Черная весточка застала Ивана на работе. Он зашел к начальнику и очень сухо сказал: "Работать сегодня не могу. Умерла жена." Очнулся дома. Дверь настежь. Мелькали знакомые и случайные люди. Он зачем-то спросил тещу: "Врач был?" Плач, несвязные слова - ответ утонул в них.
Верткий адвокат взял Ивана под локоть, отвел в угол прихожей. "Не надо..." - с надрывом оборвал вдовец болотную трясину соболезнований.
--Что вам?
--Еще раз простите, но ее завещание...
На висках Ивана вздулись вздрагивающие вены. Адвокат неутомимо промакивал пот со лба, -- движения выглядели какими-то подневольными. На миг это расположило Ивана сделать над собой усилие, вслушаться.
--Я знаю его...
--Вы намерены исполнить последнюю волю супруги?
Иван закрыл глаза. Вспомнился солнечный день. Они прогуливались в уютном скверике. Дышалось боговдохновенно! Весна была упоительна, а в их глазах поблестывала невесомая грусть, подспудный страх, что все когда-нибудь заканчивается. Тогда Иван узнал, что у них будет ребенок. Обнял ее и почувствовал теплое, родное дыхание шептавших губ: "Обещай похоронить меня в день смерти. Мне невыносима мысль, чтобы вы три дня терзались рядом со мной, когда меня уже нет... И пусть без обрядов..."
--Будете? Ведь согласитесь, завещание неординарное... -- из другого мира говорил адвокат. - Она назначила вас своим душеприказчиком.
--Ее воля... -- тяжело, но твердо вздохнул Иван и крикнул во всю квартиру: "Похороны сегодня". Еще ему хотелось расЧЕРТиться, но на сердце было пусто.
Зашумел низкий гул перечивших голосов. Иван отвечал каждому, глядя в глаза: "Ее воля..." Когда в квартиру внесли гроб, кто-то сбился на фальцет: "Не дам! Так людей не хоронят! Она не мясо!" Началась потасовка. Вызвали милицию, чтобы помешать вынести тело. После объяснений адвоката, два молоденьких сержанта сникли и отстранились - лица пожухли, погоны завяли. Их остекленевшие глаза свидетельствовали неприятное, отталкивающее зрелище: гроб с покойницей перетягивали в противоположные стороны обезумевшие люди. Таинство смерти было осквернено, превратилось в возню, будто собаки не могли поделить кость. Билась посуда. Вызвали "скорую". Врачи кололи успокоительное. Все парадное всколыхнулось. Лестницы, как кожу объевшегося сладким ребенка, обсыпало соседями. Кто-то высказал предположение, что покойная была отравлена. Иначе: зачем такая спешка? С такой прытью и блох не давят.
Рядом с подъездом остановился "катафалк" - плохонький, старый автобус с очумевшим от происходящего водителем.
Иван, словно ожоги, замечал на себе брезгливые взгляды: "Стыда у тебя нет!" Цыкали, шипели. Правый глаз налился краснотой лопнувших сосудов и моргал чаще второго. Ни уговоры, ни угрозы Ивана совсем не задевали. Он одеревенел и крепко врос корнями решимости в "ее волю". После сутолоки в дверях, умолявшая, стоявшая перед Иваном на коленях мать усопшей внезапно вскочила, глухо, по-звериному, взревела и выбежала на балкон, чтобы отчаянным поступком избавиться от обратной стороны восторга и уровняться с дочерью отсутствием жизни. Ее не успели остановить. Отца увезли с обширным инфарктом миокарда. Соседка с третьего этажа, глубоко верующий человек, расцарапала Ивану лицо. Нашелся циник, заметивший, что она сделала это, потому что убившаяся теща одалживалась у нее крупной суммой денег.
Все закончилось. Обрядность не соблюли. Такова была "Ее воля". Тело не омыли. Переодеть в чистое белье было некогда.
Этой ночью Иван не смог заснуть. Ему казалось, что он поступил правильно, но не сделал чего-то такого важного, что бы успокоило его собственную душу. Он мучился какой-то внутренней неуютностью, беспокоился, не находил себе места и не мог понять отчего.
Впрочем, одна мысль упрямо капала ему изнутри на темя: при этой мысли он чувствовал, что во рту у него появляется зловонный запах. Эта мысль навязчиво рождала в нем нелепый, глупый образ, будто бы он не напомнил жене взять в длительное путешествие смену чистого белья.
На третий день у Ивана по всему телу высыпали чесоточные пятна, зудевшие комариным укусом. Кожа шелушилась, волосы вдруг стали выпадать клочьями, как при лишае. Бремно ему стало. Но все это было как-то мелко, незначительно. Только одно волновало его: чистота в доме. За непрерывными уборкой, чисткой, глажкой время для него остановилось, потому что это понятие складывается при сращивании разных воспоминаний и ощущений. А у него их не было вовсе. Он пытался вытравить, уничтожить в квартире грязь, которая жирным налетом глубоко запряталась в нем самом. Весь мир казался ему грязным. Грязная природа. Все грязно. Он мечтал о всемирном, очищающем потопе.
На сороковой день жить ему стало невыносимо и на стол прокурору легло его прошение: "Эксгумировать труп жены, чтобы затем повторно захоронить по обычаю наших предков - обмытым и в чистом платье".