прикует тебя к кровать. Только тогда ты вдруг начинаешь ценить самые простые вещи, самые простые мгновения и, кажется, готов душу продать, чтобы снова быть здоровым, чтобы просто жить, не важно даже как! И вот в такие моменты вдруг понимаешь, что тебе столько всего нужно сделать, и никакие причины, никакие оправдания тут не помогут и не объяснят этого твоего желания. Я не знаю, поймешь ты меня или нет, но я просто хочу жить, чувствовать жизнь в каждом мгновении. Я хочу вернуть все те минуты, которые отняла у меня эта проклятая болезнь. Я хочу и дальше искать смысл своей жизни, дышать, любить, мечтать и исполнять свои мечты... - Я делаю глубокий судорожный вдох, чувствуя, как у меня начинает щипать глаза. - У всего этого ведь не может быть причины, верно? Это просто есть?
Она улыбается мне теплой покровительственной улыбкой и слегка наклоняет голову на бок. Так умиленно улыбается мать, слушая бессвязные угуканья своего чада. Так улыбалась мне она. Потом она берет мою руку в свои. Наклоняется и целует в губы. На этот раз это долгий и глубокий поцелуй, и что-то в нем есть большее, чем во всех остальных поцелуях.
На следующую ночь она не приходит, и я не знаю, увижу ли ее вновь. Мне становится страшно, одиноко и тоскливо. Мое маленькое чудо, куда ты ушла, к кому? Мне гораздо лучше, так что в лекарствах больше нет необходимости. Я знаю, что поправлюсь и лишь улыбаюсь врачам, которые пораженно качают головами, вновь и вновь перепроверяя результаты анализов и не веря, что все это правда, что все это может быть на самом деле.
- Необъяснимый случай! - говорят они и оставляют меня в больнице еще на пару недель, просто, чтобы убедиться, что все это происходит на самом деле. А, может, надеются найти лекарство? Здесь я бы и рад им помочь, но поделиться чудом я не могу. Она ушла и не знаю, вернется ли. Может, потому я и был не против еще пару недель провести в больнице, что все еще жду ее.
Сейчас я действительно наслаждаюсь жизнью, каждой минутой, каждым мгновением. Я уже могу гулять по коридорам, опираясь на плечи друзей, и сам поражаюсь насколько мне это приятно. Я улыбаюсь тем, кто приходит меня навестить, улыбаюсь врачам, санитаркам, людям, заглядывающим в палаты. Я готов улыбаться всему миру, но где-то внутри меня остается маленький шарик пустоты, место, которое я берегу для своей феи.
И она приходит вновь. На этот раз днем и я не сразу понимаю, что это она, а она никак не показывает, что знает меня. Она в одежде сестры. Белый халатик, розовые брюки, мягкие тапочки, медового цвета кудряшки, собраны на затылке в пучок. Она улыбается, но даже ее улыбка при свете дня выглядит иначе, теплая и солнечная и на щеках проступают чудные ямочки. И теперь она совсем земная, человечная. Если и осталось в ней что-то от феи мне в тот момент не удается этого разглядеть.
- Привет, - отвечает она и мне так странно слышать ее голос, когда она не шепчет. Звонкий, хрусткий, как мороженое яблоко и в то же время текучий и сладкий, словно мед. Она больше не ночная фея-спасительница. Она Девочка-Солнце, и на мгновение я думаю, что это другая, может, ее сестренка или кто-то еще, но тут она наклоняет голову, и я узнаю этот хитрый игривый прищур ее глаз, в котором столько тайн, что мне за всю жизнь их не раскрыть.
- Ты другая, - констатирую я.
- Я разная, - поправляет она и снова улыбается, весело и игриво. - О вас вся больница говорит. Вас ведь выписывают в конце недели, да?
- Кажется, да, - киваю я, не в силах оторвать от нее взгляд. Она все та же и в то же время совсем другая. И, кажется, я понимаю ее еще меньше чем прежде. Играет ли она со мной и должен ли я принять правила этой игры? - Спасибо, - говорю я шепотом.
Она удивленно приподнимает брови.
- За что?
- За мою новую жизнь.
Ее лицо становится непроницаемым. Она пожимает плечами.
- Благодарите врачей. Это их заслуга, а я всего лишь пришла сделать вам укол. Вот и все. Если вас не затруднит, повернитесь на бок и опустите штаны.
Я делаю, как она говорит, все еще гадая, правильно ли я поступаю, пытаясь заставить ее открыться, признаться, что она и есть та самая Фея, которая приходила ко мне ночами. Она делает мне укол и собирается уходить, но я хватаю ее за руку, и она останавливается, глядя на меня так, словно ждала, когда же я это сделаю.
- Что-то еще? - она не то чтобы улыбается, но какой-то призрак улыбки проступает у нее на лице.
- Когда... - в горле у меня внезапно пересохло и приходится сделать усилие, чтобы говорить дальше: - когда я выйду отсюда, сходим куда-нибудь?
- Будет еще период реабилитации... - произносит она, задумчиво глядя мимо меня, в окно палаты, на голые ветви деревьев за ним и пасмурно-серое небо.
- Да-да, я знаю, но потом, когда все станет как прежде? Я могу тебя куда-нибудь пригласить?
Она засовывает руку в карман, достает оттуда бумажку и протягивает мне. Это краешек газетной страницы, на котором ручкой нацарапан телефон и выведено имя "Асия".
- Асия? - Я поднимаю взгляд от записки, но я в палате один. Ее нет, и больше она не приходит. Я пытался спрашивать о ней врачей и других сестер. Я описывал ее, называл имя, но все они лишь с сомнением качали головами - никто ее не видел или не помнил. Почему-то я совсем не был удивлен.
Неделю спустя меня выписали. Два месяца спустя я уже вел свой обычный образ жизни и со следующего понедельника должен был возвращаться на работу. Врачи пораженно разводили руками. Мое столь скорое выздоровление остается для них загадкой.
Однажды вечером я позвонил Асии. Я откладывал этот момент до тех пор, пока не стану таким, каким я был до больницы. Не сказать, чтобы я вернул все, что потерял, но я почти такой же, как и раньше, поэтому я беру трубку и набираю ее номер...
И уже вечером мы с ней бредем по набережной. Декабрь. Уже лежит снег, но пока еще тонкий, и наши шаги дырявят его до самого асфальта, оставляя черные овалы следов в сплошном белом полотне. Сегодня довольно тепло, но возле реки гуляет ветер. Я зябко ежусь и кутаюсь в черное кашемировое пальто, а она в своей тоненькой лиловой курточке весело шагает рядом. И, кажется, что ей даже не двадцать, а только семнадцать, она возвращается домой после школы и, если сейчас пойдет снег, пустится в пляс прямо на улице, широко расставив руки, смеясь и ловя ртом снежинки. Ни шапки, ни шарфа, ни перчаток, но ей совсем не холодно. В ней столько жизни, что она словно бы греет ее изнутри. И я лишь робко надеюсь, что когда-нибудь она согреет и меня...
Пока я не услышал в трубке ее голос, я и не думал, что мне ее настолько не хватает, а сейчас я поражаюсь, как мог прожить без нее эти два месяца, и все те месяцы моей жизни, когда ее не было. Счастье переполняет меня, когда я смотрю на нее, и сердце стучится быстрей. Даже уши иногда закладывает и коленки подкашиваются, как будто мне снова пятнадцать и я впервые в жизни пригласил девочку погулять со мной.
- Где ты достала для меня новую жизнь? - спрашиваю я. Я держу в своей ладони ее маленькую ручку, и мое сердце ликует оттого, что я жив, и что она со мной рядом. И, кажется, о большем нельзя и мечтать.
- Купила, - говорит она. Морозный ветер треплет ее светлые волосы, но она будто и не чувствует холода, и, улыбаясь, начинает скандировать детский стишок: - Резиновую Зину купили в магазине...
- Я серьезно, - обрываю я, а сам улыбаюсь. Мне хочется знать правду, но я не стану допрашивать ее, если она не захочет говорить. Порой кажется, достаточно просто верить, что моя возлюблена мудрая добрая Фея и этого будет достаточно.
- Ну, хорошо, - к моему изумлению отвечает она. - На самом краю города есть маленькая аптека. В ней работает девушка с рыжими волосами. И, если хорошо ее попросить, она, может быть, продаст тебе флакончик отборной свежей жизни.
- Где мне найти эту аптеку?
Она называет адрес и на следующий день я еду туда, но никакой аптеки нет, только старое заброшенное здание, с покосившимся деревянным фасадом и прогнившей крышей. Я заглядываю внутрь сквозь чернеющий провал, зияющий там, где должна быть дверь, но войти не решаюсь. Внутри никого нет. Из утробы дома веет плесенью и мочой. Вряд ли тут торгуют жизнью... Лишь много лет спустя я повторяю свой вопрос...
Мы были вместе почти пятьдесят шесть лет. Я менялся. Каждый год делал меня старше, а она оставалась неизменной, но именно такой я ее любил. За все эти годы на ее лице не появилось ни одной новой морщинки. Пара шрамов, на колене и сгибе руки, когда она обожглась о раскаленный противень или упала с лестницы в саду - вот и все ее перемены.
- Ты совсем не изменилась, - сказал я однажды, когда заметил в своих волосах первые признаки седины. - По-прежнему выглядишь, как в первую нашу встречу.
- Генетика. - Она легкомысленно пожимает плечами. - Разве я не устраиваю тебя такой?
Я мотаю головой.
- Я люблю тебя такой, какая ты есть.
Она довольно улыбается и забирается мне на колени. Вот и все. Я в ее полной власти.
Мы не могли объяснить миру, почему она не менялась, как все, поэтому нам пришлось прятаться. У нее не было родственников. Во всяком случае, она никогда о них не говорила, но теперь, когда я стал старше, а она была все так же молода и прекрасна, мы стали избегать и моих. Потом, когда был готов наш загородный домик, мы перебрались туда. Она все реже появлялась вместе со мной там, где нас могли увидеть знакомые и друзья.
- Извини, - говорила она, - но они могут этого не понять.
Я соглашался, тем более что дома она вела себя так же, как и в первые месяцы после свадьбы, и даже по прошествии стольких лет я все еще верил, что любим. Я верил в это даже, когда она уходила, ничего не говоря. Иногда она исчезала днем, иногда ей звонили посреди ночи, она поднималась из постели, поцеловав меня на прощание, и исчезала за дверью. Случалось, она пропадала на несколько дней. Я допускал, что у нее есть любовники, может, даже несколько, но я готов был простить ей что угодно, пока у меня не было доказательств измены, а у меня их не было. Возможно, я просто боялся их искать. Возвращаясь, она говорила: "Привет, милый!" и мое сердце оттаивало, все сомнения отступали, и я уже не мог злиться, а после она обычно брала меня за руку и вела в спальню.
Я отдавал себе отчет, в том, что поступаю нелогично, в том даже, что она мной манипулировала, быть может, с самого первого дня, когда я начал звать ее по имени. Но я прощал это. Она никогда не принадлежала мне, это я знал. Она была как кошка. Живет с тобой, вроде бы любит, позволяет себя гладить, но ты ни за что не станешь ее хозяином. Она ни за что не признает твою власть над ней. Она не могла принадлежать ни одному мужчине. Только самой себе. И, быть может, поэтому я готов был простить ей любовников.
Я знал ее так много лет, а она по-прежнему была недосягаема, таинственна и притягательна. Спустя десять лет, двадцать или сорок, не имеет значения. Она была моей Лилит, такой же манящей и далекой.
Мы говорили с ней обо всем. Обсуждали мою работу, текущие дела, новости, делились мнениями, но эти разговоры никогда не затрагивали ее прошлого и ее семьи. Когда я пытался об этом заговорить, уже минуту спустя оказывалось, что мы болтаем о чем-то совершенно другом. Иногда мне казалось, что ничего этого не было вовсе, что и сама она начала свою жизнь с того дня, как впервые появилась в моей палате или в тот момент она просто начала ее заново, перевернув страницу и начав с новой главы.
Детей у нас не было. Но, когда мне исполнилось шестьдесят два, а ей все еще было двадцать, она вновь вышла в свет, представившись моей дочерью Алисой. Когда мои уже немолодые друзья видели ее, лишь удивленно приподнимали брови.
- Копия мать, - говорили они, и добавляли шепотом, когда она не могла их слышать. - Не знал, что у тебя есть дочь.
- Я училась за границей, - отвечала она, если ей все же случалось слышать подобные вопросы. - Приехала, когда ушла мама, - и улыбалась, бесконечно приветливой улыбкой.
Не знаю, почему я не возражал против всей этой лжи. Может, потому, что дома, где никто не мог нас видеть, все оставалось по-старому. Я даже не был удивлен, когда у нее оказались документы на имя Алисы Григорьевой.
Так шли годы, и она не менялась. По-прежнему иногда исчезала, по-прежнему возвращаясь, говорила "Привет, милый!" и тащила меня в спальню. Все эти годы я не жаловался на здоровье. Все было хорошо, врачи, которых я навещал регулярно, все еще пораженно разводили руками и все как один уверяли меня, что я крепкий старик.
Когда мне исполнилось восемьдесят два, она исчезла на неделю, и я думал, что она никогда уже не вернутся. Но она вернулась. Я сидел в кресле и, нацепив на нос очки, читал книгу, старую книгу в тканой обложке, затертой до блеска. Ей было почти столько же лет, сколько и нашему браку. Ее она подарила мне на первый день рождения, который мы праздновали вместе. На улице скрипнула изящная кованая калитка, и я услышал на кафельной дорожке знакомые шаги. Потом открылась входная дверь, послышался шорох, когда она снимала ботинки и плащ, и через минуту она появилась в арке, ведущей в гостиную. Она посмотрела на меня, и что-то такое было в ее взгляде, чего я никогда прежде в нем не видел. Какая-то тоска и сожаление. Не сказав ни слова, она прошла в комнату и села на диван напротив меня. Я ждал, когда она скажет "Привет, милый!" и все будет как прежде, но она молчала.
Я открыл рот, чтобы сказать что-то взамен этих таких знакомых слов, но произнес другое:
- Где ты достала для меня новую жизнь?
- Украла, - тихо ответила она.
- У кого? - спросил я.
Она пожала плечами.
- Теперь уже не важно. - Она подняла трубку телефона, снова посмотрела на меня, печально и немного неуверенно, как будто впервые за все годы, что я ее знал, не знала, что ей делать.
- Ты уйдешь? - спросил я, чувствуя, как внутри меня разливается теплая пустота. Постепенно пустота расширялась, охватывая всего меня. Мне захотелось спать.
- Ты уйдешь, - тихо шепнула она, подошла, поцеловала меня в губы и стала набирать номер телефона.