Вчера у Пафнутия Львовича обнаружили рак желудка, четвертая стадия, практически неизлечимая. Долго выл от боли, пока родные не настояли на обследовании, потому что громкий умирающий убивает душевное благополучие родственников и будто призывает всех окружающих забыть о собственной жизни, хотя сама их жизнь взывает терпеть ее до естественного конца, что бы не происходило... Вырезали ему большую часть кожаного мешка, предназначенного для временного хранения пищи; облучали; применяли химеотерапию. После всех процедур Пафнутий Львович только полысел. Маститые врачи отмеряли ему полгода жизни. Он старался в заутренье уходить из квартиры и тихонько возвращаться как можно позже, чтобы родные уже спали - не хотел терзать близких неотвратимостью своего скорого исчезновения... Старался шутить, никогда не жаловался, но изредка видел опухшее от недосыпания лицо жены и замечал слезы на глазах сына и невестки, которая любила его искренно и тайно, поскольку считала Пафнутия Львовича своим отцом: года четыре назад покинув детский дом и войдя в радушную семью, каждый человек этой фамилии был ей невыразимо близок, она бы и жизнь отдала, чтобы ее счастье не оборвалось так вдруг и так нелепо... Пафнутий Львович занялся самолечением, голодал, пил всевозможные отвары в невозможном сочетании трав, гусиного помёта и прочей дряни: страстно хотел дождаться внука; медицине предпочёл мёдицину. В его присутствии родня шутила: ничего особенного не происходит, жизнь продолжается. Конечно, он подыгрывал этому наносному настроению, хорохорился, переклеил обои и поменял в кухне сантехнику. Однако чувствовал, что его присутствие, его непостижимое состояние живого трупа ужасно портит непоколебимость семейного благоустройства...
Прошло полгода, отпущенных ему врачами. Хворюга страшная отступила. Пафнутий Львович так похудел, что почти не отбрасывал тень, но выздоровел. Много думал. Решил, что Бога нет, пока жив человек. Жена сводила его к диетологу, который сказал двусмысленно: "Поправляйтесь!" Воистину, у каждого своё небо внутри головы и небо над головой! Чем больше людей, тем выше вероятность самообмана... Несколько раз звонили из районного исполкома: "Скажите, пенсию Пафнутию Львовичу приносить, или уже не надо?" Недавний обреченный изменился не только внешне. Однажды за утренним чаем рассмеялся, озадачив семью. Долго не хотел отвечать на расспросы, но потом отрешенно сказал: "Чем больше собственных Я, тем меньше возможность личной смерти!" Не поняли мысль, страдальчески переглянулись, дескать, рак превозмог, а умом чуточку тронулся. После этого случая, он помалкивал, боясь сказать своим любимым: если в жизни человека ничего не происходит - это и называется вечностью! а всё произошедшее, что не должно происходить - это и есть собственно жизнь.
Что-то в нем вдруг надломилось, пчелиный рой нескладных мыслей гудел в его уме: близкая несбыточность, оказывается, самое высшее в своей сладости чувство. Раньше он хранил педантичный порядок, а теперь в его комнате нарисовался красивый беспорядок. Иногда ошарашивал родных отвлеченными замечаниями, вроде: "Как хорошо чихать неожиданно для себя и вдруг! Это признак здорового расположения духа!" И так истинно он полюбил самое внезапное чихание, что однажды громозвучно чихнул и тут же умер совершенно выздоровевшим человеком. На лице его была счастливая улыбка, с недоступной живущим хитрецой какого-то невыразимого смысла.