Дважды я брался за этот рассказ, лет пять-шесть назад пробовал его осилить, и ничего у меня не получалось. Но Бог, как говорится, троицу любит, тем более, что теперь, когда кое-кто из специалистов готов признать меня литератором, я решил рискнуть в третий и последний раз. И вот я вытаскиваю из тумбочки тринадцать чистых листов бумаги и пишу название рассказа. Почему тринадцать? Да потому что это мое самое счастливое число.
Так что, собственно говоря, этот ангел поцеловал, или кого он поцеловал? Вот в чем вопрос. Почему он вдруг спустился с небес и запечатлел этот поцелуй на чем-то или на ком-то? Нет, если все объяснить сразу, дальше будет просто неинтересно читать, поэтому я немного подожду и сообщу об этом в самом необходимом месте, которое называется ударной точкой повествования - это вершина, на которую и читатель, и пишущий человек взбираются вместе. Именно там и происходит разрядка, сброс напряжения, оттуда виден весь проделанный путь, именно там станет понятно, почему ангел не выдержал, оставил свои вполне комфортные и безмятежные места и, движимый нахлынувшими чувствами, ринулся вниз со своим ирреальным поцелуем.
Будет ли он целовать нечто одушевленное или какой-нибудь камень, я еще не решил, мы подумаем об этом вместе с читателем, которого я приглашаю в соавторы.
Договорились? Ну, тогда пошли дальше.
Первая страница рассказа получилась вроде бы вполне удовлетворительной. Я выкурил сигарету и надел очки. Теперь попытаюсь рассказать о человеке, назовем его А.Г., который не захотел стать моим отцом.
Неплохая фраза, да? Я долго ее придумывал.
Что значит "не захотел стать моим отцом"? Ему что, не нравилась моя мама? Да он был от нее без ума! Он вернулся с войны, когда мне было шесть лет, и сразу же на ней женился, а мой родной отец погиб еще в ноябре сорок первого.
Не приведи, Господи, быть человеком, которого отец никогда не погладил по голове... Может быть, кто-то меня поймет.
Так вот, мой отчим, который не захотел стать моим отцом, имеет прямое отношение и к ангелу, и к его поцелую, поскольку я пишу этот рассказ о великой силе Искусства. То есть, не я один пишу этот опус, мы делаем это вместе с читателем, теперь мы в одной упряжке, а вдвоем тянуть воз значительно легче.
...С потрясающей детской изобретательностью пытался я добиться от А.Г. признания отцовства. Однажды, когда мы с ним остались вдвоем в нашей крошечной и холодной комнатушке в коммуналке, я пошел напролом и, глядя ему в глаза, сказал: "А вот соседи все время меня спрашивают, почему я не называю тебя папой?" Я ожидал только одного ответа: "А ты называй!" Он же холодно бросил, что это не их собачье дело... Уходил он в сторону от больной для меня темы или просто не понимал, чего я хочу, не знаю...
Но после этого я его возненавидел.
Вот видите, дорогой читатель, на с вами осталось написать одиннадцать страниц. Я твердо решил, что пройду этот путь до конца, даже если придется идти одному. Не хотелось бы, конечно, потому что вдвоем всегда легче...
От пишущих людей часто можно услышать мнение, что они делают это для себя лично, а читателя не принимают в расчет. Подобное заявление мне представляется или ложью, или заблуждением. В творческом процессе принимают участие двое: первый творит, а второй этот "продукт творения" воспринимает.
Вот я сейчас пишу вместе с вами рассказ о великой силе Искусства. Это как теорема, которую нужно доказать, но методы формальной логики здесь не действуют. Здесь действуют какие-то ирреальные законы, нечто бессознательное, адресованное к чувствам человека.
Может ли Искусство вообще иметь какую-то силу, то есть, оказать реальное влияние на жизнь человека, а не только на его сиюминутные настроения?
Это нам с вами и предстоит выяснить, если, конечно же, мы наберемся терпения, которое у вас, как мне кажется, уже иссякает. Сколько же можно ходить вокруг да около, пора, наконец, перейти к делу и объяснить, причем здесь ангел с поцелуем, мой отчим, я сам да еще и великое Искусство... Как все увязать в единое целое? Вполне законный вопрос.
Всё, можете сказать вы, мне уже надоело ждать, немедленно говорите, что здесь делает ангел? Иначе я сейчас же закрою книгу и больше в руки ее не возьму.
Одну минуту, не торопитесь, осталось всего десять страниц.
После того, как я возненавидел отчима и перестал ему подчиняться, жизнь в нашей семье превратилась в кошмар, и в первую очередь для меня самого. Мама ежедневно изводилась, пытаясь наладить наши отношения, но у нее ничего не получалось. И тут я получил еще один удар.
Году в сорок седьмом или сорок восьмом А.Г. и мама поехали на свою родину в город Кременчуг, что на Украине, и взяли меня с собой. Город лежал в руинах, целых зданий практически не осталось, но чудом уцелел крохотный деревянный домишко, в котором моя мама родилась.
Мы вдвоем ходили среди этих развалин, я держал маму за руку, и она рассказывала о своей жизни здесь, на берегу Днепра.
В одном месте она остановилась и замерла, увидев какого-то человека, идущего нам навстречу. Человек тоже остановился и стал на нас смотреть, набычившись и наклонив голову вперед. Он был невысокого роста, крепко сложен, кряжистый такой и не очень старый.
-Погляди, Вольф, - сказала мне мама, - это твой дедушка. Запомни его лицо.
Я не понимал, почему должен запоминать его лицо, я хотел подойти к нему и уткнуться головой в его колени, и чтобы он погладил меня по голове... Но мама крепко держала меня за руку. Дедушка, постояв немного, повернулся и пошел назад, не сказав ни слова.
Я не запомнил его лица, но у меня возникло странное ощущение, что я остался один.
Я не запомнил тогда его лица, но я его простил. Простил и его, и своего отчима - после того, как увидел фильм Тарковского.
Прошу вас, читатель, не покидайте меня, осталось всего девять страниц, давайте дописывать рассказ вместе, ведь у вас тоже есть дети, как и у меня, вы тоже читаете книги и смотрите фильмы, для вас великое Искусство - не пустой звук, а тоже часть вашей жизни...
Все это прекрасно, можете сказать вы, но пора уже и честь знать, пора ангела выводить на сцену, пусть он чмокнет кого-нибудь или что-нибудь, чтобы стало, наконец, понятно, о чем идет речь. Сколько же можно испытывать человеческое терпение?
Я предвидел подобный вопрос и готов объясниться.
То, что Искусство помогает нам оставаться людьми, способно избавить нас от неврозов и аффектов, доступно пониманию каждого: без него просто нельзя жить, это то, что отличает нас от животных, наших братьев. Тот факт, что человечество без Искусства не выжило бы в отведенных ему судьбой катаклизмах, что Искусство - единственное универсальное лекарство, спасающее от глобальных психических недугов, - очевидно и понятно было еще древним грекам. Аристотель первый сформулировал понятие катарсиса.
А вот как получается продукт творчества, не знает никто. Платон считал, что сами поэты меньше всего понимают, каким способом они творят. Зигмунд Фрейд также относил творческий процесс к фактам проявления бессознательного, похожим на детскую игру или фантазии наяву.
Вот и мы с вами сейчас в мучениях рождаем каждую строку, это, можно сказать, первый опыт коллективного творчества, причем, заочного, в котором принимают участие автор и неизвестный ему читатель.
Это еще не середина рассказа, осталось написать восемь страниц, но пора наконец-то выпускать обещанного ангела с обещанным поцелуем, хотя, откровенно говоря, я хотел явить данного ангела в самом конце...Но, как говорится, по ходу пьесы передумал. И вот почему.
Задача автора поддерживать читательский интерес до финала, до последней строчки, а там сказать самое главное, о чем было задумано и заявлено в названии рассказа. Но терпение человеческое не безгранично, и кто-то давно уже махнул рукой на все законы беллетристики и заглянул в конец: ну-ка, где этот ангел, черт его побери?
Ан нет! Не будет ангела в конце, я его поставлю в середине, а на последней странице выдам такое, чего никто не ожидал. Я уже придумал, что туда поставить, извините, мы вместе с вами это придумали.
Ангельский поцелуй появится прямо сейчас, немедленно. И тот, кто полезет искать его на последнюю страницу, останется ни с чем. Нет там, в конце, никакого ангела, мы с вами его обманули. "Его" - это значит читателя, у которого терпения не хватило.
Так вот, об ангеле. Он уже на подлете, уже губки бантиком сложил и вот-вот чмокнет кого-то или что-то. Он уже крылья расправил, готовый приземлиться, тормозит, чтобы мягкой была посадка, а вот на что он сядет или на кого, мы увидим на следующей странице, там уже все готово к его приему. Там ангела уже ждут.
Вот уже и середина рассказа, осталось семь страниц, и здесь уже без шуток, пошел серьезный разговор: как отличить произведение Искусства от подделки, настоящую прозу от графомании? Для подобного разговора нам понадобятся близнецы-братья.
Представьте себе, дорогой читатель, что мы с вами и есть братья-близнецы, в одной семье росли, один институт, к примеру, пищевой, закончили, вы еще ходили за меня экзамены сдавать по диалектическому материализму, и все это сходило нам с рук, потому что не только преподаватели, нас мама родная различить не могла.
Но... вы - талант, а я - полный бездарь, вы можете Гоголя от Гегеля отличить, а я нет, я все пять лет учебы в воротах простоял по гандболу, а вы за меня все экзамены сдавали.
И как-то раз мы с вами берем одновременно по чистому листу бумаги и садимся писать рассказ об ангеле и поцелуе. Вы садитесь писать потому, что вас данная тема волнует, а я потому, что заняться пока нечем, да еще люблю каракули выводить, такое у меня хобби.
Рассказы оказались написанными слово в слово, не различишь, как мама нас не различала, всё спрашивала: "Ты Вася или Петя?" Почему так получилось? Да я к вам, то есть к брату своему единоутробному, по всегдашней своей привычке через плечо заглядывал, вечная проблема у меня с запятыми, не там, где надо, их ставлю. Но в этот раз я всё аккуратно у вас списал, и очень, знаете, славно получилось.
И вот слетает этот самый ангел, который мне и самому порядком надоел, садится вам на темечко и целует. То есть, ангел вас поцеловал, а меня - нет.
Что ж, думаю, вполне можно прожить и без ангельского поцелуя, написанное-то нами - один в один. Ан нет! У вас получилась замечательная проза, а у меня тю-тю - графомания. Ангел, оказывается, вам запятую в одном месте переправил на точку, и вышло произведение Искусства. Неужели так много от точки зависит? Или от поцелуя? Или...
И тут у вас, мой дорогой брат и читатель-соавтор, естественно, возникает вопрос: "А почему, собственно, ангел вас поцеловал, а не меня?". Ответ давно готов: да потому, что ангел не всякого будет целовать, он помогает только тем, у кого есть душа и талант.
Дело, мой дорогой читатель, перевалило середину, осталось шесть страниц, а забот еще невпроворот: нужно успеть и о фильме Тарковского рассказать, и дедушку простить, да и отчима, пожалуй, тоже. Ну, и как вам творческий процесс? Что, тяжело? То-то...
Вот у кого была душа, так это у Тарковского. Его первый фильм "Иваново детство" по рассказу Богомолова потряс меня до основания. Наверняка их обоих ангел поцеловал: и одного, и другого.
Все это я говорю к вопросу о том, влияет ли Искусство на жизнь человека. На мою лично жизнь оно повлияло в огромной степени. После того, как я посмотрел "Иваново детство", я стал, без преувеличения, другим человеком. Другим, потому что научился прощать. Однако, надо двигаться к финалу, чтобы все это объяснить.
Когда началась война, моего отца назначили главным инженером оборонного авиационного завода, и он отправил нас с матерью и дедушку в эвакуацию в город Омск. Сам он остался в Москве и стал грузить оборудование в эшелоны, пообещав матери, что скоро к нам приедет. Но когда он был еще молодым, одна гадалка сказала ему, что умрет он в тридцать один год. А мой отец 1910 года рождения. Все так и случилось... Ну, откуда она могла все это знать?
Впереди у нас последние пять страниц, читатель, а главного я еще не сказал.
Отец погрузил завод и погнал эшелоны в Омск, но на станции Буй Ярославской железной дороги он зашел в вагон с архивами и уселся за чертежи. Единственный раз за всю войну немцы бомбили эту станцию, и бомба попала прямо в вагон с архивом. Отец там был не один, и их всех наспех похоронили в братской могиле. Так я его и не увидел...
У мамы, видимо, были конфликты с дедушкой, ибо когда я, уже после гибели отца, серьезно заболел и был на грани между жизнью и смертью, она попросила дедушку сходить за лекарством, а он отказался, сказав, что он один, а внуков у него много.
Мама буквально вытащила меня с того света, но деду этого не простила, да и кто может такое простить? Поэтому она и призывала меня запомнить это ненавистное для нее лицо, крепко держа мою детскую руку.
А я-то здесь причем? Я хотел всех любить, я нуждался в их любви, но этого никто не брал в расчет, меня будто здесь и не было, а они решали лишь свои собственные проблемы.
Вы думаете, читатель, что я отвлекся? Нет, мы по-прежнему говорим о великой силе Искусства, о прощении и о том, какое великое благодеяние дается нам - прощать ближнего своего, и как это помогает жить, исцеляя наши души.
Четыре страницы остается нам до завершения нашего рассказа, и мы с вами уже точно знаем, чем он закончится. Надеюсь, мой читатель, что вы по-прежнему меня понимаете и будете помогать мне до конца.
Отчима своего я, как и раньше в детстве, не любил и боялся, иногда боялся панически, несмотря на то, что он относился ко мне вполне терпимо, помогал в учебе, поддерживал в трудные минуты. Обижал он меня редко: всего два раза за нашу совместную жизнь он ударил меня по лицу, да и то за дело, когда я был уже юношей и учился в институте. Мама всегда была на его стороне, хотя я точно знаю, что сердце ее разрывалось от горя, когда мы с ним не могли поладить.
За три дня до своей смерти, когда стало ясно, что никаких надежд на выздоровление уже нет, мама с горечью рассказала мне обо всех обидах, которые он ей причинил, обо всем, что исковеркало ее жизнь. Никогда раньше она не высказывала вслух ни одного слова упрека в его адрес.
После смерти мамы он ушел к женщине, с которой долгое время сожительствовал. Со своей родной дочерью у А.Г. взаимоотношения окончательно испортились после ее внезапного замужества, и она даже не пришла к нему на похороны. Пришлось мне представлять семью на погребении и поминках.
Вторая жена А.Г. не стала воевать с его дочерью за оставшееся имущество, она, сохраняя свое человеческое достоинство, покорно все отдала, хотя имела формальные права на некоторую долю.
Три страницы осталось, даже, может быть, две с половиной. Важно, чтобы на последней страничке появилась цифра "тринадцать" - это, извините, мой амулет, без этого рассказ не рассказ.
Как-то раз по молодости я бросил маме глупейшую фразу: "Каждый человек в жизни сам виноват во всех своих неприятностях", и она возмутилась: "Это неправда!"
И, действительно, где тут ее вина, что мужа убили в войну, что она вышла замуж за красавца, вернувшегося живым с этой бойни и взявшего ее с довеском, то есть, со мной? А в чем моя вина, если у меня не сложились отношения с отчимом, хотя я и желал видеть его отцом? Нет тут моей вины, я хотя и был ребенком, но сделал всё, что мог. А.Г. этого сам не захотел.
Конечно, субъективно каждый человек может сам на себя навлечь беду: сказал не то, что надо, или сделал что-то не так, - и вот оно, горе, стоит перед вами в самом непотребном своем обличии. Но в целом всем этим заведует отдел несчастий в конторе под вывеской "Судьба". Судьба - это не то, что с вами было, а то, что еще произойдет... Это цепь непредсказуемых случайностей: всё может произойти и так, и эдак, главное, что вы объективно не принимаете в этом деле никакого участия.
Вот, например, война: я, что, ее заказывал? Да ни при каком раскладе! Или еще один пример: любовь. Любовь зла, полюбишь и козла и никуда не денешься... Я думаю, что исторические справки здесь не надо приводить, поскольку каждый испытал все это на своей дубленой шкуре. Не каждый, говорите? Может быть, вы и правы, и даже наверняка правы, поскольку большинство людей, по-видимому, живут счастливо. Я сам счастливый человек.
Вы спрашиваете меня, почему я счастлив? Я вам отвечу: осталось написать всего-то две странички, а я педантичен и пунктуален, и если что-нибудь задумал, то лоб расшибу, но добьюсь своего.
Но, откровенно говоря, я уже устал, пишу с одиннадцати утра, а сейчас одиннадцать после полудня. В таком темпе пишут разве только триллеры.
Причем здесь все-таки Тарковский и его фильм "Иваново детство"? Причем здесь мой дедушка и мой отчим, которых я простил, как только увидел этот фильм?
Сейчас мы все расставим по своим местам, и это действительно серьезно.
Мы сидим вдвоем с моим отчимом, с ненавистным мне человеком, и смотрим фильм, сидим бок о бок, рядом, затаив дыхание, сидим два мужика: один прошел войну и вернулся целый и невредимый, а второй - студент-оболтус, потерявший на этой войне своего отца. Мы сидим, уже тесно прижавшись друг к другу, плечо к плечу, смотрим Великую Правду о войне, без которой, увы, человечество еще не научилось жить, а, может быть, никогда и не научится. Я гляжу на мальчика Ваню и чувствую, что это всё происходит со мной, мне пришлось ненавидеть этих нелюдей, этих биороботов, заряженных на уничтожение всего и вся, и я погибаю вместе с ним. Но нет, я по счастливой случайности остаюсь в живых и сижу у себя дома, рядом с человеком... рядом с человеком, которого я уже простил. Я простил и его, и своего дедушку, который ни в чем передо мной не виноват.
Они мне дали главное, что у меня есть - мою жизнь, и они смогли ее защитить. Я - обладатель бесценного дара.
И я обязательно встречу девушку, которую полюблю, а она родит мне дочь - золотоволосое создание с голубыми раскосыми глазами. А моя любимая дочь, рождение которой сделало меня отцом, будет говорить мне "папа", а потом она влюбится, выйдет замуж за хорошего человека и родит мне внука, и тот станет называть меня дедушкой. Всё у меня будет хорошо.
Проходят последние кадры фильма, отчим поворачивается ко мне, и я вижу слезы в его глазах, в его прекрасных, добрых, любящих меня глазах.