Вечером Семенов разговаривал со своей матерью в последний раз.
- Я сегодня умру, - проговорила она, очнувшись после действия наркотика, когда глаза ее прояснились. Новая боль еще не навалилась на нее, но была где-то недалеко, совсем рядом, и поэтому мать Семенова беспокоилась, торопилась найти самые нужные слова, чтобы сказать их напоследок.
Семенов глядел на ее пожелтевшее лицо, желтые белки глаз, и никак не мог поверить, что все уже кончено, ничего нельзя поправить и изменить, уже нет никаких шансов. Нет, нет, нет!
Из жизни Семенова уходил самый близкий человек, которому он доставил столько забот и горя, человек, какого уже не встретишь до самой своей смерти, и он все еще надеялся на что-то, на какое-то чудо, и думал, что, может быть, и на этот раз обойдется и все будет хорошо.
Они молча смотрели друг на друга.
- Счастливо тебе, сынок, - сказала мать.
Семенов кивнул.
- Не бросай Марию! - попросила она и требовательно посмотрела ему в глаза. Мария оставалась жить со своим отцом, отчимом Семенова.
- И, самое главное, сынок, похорони меня за один день. Не хочу я лежать до понедельника, люди будут ходить и смотреть. И потом, этот запах. Стыдно мне. Сделаешь? Я тебя очень прошу, очень.
Когда Семенов, провожаемый отчимом, закрыл дверь квартиры, то услышал крик матери, и, съежившись и опустив голову, заспешил вниз по лестнице. Семенов знал, что в последние дни мать терпела боль только в его присутствии, видимо, жалела его.
Утром, бессознательно удерживая себя, он медленно пришел к остановке, пропустил желтый гармошку-экспресс и сел на автобус, который шел со всеми остановками. Приехав к дому, где жила его мать, он поднялся по лестнице до середины третьего этажа и, остановившись у окна, выкурил сырую сигарету. На душе у него было пусто, тоскливо и одиноко, совсем плохо было у него на душе.
Он увидел, как из квартиры, где жила его мать, вышли три человека, которых никто не провожал, две женщины и мужчина, несший легкий металлический ящик. Эти трое, как-то странно посмотрели на Семенова и молча стали опускаться по лестнице, оглядываясь на него.
Семенов дал себе слово, что пойдет наверх, как эти трое уйдут, и, держась за перила, он одолел эти тяжкие одиннадцать ступенек, когда услышал, как хлопнула внизу дверь и ноль-три уехала.
Квартира была не заперта, и на зеркало, висевшее в прихожей, кто-то уже успел набросить покрывало.
Мать лежала там же, где и вчера, но Семенов побоялся глядеть на нее, мельком он увидел, что губы у нее накрашены помадой, и понял, что это родственники, его тетя и дальняя сестра, уже приступили к своим горьким обязанностям.
- Слава богу, отмучилась, - сказала одна из женщин, - все губы себе искусала. Вторая просто вздохнула, ни на кого не глядя.
- Я ее завтра похороню, - проговорил Семенов невпопад и неожиданно для себя самого.
Женщины на мгновение застыли, каждая в неудобной и нелепой позе, как при игре в "замри", и молча переглянулись между собой.
- Ты в своем уме? - спросила одна.
- А почему не в понедельник? - добавила вторая, - телеграмму дадим, родственники приедут.
- Завтра, - сказал Семенов, - она так велела.
- Бог с тобой, делай, как хочешь, - сказала тетя.
Втроем они с трудом разыскали документы в разбросанных и осиротевших вещах матери, и Семенов пошел в поликлинику за справкой о смерти.
Была середина марта, мороз еще держался, и, взглянув на солнце, Семенов на минуту ослеп; он стоял посреди тротуара, слышал, как скрипит снег под ногами прохожих, вдыхал воздух, уже пахнувший весной, чувствовал, как его с обеих сторон толкают прохожие и ничего не видел. Все куда-то спешили, а он стоял, закрыв глаза, и не двигался.
Он разыскал нужную комнату в поликлинике, но там было пусто, и он начал открывать все двери подряд. Теперь Семенов торопился и нервничал, он боялся, что не успеет до вечера сделать все, что нужно, а не выполнить последнюю просьбу матери он не мог. Он твердо знал, что устроит все так, как она хотела.
В одном кабинете Семенов увидел группу женщин в белых халатах, стоящих к нему спиной, одна что-то рассказывала, остальные дружно смеялись.
- Вам что нужно, гражданин? - спросила та, что рассказывала смешное.
- У меня мама умерла, - сказал Семенов и понял, что сказал неправильно: взрослый, тридцатилетний мужчина говорит "мама", как мог бы сказать мальчик, - это, видимо, выглядело очень несуразно, и он почувствовал себя неловко.
- Мама, - повторил он вдруг совершенно непроизвольно.
- Вы там подождите за дверью, - предложила ему женщина и отвернулась, - они скоро придут.
Семенов сел на диване рядом с другими людьми, которым тоже что-то нужно было здесь, и стал ждать, он услышал, как там за дверью опять дружно рассмеялись. У них никто не умер, подумал Семенов, нет, у них никто не умер, как у меня. Наконец пришла хозяйка десятого кабинета, очень крупная женщина, с рассеянным и неприветливым лицом, и Семенов сразу, почувствовав себя в чем-то виноватым перед ней, попросил справку.
- У нас бланки кончились, - автоматически проговорила женщина и еще больше озаботилась, - заходите завтра.
Семенову отступать было некуда и он начал настаивать:
- Я не могу завтра, завтра похороны, вы мне дайте, пожалуйста сегодня.
- Не понимаю, что за спешка, - усмехнулась женщина уголками рта, - у вас мать только-только умерла. Куда вы так торопитесь? Я не понимаю, объяснитесь, будьте любезны, Не только у вас горе, у нас многие умирают, очень многие, но, извините, чтобы устраивать такую спешку... Я что- то не припомню. Просто какая-то потрясающая торопливость. Чем это вызвано?
Семенов хотел объяснить все, как есть, но удержался и замолчал, он стоял и молча переминался с ноги на ногу, не зная, что ему добавить. Почему я должен перед ней оправдываться? тоскливо подумал он, в чем я перед ней виноват? в том, что у меня умерла моя мама, и я вынужден придти сюда и просить эту справку? Мне самому не трудно сходить за этим бланком, пусть мне только скажут, куда надо идти. Мне легче сходить самому, чем выслушивать все это.
Видя, что Семенов топчется на месте и не уходит, женщина насупилась и начала нервно перебирать какие-то бумажки у себя на столе, но ей попадались все время не те, что нужно, и это обстоятельство раздражало ее все больше и больше.
- Не знаю, - сказала она, - не знаю, вот и сестра куда-то ушла. Что за спешка? Все ходят, ходят, сумасшедший дом какой-то.
- Сестра в тринадцатом, - уточнил Семенов, который уже во всем разобрался, - позвать?
- Не надо, - окончательно расстроилась женщина, - сама как-нибудь обойдусь. Она начала энергично шевелить руками в куче бумажек и вдруг случайно натолкнулась на то, что искала и сама удивилась находке.
Повернувшись к Семенову спиной, она принялась быстро заполнять бланк, и он, с большим облегчением вздохнув и заглянув через ее плечо, прочитал то, что уже знал, отрывок диагноза: "метастазы в печень".
Семенов ехал в битком набитом автобусе в магазин похоронных
принадлежностей и, не обращая внимания на давку, к которой он уже давно привык, пересчитывал в уме деньги, хватит или нет? По идее хватало, если, естественно, не возникнет никаких проблем с гробом. Ну, там дефицитные размеры все такое. Мать у него была самого обыкновенного среднего роста, но и здесь он себя успокоил, решил, что можно будет, в крайнем случае, подобрать на размер-два больше.
Словом, наваливалась ежедневная маета: то не подходит, это, не слава богу, и в привычной суетливой озабоченности боль от утраты самого близкого человека притуплялась, отходила на второй план.
К удивлению Семенова в магазине оказался самый разнообразный выбор, не надо было ничего заменять и выдумывать, пожалуйста, любые размеры и в самом неограниченном количестве. Семенов даже растерялся от неожиданности, а потом взял себя в руки и кинулся платить в кассу.
Умудренная жизненным опытом тетя научила его взять счет на покупку, который можно было предъявить в конторе, где Семенов работал, начальство у него было доброе, любило помогать людям, когда его очень просили.
Здесь Семенову вторично повезло: подошел к нему какой-то небритый гражданин в бобровой шапке, шотландском мохеровом шарфе и ватнике и спросил: куда, мол везти.
- К "Рассвету", - сказал Семенов.
- Далековато, - огорчился небритый, - там три поста ГАИ.
- Они везде, - как бы извиняясь, улыбнулся Семенов, - поможете донести?
- Само собой, - небритый охотно ухватился за гроб, и они двинулись-
- Это бывает, - подхватил небритый, - вот у меня, к примеру. Он начал что-то рассказывать.
Семенов не слушал, молча смотрел на дорогу и думал одно и тоже: как же я теперь буду жить без нее? Когда подъехали к дому, Семенов торопливо, еще сидя в кабине, протянул деньги.
- Маловато, хозяин, - сказал небритый, - надо добавить. Все-таки мать хоронишь, а не чужого человека, Мать - она у человека одна на всю жизнь, это тебе не жена или, скажем, не теща.
Семенов добавил.
К концу рабочего дня он, наконец, добрался до кладбища, теперь у него было почти все, что бывает у человека перед похоронами, его мать-покойница лежала уже прибранная в гробу, все документы были у него на руках, на кухне женщины готовили что-то для поминок, позвякивали бутылки, какие-то люди ходили по квартире и говорили ему что-то, не было у Семенова только одного, но самого главного - могилы.
Но он успел и, нагнувшись к окошку, протянул деньги и документы маленькой барышне, с дорогими золотыми сережками, которая вежливо и сочувственно улыбалась.
Семенов тупо и тоскливо оглядывал стены, выкрашенные в зеленый цвет, какие-то плакаты и " Правила поведения на кладбище", он глядел на все это и не мог понять, о каких правилах идет речь: у людей горе, они пришли хоронить своих близких, а не в кино. Зачем повесили эту глупость на всеобщее обозрение?
- Боюсь, что завтра у вас ничего не получится, - улыбнулась ему
Сочувственная барышня, - смена уже кончилась, впрочем, поговорите с бригадиром.
Бояться нужно не ей, а мне, подумал Семенов, это у меня заказан катафалк, люди придут на похороны, а могилы нет. Это мне нужно бояться, мне и больше никому. Господи, скорее бы все это кончилось.
Бригадира Сережу, низенького крепыша лет пятидесяти, с перебитым носом и маленькими глазками он нашел на заднем дворе в деревянной пристройке и выложил ему все, как на исповеди. Пока Семенов говорил, бригадир молча прикидывал его, взвешивая, так сказать, на сколько он потянет.
На много Семенов не тянул, он это сам, к сожалению, чувствовал, здесь дело пахло какими-то рублями, но Сережа был неумолим, как всякий профессионал, тем более, что за ним стояли люли, его бригада, а грунт промерз на полтора метра. Семенов все это прочитал в Сережиных глазах, пока рассказывал ему свое горе. Но горе горем, а платить все равно надо, ибо кто-то должен копать мерзлую землю.
- Какой участок? - спросил Сережа.
- Сорок восьмой.
- Там глина, ломом не возьмешь.
- Да, да, я понимаю. Мне бы надо завтра к одиннадцати. - Семенов стал показывать Сереже оплаченный счет.
- Не надо, - отвел тот его руку, - это конторе. Там глина, браток, да плюс суббота - двойной тариф.
- Это сколько?
- Полтинник.
Семенов стал что- то прикидывать в уме, но Сереже вся эта тягомотина уже надоела, и он собрался уходить, он уже повернулся и пошел.
- Я согласен, - сказал Семенов, идя за бригадиром и придерживая его за плечо.
- Задаток.
Семенов обшарил все карманы в пальто, костюме и брюках, повытаскивал все, что было, но убедительного было мало; пятерка, две трешки, рубли, мелочь какая-то - вот и вся наличность, прямо сказать, не густо.
Сережа, не считая, сгреб все это, но мелочь не взял.
- Серебро оставь, - сказал он, - а остальное завтра. Тебе деньги нужны на электричку.
- Спасибо, - брякнул Семенов и покраснел. Интеллигенция, будь ты проклята! За что спасибо? Ну, за что? Я же отдал все, что у меня есть.
В эту ночь Семенов лег спать на том диване, где умерла мать. Ему снилось, что он бесконечно долго едет на машине по забитым транспортом магистралям своего большого города, это было очень странно и жутко для него, потому что он не умел водить машину, никогда в жизни он не садился за руль, и теперь он очень остро чувствовал свое неумение, каждый раз, проезжая на отчаянно красный глаз светофора, он слышал свой немой вопль: " Куда?". Он не знал, как остановить эту бесконечную езду, по счастливой случайности в него еще никто не врезался, но он все время ожидал удара с левой стороны.
Утром пришел катафалк, пришел вовремя, как по расписанию, и гроб понесли вниз по широким, просторным лестницам, мать Семенова последние годы прожила в хорошем доме довоенной постройки.
Водитель автобуса уже приоткрыл заднюю дверцу, нетерпеливо поглядывая на часы, но тут вмешалась какая-то старушка в засаленном зимнем пальто, валенках и сером шерстяном платке.
- Куда же вы ее? - с мягкой укоризной сказала она, - дайте ей хоть немного подышать.
Гроб поставили на двух табуретках в свете ослепительного весеннего солнца и еще немного постояли.
...От могилы Семенов шел за небольшой группой родственников и знакомых, опустошенно глядя по сторонам: ограды, обелиски, надгробия, кресты, заваленные снегом могилы. Где-то недалеко выла собака.
У нее такой холодный лоб, тоскливо подумал он, у нее никогда не было такого холодного лба, никогда не было, я это хорошо знаю.
Идущие впереди негромко переговаривались, и до него долетали обрывки фраз, но он никак не мог связать их в единое целое.
- ...не понимаю, почему все так быстро.
- У меня первая модель, купил шесть лет назад, гаража нет, стоит под окном, прогнила насквозь, ей-богу, не знаю, что мне с ней делать.
- Говорят, она сама так хотела, вот он и постарался, может быть, первый раз в жизни.
- ... мужик, он и есть мужик, через месяц-другой женится, а дочь еще в школе учится.
- ... она все переваривала: у кого какое горе, все к ней идут, а она всех слушает и переживает, очень сочувственная.
- ... жить бы да жить, да вот здоровья не осталось.
- ... в пятом цехе такие же прессформы, а они все нам подсовывают.
- ... сто восемьдесят плюс прогрессивка, но ее еще нужно заработать.
- ... рядом с матерью. Сейчас на кладбище меньше хоронят, все больше кремируют. У них там хорошо организовано: все по графику, как в метро. Ваше дело позвонить агенту и отдать деньги, а потом ждите своей очереди.
- ... у тебя семья есть, а у меня что?
- ... двухсерийный, одна стрельба.
О чем они говорят? подумал Семенов, я ни чего не могу понять. Мы все говорим на одном языке, но редко понимаем друг друга, очень редко. Вот, когда она говорила, мне это было очень близко, это было очень мудро и человечно. Почему было? Спросил он себя. А потому что было и больше никогда не будет, не будет и все, вот такая, брат беда.
... Поминки затянулись, и Семенов не находил себе места, ему хотелось, чтобы все это скорее закончилось, чтобы можно было сесть где-нибудь в одиночестве, ни одной живой души рядом, и подумать. Он желал бы сейчас подумать о матери, о себе, о жизни, осознать, наконец, что же все-таки произошло, у него до сих пор не умещалось в голове, что ее больше нет.
Как же так? Почему? Этого просто не может быть, это не возможно, она же всегда была.
Разговор за столом начал дробится, и Семенов, думая о своем, незаметно вышел. Почему эти люди, подумал он, хорошие, симпатичные люди, увидевшие чью-то смерть и ставшие на этот вечер еще лучше и чище, почему эти люди сидят здесь, едят, пьют, говорят прекрасные глупости о моей матери, рисуясь друг перед другом? Для чего все это? Ведь это ужасно глупо и неприлично. Я понимаю, что это традиция, что так надо, так принято, но в этом есть какая-то фальшь, фальшь и ужасная неправда, я не знаю, но в этом есть что-то плохое. Вот они сидят и жуют, а мама умерла.
Он присел на корточки в пустой кухне, привалился спиной к стене и глядел в одну точку, глядел долго, не отрываясь, потом эта точка начала менять свои размеры, увеличиваться, попадая в фокус его зрения и приобретая реальные очертания, и он увидел перед собой тапочки, простые домашние тапочки своей матери.
Они стояли в углу, одинокие, пустые, со сбитыми задниками.
Семенову очень надо было заплакать сейчас, он сам это чувствовал, но у него ничего не получалось. И тогда молодая женщина, его жена, подошла к нему, невысокая, как его мать, ладная и ласковая, помогла ему. Она подошла и стала гладить его по затылку сухой и теплой ладонью.
Жизнь продолжается, продолжается это вечное движение, гигантская карусель нашей Галактики, бесконечная круговерть которой никогда не остановится.
Вот погасла седая звезда, погасла, остыла, распалась в прах, и понесло космическую пыль, гонимую солнечным ветром по искривленным пространствам Вселенной.
Вот погасла седая звезда, но где-то в это время вспыхнула новая - голубая. Ее пока не видно, потому что свет от нее еще не дошел сюда, он еще не пробился сквозь ледяную пустоту бесконечности, но он обязательно дойдет, и кто-то увидит его первым - и будет спокойным, гордым и счастливым.
Семенов плачет, а женщина с голубыми глазами гладит его по волосам.