- Голова так болит, что я не могу даже поздравительный адрес его светлости отписать! - всхлипнула супруга.
- Испей квасу и спать ложись. Хворь как рукой...И помолись! А коль надо чего - скажи.
Супруга, состроив недовольную гримасу, удалилась в опочивальню. Боярин, одобрительно поглядев на аппетитный зад жены, направился в столовую. За неимением прислуги, с незапамятных времен отсутствующей по причине оскудения финансов, налил себе веселящего зелья, кое сам и производил, пополняя тощий бюджет рода, и прихлебывая из кубка, стал излагать на листе пергамента гишторию современности. Домашние подсмеивались над его писаниями, осуждая траты на дорогие принадлежности для письма, но вполголоса и только за спиной. Несмотря на преклонный возраст, боярин был весьма вспыльчив, на руку быстр и на расправу скор.
"Гишпанские да италийские дела немало огорчали свет. Завезенная с дикаго Востока хворь в очередной раз внесла изрядное опустошение в народы Европы, вызвала брожение умов и смуту. Лекари сбились с ног, изыскивая средства от новоявленной хвори, варили зелья, колдовали над страждущими, но сами падали, сраженные болезнью. Самым действенным средством остались прежние, что испокон веков супротив чумы - молитва, пост, окуривание дымом, содержание болящих взаперти, от здоровых отдельно, мытье рук, стирка и глажка исподнего и верхнего белья, а так же костер для самых отъявленных, не соблюдающих пост и молитву, как посланцев сатаны.
Любители путешествовать, не зная о сей напасти и пренебрегая , в силу повальнаго заблуждения, что хвори удел черни, завезли заразу в пределы Империи. Его велико Император издал указ о Карантине, запретив всем без изъятия подданным, беспричинное хождение, указав брать виру дикую с каждаго ослушника, с гильдий и кумпанств. Но простонародье да торговый люд, избалованный послевоенной снисходительностью Помазанника Божия, предавались греховным страстям да повседневным подлым занятиям , не имея никакой заботы о судьбах Империи. Торговцы в неистребимой алчности своей наслаждались баснословными прибылями, кои взросли как на дрожжах от повсеместной скупки народом съестного и питейного. И по слухам, начали вздувать цены. От чего народишко зароптал. Низкие цены на хлеб, водку и сахар с солию ужо не устраивали подлые сословия. Им требовалось большего - каждый день мясо, яйца, приправы восточныя и мериканския, иноземных фруктов им подавай! В ранешнее время слаще морквы и репы не едали, а вот подиж ты, дай того и другого и третьего, да за бесценок! Народишко избаловался донельзя - его не устраивали местные лошади и отечественные ружья, даже свое платье осталось уделом последних нищих. Мода на иноземное поразила обчество сверху донизу."
Тут боярин прекратил писать, испил квасу и задумался....
Его величество Император...Император было тих и незлоблив. В неизреченной мудрости и благости своей прощая ближним, кои крали все что не приколочено, миловал и дальних. Позупрошлогодний указ думной дьячихи Ярой (боярин зябко передернул плечами, ох и рожа, глянуть страшно, ить кому-то ея ишшо и еть приходится) возымел лишь малую толику действа - смутьяны и вольнодумцы вместо интернета богомерзкаго (бесовская иноземная выдумка, колдовство, не иначе ) предались изощренному злословию на площадях и кухнях, рассылая с нарочными почтаря Ват Сапа (иноземное имячко, дрянное, печенкой чую - иудей) срамные и порочащие Его Величество и Думу пасквили и картинки.
- Плетьми вас, окаянных...и в холодную опосля. На хлеб и воду, - бормотал под нос боярин, покрывая буквицей очередной лист пергамента.
А что он мог, живя на окраине Империи? На службу государь его не призывал в силу преклонных лет. Да и куда? Усмирять мятежных черкесов не требовалось. Заморский легион лениво повоевывал то-ли в Гребипте, то-ли в Ассирии, там было очень жарко, а жару и сухость боярин переносил с трудом. Петиции и меморандумы, сочинять которыя он был мастак, почтовая служба доставляла по году, а возвращались оне из канцелярии Его Величества с пометками канцлера "Несвоевременно", "Преждевременно" и тэ дэ. Оставалось только ежевечерне хлебать свое зелье, писать собственным разумением гишторические хроники, ездить в малую усадьбу баниться с похабными девками да время от времени охотничать тетерева, утку, а перед снегопадом медведя, аль ежели повезет - сохатого. Старость надвигалась неотвратимо...
...на прошлой седьмице людишки государевы под стражу взяли посадника нашего. Якобы в ранешнем времени лиходействовал, до смерти двух купчин уходил и на третьего покушался из корысти. А послухи вообче страшное баяли - виданное ли дело, мзду мол, в столицу не возил, людишкам царским не уделял, за что ужо пеняли ему дьяки столичныя, да он в гордыне своей их не слушалси. И что злоумышлял он дерзостно государя в славе превзойти. За то и расплата - за меньшее на плаху людишек тягали.
Дело обычное, заковали и в стольный град Москву, на суд государев отвезли. Царев дьяк судейскаго приказу, что на улице Басманной, определил сидеть ему в темнице, покудова сыск совершаеца, чтобы зА море не сбежал. Тут бы сказке и конец, много их было таких, по острогам сидят таперича за вины разныя, ан нет!
Взволновался в слободе Хабаровской народишко подлый. А ить и в Комсомольской слободе, в Николаевской и Солнечной и Снежной, в Амурской и Богородской, даже в малых сельцах и местечках. Спервоначалу меж собой по дворам перехаживали, речи вели прелестные, смутянские, а третьего дня собрались и к слободской резиденции пришли. И зачали кричать, чтобы вернули им посадника, мол, не верят в донос облыжный. Что лекарем был посадник, да купцом удачливым и тароватым, покудова не выбрали ево на сходе всем миром, что все вины за ним с рождения знают и невелики оне. А чтоб до смертоубивства, так и вовсе не он это, а лиходеи из старых каторжан¸ что в те годы про меж собой вражду имели. И тут же поносно про Императора да присных ево, про обиды и утеснения ими чинимыя подлому сословию - про виру дикую, непосильную, про поборы и запреты рыбу и зверя имать, лес рубить да повозки из страны Иппон торговать беспошлинно. Городовые с будошниками и рады бы унять, да боязно - народу тьма, не меньше.
С того дни почали слобдския кажин день ходить да Сереге-посаднику свободу требовать. Да злые все, што мужики, што бабы. Были б пьяные, ан нет. Не озоруют, окна не бьют. Возчики повозок с имя стакнулись, в гуделки гудуть, ажно ухи болят. Кажин день такое. Бают: ходить и галдеть будем, покуда не вернут Серегу, а уж мы сами рассудим вины евоные. И не нать нам боле никого, не примем и подчиняцо не будем.
Как оно дале будет не ведает никто, все гадают, как Его Велико мятежных слободчан накажет, но покудова не прислали ни новаго посадника, ни стражу царскую. Разброд и шатание в умах....
Писано 13 червеня лета 7528 -го.
....прислали намедни думскаго дьяка , должность посадника исполнять, покудова нового не выберут. Прости мя, Господь, за слова поносные на государя, но не в себе Его Велико был, когда Указ издал, ох, не в себе, аль вороги тайныя сей Указ под руку Государя в суете подсунули, хихикая мерзостно. Где ж видано, чтобы в пограничье присылать не воя, в боях за Отечество заслуженного , не боярина родовитого, аль сутягу-канцеляриста в делах государевых умелаго, а пащенка безроднаго, что ни ступить, ни молвить не умеет.
Слободския как ево узрели, сызнова осерчали. А послушали так и вовсе озлились... тех словес, что срамно баяли, не могу писати, совестно. А с того что можна, от так выходит - значится, осударь окраину нашу и нас не больно-то жалует и ценит, шта никаго гожего прислать не мог. Иль мало мы мехов, икры с рыбой, лесу доброго да гасу с нефтию Царю-батюшке даем? Коли надо, больше дадим, но верните Серегу-посадника и весь сказ! А этаго - заберите, пока не прибили невзначай, нам ен не надобен.
И снова зачали кажин день ходити округ слободы да кричати, чтоб посадника-Серегу ослобонили. Четвертую седьмицу шумят, однако от Его Велика только пащенок прибыл . Про ево писал я, однако же, опосля приезда евоного слобожане вовсе утеряли пиитет пред Императором нашим зачали орать вовсе неудобьсказуемое, что на бумагу положено быть не может, ибо стыд и срам Особе коронованной.
Будошники приноровились ввечеру самых горластых имать по одному, да к судье, чтоб посеканции назначил, а ен только виру денежну вменил, ибо убоялси. Ить слобожан буйных кажин день все больше и баяли оне втуне, шта скоро сами возьмут розги и посеканции устроят будошникам, судье и страже царевой. Народишко все прибыват и прибыват, едут и идут не токма с окрестных деревень, но даже с Первопрестольной есть. Самые отъявленные да злыя в подклетях да на слободских заимках схоронились и топоры точат, говоруны-затейники вместе с инвалидами, што туточки живут на пензион опосля службы царевой и примкнули к слобожанам, в полки царские пошли, смущать воев речами прелестными. Смута растет и ширится, только на защиту Божию и уповаю.
Писано 30 червеня лета 7528 -го.
...смилостивился Господь! Свершилось дело великое, а как - никому не ведомо. Сто четырнадцать ден слобода наша покою не знала, смута поразила умы людския, а страх - господския. В дождь и слякот, ветры и снег, страх Божий утеряв, ходил подлый слободской люд невозбранно по улицам. Шумели, слова поносные про наместника и государя кирчали, парсуны Сереги-посадника как хоругви таскали... Их и стращали, виру вчиняли, стражники царевы смутьянов заушать пытались - ан нет, все хужей да сильней обиды людския. Уж и не знал, чем кончицо эдакое бесовство и поношение государю, а туточки невиданное дело - бунт наш сам собой унялся, народишко разошелся по домам. Тихо в слободе. Не ходят более к резиденции людишки, не галдят, повозки без дела не гудуть, красота и благолепие. Благородные господа почали спать без страху. Будошники да стража по домам, наконец, разошлись, к детишкам да жонкам своим.
Возношу молитву, тебе Господи, ибо промыслом твоим, не иначе, чудо свершилось! Благодать Твоя на осударе нашем почиет, имя ево славицо, ибо от Бога власть всякая! На страх врагам, а острастку ослушникам.
Писано осьмнадцатаго грудня лета 7528-го
...наказал таки Его Велико мятежников. Всех - туземцев, слобожан и селян. Кто с Реки живет, а все, окромя слуг осударевых, с нея тута живут и кормяцо.
Поперву слухи пошли, что, мол в буджет местныя рыбаки денех не доплачивают, утаивают. А то и браконьерничают, чуть ли не до татьбы, мол, доходят а сие непорядок, не по хозяйски да и вольница эдакая поперек начальства, что не след допускать. Потом царский запрет вышел летом лососей ловить, мол, для сохранения стада и штоп размножилось оное. Пока местные промысловики судили-рядили, как дальше промышлять, чтоб хучь в казну долги отдать, вышло от прибылого дьяка, што за посадника стал, решение - отдать на откуп купчишкам столичным рыбный промысел. Не весь, а толико в Николаевской слободе и окрестностях - в самом рыбном месте в устьях Реки. А чтоп никто препон не чинил купцам столичным , стражников оружных им в помочь. Из гвардии. На стругах и шнявах скороходных. А те, лбы здоровые, на государевых хлебах откормленные, зачали местных гонять да оружьем и огневым боем стращать. Выгнали с воды всех, даже карасишки худого имать не дали.
Купчишки столичныя отроду охулки на руку не клали, слава худая вперед их бежит, шаромыжники и прохиндеи пробы ставить негде. Сговорились да перегородили Реку сплошь заездками да сетями, даже кораблям ходить не мочно было. И эдаким вот макаром выгребли подчистую всего лосося, что пришел в Реку осенью икру метать. На корабли иноземные сгрузили и увезли продавать в края заморския, хде большие денги взяли, наприклад втрое-впятеро против местных. В буджет дали положеное, до грошика медного и похвалы от осударя удостоились немалой.
До людишек же подлых никому и дела нет. Слобожане худо-бедно ремеслом пробавляются, потому хучь и с махонькой да денгой, а туземцы и селяне ни рыбы, ни другой еды себе не запасли. Хлеба не растут туточки, для прокорму одна картовь растет, да и той нонеча неурожай да с наводнением. Зубы на полку, как хошь так и живи. Или помирай.
В казеннном гамазине едишка найдется, да прикупить не на что. Ибо рыбой селяне да туземцы расторговаться не смогли, как привыкли, за отсутствием оной.
И пошли средь людей слухи, что дьяк прибылой не сам решился на такое, ибо умом скорбен, что всем известно, а сам Его Величество повелел выморить местных насельников хладом и гладом за непокорствие и вольнодумство. Что колдун он и насылает на Реку наводнения кажин год. Что от злобы за людскую непокорность приговорил отдать Провинцию в аренду на сто годин соседям за большие денги, ибо денех в осударстве нехватка лютая, но предлог нужон, ибо самовластно кроить Империю даже Его Велику непозволено.
И потому вышло дозволение казенным людишкам безоглядно рыбу и зверя имать, лес пилить невозбранно, а простому народу заборонено все, шиш с батогами и вирой дикой, чтоп к возмущению и бунту народ сомустить, для чего и Серегу-посадника схватили по облыжному навету. Заодно и людишкам в назидание, потому как соседи непокорным головы рубят, а он, де, не желат в народной крови измараться, однако и попустить не может, потому Провинцию отдать соседям в управление, чтоп навели порядок и страх народишку внушили.
Летом людишки за Серегу-посадника шумели, но без злобы, а так, более для куражу и форсу. А вот нонеча всамделишно злобен и дик народ сделался. В сокровенное ударили людишек - без спроса в и так худую мошну к ним залезли да еду в миске уполовинили . Николи такое добром не кончалось, посему молю Бога штоп одумалися все - от Его Величества Императора до голи перекатной, беспортошной...