Рубанок елозил по доске, и скольжение его было неровным. Инструмент замедлял ход, с натугой подаваясь вперед, кучерявясь свежей стружкой, а то, не зацепив волосинки, проскакивал до конца, и замирал, едва не свалившись на землю. Он никак не хотел устанавливаться параллельно движению. Его мотало из стороны в сторону. Он вгрызался в материал то одним, то другим боком. По какой причине вся поверхность была испещрена канавками, шедшими вкривь и вкось, напоминая степь в слякоть, испещренную колеями от автомобильных колес, куда ни посмотри. А местами она уже даже махрилась, побуждая желание снести деревяшку к парикмахеру.
Рубанок взмыл в воздух и завис, покачиваясь на уровне глаз воображаемого человека. Будто бы его подняли и начали изучать на просвет,- правильно установлен нож или нет. Висевшая на стене киянка, слетела со своего места и очертив дугу, тюкнула инструмент по затылку. Нож с зажимом освободились и, подчиняясь закону тяготения, устремились вниз. Где, ударились о невидимое препятствие и отскочили. Вызвав, непонятно откуда раздавшееся восклицание, произнесенное хриплым мужским голосом: "Ух, ты... мать твою!"
Не прекращая загадочных манипуляций в воздухе, загадочных в том смысле, что делалось невдомек, под воздействием каких сил эти процедуры возможны, точно солдат, получивший приказ действовать, деревянный молоток отлетел прочь, и тюкнул по зажиму с ножом, возвращенными на свои места.
Рубанок улегся на доску. Подергался вправо и влево, как бы изготавливаясь к забегу. Да как ринется вперед. Да с какой прытью! Махом одолел доску. И... врезался в стену, в которую упирался верстак. И совершенно так же, как снаряд из пушки после падения, только не разорвался, а раскололся пополам.
Приблизительно в тот же миг произошло событие, которому непросто было подыскать объяснение. Нечто, не в пример более тяжелое и громоздкое, нежели строгальное приспособление, свалилось по соседству. Гора стружек и опилок, лежавшая рядом, разлетелась в пыль, будто в этой куче взорвалась небольшая бомбочка или ее поддели ногой. Послышался глухой удар, и знакомый голос неизвестного существа в сердцах воскликнул: "Да ети ж твою мать!"
Бездыханным лежал труп рубанка у стены. Умиротворенно покоилась доска на верстаке, которую перестали терзать и мучить. Опилки со стружками не подавали признаков жизни.
Вскорости, однако, они начали хаотически перемещаться, будто каждая крошка обрела по паре ножек, но главное свою, отличную от других цель, направлявшая ее в прочую от соседа сторону. Крошки зашевелились, начали смещаться и осыпаться. От движения зарябило в глазах.
Потом опилочная суета прекратилась, с гвоздя на стене сорвалась ножовка, подлетела к доске и оголтело заерзала по дереву. Кусок доски упал на землю. Оставшаяся часть сдвинулась, и пила оттяпала от нее вновь. Потом еще. Еще. Наконец, вся доска, изрезанная на части, валялась внизу.
Из ящика под верстаком выплыла дюжина крупных гвоздей, в виде большой колючки, которые упали на верстак и рассыпались.
Два отпиленных куска сложились в букву "Г". Один гвоздь вылетел из кучи, воткнулся в кромку доски. Молоток подпрыгнул, тюкнул по шляпке.
Неточно. Гвоздь звякнул и улетел прочь. Его заменили другим. Молоток приложился опять. Наконец гвоздь загнали в дерево. После нового удара он влез глубже. После третьего пошел вкось. Да так и лег набок, заподлицо с поверхностью, напоминая червяка, раздавленного сапогом.
Еще один из отпиленных отрезков перескочил снизу и пристроившись к собранной фигуре сбоку превратил сооружение в букву "П". Или в небольшие воротца. Новый гвоздь встал торчком на образовавшейся связке. Молоток загнал его внутрь.
В каждое сочленение было вбито еще по паре гвоздей. Они гнулись, и не лезли не то от сучков, не то от неточных, неумелых ударов. А два вообще обнажились с противоположной стороны и стали торчать наподобие клыков у дикого кабана.
Невидимое существо повертев изделие в воздухе, пошатало его сикось-накось, отчего то жалобно скрипнуло. Вдобавок к нему прибили две раскосины. Сооружение сделалось жестким. Теперь оно не вызывало ассоциаций с буквой алфавита или архитектурной деталью, зато стало напоминать приспособление для сидения. Для каких целей его, по-видимому, и создавали.
Скамью опустили на землю. Потрескивая, она приняла на себя невидимый груз. А незримое существо удовлетворенно хихикнуло. Раздалось пошлепывание, будто на скамье подпрыгивали.
И вдруг прокатился страшный треск. Стульчик поехал верхней частью вбок. Сорвались и слетели приколоченные кое как раскосины. Одна упала гвоздем кверху. Верхняя перекладина стала оседать, катастрофически приближаясь к гвоздю, угрожающе торчащему из доски в небо. И гвоздь исчез. Сначала на одну треть, потом наполовину. Затем пропал вовсе. Будто его проглотили. Или он погрузился в материю, сделавшую его невидимой.
Доска, на которой гвоздь пропал, подпрыгнула. Заметалась из стороны в сторону, наподобие тряпки, которую треплет хулиганистый щенок. Дернулась вбок. В другой. В третий. Гвоздь обозначился вновь. Только теперь он был окрашен густой красной жидкостью.
Описав в небе кривую, перекладина с гвоздем улетела за забор. А окрестности огласил мужской вопль. Постепенно перешедший в негромкое урчание. Кто-то невидимый, долго, жалобно причитал, убаюкивая боль. Не тем оголтелым голосом, каким кричал недавно. А, будто, лаская найденного в луже измученного, грязного котенка. Хотя, не исключено, что это был и не котенок вовсе...
...На дорожке, неподалеку от верстака, на сыром песке стали отпечатываться следы босых ног 45 размера. Они штамповались один за другим между верстаком и калиткой, метрах на восьми в длину. Туда, потом обратно. Потом опять туда. И оттуда.
Продолжалось это до тех пор, пока в одной из точек упомянутого маршрута, а именно, напротив кучи барахла, наваленного у стены, следы не замерли. И положение ног, а точнее сказать следов, не стало указывать на углубленный розмысл противоположной от ступней части тела. Если предполагать, по наличию следов, что это тело имелось в наличии. Следы почти смотрели друг на друга, как бы обсуждая друг с другом мелькнувшую идею.
Среди старого мусора, ржавых банок, велосипедных колес, бутылок, каких-то канистр, кусков железа и дерева, валялась маска бычка из папье-маше. Сотворенная художником беззаботным и дурашливым, старая, обшарпанная, покрытая облезлой краской, она смотрела в небо озорными глазами и, казалось, радовалась тому, что есть она, есть то, что вокруг. А больше ничего не нужно.
На из пасти высовывалась ромашка на стебельке. Цветок смахивал на самокрутку, а бычок с ним в зубах на деревенского бравого паренька, лихо вышагивающего к своей крале. С самокруткой в зубах.
"Гм..." - Раздался осененный возглас. Маска взмыла вверх и переместившись к забору, оделась на торчащий гвоздь. Следы ног попятились и через пару шагов замерли.
И тут с маской стало твориться странное. Словно какой-то ветер подул. Недобрый ветер. Дурашливое выражение на мордашке пропало, сменившись напряженным и угрюмым ожиданием. С такой физиономией ожидают опасность, пытаясь оценить ее размер.
Следы невидимых ног, развернутых пальцами к забору, проявлялись, и затаптывали сами себя. Существо топталось на месте. Нервно переступая с ноги на ногу и, очевидно, над чем-то напряженно размышляло.
Сосредоточенность на морде бычка сменилась подозрительностью. Она стала хмурой. Потом - вообще злобной. Воздух над следами ног поплыл как в мареве в пустыне в жару. И в зарябившем пространстве начали проступать формы человеческого тела.
Невидимая связь между неизвестным и маской усиливалась. Маска на глазах превращалась в морду настоящего быка. Он больше не пытался понять, что перед ним. А просто экспонировал себя, свое настроение, точнее сказать злобность и неприятие вовне. Глаза, ставшие огромными, вытаращились, сделались круглыми и налились кровью. Ноздри вздулись. У надбровных дуг пролегла складка.
Над следами ног на песке, будто отливаясь из жидкого стекла, вырастала фигура человека внушительного роста. Эфемерная поначалу, она делалась все осязаемей, обретая объем, фактуру, цвет тела и одежды. Различимым становилось лицо. Возраст, род занятий определить по нему было невозможно. Да и зачем? Основное распознавалось и так: человек транспортировал злобу.
Он стоял, сложив руки на груди и вперив взор в оживавшее изображение животного, передавал ему свою ненависть, скрашенную насмешливой ухмылкой. С очевидным удовольствием, считывая ответную злобу.
Существо материализовалось окончательно. Фигура, физиономия, все приобрело конкретность. Оглядев себя, человек с удовольствием хмыкнул и повернулся, с намереньем удалиться. Очутившись спиной к маске, заметил, что передняя половина собственного туловища исчезла. Пропала, будто укрывшись зонтиком от лучей энергии, которая исходила от маски. Оттого став невидимой.
Он вновь уставился на изображение быка. Призрак сверлил маску глазами, стараясь вложить в этот взгляд всю ненависть, на которую был способен.
Маска на заборе нахмурилась сильнее, брови опустились глубже, обозначив очевидную угрозу. Не спуская глаз с человека, животное начало двигать челюстями, пожирая торчащую из пасти ромашку. Когда с цветком было покончено, бык яростно заревел. А человек удовлетворенно хмыкнув, повернулся и пошел прочь. Тело его уже не пропадало в пространстве. А обрело себя вполне и зажило среди нас*.
Текст вывешивался на сайте дважды. Делалось это через третьих лиц( не было интернета), которые, к тому же напутали с отчеством автора. Спустя время автор решил поставить рассказ в родное "стойло". Заодно попросить ребят, которые помогали, убрать тексты оттуда, где они размещены. Если найдутся адреса этих ребят. Прим. Авт.