|
|
||
Михаил Соболев - молодой талантливый разработчик систем наведения ракет в крупном НИИ "Мезон". Когда после развала СССР оборонный НИИ фактически прекра-щает своё существование, в жизни Соболева становится всё по-другому. Он и его бывшие коллеги вынуждены ис-кать своё место в новой жизни, преступая при этом закон. На этом фоне рассказывается о непростых отношениях Соболева и медсестры Маши Евлашовой. Их любви выпа-ло пройти через трудные испытания. В романе тщательно воспроизведён исторический фон и антураж 1989 - 1991 годов. | ||
Сергей Банцер
Всё по-другому
Роман
"То, что было сегодня создано свободной
волей, становится причиной того,
что завтра мы назовем судьбой"
Все персонажи этого романа являются вымышленными. Любые совпадения с реальными людьми случайны
В мозгу Соболева засело уже столько заноз, что просто так их не вытащить. Если судьба будет продолжать играть с ним в Чапаева, а он будет в ответ жевать сопли, то, в конце концов, он или сойдёт с ума или повесится. Поэтому с сегодняшнего дня он тоже начнёт играть в Чапаева. Авось и сшибёт что-нибудь на поле противника. Например, Чужого, который поселился у него в душе. Войдя в состояние решения технической задачи, мозг Соболева успокоился и заработал с обычной сосредоточенностью. Не он начал эту игру. Да и выбора, похоже, у него нет. Изготовить блок дистанционного управления фугасом оказалось делом несложным. С конструкцией самого огневого фугаса Соболев решил тоже особо не мудрить. Подойдёт смесь керосина и перекиси водорода. При конструировании первых ракет "Фау" фон Браун экспериментировал с этим составом. Состав обеспечивал мощный огневой поток и не нуждался в поступлении кислорода. Собрав фугас в одну треть проектной мощности, Соболев устроил на ближайшем пустыре огневые испытания. Расположившись на удалении около трёхсот метров от фугаса, он нажал на кнопку. Из старой спортивной сумки с жутким гудением вырвался столб огня высотой метра три. Через несколько секунд столб превратился в пышущий жаром шар, который ещё через мгновение растёкся по земле маленьким огненным озером. Теперь Соболев сожжёт когтистую тварь в своей душе. Только Чужой ничего не боится кроме огня. Поэтому огонь должен быть жгучим, иначе эта тварь не испугается, а наоборот, сожрёт Соболева. И ещё ему нужно подумать об алиби.
ЧАСТЬ I
Глава 1 Август 1989 г. Корецкая, пройдя в ванную, сняла халат и стала перед зеркалом. М-да... Мы не можем ждать милостей от природы, взять их - наша задача. Эти слова Мичурина Ирина часто вспоминала, рассматривая себя в этом зеркале. А теперь тем более нельзя ждать никаких милостей, ведь сегодня её первый рабочий день. Лицо... С лицом нужно бороться, особенно с вот таким, утренним. Дальше бюст. Слово-то какое монументальное. Но истинное состояние дел, увы, оно не отражает. Такой себе на любителя бюст. Корецкая повернулась и посмотрела на себя в зеркало сзади. Бёдра... Так и не придумали для них подходящего термина на русском языке. А вот на идише придумали - тухес. Покойная бабушка Аня так и говорила: "Хороший тухес - это нахес". Слава Богу, хоть особисты из "Мезона" до родословной её бабушки не докопались, иначе собиралась бы она сегодня утром совсем на другую работу. Корецкая ещё раз придирчиво осмотрела себя. Да, похоже, тухес это её единственный бесспорный аргумент. Ну, ещё, наверное, аналитический ум, благодаря которому она в школе брала первые места на математических олимпиадах. Только пользоваться им надо осторожно, мужчины этого не любят. Она повернула рукоятку смесителя и отрегулировала температуру воды. Холодный душ по утрам это, конечно, круто, но, если честно, то бррр... Приятного мало. А что делать, если всё полезное неприятно, а всё приятное вредно? И все болезни - от нервов и только триппер от удовольствия. Это тоже из репертуара бабы Ани. Много чему научила её баба Аня, пока была жива. И чарльстон танцевать и вот этой брутальной, но, как считала баба Аня, полезной поговорке. Собрав волю в кулак, Корецкая задержала дыхание и стала под холодный душ. А воля, похоже, ей понадобится в самое ближайшее время. Потому что живёт она у чёрта на куличиках, в однокомнатной хрущёвке, доставшейся от бабы Ани, и, если честно, имеет внешность в лучшем случае на четвёрочку. Ну, есть ещё университетский диплом инженера-программиста и распределение в режимный НИИ "Мезон". Тамошний первый отдел два месяца проверял её на благонадёжность. В конце концов, особисты решили, что Ирина Корецкая может быть допущенной к государственным военным секретам третьей степени. Корецкая выключила душ и стала растираться полотенцем, пока кожа не приобрела розовый оттенок. Затем, накинув махровый халат, она взяла с полочки пластмассовую коробочку с накладными ресницами. Конечно, каждый день такое делать тяжко, но для особого случая, как сегодня, придётся. Лёгкое протезирование - и перед вами совсем другой человек, обладающий массой достоинств, перечисленных по-английски на этикетке коробочки. Теперь запах. Экономить на запахе может только самая недальновидная женщина. Этот флакон с затейливой вязью 'Armani Attitude' она купила на последние деньги. Зато теперь, если верить рекламному тексту на этикетке, все мужчины, попавшие под действие этого запаха, пойдут, тихо подвывая, за ней на край света. Корецкая закончила приклеивать ресницы и внимательно рассмотрела в зеркале результаты своего труда. Конечно, если приглядеться... Но кто там будет приглядываться, мужики в этом деле, слава Богу, как дети малые.- * -
В пионерском лагере, куда родители отдали Иру на летние месяцы, по вечерам устраивались танцы. В то жаркое лето она впервые ощутила, что мальчики и девочки, которые раньше вместе беззаботно играли во дворе в прятки и пятнашки, на самом деле такие разные. Пока мальчишки пинали на футбольной площадке мяч, Корецкая вместе с остальными девочками тщательно готовилась к вечернему мероприятию. Прежде всего, нужно было сделать макияж. В качестве тональной основы вполне подходила побелка со стен спальных палат. В палате их отряда она была с голубоватым оттенком, в соседней палате с зелёным, а в третьем отряде розовая. Переходя из палаты в палату, девочки "красились" и вечером представали перед ошарашенными мальчиками во всей своей феерической красоте. Ещё там, в пионерском лагере, Корецкая впервые почувствовала ту таинственную власть, которую девочки потихоньку стали получать над мальчиками. Тем летом у неё, как на дрожжах начали расти груди, и, когда лучший футболист пионерлагеря Вася Локомотив на танцах как бы случайно притронулся к ним ладонью, она закричала на него: "Ты что, с ума сошёл, дурак ненормальный?!" А в летнем душе мальчишки подсматривали. Обнаружив очередную потайную дырочку, девочки поднимали страшный шум, затыкали отверстие тряпкой и жаловались пионервожатой. Тогда приходил завхоз и, чертыхаясь, забивал отверстие доской. Это помогало на два-три дня, а потом дырочка неизбежно появлялась в другом месте. Осенью, когда загорелая Корецкая вернулась из лагеря, в неё влюбился Процык. Но уже тогда она хорошо понимала, что Процык неперспективный.- * -
На "Мезоне" Корецкую первым делом сфотографировали на пропуск. Перед фотографированием в руки ей дали чёрную доску, на которой мелом написали её фамилию, и велели держать перед собой. После оформления пропуска за Корецкой спустился какой-то мужик лет за пятьдесят, одетый в джинсы и рубашку с закатанными рукавами. - Это вы Корецкая? - спросил он. - Да, - ответила она, - Я начальник лаборатории, где вы будете работать. Сапогов Василий Петрович. Корецкая бросила незаметный, но цепкий взгляд на своего нового шефа. Мужик как мужик, сто пудов женатый, скоро, видать, на пенсию. - Пошли, - сказал Сапогов и стал подниматься по лестнице. Поднявшись на четвёртый этаж, они свернули в коридор и остановились перед закрытой дверью с цифровым замком. Сапогов набрал код, после чего дверь открылась, и они пошли дальше. Через метров двадцать они опять оказалась перед дверью с кодом. Преодолев эту дверь, а потом ещё одну такую же, они, наконец, вошли в лабораторию. - Вот, - сказал Сапогов, пропуская Корецкую вперёд, - принимайте пополнение, молодая специалистка, Ирина Корецкая. После этих слов Сапогова все бросили работать и уставились на Корецкую. - Вот твой стол, - Сапогов похлопал ладонью по крышке лабораторного стола, - садись, осваивайся. Корецкая села за стол, положила сумочку в выдвижной ящик и стала украдкой осматриваться. Так, женская особь в лаборатории кроме неё одна. Уже ради этого стоило корячиться на самом трудном факультете университета. Зато теперь вокруг практически одни мужики. А при таком раскладе скромная четвёрка по внешности может вдруг стать пятёркой. Девочка длинноногая, симпатичная, смешливая. В закутке у окна сидит отгороженный шкафами шеф Сапогов. А остальные мальчики... Общим числом четыре человека. Корецкая вздохнула. Не густо. Но именно этими картами, Ириша, похоже, выпало тебе раскладывать свой девичий пасьянс. По крайней мере, для начала... Глава 2 Август 1989 г. Папа Леонарда Львовича Никодимова, Лев Никодимов, недаром дал сыну такое имя - Леонард. Как чувствовал, что Лёня будет большим человеком - Леонардом. Сын не подвёл старого Льва и стал директором "Альбатроса", режимного завода, выпускающего аппаратуру наведения крылатых ракет морского базирования. Зарплата академика, профессорская квартира на Крещатике, персональная чёрная "Волга" с мобильной связью и спецномерами. И ещё служебный кабинет с тяжёлой дубовой мебелью, комната отдыха с диваном и душем, вышколенная секретарша со второй формой допуска. Когда-то Леонард Никодимов мог, придя домой, расслабиться стаканом бренди со льдом, который ему перед сном подносила жена. С Вероникой Николаевной он познакомился ещё, когда работал в "Мезоне". Боже, какие то были беззаботные времена! Заочная аспирантура, кандминимум и прочие милые забавы. Защита закрытой кандидатской, знакомство с Вероникой. Когда молоденькая Вероника сидела за осциллографом, в коротком белом халате и, наморщив носик, всматривалась в осциллограмму, это была картина в стиле Сальвадора Дали. Были, конечно, и другие женщины-разработчики на "Мезоне", не говоря уже о программистках. Самые талантливые из них даже не пользовались косметикой, и так сойдёт. И все находили себе пары среди таких же малахольных программистов. А сейчас Леонарду Львовичу бренди нельзя. Ни со льдом, ни без льда. Печень, бессонница, нервы. Мог бы остаться в "Мезоне", доктор наук всё-таки. Семинары, конференции, командировки, отпуск летом, как у всех разработчиков. Конечно, не совсем так, как в академических институтах. Там вообще, если конференция летом, то в Алуште, если зимой, то в Яремче. Но он сам выбрал себе такой путь, от которого скачет давление, чёрные синяки под глазами, не говоря уже про мужские проблемы... Вероника молодец, тут Леонарду повезло однозначно. Всё понимает, умница. Хрен бы Леонард стал тем, кем он стал, если бы не Вероника. Да и не может уже остановиться Леонард, бежит, как белка в колесе. А как остановится, так сразу аллес капут ему. И никакая спецбольница в Феофании не поможет. Поэтому и держится он за своё кресло. Вовсе не из-за зарплаты и прочих спецблаг, как многие думают. Да и привык он к страстям бушующим. К накалу привык. Бессонница, хронический простатит и прочие медицинские штучки-дрючки. Медицинская карточка распухла, как на дрожжах, хоть изолентой перевязывай, чтобы оттуда не высыпались разные болячки. А как может быть по-другому? Вот вчера, вызвал его на ковёр секретарь ЦК Компартии Украины товарищ Мещеряков, ответственный за оборонный сектор промышленности. Пугать там начинают уже со входа. Красномордые прапорщики с васильковыми петлицами у огромных входных дверей, ковры в пустых коридорах, высокие двери из полированного дуба. В предбанниках кабинетов сидят лощёные помощники секретарей ЦК в строгих чёрных костюмах и рубашках цвета высокогорного снега. Не то, что Леонард, в своём мятом бежевом пиджаке. В самом кабинете товарища Мещерякова на окнах висит тяжёлый кремовый тюль, на полу ковёр, но не такой, как в коридорах, а с ворсом по щиколотку, запутаться можно с непривычки. И часы "На испуг". Метра два высотой, корпус из красного дерева, и маятник тоже метра полтора с золотым диском. Щёлк влево - секунда упала, щёлк вправо, ещё одна от вечности отломилась. Гири на золочёных цепях по тридцать килограмм каждая. Сам Мещеряков, тонкогубый, с резкими чертами лица, в золочёных очках на остром носу, сидит во вращающемся кресле натуральной кожи, за огромным, как бильярд, столом. Кресло особой мягкости, но Никодимов знает, что на сиденье лежит жёсткая подкладка из фанеры, обшитая чёрным бархатом. - Ракетный крейсер "Михаил Фрунзе" не может выйти в море на ходовые испытания! - трагическим голосом сказал с порога Мещеряков. - Станция наведения ракет недоукомплектована изделием "Экран". Ходят какие-то странные истории. Если не сказать дурацкие. Что там у вас случилось? Почему? Какая причина срыва работ государственной важности? - Обычное дело, - ответил Никодимов, потирая ладонью, размером с сапёрную лопатку морщинистый лоб. - Мой завод переведён на авральный режим. Все работают в три смены, кроме матерей с маленькими детьми. Развозка и столовая работает круглосуточно, горячие обеды приносят прямо в цех, в том числе и ночью. - Так в чём, всё-таки, дело? - жёстко спросил Мещеряков. - Новая разработка, новая элементная база. Это первое изделие "Мезона" на микропроцессорах. Всё сырое, поэтому и отказы. - Нет, Леонард Львович, это отговорка, - сказал Мещеряков. - Самая обычная отговорка. Перед вами в этом кабинете был генеральный директор "Кристалла". "Кристалл" даёт вам сертифицированную элементную базу, прошедшую такую жёсткую приёмку представителя заказчика, что придраться там не к чему. А у меня есть информация, что там дело в другом. Смутная информация, вы мне не разъясните? - Вы имеете в виду проблемы с разработкой "Мезона"? - Именно. - Да, у меня тоже такое впечатление, - вздохнул Никодимов. - Что-то на уровне разработки. А что говорит директор "Мезона"? Он же уже, наверное, был здесь. - Журихин выгораживает своих. Доктор наук, член-корреспондент, лауреат госпремии. Это учёные. Его голыми руками не возьмёшь. Его вообще никак не возьмёшь! Это директор завода может вот так, за один день взять и слететь со своего места. Заседание коллегии министерства по нашей рекомендации, приказ министра и всё. Вы следите за моей мыслью, Леонард Львович? - Слежу, - устало сказал Никодимов. - Могу сказать, только то, что мне известно. Разработчик самого ответственного узла "Экрана" - счётно-решающего прибора, там в нём дело. Это в моё время СРП были на сельсинах, а сейчас на микропроцессоре. Формально главный конструктор подсистемы некий Сапогов, начальник лаборатории. А реально разработчик был молодой совсем пацан. Сейчас все по микропроцессорам молодые. И у нас и за границей. Болезненный процесс смены поколений разработчиков. Как раз пришёлся на "Экран". Ну, и какая-то обида у этого пацана была. - Что за обида? Зарплату пожалели? - Мещеряков резко вскинул голову. - Да зарплата у него была реально больше, чем у начальника лаборатории. Там другое. Кто же скажет... Это клановые мезоновские секреты. Язык за зубами они держать умеют, это первое, чему их учат. Пенсионеры из КГБ там в первом отделе сидят. Я же сам из "Мезона". Поэтому скажу вам почти точно - кто-то на его разработке кандидатскую защитил. Вот и всё. Одни разрабатывают аппаратуру наведения ракет, другие числятся главными конструкторами подсистем, а третьи защищают диссертации. Так было испокон веков. Только умный учёный секретарь должен следить за тем, чтобы диссертанты не воровали у разработчиков. Иначе получается вот так, как сейчас. - Я не понимаю, - Мещеряков снял очки и устало потёр глаза. - Я не понимаю, Леонард Львович... 'Мезон' - это же не институт философии имени Джордано Бруно? Это же серьёзная контора! Почему у вас там защищаются не разработчики, а посторонние люди? Учёный секретарь, говорите? Мещеряков открыл папку в коричневом кожаном переплёте, отвинтил колпачок авторучки с золотым пером и сделал какую-то запись. - Может он недостаточно учёный? - спросил он, впившись взглядом в Никодимова. - Может его нужно немного подучить? - У меня вообще никто не защищается, - ответил Никодимов. - У меня завод и мы должны выполнять план. Но я отвечу вам. По какой-то странной, но очень устойчивой причине разработчики не хотят возиться с диссертациями. Это просто мистика... Работу, которая в сто раз, в тысячу раз сложнее, чем диссертация, выполняют. А диссертацию нет. Вообще, они, как правило, странные люди. Ну, а те, которые диссертации пишут, не тянут в разработке. Проверено. Почему - не знаю. - Леонард Львович... - задумчиво сказал Мещеряков, - а что, так много зависит от разработчика? - Много, не много, но он - это тот фундамент, на котором потом выстраивается всё здание. Он разрабатывает макет аппаратуры и, как правило, делает ядро программного обеспечения. - И аппаратуру и программы? Один человек? Да ещё пацан молодой? - нахмурился Мещеряков. - Вам не кажется это странным? - Это обычное дело - Никодимов махнул рукой. - У них даже сленг такой есть: 'В одно рыло'. Опыт показывает, что при сегодняшней технологии разработок это наиболее оптимальный путь. Ну, конечно, они не простые люди. На весь "Мезон", думаю, таких человек пять. Не больше. Это потом уже будут конструкторы, ГОСТы, технические условия, сертификаты и прочее... Всем работы хватит. - Человек пять, говорите. То есть штучный товар. И этот пацан, как я понимаю, уволился, да? - спросил Мещеряков. - Если бы просто уволился. Со скандалом. До нас, до завода докатилось. - Так это же саботаж! - Мещеряков стукнул сухим кулаком по полированной крышке стола. - Это же уголовное дело! А с саботажем мы с тридцать пятого года знаем, как бороться! - Там всё чисто - Никодимов покачал головой. - Ничего доказать нельзя. Экспертизу не проведёшь, техника новая. Ничего не докажешь. И ещё... Понимаете... Кроме разработчика на нужном уровне в этих вопросах никто не разбирается. Я ж говорю, новые времена. Когда-то эту подсистему разрабатывало человек десять. И всем под пятьдесят. А сейчас микропроцессорный разработчик - это около тридцати. И все нити на определённом этапе у него. Мещеряков долго молчал, а потом сказал: - Это полезная информация, Леонард Львович. Сегодня же я буду говорить с Журихиным. Пусть разберётся со своим учёным секретарём. Иначе с ним разберёмся мы. Чем этот парень, вообще, там занимается? - Диссертации, публикации в отраслевых журналах. Короче, руководит воспитанием научных кадров. - Научных кадров? Это которые воруют у разработчиков? - В общем-то, да, - поморщился Никодимов. - Вы сказали, что разработчик это штучный товар. Что нельзя решить этот вопрос? Раз и навсегда? - И так носятся с ними, пылинки сдувают, - сказал Никодимов. - Отпуск, когда пожелает, зарплата за счёт хитрых надбавок и прогрессивок больше, чем у начальника лаборатории. Ну, и уважение. Это для них важнее, чем прогрессивка. Вообще они странные люди. - Ничего, - Мещеряков встал с кресла. - Мы этого учёного секретаря подучим. Обязательно подучим. Он член партии? - А как же? - Никодимов пожал плечами. - А разработчики? - Нет. - Почему? - Не проявляют интереса. - Вот как? - Мещеряков хищно блеснул золочёной оправой очков. - Не проявляют.. Ни к диссертации, ни к партии... А к чему они проявляют интерес? Водку пьют? - Кто как, по-разному. А интерес у всех к своей работе. - А к бабам? Тоже не проявляют? - Бабников среди них нет. Ни разу не встречал. - Действительно странные люди... - вздохнул Мещеряков. - Ну, хорошо. Идите, Леонард Львович. Мы разберёмся. Для этого и сидим здесь. Мещеряков подошёл к окну. В повисшей тишине было слышно только клацанье маятника чудовищных часов. "Как он тут сидит?" - подумал Никодимов. "Клац, клац, как колышки топориком отщёлкиваются. От жизни..." Поглядев некоторое время в окно, Мещеряков повернулся к Никодимову и спросил: - А что там за история в Севастополе? КГБ уже подключилась. Вообще бред какой-то... - Да, ерунда. Хотя регулировщика того пришлось уволить, первый отдел настоял. Жалко, Баранов лучший был. - Так всё-таки, почему этого Баранова отозвали из Севастополя, а в Борисполе прямо с самолёта забрали в Комитет? - спросил Мещеряков. - Так всё со скуки, - Никодимов махнул рукой. - Работы регулировщикам на борту "Михаила Фрунзе" пока нет. Ну, и сухой закон, с этим там строго. Вот и дуреют ребята. Этот Баранов раздобыл где-то бутылку портвейна и предложил там одному мужичку, тоже из их бригады, промерять за эту бутылку - сколько метров длина крейсера. Ну, тот и промерял. После этого Баранов следующее задание дал - измерить диаметр главного калибра "Михаила Фрунзе". Мужичок тот до портвейна охочий оказался, короче, и калибр измерил. Потом ещё несколько заданий по крейсеру Баранов ему дал, после чего сказал, мол, ты оказал Центру неоценимые услуги, оттуда тебе передают благодарность и присваивают оперативный псевдоним 'агент Тумблер'. После этого мужичок страшно перепугался и написал в первый отдел "Альбатроса" явку с повинной. Мол, чистосердечно раскаиваюсь и прошу дать возможность искупить вину. Оттуда сразу пошёл сигнал в Комитет. А те взяли Баранова прямо в аэропорту. В кабинете повисла тягостная тишина. Затем Мещеряков спросил: - С какого года вы в партии? Никодимов уже точно и не помнил. В "Мезоне" вступил, когда стал главным конструктором изделия "Енук-Ц". Дурацкое название, потому и запомнилось. Шифры для тем тоже придумывали пенсионеры-кгбэшники из первого отдела. Да и вступил в партию он как-то автоматически, когда эти самые кэгэбисты кинулись, а как это главный конструктор изделия, да беспартийный? Срочно тогда, без кандидатского стажа оформили и выдали партбилет. - С шестьдесят третьего, - ответил Никодимов. - Мы с вами не первый год знакомы, Леонард Львович. И люди мы уже, мягко говоря, немолодые. Вы понимаете, о чём я? На нас всё не кончается. Есть Генеральный штаб ВМФ в Москве, есть оборонный отдел в ЦК КПСС, есть Комитет партийного контроля. Вообще, есть много людей над нами в Москве. Это только так кажется, что мы высоко сидим. Поэтому вот что я вам хочу сказать. Если через две недели "Михаил Фрунзе" не выйдет в море на испытания, вы с этой высоты упадёте! Можете мне поверить. Незаменимых людей нет. Знаете, кто так говорил? - Сталин, кто ж ещё. - Он самый, - кивнул Мещеряков. - При нём крейсеры выходили на ходовые испытания по расписанию. - Попробовали бы не выйти, - ухмыльнулся Никодимов. - Вот и вы сделайте так, чтобы к 12 сентября 1989 года "Михаил Фрунзе" вышел в море. Постарайтесь. Очень постарайтесь! Ваш главный инженер спит и видит, как вы вылетаете со своего кресла. Глава 3 Август 1989 г. Через неделю, наблюдая за происходящим в лаборатории, Корецкая поняла приблизительный расклад. Вон тот, в роговых очках на худом бледном лице - Миша Соболев, ведущий инженер. Реально именно он и есть разработчик "Экрана" - подсистемы станции наведения крылатых ракет морского базирования. Ему лет под тридцать, а то и меньше, но по тому, как к нему относятся остальные обитатели лаборатории, включая Сапогова, нетрудно понять, что Соболев идёт здесь первым номером. Неженатый! Следующий Володя Пундеев. Насколько Корецкая поняла, это обычный бездельник, лет двадцати пяти, получающий минимальную зарплату и страдающий целыми днями от своего безделья. Как он, вообще, сюда попал - загадка. Когда нет шефа, Пундеев спит, положив голову на стол, или играет в тетрис. Выходит в этом "Мезоне", о котором ходили разговоры ещё в университете, работают вполне обычные люди вроде Пундеева и Светки. Дима Синицын - ведущий программист. Невысокий, с красным лицом, какие бывают у алкашей, лет под сорок. Тоже холостой. Синицын поочерёдно пребывает в двух состояниях. В первом он занимается программированием. Приходит раньше всех, включает компьютер и не отрывается от него до конца рабочего дня. Много людей крутится вокруг Синицына из разных отделов, вынюхивают, чем бы поживиться. Особенно настырный Парфёнов, аспирант из соседней лаборатории. А Синицыну всё по барабану. Потому что второе его состояние это стакан с портвейном в "Фиалке". В каком либо промежуточном состоянии Корецкая его ещё не видела. Длинноногую девицу зовут Света Клочкова. В дальнем углу сидит Брагинский. Долговязый, сутулый, с неприятным оскалом узкогубого рта, похожий на пленного немца. По возрасту вроде, как Соболев, может чуть постарше. Но, всего инженер второй категории, как и Пундеев. Своё место Брагинский знает, сидит тихо, как и положено пленному немцу. Хотя, кажется, сильно себе на уме этот Брагинский. Из обрывков разговоров Корецкая поняла, что совсем недавно здесь работал ещё один человек, который и являлся разработчиком этой самой подсистемы "Экран", из-за которой сейчас разгорелся весь сыр-бор. Но потом он уволился со страшным скандалом, и тему передали Соболеву. Сейчас там что-то не идёт, поэтому чуть ли ни какой-то ракетный крейсер стоит в Севастополе и не может выйти в море на испытания. В это время зазвонил телефон. Шеф вышел из-за своей перегородки и снял трубку. - Сапогов слушает. Так здесь положено, собираешься говорить по телефону - нужно сначала представиться. И с той стороны точно так. Не представишься - через полчаса придёт из первого отдела старикан с военной выправкой и начнёт давать читать под роспись какие-то инструкции из прошнурованного журнала с сургучными печатями. Положив трубку, Сапогов подошёл к Соболеву: - Зовут нас с тобой, Миша, на всенощную. - На 'Альбатрос'? - спросил Соболев. - Да. Сейчас с завода придёт машина. Столовая у них работает всю ночь. Там и перекусим. Утром домой развезут. Позвони, предупреди домашних. После того, как Сапогов с Соболевым ушли, Пундеев облегчённо вздохнул и запустил на своём компьютере стрип-покер. На экране появилось изображение красотки. При каждом выигрыше она честно сбрасывала с себя какую-то деталь одежды, но, когда Пундеев проигрывал, девица показывала ему язык и вновь надевала на себя то, что только что сняла. Раздеть её полностью Пундееву не удавалось ещё ни разу. Это сильно нервировало его, тем более что Синицын раздевал покерную красотку с первого раза даже с похмелья. В комнате снова зазвонил телефон. Пундеев взял трубку и важно сказал: - Пундеев у аппарата. Нет, Соболева нет, он на объекте. Нет, будет всю ночь. Хорошо, я передам. Корецкая насторожилась. Кажется, это звонила девушка Соболева. Вроде бы даже не просто девушка, а его невеста. Корецкая видела её как-то после работы. Худенькая, похожая на воробышка, с большими доверчивыми глазами. Вроде бы её зовут Маша. Тогда они встретились с Соболевым у проходной 'Мезона', Маша взяла его под руку и они куда-то пошли. Ну, что ж... Вот потихоньку и вырисовывается начальный расклад. Через две точки на плоскости можно провести одну и только одну прямую. В данном случае, это прямая, которая соединяет Соболева и Машу. Эвклид утверждал, что больше вариантов нет, эта прямая единственная - именно так устроена наша природа. А вот старик Мичурин считал иначе - 'Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у неё - наша задача'. Корецкая вздохнула. Нет, она не может себе позволить застрять в эвклидовых яслях. Вон Лобачевский попробовал и получилось... И у неё должно получиться. Для начала ей нужно единственную прямую, которая соединяет эти две точки, превратить в треугольник. А там посмотрим... В этот момент тихо прожужжал зуммер входного кодового замка. Пундеев встал из-за своего стола и нажал на кнопку. В дверях показался аспирант Парфёнов. Корецкая украдкой бросила на него оценивающий взгляд. Типичный розовощёкий пай-мальчик из семьи потомственных интеллигентов. Небось, опять пришёл покрутиться около Синицына, выведать что-нибудь для будущей диссертации. Но Парфёнов прошёл мимо Синицына и, сев рядом с Клочковой, стал ей что-то тихо рассказывать. Корецкая ухмыльнулась. Одного беглого взгляда достаточно, чтобы понять - пай-мальчик неравнодушен к Клочковой. Также как и то, что Клочковой он по барабану. Хотя аспиранты на дороге не валяются, поэтому и делает Клочкова изо всех сил вид, что внимательно слушает Парфёнова и даже время от времени сопровождает его рассказ сдержанными кивками. До Корецкой долетели обрывки фраз, которыми Парфёнов потчевал Клочкову: 'Кандминимум... реферат... доклад... учёный совет'. Пундеев, вконец расстроенный своей стрип-поккерной несостоятельностью, оторвался от экрана и, подозрительно прищурившись, уставился на распустившего перья Парфёнова. - Есть у нас подозрение, что ты, мил человек, стукачок, - вдруг сказал Пундеев. Парфёнов осёкся на полуслове и вопросительно посмотрел на него. - Вот коли докажешь, что ты не мент, - продолжил Пундеев голосом Горбатого из 'Места встречи', - а честный фраер, вот тогда мы тебе поверим. Парфёнов несколько раз беспомощно моргнул и перевёл непонимающий взгляд на Клочкову. Та некоторое время, задержав дыхание, сидела неподвижно, но, в конце концов, не выдержала и, опустив голову, стала давиться от сдерживаемого смеха. Парфёнов покраснел, встал и молча пошёл к двери. Глава 4 Где-то там, за горизонтом нашей реальности в сиянии предвечного света Демиург кристаллизует в своём тигле новые души. Вот Он бросил в тигель Доброту, Милосердие, Верность и Самопожертвование. В задумчивости Он берёт с полки сосуд с надписью 'Красота' - ведь душа будет женская. С предыдущими ингредиентами Красота смешивается плохо - её место в совсем других коктейлях. Поколебавшись, Он ставит сосуд обратно на полку. Конечно, жаль... Ведь содержимое именно этого сосуда так часто заставляет блеклую реальность, раскинувшуюся внизу перед взором Демиурга, вдруг вспыхивать фейерверком непредсказуемых событий. Что поделать - непредсказуемость Демиург любит более всего. Недаром в конце каждого акта творения новой души Он бросает в тигель ингредиент из сосуда с надписью 'Свободная воля'. Ну вот, процесс закончен, и закружила вниз в обнимку со своей новой судьбой душа некрасивой девочки. Когда её мама уезжала в роддом, братик сказал: - Если там будут Маши - бери Машу. - Хорошо, - улыбнулась мама, - договорились. Родившуюся девочку назвали Машей.- * -
Май 1998 г. Хрупкая девушка с немного великоватым ртом и доверчивым взглядом, стоявшая за прилавком аптеки, не привлекала ничьего внимания. Оно и понятно, люди сюда приходили недужные, все со своими проблемами. Когда полгода назад к ней обратился худой парень в роговых очках с каким-то дефицитным рецептом, Маша Евлашова неожиданно для самой себя вызвалась найти ему этот препарат. Парень назвался Мишей и оставил ей свой телефон. Через день, проявив неожиданную энергию, топая ногами на поражённую заведующую, Евлашова достала нужное лекарство. Она позвонила новому знакомому и сообщила, что он может приходить. Ну, а дальше? Ведь завтра он скользнёт взглядом по её грудям, скажет "спасибо" и уйдёт. А чего ещё ожидать, когда у неё уверенный первый номер? Свой первый бюстгальтер Маша пошила сама. Её мама, медсестра в хирургическом кабинете поликлиники, вконец замотанная работой, только через полгода заметила, что дочь повзрослела, и купила Маше её первый, как она считала, бюстгальтер. Не придумав ничего лучшего, Евлашова с отчаяния приобрела на завтра два билета в консерваторию. Пропадать, так с музыкой! Тем более это будет ре-мажорный концерт Паганини для скрипки с оркестром - самая лучшая музыка для пропадания! На следующий день, когда Соболев пришёл в аптеку за своим лекарством, Евлашова протянула ему пакет и сказала хриплым от волнения голосом: - У меня есть два билета... А подруга заболела... Тугой комок вдруг сдавил ей гортань и она замолчала, опустив голову. Соболев непонимающе посмотрел на неё сквозь линзы очков и спросил: - Куда два билета? - В консерваторию, - выдавила из себя Евлашова. - Пошли? Соболев, близоруко прищурившись, опустил глаза. У Евлашовой перехватило дыхание. Так и есть! Он смотрит туда!!! Всё точно так, как она и предполагала... Ну, давай, гад, говори 'спасибо' и проваливай! - Хорошо, пошли, - сказал Соболев. В консерваторию Евлашова пришла в своём лучшем платье, в туфлях на каблуках и в серёжках с фиолетовыми фианитами под цвет платья. И духи, наконец, пригодились, которые ей год назад подарила мама на день рождения. Вишнёвая бархатистая коробочка с Кремлёвской башней и затейливой вязью на этикетке "Красная Москва". Евлашова бросила на Соболева осторожный взгляд. Миша тоже принарядился в какой-то костюм чернильного оттенка. По скучающему выражению его лица видно, что Паганини ему глубоко до лампочки. А у неё это самый любимый концерт. Пластинку с фотографией двадцатилетнего Виктора Третьякова на обложке, она слушает так часто, что на записи уже появились щелчки и шипение. Эту пластинку Третьяков записал сразу после того, как получил первую премию на конкурсе Чайковского. По традиции победитель конкурса исполнял этот концерт на скрипке Страдивари. Конечно, Аркадий Винокуров, который солирует на скрипке сейчас, не Виктор Третьяков, но всё же... Начало этого концерта Евлашовой не очень нравилось. Но вот мажорная тема, в которой скрипка солиста соревнуется с оркестром, подошла к концу, и звуки вдруг стали мягкими и вкрадчивыми, как будто подбираясь к чему-то. Дирижёр всегда в этом месте внимательно смотрит на солиста - сейчас будет, пожалуй, самый знаменитый в классической музыке форшлаг, с которого начнётся мощнейшая ре-минорная тема. С этого момента дирижёр будет постоянно бросать взгляды на солиста, потому что его скрипка уже будет властвовать над оркестром до самого конца концерта. Евлашова искоса посмотрела на неподвижно сидевшего рядом с ней Соболева. Как же долго ей пришлось ждать, когда, наконец, она превратится из гадкого утёнка в лебедя! Как долго... Она изо всех сил прикусила губу, чтобы сдержать выступившие слёзы. Неужели это происходит прямо сейчас? Под это оркестровое tutti и ураганные арпеджио маэстро Винокурова? Неужели и ей положен кусочек счастья? Глава 5 Сентябрь 1989 Сегодня с утра Евлашова не находила себе места. А всё потому, что вчера Соболев позвонил ей по телефону и сказал, что им нужно поговорить. Оказывается, он сдал какую-то важную тему, его аппаратура прошла ходовые испытания на крейсере, и теперь ему дали отпуск. Ну, а после Соболев предложил вместе поехать в Крым. Неужели мир всё-таки добр? К ней добр? Быть может, он, этот бездушный мир, наконец, прекратил испытывать её? И вот теперь говорит - живи! И с этого дня всё будет всё по-другому? Ну, и что ей теперь делать? Ведь у неё нет даже приличного купальника! И где достать деньги? А какой купальник покупать? Вон сейчас появились модные такие, на завязочках, прямо всё видно, ужас... А вдруг Мише не понравится? Подумает ещё, что она какая-нибудь... А, вдруг, наоборот, понравится? Хотя... Купальник ерунда. Ведь одно дело ходить в театр и филармонию, а другое дело ехать вместе с парнем на море. Тут столько вопросов... И Евлашова сказала Соболеву самое простое, что пришло ей на ум: - Миша, у меня нет денег. - А у меня есть, - улыбнулся он, - я премию хорошую получил. Это не проблема, деньги тебе вообще не понадобится. - Как ты не понимаешь... - наморщила лоб Евлашова, - ну... я не могу от тебя принимать деньги. Соболев замолчал, низко опустив голову. - Миша, давай назовём вещи своими именами, - сдавленным голосом сказала Евлашова. - Так будет проще. Я очень хочу с тобой поехать! Я ничего ещё не хотела в своей жизни так, как этого! Но... Понимаешь, женщина в таких случаях должна отплачивать мужчине... Ты понимаешь, о чём я? - Понимаю, - Соболев поднял глаза и посмотрел на Евлашову. - Ну и что? - А то, что... я не смогу тебе, ну, это... Можешь считать меня сумасшедшей, наверное, это так и есть, но я честно тебя предупредила! Я не хочу, чтобы это было для тебя новостью там, на море. "Всё! - с ужасом подумала Евлашова. - Это конец! Проблему, которую её сверстницы уже решили давным-давно, я тащу за собой к двадцать четвёртому году жизни! Психопатка ненормальная! Всё..." - Не можешь, значит, не будем, - улыбнулся Соболев и взял в руку её ладонь. - Скажешь, когда сама решишь. Идёт? Евлашова бросилась ему на шею и жарко прошептала в ухо: - Я тебя сейчас задушу! Съем!!! Тебе будет со мной хорошо, вот увидишь! Заведующая аптекой ещё не пришла в себя после того, как Евлашова топала на неё ногами, требуя достать дефицитный препарат, как эта тихая и незаметная девочка снова пришла в её кабинет. На этот раз чтобы взять отпуск за свой счёт. При этом Евлашова решительно заявила, что, мол, сейчас или никогда. Пожилая заведующая поначалу отказала, мотивируя этим отсутствием персонала, но, взглянув в сияющие глазки младшего провизора, вздохнула и подписала заявление. После долгих колебаний Евлашова решила рискнуть, и купальник купила всё-таки на завязочках. На остаток денег она приобрела курортную шляпу и солнечные очки 'Нэнси', за которыми ездила на толкучку в Васильков. То, что эти очки называются 'Нэнси', ей объяснил небритый подвыпивший мужик, который их продавал. Ещё она взяла с собой то самое платье, в котором первый раз ходила с Соболевым в консерваторию, и бархатистую коробочку "Красной Москвы". Когда серебристый Як-40 пробил тучи, нависшие в тот день над аэропортом Борисполь, и яркое солнце осветило сквозь иллюминаторы салон самолёта, Маша почувствовала, как на неё накатила волна удушающего счастья. Она уткнулась подбородком в плечо Соболева и тихо прошептала: - Я так счастлива... Господи, спасибо... - Что? - переспросил Соболев, повернувшись к ней. - Нет, ничего, тебе послышалось, - ответила Евлашова и ещё сильнее прижалась к его плечу. Лебедь никогда не может быть по-настоящему счастлив. Только гадкий утёнок, превратившийся в лебедя, знает, что это такое. Они остановились в посёлке Морское, расположенном километрах в двадцати от Судака. От Симферополя до Алушты их довёз троллейбус, а дальше по морю быстроходная "Комета" на подводных крыльях. В конце сентября крымское солнце уже не такое жгучее, как летом, море ещё тёплое, а людей в приморских посёлках становится совсем мало. Соболев и Евлашова целыми днями загорали на почти пустом пляже, купались в море, пили местное виноградное вино, которое две девушки выносили в баке из прибрежного кафе "Изабелла", и закусывали продолговатой сладкой дыней, купленной на опустевшем базаре. В один из вечеров, когда солнце опустилось за едва различимый вдали Димерджи, они решили сходить на Кабаний мыс, который врезался в море угрюмой расплывчатой тенью. Ещё на полпути вдруг вокруг стало темно, с гор набежали грозовые тучи и где-то вдали послышались глухие раскаты грома. Чёрное небо рассекла первая молния. Поднялся ветер, и в чернильной темноте забелели пенные барашки. В сухой песок упали первые тяжёлые капли дождя. - Мне страшно, - сказала Евлашова, прижавшись к Соболеву. - Защити меня! Соболев взял её за худенькие плечи и прижал к себе. - Не бойся, я с тобой, - сказал он. - И я... - Евлашова обвила его шею неожиданно сильными руками, - и я тоже... с тобой. Всегда... Вспышка молнии осветила застывшее в стоп-кадре море, и последовавший за этим треск громового разряда заглушил последние слова Евлашовой. Через некоторое время они, промокнув до нитки, заметили небольшое углубление в скале, к которому вела узенькая, едва различимая при вспышках молний, тропинка. С трудом добравшись до пещерки, они укрылись там от хлеставших дождевых струй. Присев на корточки, они прижались друг к другу и, как зачарованные, смотрели на чёрные валуны волн, неподвижно застывавшие внизу при каждой вспышке молнии. Сейчас в этой пещере, за порогом которой бушевал первобытный океан, они, казалось, были единственными людьми на этой тёмной и безлюдной планете. - Миша, - тихо сказала Евлашова. - Что? - А ты знаешь, мы одни... Только ты и я. Больше никого на этой планете нет. Только мы вдвоём. - Ну и не надо больше никого, - вдруг охрипшим голосом ответил Соболев. - Маша, давай... В это время где-то совсем рядом с треском полыхнула очередная молния и выхватила из темноты настороженное лицо Евлашовой, по которому с мокрых спутанных волос стекали струйки воды. - Что? - спросила она, повернувшись к Соболеву. - Маша, давай поженимся! - Ты делаешь мне предложение? - незнакомым голосом спросила Евлашова. - Да. Помолчав некоторое время, она сказала: - Тогда говори, что любишь! - Люблю, - покорно сказал Соболев. - И я тебя люблю! А теперь проси моей руки! Соболев в растерянности молчал. - Ну? Давай, проси! - глядя перед собой, она легонько толкнула его в плечо. - Маша, я прошу твоей руки, - вымученно сказал Соболев, - давай поженимся. - Я согласна... На следующее утро, словно извиняясь за вчерашнее, море переливалось под яркими лучами солнца всеми оттенками лазури. Галька на пляже после ночного ливня была ещё мокрая, поэтому Соболев с Евлашовой решили поехать в Ялту. После того, как 'Комета' отшвартовалась от пирса Морского и, набрав скорость, стала на крылья, они перешли на небольшую открытую площадку у правого борта, откуда открывался вид на берег. Примерно через двадцать минут пустынная береговая линия, покрытая островками скудной растительности, неожиданно сменилась оазисом с белыми корпусами зданий, едва различимых в зелени кипарисовой рощи. - Что это? - спросила Евлашова, стараясь перекричать рёв турбин. - Это 'Канака', - сказал Соболев. - Здесь, кажется, какой-то закрытый санаторий, видишь, катера даже не останавливаются. Зелёный оазис 'Канаки' окончился так же неожиданно, как и начался. 'Комета' сбросила ход и, уткнувшись носом в воду, медленно подошла к пирсу с вывеской "Портпункт 'Рыбачье'". В 'Рыбачьем' был огромный пляж, наверное, с километр в длину и метров двадцать в ширину. Сразу за пляжем располагались маленькие домики посёлка, а за ними начинались холмы, покрытые редким кустарником. Следующая остановка 'Кометы' была в Алуште. После Морского и Рыбачьего Алушта показалась Евлашовой праздничным городом, с широкой набережной, множеством аттракционов и с парком, который был виден с борта 'Кометы'. Дальше вновь потянулся пустынный берег, однако его высокие склоны уже были покрыты зеленью. Сначала это были кусты, которые вскоре сменились карликовыми деревьями, укрывавшими всё пространство береговой лини. Ещё несколько минут бега 'Кометы', и впереди показалась огромная гора, похожая на диковинного зверя, припавшего к морю, чтобы напиться воды. У покрытого густым лесом подножья приютились кажущиеся совсем маленькими отсюда санаторные корпуса. - Ой, что это? - спросила Евлашова. - Это Аю-даг, - сказал Соболев. - Медведь-гора. Правда, похоже? А посёлок называется 'Фрунзенское'. За Аю Дагом будет Гурзуф, а там уже и Ялта. После засыпающего на зиму Морского осенняя Ялта поразила Евлашову яркими красками, обилием магазинов и толпами нарядно одетых людей. У швартовой стенки набережной чёрно-белой горой возвышался круизный лайнер "Тарас Шевченко", а чуть поодаль качались на волнах несколько морских яхт. В это солнечное утро в облике Евлашовой появилась какая-то неуловимая перемена. Минувшей ночью, когда они мокрые и продрогшие вернулись с Кабаньего мыса, под вспышки молний и барабанную дробь дождевых капель в её жизни открылась новая страница, на которой было написано: "Женщина". Раньше Евлашова часто думала об этом предстоящем событии в своей жизни. Самое главное - с кем это произойдёт? Он будет её мужем, и она бережно положит к его ногам свой подарок. Вот это и случилось... Всё так, ну, или почти так, как она мечтала. И она счастлива! Сегодня первое утро в её новой ипостаси, и это утро прекрасно! Ещё сутки назад она была непорочной девицей, а теперь вот - она настоящая порочная женщина! И именно в честь этого море этим утром так неистово переливается ослепительными блёстками! И Миша... Обычно невозмутимый, сегодня он с самого утра как-то загадочно улыбается. И куда-то тащит её. Вот, как только они сошли с 'Кометы' на набережную Ялты, он сразу стал тащить её куда-то... - Миша, а куда мы идём, а? - спросила Евлашова. - Есть тут одно местечко, - загадочно ответил Соболев. Когда они оказались напротив входа в городской универмаг, он решительно вошёл во внутрь. - А что мы будем покупать? - спросила Евлашова, прижавшись к его плечу. - Давай купим тебе вон ту футболку, что там на ней написано, переведи? - Ты посмотри пока футболки, а я сейчас, подожди меня. - А ты куда? - Сейчас, подожди. - В туалет, что ли? - Да. Соболев вернулся минут через пятнадцать. Они купили футболки и вышли из универмага. Ещё вчера Евлашова отказалась бы от этого подарка, а сегодня - чего отказываться? Ведь она и Миша теперь две половинки одного целого. Разве не так? А потом они спустились в какой-то подвальчик с затейливой надписью на висящей над входом деревянной доске "Вина Массандры". Подошедший к ним официант принял заказ и через несколько минут вернулся, держа в руках бутылку вина и два бокала в белых салфетках. Официант откупорил бутылку и, учтиво склонившись над Евлашовой, наполнил на треть её бокал. Потом он так же наполнил бокал Соболева и, чиркнув зажигалкой, зажёг стоявшую в подсвечнике свечу. Массандровское "Бастардо", на поверхности которого сквозь дымчатое стекло бокалов плясал огонёк свечи, казалось почти чёрным. Соболев поднял бокал и сказал: - Маша... Неожиданно он запнулся и замолчал, глядя перед собой в стол. - Ты хочешь сказать тост? - улыбнулась Евлашова и тоже взяла свой бокал за тонкую ножку. - Ну? - Нет, - Соболев покачал головой и, поставив бокал на стол, вытащил из пакета красную замшевую коробочку. - Что это? - Это тебе, - он подвинул коробочку Евлашовой. Когда она открыла футляр, в полумраке подвальчика сверкнул фиолетовый камешек на тонком жёлтом колечке. - Мишка..., - прошептала Евлашова, выпустив коробочку и прижав ладони к груди. - Ты что? Это ж сколько стоит!.. Что это?.. Это ты так в туалет бегал в универмаге, да? - Это аметист. В честь... - Соболев опять запнулся. - В честь? - Евлашова наклонилась к нему через стол. - В честь нашей помолвки. А ну, намеряй. - Миша, - медленно прошептала Евлашова и осторожно вынула из коробочки переливающийся в пламени свечи камешек. - Подожди, - вдруг сказал Соболев.=================================================
Конец ознакомительного отрывка
|