Кругом - ночь, туманная и холодная, мелодично шумящие во тьме вербы, поскрипывающие стволами. Уже не ощущались вонь и пепел. Давно прекратился перезвон мечей, топот подкованных копыт и накат яростных криков солдат. Осталась лишь эта шумящая колыбельная.
***
Его привела в чувство боль, обжигающая лоб щеку и подбородок как раскаленное железо кузнеца. На деле же это оказался клинок. Быстрый, скользкий, едва заметный среди тысячи таких же быстрых и скользких клинков. Он раскрыл глаза. Нападавший хельм занес его вновь. Безжалостно и очень быстро.
***
Рыцарь бросился в сторону, с последними силами вскарабкался на невысокий валун и упал вниз, прямо в кучу железных, окровавленных, глядящих в небо остекленевшим взглядом трупов. Упал боком, чувствуя, как горячеет и разрывается кожа на лице. Он не поднимал головы. Знал, что лицо исполосовано ото лба до подбородка. Знал и то, что его армия рассыпалась как стекло под сокрушительным ударом хельмов, доныне считавшихся рваной массой неприученных к боевому порядку дикарей. Тем немногим северянам, кому хватило стыда, и благоразумия дать деру, вероятнее всего отступили к предгорью, остальные почили, где придется. Стало смердеть еще хуже, чем раньше. Воздух здесь, был еще плотней и тяжелей, а комары злее и настойчивее. Все трупы, большая часть из которых являлась личной охранной полководца, лежали в окружении холмистой, иссеченной канавами, равнины, кое-где покрытой валунами и торчащими из земли скалами. Почти все были давнейшими. Побледневшими настолько, что земля блестела.
Рыцарь не без труда встал на колени, затем на четвереньки. Поджал под себя ноги. Сел. Попытался отыскать оружие. Меч, кинжал, цепу, что угодно. От телодвижений в голове забилась, новая пульсирующая, боль. Холод, кусающий конечности и заставляющий сгрудится к мертвым. Каждое движение усиливало его. При попытке дрожать запирало дыхание. Ощущение, будто разом ломают все ребра. Он прикрыл глаза, лицо вдруг сморщилось, зубы заскрежетали. Неожиданно вернулась жгучая боль. Рассечение пульсировало. Страх, жуткое стенание, желание закончить то, что не успел закончить хельм, перевернутое, миндальное от пожарищ небо, фигуры победоносных всадников в дали, мельтешня лошадиных ног. Боль. Бьющая в висках кровь. Он уставился на мглистый древостой. Там кипел бой, горели деревья. Орали сотни, тысячи глоток. На юго-восточной стороне, размытые в ночи фигуры людей, одетые в шкуры диких животных, пробираясь между деревьев, бежали в сторону уплотненной обороны отчаянных и ожесточенных северян. На юго-западе, широкой дугой, обходил гул и рев сражений рыцарский разъезд, совершающий наскок на разрозненный строй хельмов. Всюду, на всех рубежах от речки Дальки до кустарникового яруса, пластом, истекая кровью, лежали трупы.
Рыцарь выплюнул скопившуюся во рту кровь и попятился обратно к валуну, когда из подлеска выскочила ватага незнакомых ему конников. Уперся спиной в камень и, стараясь не привлекать внимания, сполз в небольшой овраг, где уже сидел мертвый рыцарь, с неестественно вывернутыми ногами. Отличное место для наблюдений, однако, наблюдать было незачем. Бой уже давно перекачивал в леса, оставив после себя переполненные трупами поля и ямы. Интерес возбуждал только подступ к березняку, где в полной отстраненности от происходящей битвы, путались и шебуршили мародеры. Каждый занимался тем, ради чего длительное время шествовал за войском. Обирал трупы. Брал только то, что мало весит и много стоит, делая это быстро, чудовищно торопливо. Бьерлунд не комментировал. Подобные картины только усиливали чувство беспомощности.
Медленными, экономными движениями он расстегнул лямки стального панциря, неловко припал на колено. Попытался как можно аккуратнее стянуть наплечники, наручи и стальные перчатки, стараясь не сводить глаз с просматриваемой линии леса, откуда, в любой момент могли посыпаться хельмские войска. Процедура заняла у него значительно больше времени, чем он рассчитывал. В ходе нее обнаруживались все новые и новые побои, среди которых заметно докучала, вредная, непрекращающаяся боль в колене и крупная ссадина на затылке, полученная еще при первом наскоке хельмской конницы. Этот наскок он запомнил на всю жизнь. Грамотный, толковый...неожиданный. Наскок, не жалевший ни коней, ни людей. Изменивший ход всего сражения.
Со стоном нащупав у себя под стеганкой большое скопление лиловых и фиолетовых оттеков, он перевернулся на спину, вытянул ноги. Опустил распухшие, непослушные веки. Так и лежал.
***
На следующее утро леса затянуло быстро рассеивающимся туманом, затянуло столбами дыма, сменившими ночное зарево пожаров. От речки тянуло холодом. Земля набухла знобкой осенней влагой, упившись до пересыта дождем и солдатской кровью. Битва закончилась. Вороны принялись активно кричать, что на их вороном языке, скорее всего, означает благодарность двум армиям за предоставленный пир.
Рыцарь услышал шум из слабо развитого подлеска, где разухабисто и своевольно шла группа хельмских копейщиков, пробираясь между навалами трупов и вбитыми в землю обломками копий. Затем появился второй, третий, четвертый отряд. Он не знал, что происходит. Неожиданно кто-то завыл, неожиданно кто-то крикнул, неожиданно кто-то заговорил на неизвестном наречии, кто-то принялся дико хохотать, а кто-то столь же дико просить о пощаде. Многие крики превзошли все человеческие. Какую боль нужно причинить человеку, чтобы он так кричал?
Рыцарь стиснул зубы, когда позабытый, обезображивающий лицо разрез, дал о себе знать кровоподтеками и болью. С запада вдруг донеслись очередные не менее ужасные крики, вперемешку с топотом копыт и ржанием лошадей. Он не стал смотреть. Отвернулся, в сторону одинокого, стоящего на холме, бука. Там было черным-черно от ворон.
Крупные части хельмского войска, тем временем, перебрились через Дальку вброд и растворялись в древостое, более мелкие и одиночки остались бродить в поисках выживших соплеменников и раненных врагов. Один из таких одиночек, вооруженный, во всей общей массе, особенно разнообразно и бестолково, решил навестить сопку, где после вредной и болезненной ночи лежал рыцарь. Лежал на спине. Тихо. Не шевелясь.
Весь румяный от недавних усилий и сопящий как выхолощенный бык, хельм обогнул камень, волоча кованную, привязанную к рукоятке цепу. Рухнул на землю, постаравшись усадить зад на свободный участок не занятый трупами, свесил ноги в канаву, выдохнул. Затем спешно стянул с плеча заячий шнур и присосался к бурдючку, положив левую руку на меч. Пил долго. Жадно. Главнокомандующий немного успокоился - в пределах яруса никого. Слишком мало места для движения крупного войска. Он поднялся на ноги, притоптавшись на левую ногу. Колено не слушалось, но передвигаться можно. Стараясь не шуметь, он подошел к отдыхающему сзади, с крепко зажатым ножом в руке.
Возможно, он и дальше осторожничал бы - в конце концов, хельм не терял бдительности, однако не на шутку разболевшееся колено предательски сотряслось спазмами. Слух хельма не подвел. Он бросил бурдючок, выхватил меч, резво вскочил на ноги. Почти так же резво отпрыгнул под натиском раненного командира. Они сцепились как одичавшие коты, одинаково уставшие, израненные, испуганные и после недолгой борьбы оба рухнули в глубокий ров, где различным образом лежала переломанная солдатня. Нет времени, паниковать. Нет времени думать. Главнокомандующий, получив мгновенную передышку, перегруппировался. Ловко повалил хельма на землю, зажав его рот окровавленной рукой. Не глядя, выхватил кинжал, который так удачно оказался рядом. Хельм в ответ попытался прокусить главнокомандующему пальцы, тогда рыцарь придавил противника всем телом, занес клинок для удара. Солдат почувствовал это и заговорил, на беглом неприятном языке. Судя по всему, просил пощады. Разгорелась самая настоящая борьба. Страшная, тяжкая...
Далее послышался тихий вздох и чваканье меча, рвущее глазное яблоко хельма. Кинжал повяз в голове по самую рукоять. Рыцарь утер лоб предплечьем, сплюнул. Сумел встать, потом снова тяжело уселся на землю. В этот момент ему захотелось вскрикнуть, словно насилуемая девка, зарыдать так, как не могла позволить себе зарыдать жена, потерявшая на войне мужа, дернутся, поднять голову, но не открывать глаза. Зачерпнув руками пригоршню гнилых листьев в мешанине с еловыми иглами он рухнул. Потерял сознание, углядев напоследок размытый каскад облаков, плывущих в сторону предгорий, куда отступило его войско. Далее он видел только мелькающие фигуры всадников, их размытый на солнце образ. Топот копыт, скрежет уздечек, доспехов, мечей. Действующий на нервы, дикарский, грубый язык. Стемнело совершенно. Ничего не увидеть, не услышать. Главнокомандующий воспринял это спокойно, даже с облегчением.
***
В себя он пришел от резкого и неожиданного толчка. Такое ощущение, словно телега наскочила на выбоину. На деле так и оказалось. Северо-восточный ветер доносил запах древесного дыма, навоза и гнили. В глазах рябило от подмигивающего сквозь пышную листву солнца. Тропа лесная, мелкая, незнакомая. Он попытался встать, но понял, что не способен. Осторожно коснулся разрезанного, пульсирующего лба. Больно. Очень больно.
- Лежи тихо, не то кровью истечешь, - сказал возчик. Рыцарь не понимал его язык. - Радуйся, что жив остался. И радуйся что я тебя израненного с того света вытащил. В полубреду ты говорил и кричал. Ты северянин? Мальверн? Халькирия? Впрочем, неважно. Ты слишком слаб. У тебя лихорадка и сильный жар. Если это столбняк, то извини. Похороню, как подобает. Если протянешь до моей избы, помогу. Обещаю.
- Не разговаривай. И не трогай рану. Опарыши ее очистят.
- Войско...
- Тише, домой едем. Домой, - прогудел он, злясь на себя за то, что вынужден объяснять и успокаивать. - Мы должны как можно скорее покинуть тропы. Отряды хельмов прочесывают леса, чуть ли не деревья выкачивают.