Стеклянная Красная Шапочка, судорожно прижимая к себе корзинку, всё сильнее раскачивалась из стороны в сторону. Было ощущение, что она, подпрыгнув, зацепилась за высокую ёлочную ветку своей вязаной макушкой и теперь пыталась освободиться. Висящие рядом шары были по привычке флегматичны. Удивляла Девочка на санках - уж ей бы покататься - оторваться, а она и в ус не дует. Слегка подташнивало. Думала, что опять давление подскочило, а это ОНО - Его Величество Землетрясение. Преследует меня с рождения, с Итурупа. Жить рядом с вулканом, значит вечно быть в состоянии боевой готовности и чуть тряхнёт - с документами на выход.
В 1961 году отца демобилизовали по болезни (язва желудка) и мы переехали в Ташкент. Всё было неплохо, только эгоцентризм матери зашкаливал. Отец, не имевший гражданской специальности (он был военным авиационным техником), пошёл слесарем в горгаз. Быстро стал начальником - первым начальником аварийной службы. Газификация республики расширяла возможности всех (и каждого предприимчивого человека в отдельности). По выходным и праздникам отец с помощником - сварщиком работали в частном секторе: подводили газ к дачам советских богачей.
И потекли левые деньги. По-наивности отец отдавал все деньги матери и каждое утро выклянчивал у неё рубль на обед. Мы с отцом носили старьё, а уж мама 'отрывалась' по полной программе: спекулянты, парикмахерские, портнихи, очереди за дефицитом. Ей было не до нас. Примерно раз в месяц она вдруг вспоминала обо мне, и очередная порка была обеспечена. Неважно за что: за тройку в дневнике, за взгляд исподлобья, за ложь (вместо занятий музыкой я гоняла по двору с подружками), за молчание и надутые губы - за всё. Порол отец, которого маман лихо накручивала. Отцовская язва была не внутри, а рядом.
С двенадцати лет я перестала ходить в гости к родственникам, ссылаясь на занятость в музыкальной школе. Почему? Да потому, что все хвастались успехами своих детей, а мама говорила: "А наша дура...",- и дальше шёл гипертрофированный перечень моих "преступлений".
Это было в двенадцать лет, а за два года до этого произошла ещё одна встреча с Его Величеством - знаменитое ташкентское землетрясение 1966 года.
22 апреля нас приняли в пионеры. Какое масштабное мероприятие. Отец был со мной на площади, фотографировал. Я обожала отца. Мы были с ним одной крови. Когда я была первоклашкой, он прибегал в обед с работы, разогревал еду и кормил меня, а потом мчался назад на работу (мама не опускалась до подобных мелочей, хотя они работали в одном здании). Вы спросите - зачем такие жертвы? Да просто я не умела зажигать спички. А отец насмотрелся на вызовах на столько пожаров, взрывов и ожогов, что предпочитал потратить время на ребёнка, чем скорбеть потом о своей лени. Кстати, папа был герой: он вынес из частного горящего дома полный баллон с газом, обернув эту огромную бандуру ватником. Однажды я зашла в свой бывший детский сад и засиделась там, совсем забыв про папу. Только подходя к дому, я почувствовала беду: мне навстречу бежали подружки и кричали, что отец уже обегал весь двор в поисках меня. На всех парах я припустила к нашему подъезду и увидела, как папа с разбега взлетает и бежит вверх по вертикали кирпичного забора. Когда он скрылся за высоким забором, я поняла, насколько всё серьёзно. Моего крика он не слышал. Обежав бараки, которые теснились за территорией наших трёх домов для военнослужащих, папа вернулся и, увидев меня, побежал ломать ветку для немедленной экзекуции. Вернувшись, он убедился в моём искреннем раскаянии, не стал бить, только предупредил, чтобы я ничего не говорила маме. С её кровожадностью меня и за меньшее лупили. Но она все равно узнала. Вердикт был такой: пусть ходит в солдатскую столовую. Несчастная первоклашка с маленькой алюминиевой чашечкой среди двадцатилетних солдат, которые казались мне огромными динозаврами. Через месяц я уже самостоятельно пользовалась газовой плитой.
Итак, я уже пионерка. Не помню, что это было: может быть просто повод встретиться с любимым братом? К нам пришли гости. Дядя принёс дефицит - ямайский ром с папуасом на этикетке. Мы с детворой наигрались, мужики 'наклюкались', женщины насплетничались. А на рассвете загудело, затрясло и затрещало. Отец никак не мог подняться с кровати, потому что с полки на него друг за другом летели: то статуэтка огромного пингвина, то тома Большой Советской Энциклопедии. Мать орала. Отец надел на меня свою куртку и теперь пытался просунуть свои большие руки в рукава моего пальто. Мать спасала сумку с документами и деньгами. В экстремальной ситуации каждый спасает самое дорогое для себя. Жильцы всех трёх наших домов высыпали на улицу. Мы стояли шеренгой, подальше от наших подъездов и наблюдали за агонией дома. В тот момент все были равны : и генерал, живший в соседней квартире и мать-одиночка с верхнего этажа - все равны перед стихией. Было холодно и страшно. Наверное, только папины сильные руки, лежащие на моих плечах, давали надежду, что всё будет хорошо. Ждали повторных толчков. Дома выстояли. Постепенно с опаской стали возвращаться в квартиры. Телефоны молчали. Беда объединила нас. По-военному, обговорив маршрут, все вместе мы пошли узнавать судьбу родственников. 1) Дедушка и его вторая жена. Всё нормально. 2) Родители отца - частный дом - нормально (строили ведь своими руками). Я устала. Мы прошагали уже добрую четверть столицы. Вокруг сплошные руины. Рядом с нашим домом разрушился круглосуточный детский сад. Периметр садика уже был оцеплен. На разборах завалов работали солдаты. Никому не разрешалось подходить. Виднелись только спинки кроваток. В нашей школе рухнула пристройка - как раз начальные классы. Меня оставили у родителей отца (я там жила месяцами, и в детстве даже иногда забывала, как выглядит моя мать).
Родители пошли в центр, к моим бабушке и прабабушке. Там обвалился только глиняный забор.
Теперь весь город зеленел палатками.
Через пять дней Первомай. "Трясёмся, но не сдаёмся" - главный негласный лозунг того Первомая. Центральные улицы наскоро расчистили.
Все вышли на демонстрацию. Мать осталась дома у свекрови, а мы с отцом потопали. Меня посадили в кузов машины, где уже сидела малышня. В центре кузова стоял красный железный тюльпан - символ газовой революции. Проехали остановки четыре, скоро центральная площадь. Стало скучно, и я решила спрыгнуть. И вот тут-то мои новые белоснежные туфельки с маленькими каблучками сыграли со мной злую шутку: зацепившись ими за край борта, я рухнула на асфальт и сломала ногу. Отец пешком нёс меня на руках из центра на край города в больницу ТашМИ. Я помню эти пустые улицы, заваленные битыми кирпичами и огромными камнями, непонятно откуда взявшимися, которые отец старательно обходил. В огромной палатке мне наложили гипс. Рядом стонал мальчик с обгоревшим лицом. В его воздушный шарик, по тогдашней моде заполненный природным газом, ткнул зажжённой сигаретой какой-то хулиган.
Дома нас ждал грандиозный скандал. Но я не предала папу и не сказала, что он шёл поодаль от колонны и о чём-то шептался с молоденькой сотрудницей.
Месяц я скакала на костылях во дворе у бабушки. Занятий в школах не было. На правительственном уровне было решено отправить детей на всё лето в крупные города и лучшие здравницы Советского Союза. Так я попала в Киев - столицу благословенной Украинской ССР. Жили в интернате. Кормили нас от души. Походы в музеи, кинотеатры. Так, например, мы смотрели премьеру - первую часть "Войны и мира" Сергея Бондарчука. Спуск под землю в Киево-Печерской лавре. Проход в узком земляном коридоре города мёртвых, где в нишах по обе стороны стояли раскрытые гробы с мумиями и скелетами. Изредка руки скелетов свешивались в проход, и мы старательно обходили их, боясь задеть ненароком. Чья-то шалость или специально, чтобы нагнать страху? Изредка под потолком светила тусклая лампочка. Особенно запомнился гроб с женщиной. Её длинная густая русая коса превратилась со временем в подобие пакли. Шли в затылок друг за другом. Я плелась почти последняя. Мальчишки хулиганили и подвывали, а я думала об одном: увижу ли ещё раз солнце? Мистическое прикосновение к загробному миру. Когда вышли на поверхность, увидела другие группы экскурсантов, которые также как мы жадно глотали свежий воздух. Теперь там уже всё цивилизованно и неинтересно.
Домой я отправляла слёзные письма, а-ля Ванька Жуков. Их до сих пор хранит моя мама, демонстрируя всем бесконечную безграмотность автора. Ездили купаться на Днепр. Купальник мне сшила добрая маменька из своего старого шарфа. Его я должна была беречь, как зеницу ока. Однажды, возвращаясь с Днепра на метро, мы все обступили яркий киоск союзпечати на станции. Засмотревшись на красочные обложки журналов я не заметила, как дружные пионеры строем зашагали на троллейбусную остановку. На Крещатике уже по тем временам было бурное движение. Я побоялась одна переходить дорогу и обратилась на улице к милиционеру. Меня отвели назад, на станцию метро в отделение милиции. По-видимому, был конец дежурства, и офицеры сдавали оружие. Щёлкали затворы. Я стояла на пороге комнаты. "Сейчас меня расстреляют, а я не высушила купальник. Мама будет сердиться",- мелькнуло у меня в голове. Какой-то милиционер прочёл бегущей строкой мои, уносящиеся в бесконечность, глупые мысли, и сказал: "Ведите её к начальнику".
Не веря в чудесное избавление, я поплелась за каким-то дядькой. Начальник был молодой. Узнав, что я из Ташкента, обрадовался: "Я у вас был недавно. Как меня встречали, как угощали". Он достал огромную белую сдобную булку, разрезанную по горизонтали. Внутри, на слое белоснежного масла, как тёмные пятнышки на спине божией коровки, скучали вишни. "Угощайся",- сказал он, запер дверь и ушёл. Потом меня отвели на платформу, где стояла группа детей в тирольских шапочках. У них тоже были 'потери'. Я была не одинока. Наконец, приехали наши старшеклассницы и забрали меня.
Все почему-то решили, что я теперь своя в рядах правоохранителей и, завидев милиционера, кричали: "Ирка, иди, поздоровайся!". И опять экскурсии, поездки, походы.
Однажды, после сытного обеда меня вызвали на проходную, где сидела незнакомая женщина. Увидев меня, она запричитала: "Бедненькая моя, ох и натерпелись же вы с этими землетрусами". Так я узнала, что это смешное слово - землетрясение по-украински. Женщина достала литровую банку с варениками и начала складывать мне в рот вишнёво - мучную, обильно сдобренную маслом продукцию хэнд мэйд. С пеликаньей заботой она кормила меня и всё говорила и говорила, а я думала: "А вдруг я не та девочка, которая ей нужна и она потребует вернуть вареники назад?".
Оказалось, что она родная сестра мачехи моей матери. Разные бывают мачехи. А ещё через несколько дней приехали родственники моей родной бабушки - украинки и забрали меня к себе в деревню. Когда мы вышли из автобуса, дядя, молчавший всю дорогу, спросил: "А сколько тебе лет?". "Десять",- ответила я. "А когда день рождения?". "Сегодня". "Ух, ты, юбилей", - сказал дядя и купил мне коробку конфет. Я не знала, съесть их самой или предложить всем? На всякий случай предложила. "Ешь - ешь", сказал, посмеиваясь, дядя. Конфеты давно видно лежали в магазине и насквозь пропахли табаком. Кажется, я до сих пор помню вкус своего первого юбилея.
Родня у меня была добрая. Семилетняя сестра Сашка стала подругой. Это с ней мы быстро расправились с шоколадом. С ней же ежедневно бегали на хутор, играть с другими детьми. Под присмотром моих новых друзей я прилежно училась доставать воду из колодца и отскакивала от вырвавшегося из рук бешено крутящегося тяжёлого ворота, чтобы не зашибло ненароком. Играли в прятки на поле, где рос люпин, который цвёл огромными жёлто-сиреневыми свечами, а по земле стелился и сворачивался в кольца толстыми стеблями. Ноги путались в них, и добежать, чтобы 'застукать' кого-нибудь, было не так уж легко. Сигала через высоченный забор от отвязавшегося бычка (больше никогда в жизни я не брала такую высоту). Ходили в лес за маслятами, и, набрав полную корзину, в мгновение ока расправлялись с ними дома, обжарив на огромной сковороде. Спали на сеновале в обнимку с блохастыми котятами. Варили на костре вишнёвое варенье: Сашкины родители, с утра до ночи работавшие в колхозе, уходя, наказали дочке снимать пенки. В этом увлекательном процессе активно приняли участие ещё семеро младших школьников, и к вечеру в большом тазу осталась лишь половина сладкого десерта, вторая же половина благополучно доваривалась (нет, скорее переваривалась) в наших желудках. А маленькая хозяюшка тоненьким голоском причитала: 'Меня мамка заругает...'. Голод не тётка. Всё сами. Полная вольница.
Так прошло две недели. Казалось, что я всегда здесь жила.
За плетнём из двух жердей, положенных горизонтально, мы строили шалаш из стеблей кукурузы. Время шло к обеду. Самая жара. Вдруг голос: "Здесь живут такие -то?". "Да",- отвечает бабушка. "А девочка из Ташкента у вас?"- он ещё не успел договорить, а я уже неслась на всех парах нечесаная, немытая, к нему, моему дорогому деду. Только он мог найти меня в этой глуши, в жару, после инфаркта, пройдя всю деревню до самого конца. Белая рубашка, на руке пиджак от шикарного чёрного костюма, французские лакированные туфли покрыты белым песком. Я скакала вокруг и приглаживала его волосы, сбившиеся набок. Я ликовала! Прекраснодушные простые родственники отца с уважением смотрели на моего деда по материнской линии, отпрыска богатой нижегородской купеческой семьи. Он сохранил с дореволюционных времён привычку хорошо одеваться и мне он и его вторая супруга всегда делали очень дорогие подарки: платья, шубы. Это уже заслуга моей маменьки, что мне не разрешалось всё это носить. А когда подарки становились мне малы, мать, предварительно обругав меня, что на такую дылду не напасёшься, продавала их, чтобы купить себе очередные модные шмотки.
Итак, меня не забыли, меня любят. К вечеру дедушка уехал. Провожали, жали руки. Мой дедушка мог бы быть министром иностранных дел. Он со всеми всегда находил общий язык. Меня он очень любил. Это счастье, когда тебя любят. Наверное, это тоже счастье, когда тебя помнят дети и внуки и поминают добрым словом. Светлая память всем ушедшим и любившим нас!
В выходные мы с тётей отправились к родичам на реку Ирпень. Красота. Рыбаки в прорезиненных комбинезонах. Жёлтые в синих водах кувшинки. Томное ночное небо со звёздами, похожими на спелые украинские груши, готовые сорваться со своих невидимых небесных веток и шлёпнуться о землю, чтобы остаться лежать на ней блестящими лепёшками. Почему-то местные груши были мягкими и при падении выглядели непривлекательно. Помню старуху, лежавшую на печи. Когда меня подвели к ней, она почему-то смотрела на меня очень сурово. Они все были черноволосые, а я блондинка. Дальше старуха командным голосом разговаривала только с тётей и на меня не обращала никакого внимания. Глядя на то, как смело ведёт себя сестрёнка, я тоже немного осмелела. И тут нашёлся очередной смешной котёнок, в играх с которым мы незаметно скоротали тот вечер. На следующее утро, весело смеясь, мы возвращались домой по узкой песчаной дорожке посреди сосновых лесопосадок.
Но всё хорошее когда-нибудь заканчивается. Приехали в село мои родители. Мы с Сашкой под шумок застолья попробовали горилки. Наутро наше семейство вернулось в Киев. И кончилась вольница. Начались походы по магазинам. Папа в очереди, я 'на шухере' у дверей какого-нибудь подъезда, в полумраке которого мама изымает из кармана своих трусов очередные "последние" деньги. Наивно - детский вопрос: "А сколько денег у тебя осталось?"- приводил маму в бешенство и поэтому мы с отцом предпочитали помалкивать. Никаких музеев, Днепров, театров. Ведь очень важно, что скрывается за шикарной вывеской "Гундики" и мы, выйдя из троллейбуса, пешком по жаре возвращаемся целую остановку назад, чтобы рассматривать огромные витрины... с пуговицами.
В конце августа всех проживавших в Киеве детей возвращали в Ташкент - столицу дружбы и тепла. Вылетали вечером. Посадка в огромный самолёт напоминала штурм Зимнего. Уставшие стюардессы сдерживали поток рвущихся в салон детей, а к трапу прибывали всё новые и новые отряды. Билетов не было, только списки, но попробуй пересчитай бурлящую массу. Мои родители, одетые в белый верх и тёмный низ, прошли среди огромной толпы пионеров. "Это наши",- уверенно сказала руководитель группы. "Ну и пионеры у вас",- произнесла изумлённая бортпроводница. Отец включил всё своё обаяние, и весь полёт охмурял стюардесс. Долетели хорошо. И начались будни.
Многие тогда навсегда уехали из сейсмической зоны. А сколько было поломано судеб... Его Величество - Землетрясение.