Как-то раз в нашу больницу с воспалением легких загремел милый старичок. Загремел, попал по ошибке, по нелепой случайности, стечению глупых обстоятельств - убеждал нас он.
Невысокого роста, с курчавой бородкой и слеповатыми голубыми глазами на худощавом лице пронизанными глубокими морщинами и обвислой кожей, старик бойко, с клюкой под мышкой бегал по больничному отделению, увещая персонал: "Я здоров! - заявлял он. В больнице не найти такого живехонького человека! Я зря трачу ваше время мои дорогие, угощайтесь".
Он лез в карманы, пожелтевшей от времени подрагивающей рукой кульками доставал конфеты. Карамельки. Шоколадки. Старое застывшее, превратившееся в камень печенье. Щедро одаривая персонал конфетами, пожилой человек не забывал и про больных. Бывало, подойдет, посмотрит на тебя, оценит, потом сочувственно положит ладонь на плечо, будто утешая, молчаливо заявляя, что все пройдет, все будет нормально.
Шли дни, ему становилось хуже, болезнь не проходила. Он больше не бегал по коридору, убеждая все, что здоров. И утешать пациентов тоже перестал. Он стал одним из них. Принял свою болезнь. Кашляя все сильней, тяжело вздыхая от судорог прерывистого дыхания, он недоверчиво оглядывал себя, по-прежнему угощая всех конфетами, смело утверждая: "В войну не болел, жив, здоровехонек был, что же это в мирное время-то заболел?! Ерунда, обыкновенная простуда, с кем не бывает. Стоит ли ради меня скакать".
Его никто не навещал. Поведав всем о своей жизни, о собственной семье старик так и не рассказал. Возможно, он был одинок, и те люди, которых он утешал, были ширмой скрывавшей его от грустных мыслей, его единственной компанией.
Прошла неделя. В состоянии старика не было улучшений. Наоборот, он начал худеть, и вместе с тем его оптимизм молодого человека начал исчезать. В один из дней он не вышел на свою прогулку по отделению. Мы нашли его в палате, прислонившись к железной решетке, он сидел на ржавой прогнившей кровати, издававшей протяжные стоны стоит пошевелиться, и не замечая нас устало смотрел в одну точку.
Мы подошли к старику, протянули сдвинутые ладони, это был наш условный знак, выработанный за эти недели: " Мы вам юные ладони, Вы нам вкусные конфеты". Это всегда срабатывало, старик умилялся, когда мы проделывали подобное, но не в этот раз. "Конфеты закончились - грустно сказал он нам. Закончились. Как и все остальное, мои дорогие".
На следующий день мы купили ему пакеты любимых конфет. Шутя, и улыбаясь, мы шли в его палату, тайно радуясь, как нам сейчас обрадуется дедушка. Предвкушали его юную улыбку на морщинистом лице. Но он исчез. Его нигде не было. Как и вещей. Палата была пуста.
Мы обегали всю больницу, больших трудов нам стоило найти старика в одной из палат. Сначала мы приободрились, что он снова ходит по больным, утешает их, жалеет. Это было бы прекрасно для его лечения. Но стоило нам подойти поближе, и услышать его разговор, как наши глаза расширились от ужаса: "Я умираю - совершенно спокойно, смирившись, говорил дедушка. - У меня никого нет, а с вами мы знакомы. Может вы возьмете, что-то из моих вещей. Альбом, ручку, книгу...нет, конфет нет. Я разлюбил их".
Целый день мы убеждали старика, что он выздоровеет, стоит немного подождать, набраться терпения, и все будет хорошо. Он же убежденно твердил обратное: "Я чувствую. Знаю, что умру, немного мне осталось дети мои - его голос захрипел, он разошелся на глухой непрекращающийся кашель". Подавленные мы протянули ему конфеты, он слабо оттолкнул нас: "Я ничего не хочу. Совсем ничего. Все. Оставьте меня".
Дедушка раздал почти все вещи. Оставшись без всего, он лежал на тонкой простыне, опустив седую голову на мятую неудобную подушку. Перестав куда-либо ходить казалось он смирился с судьбой. Больше он ни с кем не разговаривал, а стоило самому с ним заговорить, как он притворялся спящим или глухим. Его единственным развлечением стало следить как лучи солнца проникают сквозь стекла, и их яркие блики отражаются на потолке и стенах. Он устал. Из самого приятного и простого пациента, он превратился в нашу головную боль. Мы полюбили его, нам было жаль старика, но как бы мы не пытались его расшевелить, как он, сжав свои кулачки упрямо твердил: "Все в прошлом, все в прошлом. У меня нет будущего, стоит ли выздоравливать".
Но дни шли. Как бы мы не хотели, время не стояло на месте. В один из дней, мы все собрались в его палате. К своему стыду, я давно не навещал старика, и теперь жалостливо стоя позади коллег, наблюдал за тем, как он исхудал, глаза потускнели, а на впалых щеках остались лишь морщины, никакого румянца.
Один из коллег сказал:
- Дедушка, вы здоровы. Болезнь прошла. Можете идти выписываться. Вас все заждались.
Старик поднял на него глаза, покачал головой, улыбнулся, и ответил:
- Вы правы, мой милый. Пустота дома, и чувство, что никто не ждет, заждались меня. Хотите конфет?