Родиона Петровича остановил дорожный постовой. 
   --Нарушаем, гражданин! - сказал сержант, указав зебристым жезлом на светофор, 
раскрасневшийся от периодической аллергии на пешеходов. 
   --Я опаздываю на похороны! - взгляд Брюховецкого приковался к подворотне, 
откуда выходила траурная процессия. 
   Сержант смягчился. 
   --Родственник? - спросил он. 
   --Меня хоронят!!! - и Брюховецкий дернулся было бежать. 
   --Минуточку! - остановил его сержант. - Это как понимать?! 
   --Что тут понимать!!? Пустите! 
   --Гр-р-р-ажданин! 
   	Но Брюховецкий уже юлил на дороге между встречно несущимися автомобилями. 
Свисток сержанта уязвленно закукарекал и он, недоумевая от слов Родиона 
Петровича, побежал за ним с широко открытыми глазами и разинутым ртом... Среди 
одетых в черное людей и столь же мрачных лиц отыскать Брюховецкого было не 
легко. Наконец, сержант высмотрел его и чуть не на цыпочках подошел. 
   --Гражданин! - тихонько сказал он. - Отойдемте. С вас штраф... 
   --Возмутительно! - заорал Родион Петрович, однако его громоглас, казалось, 
растаял в невнимательности окружающих. - Я вам объяснял! Хоронят меня! 
   	Сержант несколько раз перебросил взгляд с усопшего на Родиона Петровича и 
оторопел. Одно лицо и приблизительно одинаковый рост. 
   --Да, да. Это умер я! -- тараторил Брюховецкий, избивая себе грудь кулаком. 
   --Выпили?.. Ваш брат, -- кивнул на гроб сержант. 
   --Ах так! - шмыгнул носом Родион Петрович и стал теребить покойника за руку. 
- Сейчас убедитесь! 
   	К ошарашенно-ошалевшему удивлению сержанта - покойный приподнялся в гробе, 
облокотился правой рукой на подушечку и безынтанационно произнес: "Вас не 
обманывают, сержант" -- и плавно занял прежнюю позу, скрестив руки на груди. 
Никто из присутствующих не подал виду, что был свидетелем такого 
вопиюще-невероятного события. Челюсти сержанта отбивали нервную дрожь восхищения 
перед чудом... 
   --Инцидент исчерпан? - спросил его Брюховецкий. 
   --Блеф! Вы все сговорились! Морочите голову должностному лицу при исполнении! 
За это и привлечь можно по всей строгости... 
   --Молодой человек, -- привлек его поближе Родион Петрович. - Никто вас не 
морочит. Неужели вы до сих пор не знаете, что отдельно от человека живет его 
собственная идея... 
 Сержант этого не знал, что считывалось с его опухшего от удивления лица. 
Доверяясь только своим ощущениям, он почти игриво ущипнул Брюховецкого. 
   --Больно! - выкрикнул тот и улыбнулся от догадки. - Идея тоже материальна. 
   --Не верю! - в прострации сказал сержант и не заметил, как вместе с 
остальными оказался в автобусе, вскоре причалившем к последней гавани корабля 
"Р. П. Брюховецкий". Гроб аккуратно вытащили, подняли на плечи дюжие молодцы с 
красно-черными повязками на руках. 
   --Почему никто не обратил внимания, что... что... тот, в гробу, приподымался? 
- вскольнулся сержант. 
   Родион Петрович взял его под руку и весело сказал: 
   --Потому что все уверены в том, что этого не могло быть...уверены в моей 
смерти... 
   --Ага! Значит, вы живы! 
   --Нет, я мертв для моих близких и друзей - они видели мою смерть. Для 
остального человечества мое состояние неопределенно: кто не знал меня, для того 
я ни рождался, ни умирал. Это обстоятельство и дает возможность существовать 
моей идее отдельно от меня самого. 
   --Ахинея какая-то! Почему я могу вас видеть? 
   --Мою идею, -- поправил Брюховецкий. 
   --Ну, вашу идею. 
   --А вы и не видите. Вы созерцаете меня в своем сознании. Это легко доказать. 
 Родион Петрович щелкнул пальцами и из-за гроба показался человек, совершенно 
похожий на сержанта... 
   --Кто это...там? - спросил постовой, показывая пальцем на своего двойника. 
   --Это ваша собственная идея. Теперь ответьте: может ли человек в 
действительности видеть самого себя вне зеркала, фотографии, кинопленки и т.п.? 
   --Вряд ли. 
   --А вы же видите? 
   --Так точно. 
   --Значит?... 
   --Убедили...только... пусть он уйдет! - сержант подразумевал своего двойника. 

   --Это в ваших силах. 
   --Но ведь это вы его... появили. 
   --Нет. 
   --Жутковато... я не хочу его видеть! - резко сказал сержант и его двойник 
растворился. 
   	В эту отметину времени гроб с Брюховецким поставили около отверстой могилы; 
люди склонялись над ним, целовали в лоб, плакали, не стесняясь горьких, 
подсоленных чувств. Перед тем, как гроб покрыли покатой крышкой, покойный сошел 
на землю и горячо обнялся с Родионом Петровичем, затем, не переставая источать 
умиротворенную улыбку, слег на свое место и уже больше не шевелился. И снова 
сержант был свидетелем того, что никто не заметил встававшего из гроба мертвеца. 
Крышку пригвоздили и стали медленно опускать в жерло потустороннего бытия. И 
хотя духовой квартет, складно выдувавший похоронный марш, находился на вытянутую 
руку от сержанта - он не слышал музыки, а только какие-то булькающие звуки 
бесконечной длительности, словно вдруг проник в природу довременной тишины и она 
открыла ему законы своей неощутимой, дымчатой полнозвучности... Могилу засыпали 
землей. 
   --Жить можно сколь угодно долго, -- сказал сержанту Родион Петрович, -- но 
смерть должна быть желанна. 
   --Почему? - детски развел сержант руки ладонями вверх. - Ведь это глупо! 
   --Потому что жизнь - слишком невыносимое удовольствие... Слишком... Только 
человеческая забывчивость обусловливает возможность вечности... 
   --А идея конкретного человека появляется до его рождения? 
   --Конечно, после смерти! - рассмеялся Родион Петрович притягательной 
наивности собеседника. - Теперь видите, как она важна!.. 
   --Значит, я живу без собственной идеи? Мне вдруг стало так одиноко, 
холодно... Поскорее бы ею обзавестись! 
   --О, это успеется. Не отчаивайтесь!: модель жизни - это шкура, содранная со 
смерти. Живые во всем подражают мертвым. Это настоящие плагиаторские бои. 
   --Подражают мертвым? 
   --Да, своей идее... 
   --Черт вас возьми, а что такое идея? 
   --Это ничко: не никто и не ничто... 
   --Йа-а-а-а, -- фонетически протянул сержант личное местоимение, собравшись 
что-то сказать, и вдруг отрезвел от грез, последний градус которых вышел из него 
на проезжей дороге. Вразброд гудели сирены автомобилей. Сержант выбросил рукой 
извинительный жест и запятился на тротуар. Шумное движение, 
покареженное, вновь обрело стройность. Из подворотни, с противоположной стороны 
дороги, медленно, но неотвратимо, семенила похоронная гряда поникших голов на 
заживо окоченевших телах. Став соучастником вещественного мира, выцарапав из 
сознания катаракту, сержант, наконец, почувствовал себя самим собой: кричал на 
слишком расторопных в своей целеустремленности пересечь запрудненную дорогу 
авантюрных пешеходов; жестикулировал; вибрировал от нетерпеливости наказать 
кого-нибудь; словом, вернулся в свое привычное состояние местечкового хозяина. 
Но... его взгляд поскользнулся на вершине с годами раздутого самомнения и 
собственной значимости, шлепнулся на задницу и с попутным ветерком скатился в 
жизнь, остановившись среди людей, следовавших за гробом по ту сторону дороги, 
которая будто скальпель Творения отделила шелушащуюся опухоль бездарной 
суетности жизни от Истины. В скорбном кругу попутчиков гроба сержант увидел 
себя, одетого в рубище на голо тело..... 
   
   
   --Все, -- выдохнул реаниматолог, склонившись над сержантом, находившимся в 
коме уже полторы недели. - Остается уповать, что есть райские кущи и этот 
человек перебрался туда... 
   В соседней палате, часом раньше, скончался Родион Петрович Брюховецкий...