Аннотация: Продолжение рассказа "Двадцать восемь http://samlib.ru/b/baranow_p_a/28-2.shtml
Ноябрь выдался тёплым, поэтому снег был искусственным. И это особо грело душу культурного министра, ведь организатором мероприятия было ОРВИ: Общество ревнителей военной истории. А возглавлял его (в свободное от работы время) тоже культурный министр. Следовательно, государственная контора министра передавала заказ частной конторе министра, а та проводила под эгидой государства и за государственный счёт важное патриотическое мероприятие. Эта не новая схема, превращающая государственные расходы в частные доходы, министру очень нравилась.
По левую руку дымился стройный ряд полевых кухонь, украшенных двуглавыми орлами и красными звёздами. Последние пришлось срочно дорисовать, потому что в прошлом году в сети был скандал: как так, Великая отечественная, а на технике - слегка модифицированные царские орлы. От кухонь волнами шли дразнящие запахи. Они отвлекали и журналистов, и министерскую свиту, и режиссёра Шлёндру, нервно бегающего вдоль окопа. Проникнув в окоп, запахи дразнили двадцать восемь реконструкторов, которые должны были изображать гвардейцев-панфиловцев.
Министр с видом полководца окинул взглядом поле предстоящего сражения. Немецкие танки, собранные в Китае, начнут выползать из-за того бугра. И ни один популярный блогер (с историческим ли образованием или без оного) не скажет, что танки не похожи на настоящие. Потому что со всеми заключён контракт, и в этом контракте чёрным по белому прописано: отметить полное соответствие танков немецким оригиналам. В противном случае светит солидная неустойка, а следующего госконтракта на патриотическое воспитание молодёжи блогерам не видать как своих ушей. Блогеры согласились, ибо независимо от политических взглядов все они одинаково любили зелень: и красные, и белые, и серо-буро-малиновые. Насколько при этом танки похожи на настоящие, самого министра совершенно не волновало. Деньги были успешно освоены, и это главное.
Волновало министра другое: танки не умещались на участке, защищаемом неполным взводом солдат. И решить эту проблему было невозможно. Как ни растягивали окоп, какую бы прихотливую форму ему ни придавали, в каком замысловатом строю ни пускали бы на него немецкие машины, но всё было бесполезно. Танки в нужном числе просто физически не помещались на поле. А ведь между ними ещё должна быть пехота.
Танкисты (настоящие военные, получающие солидные командировочные), сожгли за последние две недели невообразимое количество солярки, разъезжая по полю, которое затем разравнивали заново бульдозеристы. Решения не было. Растущие расходы на искусственный снег после каждого разравнивания поля были утешением слабым.
Для телевизионной картинки и онлайн трансляций казус с танками был неважен: нарежут и смонтируют. А вот среди живых зрителей, купивших билеты, могли найтись дотошные счетоводы, начитавшиеся интернета. Начнут считать танки, увидят, что вместо пятидесяти четырёх на участок, обороняемый двадцатью восемью солдатами, могут от силы выехать десяток машин - и раззвонят по бложикам и соцсетям.
- Креаклы майданные! - сказал вслух культурный министр, присовокупив свой фирменный набор ругательств, который втайне (и совершенно безуспешно) пытался скопировать министр обороны.
Он поманил пальцем свиту. Та подскочила.
- Академик покойный подсуропил, сучий потрох, - открыл культурный министр производственное совещание, - трепло бровастое, беллетрист херов. Панфиловец тыловой. Доктор наук картонный, летописец, сука, придворный... Подсчитал он всё... Доказал он всё... Что делать-то теперь?
Свита молчала. Заранее прикинуть возможность размещения танков на поле никто не додумался. Сделали это уже после того, как китайцы поставили "фашистские" танки.
Постепенно съезжались зрители на дорогих джипах, они будут занимать первые ряды. По задним рядам за специальным ограждением бродили свезённые для массовки пузатые активисты "марамой-гвардии медвединой России" - молодёжки правящей партии. Почёсывались, зябко ёжились на ветру, отхлёбывали из фляжек, украдкой пронесённых под голубыми накидками, бросали мутные взгляды на линию окопов, где мёрзли реконструкторы. Нюхали воздух, в котором распространялся запах каши с тушёнкой - модного блюда, которое непременно входило в меню всех реконструкторских шоу последнего десятилетия. Билет на шоу стоил недёшево, публика была взыскательной, и помимо классической гречки здесь были каши из киноа, булгура и кус-куса. Тушёнки тоже были самые разнообразные, например, вегетарианские на основе нута, орехов и авокадо. Были также детские фруктовые тушёнки. А для вип-персон имелись в наличии тушёнки из осетрины, фуа-гра и даже из устриц. Министр очень любил устрицы и поэтому дал соответствующее распоряжение...
Марамой-гвардейцы были, как правило, немолоды, многие состояли в "гвардии" уже не по одному десятку лет. Во взрослую "Медвединую Россию" их почти не брали, ибо у взрослых едросов имелись и свои отпрыски. А новая молодёжь в организацию не шла: бесплатно идти дураков в стране не осталось. Фондов же на омоложение государство не выделяло давным-давно. "Надо бы выйти с инициативой, - подумал министр. - Если пробью - золотое дно".
- Вот той девушке, - он ткнул пальцем в гвардейку, - усы надо побрить. И бант к голове привяжите, что ли... Ей же лет пятьдесят...
С бантом или без, но министр отлично понимал, что школьница из гвардейки всё равно не получится. Как и танки не получится разместить на поле. Свита - она же общественный совет при Министерстве культуры - молчала, направив взгляды в мокрую грязь.
- Тёмные люди, - сказал министр, - а ещё блогеры. Покойный академик бы придумал что-нибудь, вот у кого голова варила! Светлая была голова.
- Свет! - крикнул откуда-то издали режиссёр Шлёндра, руководивший как постановкой, так и её съёмкой. И тут министра осенило.
- Переносим на два часа позже! - крикнул он в восторге. - Стемнеет, и хрен кто чего увидит. А видят - так не снимут на айфоны свои.
- А пока кормить тушёнкой и раздавать фронтовые сто грамм, - поддакнул блогер Хоббит. Он всегда быстро улавливал суть и хорошо чувствовал конъюнктуру, за что министр его и ценил. И не уставал снабжать госзаказами на патриотическое воспитание молодёжи этого создателя первой в стране конторы по матерному переводу и озвучиванию иностранных боевиков. Понятливая была скотина: как, сколько, когда и куда надо откатить из госзаказа - понимал с полуслова.
- Не просто по сто, а по сто, по сто и ещё раз по сто! - согласился министр, оглядываясь на рекламный стенд "водки панфиловки", в производстве которой имел долю. Со стенда на него глядел бравый сержант-гвардеец, сжимающей в руке крышку от котелка, наполненную прозрачной жидкостью. "Выпей с дедом за победу" - гласил слоган, выдуманный лично министром. Тот рекламщиком был опытным и талантливым, начинал ещё в начале девяностых с рекламы финансовых пирамид.
Детали утрясли быстро. Сперва показ фильма о подвиге, снятого несколько лет назад режиссёром Шлёндрой, потом - раздача фронтовых граммулек всем желающим и без ограничений. При необходимости - перенос части военных песен в исполнении звёзд эстрады. Пусть потрясут сиськами в камуфлированных бюстгальтерах и покрутят бёдрами в мини-юбках цвета хаки не после танкового шоу, а до него. В таком режиме продержаться до темноты было вполне реально. Главное - выдавать фронтовые без ограничений.
- А прямая трансляция у тебя ну глупычке? - уточнял министр последнее детали, уже зная, что решение будет найдено.
- Я своим дебилам скажу, что сейчас день, и они будут думать, что сейчас день. - Хоббит источал непоколебимую уверенность, и министр не усомнился, что так и оно будет. - Просто такой вот тёмный день выдался. Основные поверят, отщепенцев - забаним.
- Хорошо, - одобрил министр, - пошли с режиссёром поговорим.
Свита с завистью шипела вслед министру, который удалялся к окопам вдвоём с удачливым Хоббитом. Видимо, в ближайшее время в патриотическо-коммунистическом сегменте интернета будет очередной раскол. Связанный, конечно же, вовсе не финансовыми вопросами, и не с личной завистью. А только и исключительно с вопросами марксистской теории.
Режиссёр Шлёндра свою задачу сразу понял и стал думать, как снять документалку о реконструкторском шоу в темноте. Некоторое время он в задумчивости чесал лысую голову, потом стал теребить бейджик на груди у "сержанта Доброжабина", которого играл известный в прошлом семидесятилетний голливудский актёр, недавно принявший российское гражданство и православие. "Бейджики это хорошо", - думал министр. - "Каждый герой-панфиловец должен быть подписан: людям будет удобнее фотографироваться".
Наконец, Шлёндра придумал и от радости запрыгал в детском восторге. Он забрался на скользкий бруствер окопа и принялся на нём приплясывать. Хоббит и министр подошли ближе.
- Ну так что?
- А я... - захлёбывался от восторга Шлёндра, - я сниму завтра при свете дня. А вместо зрителей марамой-гвардейцев возьмём. Накидки снимем с них, покормим, каждому по бутылке водки выдадим, - и порядок.
Всё было гениально и просто. Перерасход средств намечался поистине крошечный, и министр довольно потёр руки.
- Сделаю вас почётными панфиловцами! - сказал он и на радостях даже обнял дорогих коллег. В этот момент режиссёр Шлёндра поскользнулся и упал в окоп, увлекая за собой министра и блогера...
В окопе почему-то оказалось очень холодно. Намного холоднее, чем снаружи, хотя по логике должно быть наоборот. Но не успел никто из троих это толком осознать, как на уши обрушился страшный шум. Министр матерно выругался, но едва услышал сам себя. Мелькнула испуганная перепачканная в грязи рожица режиссёра Шлёндры. Вокруг что-то рвалось, гремело и лязгало. "Реконструкция что ли началась? Какого хрена..." - подумалось министру.
Отряхиваясь и чертыхаясь, трое осторожно выглянули из окопа. Прямо на них пёр танк, и министр почему-то сразу понял, что собран он не в Китае. Министра охватило оцепенение, а Шлёндра по-бабьи запричитал что-то вроде "верните меня обратно". Хоббит заметался по окопу, споткнулся о чей-то труп, упал. Поднялся, сжимая в руках винтовку. "Воевать что ли собрался? - удивился министр - надо будет контракт с ним расторгнуть, он, оказывается, не в адеквате... Или, может, он на кокс подсел?"
Но Хоббит был в полном адеквате. Он быстро снял куртку, стянул с себя белоснежный свитер и, размахивая им, полез на бруствер окопа.
- Сталин капут! - завопил он, неистово размахивая свитером и демонстративно швырнув винтовку под ноги. Усилия его были напрасны. И танк, и автоматчики двигались вовсе не прямо на них, как показалось с испугу, а забирали сильно левее. Хоббитовского демарша никто не увидел, и это для Хоббита было к лучшему: вряд ли немцам было сейчас до возни с пленным.
- Они ж мимо нас идут! Бежим! - скомандовал очухавшийся министр, пинком приводя в чувство истерящего Шлёндру. И трое устремились, не чувствуя холода, по направлению к смутно маячившей вдалеке железнодорожной насыпи. Метель поднимала снег и делала отступление незаметным.
Как они очутились в будке обходчика, никто из них не помнил. Помнили только, что немецкий танк проехал метрах в ста, а пехотинцы не стали подбегать к будке по глубокому снегу, и лишь издали дали в её сторону несколько коротких очередей. Достаточно было просто лечь на пол, чтобы уберечься от немногих пуль, прошивших дощатые стены.
- Мы что в прошлом? - первым нарушил молчание Шлёндра, когда шум удаляющихся немецких машин стих. Он с надеждой заглядывал в глаза то министру, то Хоббиту и хлопал ресницами. Увы, разубеждать его никто не собирался.
- Надо к Сталину попасть, - авторитетно заявил Хоббит, - Или хотя бы к Берии. Мы им расскажем про Ельцина и Горбачёва. И про Хрущёва. Он их расстреляет, а Курчатов пусть айфон в шарашке изобретает. За это будем как сыр в масле кататься. А его, - он кивнул на Шлёндру, - в помощники к Эйзенштейну какому-нибудь.
Министр молча изучал лишённый сети айфон. Исчезла не только сеть, но и вся информация. Видимо, её в это время просто ещё не существовало. Ни контактов, ни сохранённых фото и видео, ни списка вызовов - не было ничего. Потом экран помигал и погас. Видимо, программного обеспечения тоже ещё не существовало, а без него дивайс работать отказывался. Бесполезный кусок пластика, стекляшка.
- Так тебе на слово и поверили, - демонстрируя трубку, сказал он.
- Да и добраться ещё надо. Это ж через линию фронта переть... - подал голос Шлёндра.
- А шмотки? А документы? - не сдавался Хоббит, - чем не доказательства? Товарищ Сталин разберётся.
Попаданцы начали осматривать и ощупывать шмотки на себе и друг на друге. Со стороны они напоминали при этом небольшую стаю бабуинов, занимающихся грумингом. Результаты были плачевными: ни одной надписи кириллицей. А крой!?
- До первого смершевца. - Подвёл итог Хоббит. - А ему сейчас не объяснишь ничего. Значок "коламбии" на куртке увидит, и дальше ни о чём спрашивать уже не будет. Комсомольцы хреновы... малолетние дебилы...
В продуваемую будку заползал холод, министру в его дорогом пальто было ещё более-менее, остальным приходилось туго. Хотелось есть, воспоминания о тушёнке были невыносимы.
- Связались мы с этим Дубосеково... Реконструкция, круглая дата... трансляция, документальный фильм... сбор средств на глупычке... Вот и зашибли бабла по лёгкому...
- Что делать-то теперь, а?
- Стоп! - внезапно крикнул министр. - Знаю, что делать. Будем делать, как он! Кто у нас в такой же ситуации оказался, и выжил? Про кого мы фильм снимали? Кого героем объявляли?!
- Доброжаба! - хором воскликнули блогер с режиссёром.
В этот момент груда тряпья в углу зашевелилась, и оттуда вылезло дуло винтовки, направленное на троих пришельцев. А вслед за дулом возник сержант красной армии.
- Ну-ка, - спросил с неподдельным интересом сержант, - и как же я выжил?
Хоббит и министр потеряли дар речи. Шлёндра же наивно хлопая ресницами с обожанием взглянул на сержанта.
- Бандеровцем притворился и в полицаи пошёл, - выпалил он, - я вас, Иван Евстафьевич, именно таким и представлял!
- В полицаи... А ну не шевелись! - Доброжаба не собирался опускать нацеленную винтовку. - В полицаи это мысль интересная. Сам-то я, пожалуй, и не сообразил бы. Я больше думал, как к нашим пробраться, да что наплести. А тут вон оно что... В полицаи - це дило. Это, пожалуй, можно. А возьмут?..
- Возьмут! Надо говорить, что бандеровец!
Про бандеровцев Доброжаба слышал лишь краем уха, посему Хоббит и министр принялись наперебой объяснять. Затем объяснили, откуда знают про самого Доброжабу. И про журналиста Кумачёва, который боролся за его реабилитацию. И про то, как журналист впоследствии стал академиком. И про Волоколамский военный фестиваль, кульминацией которого была реконструкция небывалого боя у Дубосеково...
Доброжаба хоть и хмыкал, демонстрируя сомнение, но всему верил. Сам он дезертировал и укрылся в железнодорожной будке ещё до боя. Потому весь разговор пришельцев слышал и понимал, что говорят они правду. Хотя укладывалось всё это в голове с трудом: герой Советского Союза. Кино снимут... Надо же. Журналист Кумачёв... надо запомнить. При наступлении Красной армии сбежал в Одессу и призвался оттуда, скрыв службу в полицаях... Очень хорошо.
- Добре, - сказал Доброжаба, поднимаясь - дорогой расскажите.
- А куда мы?
- К немцам сдаваться. Скажем, что эти... как их... бандеровцы.
- Я украинский язык плохо знаю, - пожаловался Хоббит, - меня в школе ему учили, но я толком ничего не помню. Что-то могу, конечно, изобразить, но...
- А я размовляю, - похвастался Шлёндра, - я ж украинец.
- Теж - коротко сказал министр, - я на Черкасщине народився.
- Добре, хлопцы, - ответил будущий полицай, - я видразу же зрозумив, що вы свои...
Жратвы в будке, конечно же, не было, поэтому дорогой убили и частично съели режиссёра Шлёндру. Не потому что были на грани голодной смерти. Просто он быстро уставал, простудился и достал всех своим нытьём. А кроме того было холодно, и всем хотелось больше тёплых вещей. Одежду кое-как поделили на троих.
Доброжаба против каннибализма сперва возражал, но министр и блогер убедили его, что ничего страшного в этом нет. Последним аргументом стали многочисленные истории из жизни беглых зеков, рассказанные Хоббитом. После них Доброжаба прислушался к урчанию в брюхе и согласился. Правда, в пылу полемики Хоббит обозвал бывшего сержанта малолетним дебилом, за что был немного побит.
На второй день после этого "бандеровцы" успешно сдались оккупационным властям. Одежда к тому моменту пришла в совершенную негодность и стала трудно идентифицируемыми лохмотьями, от документов и телефонов министр с блогером избавились, и подозрений не вызвали. Да и по дорогам ходило в те дни такое количество разных личностей, что внимательно вглядываться в них никто не стал. Просто отправили под конвоем в лагерь для военнопленных: там разберутся.
В колонне Хоббит шёл впереди, а министр с бывшим сержантом сзади - в паре. Поэтому блогер не слышал, как они постоянно о чём-то переговариваются. А если б и слышал, едва ли многое понял: говорили они очень тихо, нарочито быстро и только по-украински. Так что, даже если б Хоббит хорошенько всё расслышал, то понял бы разве что отдельные фразы. "Мовою не розмовляе... якый же вин бандеривец... Спалимося з ним".
Но хотя Хоббит фраз этих и не слышал, тем не менее, его охватывала неясная тревога, когда он глядел на хитрые физиономии своих, как он их называл, камрадов. И всё чаще в голову закрадывалась мысль настучать на них в лагере, как на советских шпионов. Министра можно будет попытаться выдать за еврея... Надо только придумать, как половчее это сделать, чтобы была доказательная база...
В лагере "бандеровцев" сразу записали в добровольные помощники. Обязанности были простые: следить за порядком, бить дубинками, вести по мере сил пропаганду. Это было необременительно и порой даже весело. Неясная тревога отпустила Хоббита окончательно в одно прекрасное утро. Тем же вечером его внезапно вызвали в оперчасть, сильно избили и предъявили показания экс-министра и экс-сержанта. Министр и сержант считали своим долгом доложить, что Хоббита они не знают, и что по их убеждению элементом он является подозрительным и неблагонадёжным. Что встретили они его в будке обходчика сразу после того, как решили дезертировать из большевистской армии и добровольно перейти на сторону Рейха, друга и союзника незалежной и самостийной Украины. О личности Хоббита предположений они не имеют. Но раз выдавал себя за бандеровца, почти не владея украинским, то он вполне может оказаться советским шпионом. Тем более, по замашкам похож на сотрудника милиции.
Готовой линии защиты у Хоббита не было, и крыть было нечем. Украинский для бандеровца он знал явно недостаточно, никаких документов с собой не имел, внятно объяснить, кто он и откуда - тоже не мог. А называть господина офицера малолетним дебилом его отучили очень быстро и весьма жёстко.
Попытка сказать правду привела лишь к эскалации насилия, после чего Хоббит поклялся, что больше под сумасшедшего косить не будет.
На очной ставке блогер, из которого на допросах выбили не только волю, но и разум, с криком "камрады, не погубите" бросился перед недавними спутниками на колени. Министр со значением посмотрел на сотрудника лагерной оперчасти: что, дескать, я говорил?
- "Камрады", - передразнил бывший сержант, - вот ведь гнида комментерновская!
- Разрешите, герр офицер, я эту суку краснопёрую собственноручно... - глаза культурного министра зажглись нездоровым блеском, - Коммуняка! Тварь большевистская! Пёс кровавого Сталина! Что сделали с царской Ро... С ридной ненькой Украиной що зробили!...
За право лично расстрелять предателя-Хоббита экс-министр и будущий герой-панфиловец едва не подрались. Поэтому, чтобы никому не было обидно, Хоббита расстрелял немецкий оперативник...
Примерно через полгода культурный министр, придумавший себе биографию бывшего учителя с Западной Украины, и будущий герой Советского Союза ехали поездом на Харьковщину, в родное село Доброжабы. В лагере они зарекомендовали себя с самой лучшей стороны, прошли все проверки и получили на руки документы. Украинский язык оба теперь почти не использовали: в дороге он был не нужен, да и на Харьковщине говорили больше на суржике. Бандеровцев там тоже не видали в глаза, что, по мнению обоих, было и к лучшему.
По пути приходилось выполнять обязанности холуёв для группы немецких офицеров. Кипятить воду, держать зеркало, пока герр офицер бреется, выносить из вагона парашу и накрывать на стол. Обязанности были не обременительны, а господа офицеры настроены были почти всё время дружелюбно. Особенно смешила арийцев странная привычка культурного министра. Завидев возле станции старые брошенные позиции или хотя бы что-то отдалённо напоминающее окоп, он немедля бросался туда и падал на дно. Вылезал каждый раз неохотно и с огорчённым видом. Часто падал во второй и даже в третий раз, причём разными способами, то вниз головой, то спрыгивал ногами вперёд, то съезжал по брустверу на заднице... В какой-то момент министр забыл снять очки, в результате чего поломал и утерял где-то между Орлом и Курском правую дужку.
- Контузило его, вот он и сказився малость, - пояснял Доброжаба хохочущим офицерам и крутил пальцем у виска.
Однако уже на подъезде к Харькову офицеры заметили, что и сам Доброжаба нет-нет, да нырнёт в окоп следом за министром. Это их несколько смутило, и они на всякий случай перестали допускать своих денщиков до приготовления пищи.
В комендатуре, располагавшейся в ближайшем к селу городишке, бывших лагерников встретили буднично. Проверили документы и вызвали на беседу к скучающему коменданту.
- Полицай? - спросил тот, показывая на Доброжабу.
- Йа, герр комендант, - ответил он.
- Корошо. А ты? - комендант повернулся к министру, - для полицая ты есть слабый!
- Я могу работать пропагандистом! - ответил культурный министр. - Образование высшее, опыт работы имеется.
Некоторое время комендант изучал экс-министра, тот действительно походил на работника умственного труда. Очки с одной душкой очень хорошо подчёркивали интеллигентность. А когда, министр продемонстрировал умение изъясняться на ломаном немецком, комендант решил, что такой сотрудник пригодится.
Напоследок он для очистки совести учинил бывшему министру проверку единственным способом, которым владел. Усыпив министерскую бдительность успокаивающим киванием головой, комендант внезапно вскочил, ударил кулаком по столу и громовым голосом заорал:
- Юдэ?!
- Нихт юдэ! - ни мгновения не колеблясь, соврал культурный министр, вытянувшись по стойке смирно.
- Корошо, - результаты проверки полностью удовлетворили коменданта, - будешь работать. Мне нужен энтузиазм масс.
- Осмелюсь доложить, герр комендант, я был комсоргом курса. Имею опыт организации массового энтузиазма. Пропаганда и агитация - моя работа. А моя мечта - служить Фюреру!
- Гут, - теряя к новым работникам всяким интерес, сказал комендант, - за работу. Корошо арбайт - корошо кушаль. Ферштейн?
И ленивым взмахом руки отпустил нового пропагандиста к его служебным обязанностям.
Работы и у полицая, и у пропагандиста было не особо много. За полгода агитатор "вывел на чистую воду" двух неблагонадёжных, коих полицай сдал в комендатуру. Два раза нужно было обеспечивать сбор народа на площади и переводить выступление герр-коменданта. Один раз задержать невесть как оказавшегося в селе раненного красноармейца. Дело казалось опасным, и лезть в погреб полицаю было страшновато. Но красноармеец оказался безоружным, и всё прошло гладко.
Помимо составления кратких листовок для населения на основе немецкой прессы, Культурный министр ловил рыбу в местной речке со странным названием Мжа. Иногда во время рыбалки (пока никто не видит) нырял в ямы и небольшие овраги. А в свободное время (его было немало) трудился над объёмным историческим сочинением под названием "Мифы о России". В коем обосновывал вековую зависимость славян от германской расы, а также тысячелетнее мирное сосуществование двух народов: немцев в качестве головы и сердца, славян в качестве тела. От чего неразумным славянам была сплошная польза, и до большевистского переворота, учинённого жидами, славянская жизнь напоминала рай на земле.
Автор всерьёз рассчитывал по завершении работы получить статус фольксдойче. А пока что школьники писали на уроках листовки с краткими тезисами министерских трудов. Жизнь министру нравилась: он сожительствовал с забитой местной учительницей, которую держал в её же избе в чёрном теле. Устриц взять было негде, зато иногда комендант мог прислать дюжину немецкого пива. На нём, на сале, да на деревенском молочке министр отъел пятикилограммовое брюшко. Кроме того, выучился бегло читать по-немецки, носить галстук поверх вышиванки и завёл привычку напевать "мой милый Августин". Правда, начал многовато пить.
Доброжаба чувствовал себя не хуже. Свободное время уделял хозяйству, завёл кролей, кур и даже индюков. Последние поначалу доставляли массу хлопот, ибо часто дохли. Но к исходу Сталинградской битвы сметливый крестьянский ум нащупал нужные корма и условия содержания, и индюки на зависть соседям стали стремительно плодиться. А двум кабанчикам, которыми Доброжаба дорожил особо, полицай дал странные клички, которые заставляли односельчан плеваться и недоумённо пожимать плечами: Хоббит и Шлёндра.
Летом сорок третьего года дни стали беспокойными. В воздухе повисла неясная тревога, полицай с агитатором уже не так уверено расхаживали по улицам села, а сельчане уже не так робко прятали от них глаза. Напротив, нет-нет, да промелькнёт в глазах какая-то пугающая искорка. Или почуется полицаю нехорошая ухмылка, спрятанная в крестьянскую бороду, в ворот ватника или в узел бабьего платка. Нехорошие, очень нехорошие ухмылки. Не нравились они Доброжабе совершенно. И культурному министру тоже они очень не нравились.
"Майдан готовят, суки, - шипел он по ночам и скрежетал зубами, - против законной власти, выборной... церковью освещённой... Твари оранжевые... Креаклы белоленточные...". И снился обоим гул красноармейских орудий. То далёкий, едва уловимый, то пугающе близкий. Оба расслышали его во сне задолго до того, как жители села услышали его наяву.
В то самое утро, в которое впервые не во сне, а наяву раздался грохот орудий, в хату Доброжабы ввалился министр. Было это часа через два после того, как отгремела далёкая канонада. От министерских очков осталось что-то вроде пенсне: вторая душка тоже успела отвалиться, а одно из стёкол треснуло и непонятно за счёт чего не вылетало. Министерские волосы были растрёпаны, мотня настежь, галстук чуть ли не на спине, а запах перегара едва не валил с ног.
- Уходить надо! - сказал он, ставя на стол початую бутылку первача, заткнутую кочерыжкой.
- Надо, - согласился полицай.
- Суки, - садясь за стол, заявил культурный министр, - в каждой хате шушукаются. Пальцем показывают. Чуть не в лицо плюют. За самогоном пошёл, так дети грязью кидаться начали. Совсем страх потеряли. Кто тут власть вообще?..
Доброжаба поморщился, глядя на бутылку, и побарабанил пальцами по столу.
- Завтра с утра уйдём, - согласился он. - Протрезвеешь, и пойдём. А я пока вещички соберу. Документы треба. Я-то себе заготовил, а у тебя есть?
- Есть! - министр вытряхнул на стол целую пачку бумаг.
- Добре. Документы пусть у меня побудут, потеряешь на пьяную голову. А бутылку свою забери. И смотри, не пей, завтра с петухами до тебя приду! По холодку пойдём.
Утром полицай не без труда растолкал похмельного министра. Тот долго не мог прийти в себя, тряс головой и требовал от Доброжабы принести ему бутылку воды "перье" и полдюжины устриц. В себя пришёл лишь после увесистой пощёчины. Жадно вылакал небольшой жбан рассола. Глянул на полицая осознанным взглядом.
- Вещи я ещё с вечера собрал, - похвастался он.
- Добре, - похвалил полицай.
Хата министра стояла у околицы, это было удобно: меньше глаз. Крадучись они добрались до просёлка, но Доброжаба неожиданно повёл министра не в сторону большака, а к перелеску.
- Средство надо ещё раз испробовать. Вдруг удастся в твоё время попасть. А не удастся - всё равно до леса треба. Оружие спрячем, - пояснил он.
- Опять в траншею прыгать? Сто раз уже...
- Ничего-ничего. Попытка - не пытка. Вдруг получится?
Траншея напоминала бруствер окопа. Того самого, с которого всё началось. Культурный министр с надеждой вгляделся в кромку влажной земли. Та не была скользкой и мокрой, как тогда у Дубосеково. Напротив, она была очень рыхлой, и казалось, что прыгнешь вниз, - и она посыплется на тебя сверху. Это культурного министра почему-то смутило.
- Ты полезай, полезай, - ласково сказал Доброжаба. И министр, тяжко вздохнув, спрыгнул в... "Да это ж могила!" - осенило его.
- Это, что могила?! - возопил он дурным голосом и уронил своё треснутое пенсне на пахнущее влажной землёй рыхлое дно.
Доброжаба посмотрел на него сверху с иронией.
- Твою мать! Бандеровец драный! Ты что надумал?!
Нащупав пенсне, культурный министр попытался выбраться наверх. Но полицай почти без усилий спихнул его сапогом обратно.
Министр разразился длинным потоком брани, да такой, что Доброжаба заклеил языком козью ножку и стал с интересом вслушиваться. Сразу видно: ругается не абы кто, а профессор! Смысл некоторых выражений Доброжаба понимал не вполне. Кроме того, среди проклятий попадались порой и совершенно незнакомые.
- Укроп!... Майдаун!... Хохол кастрюлеголовый! Имбецил йододефицитный... Прихвостень пиндосский... Выпусти! Выпусти, мразь! Я тебя черенком от лопаты евроинтегрирую!
Наоравшись и охрипнув, культурный министр притих.
- Это что, могила? - спросил он уже совсем другим тоном.
- Зараз я задаю пытання. А могила це, чи ни могила, мы писля дознаемося, - ответил полицай, поглаживая автомат, - зразумив?
- Тепер усе зразумив, Ивану Евстахиевичу, - чистейшей мовою ответил министр.
- Добре. Звидкы, говоришь, мене у червону армию другий раз прызвалы? З Одесы?
- Второй раз откуда призвали? Да, из Одессы... - подтвердил министр.