Бардина Наталия Юрьевна : другие произведения.

Переплыть Рону

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Детектив. Можно назвать "историческим детективом", где история совсем недавняя - начало 90-х 20 века, время перемен и неопределенности, в том числе и в "детективных делах".
  
  
  
   ПЕРЕПЛЫТЬ РОНУ
  
  
  
   Tёплый полдень. Марина сидит на пригорке и cмотрит на
  любимую просеку, что разрубила буреломный лес на две половины.
  Поздняя осень. Тихо. Так тихо, и сердцем чувствуешь: зима уже
  рядом. Природа застыла, задумалась перед днём Великих Перемен.
   Вздохнув, женщина поднимается и медленно идёт по просеке к
  шоссе. Потревоженные жёлтые травы с распущенными и разбросавшими
  уже семена метёлками недовольно шуршат ей вслед: "Кто посмел
  нарушить наш покой?"
   Добыча в корзине невелика: три старых боровика с зелёными
  подкладками, каким-то чудом не попавшиеся грибникам, и кровавые
  гроздья калины.
   " И как ты не боишься бродить по лесу одна?" - вечно
  возмущается её подруга Ирина. "Вдвоём? Втроём? Нет, не то,
  совсем не то, - мысленно возражает ей Марина. - Всё не так когда
  рядом ещё кто-нибудь. Не слышишь шумов леса, чириканья птиц, не
  чувствуешь токов, идущих от земли, деревьев, цветов. Азарт? Нет,
  он тоже не пропадает; и даже хорошо, что немного притупляется.
  Но, подруга, конечно, права. Жизнь стала такой жестокой. Откуда
  выползла эта жестокость? Или была всегда, но теперь, почуяв своё
  время и обнаглев, вылезла наружу, не таясь?" Потом думает: "Да
  кому я нужна в свои - то тридцать четыре?"
   "Ну, да! - слышит она иришкино ворчанье. - Ходить с тобой
  по грибы невозможно. Так и выстраиваются гуськом за твоей спиной
  мужики, а ты, как молодая львица, пофыркиваешь и покусываешь их,
  высмеивая дежурные убогие вопросы: Который час? Как выйти на
  шоссе? А этот гриб, девушка, съедобен?"
   "Это игра. Игра - часть нашей природы, - думает она, - и я
  ещё играю?. Видимо, да, и они чувствуют это. Но не зимой. Почему
  она такая долгая в нашей суровой стороне? Россия ... огромная,
  сонная, дикая, но жадно тянущаяся к культуре, и невероятно
  жестокая. Крикливая и молчаливая. Бесшабашная и глубоко
  задумывающаяся. Беспощадная к людям и никогда не ценившая их при
  жизни, а потом поклоняющаяся своим гигантам веками."
   У Марины - большие, широко расставленные голубые глаза,
  такие нежно-русские, и длинные тёмно-каштановые волосы. Она
  смеётся: "От какого-нибудь татарина двенадцатого века." А уголки
  губ , при этом, и так слегка приподнятые, лукаво скачут вверх,
  ещё более украшая и молодя занятное лицо.
   Долгие годы Марина полагала, что судьба щадила
  её. Но, вот, после неожиданной гибели мужа в автомобильной
  катастрофе и появления Любы с детьми, о которых она даже и не
  подозревала, её спокойная и устроенная жизнь вдруг дала резкий
  крен. Было такое ощущение, что закружилась голова, и никак не
  желала останавливаться. И её сына - шестилетнего Коленьку,
  толстого и добродушного, внезапная потеря отца тоже вырвала с
  корнем из привычной обстановки тепла и любви, жёстко бросив в
  новую жизнь.
   Марина до сих пор не понимает, что сильнее шарахнуло её:
  смерть или измена мужа? Смерть она ещё, может быть, смогла бы
  принять. Но измену? Нет, нет и нет. И когда на похоронах к ней
  подошла эта полная и уже немолодая бабёха, такая с виду типичная
  российская продавщица из молочного отдела, и стала грубо и
  крикливо требовать долю наследства для дочек, Марина ничего не
  могла понять: "Какое наследство? Какие дочки?" Но Люба, так
  звали вторую жену, протянув фотографии девочек с отцом (Боже мой,
  три одинаковых лица!), быстро привела её в чувство. Потом, та
  ещё долго кричала, сколько денег у Андрея на книжке, какие
  ценности, обещанные им, есть в доме.
   -- Вот, что, - чётко и громко произнесла Марина, не
  раздумывая, - деньги с книжки и все украшения, подаренные мне, вы
  заберёте завтра, но при одном условии, что бы я вас больше не
  видела. Ни разу. - И неожиданно для самой себя. - Иначе горько
  пожалеете.
   -- Ещё чешский сервиз, - прошипела третья половина.
   -- Хорошо, но при тех же условиях.
   А больше и брать-то было нечего. Правда, книги, но Люба,
  видимо, не понимала их ценности. Когда на следующий день она
  появилась, Марина вывернула ещё целый воз мужниных вещей. Она
  больше не могла прикасаться к ним. А та радостно запихивала
  барахло в большой полотняный мешок.
   "Приготовила, ведь, зараза," - подумала Марина и приказала
  себе напрочь забыть эту бабёху. После неприятного до тошноты
  визита, уложив Коленьку, она решила выбросить ещё все фотографии
  Андрея, но в тот жуткий день у неё не хватило на это моральных
  сил. "Начинается новая жизнь, - поняла она, - и какая-то она
  будет?"
   С тех пор прошло около пяти лет, тяжёлых, безденежных и очень
  серых. Сплошная работа и суета по дому. Только книги и редкие
  походы за грибами, - вот всё, что всплыло в памяти. И Марина
  поняла: если она сама не займётся украшением их жизни, то ничего
  так и не изменится до гробовой доски. И решила действовать.
   А тут свалилась с высоты "манна небесная". Путёвка. И почти
  бесплатная. Заведующий их кафедрой "минералогии и
  кристаллографии", ловкий и пронырливый Якубовский Виктор Ильич,
  не любивший Марину за то ... , но это - долгие разговоры. Не
  любивший, и всё тут, и даже немного побаивающийся, попал после
  заседания Учёного Совета в больницу, с инсультом. А собирался по
  путевке в Швейцарию: Женева - Лозанна - Монтрё - Берн, да ещё с
  заездом на Сан- Готтардский перевал, да ещё в июле.
   "Хорошо, что у меня есть иностранный паспорт," - подумала
  она (в том самом страшном году они всей семьёй гостили в
  Болгарии у друзей). "Что же такое могло случиться на заседании?
  - пришла вторая мысль. - Всё было, как всегда, обычная рутина.
  Но нет, что - то мистическое в этот день несомненно ощущалось.
  Рука Судьбы явно присутствовала там, но почему-то изо всех выбрала
  Якубовского?" И она принялась вспоминать.
   Ранним утром при входе в институт с Мариной вежливо
  поздоровались двое африканцев. Быстрым и цепким взглядом она
  окинула их холёные лица и сказала сама себе: "Нет, это не мои. Но
  чьи же?" Груздева мучительно трудно запоминала фамилии
  студентов, особенно иностранные, но лица схватывала сразу и
  навсегда, узнавая даже много лет спустя. А через два шага ей всё
  стало ясно: ведь сегодня защита африканца ... (фамилия, как
  всегда не вспоминалась), из ... (страна - тоже), и она сердито
  обругала себя ещё и за географический кретинизм.
   "Ни фига себе, - текли дальше её мысли, - эту стерву знают
  даже в ... Зимбабве, Гвинее, Сомали, чтоб её ..., ну, где-то в
  Африке."
   Прозвище "стерва" прилипло к ней давно, когда почти сразу
  после студенческой скамьи ей пришлось преподавать, и многие годы
  она отчаянно боялась студентов, и поэтому слегка перегибала.
  Стыдно признаться, но ей нравилось прозвище; она даже старалась
  поддерживать этот странноватый имидж, ведь что греха таить,
  она боялась студентов до сих пор; и каждый раз, начиная с конца
  августа, маринины сны превращались в кошмары на неизменно
  постоянную тему, что студенты измываются над ней, хамят и уходят
  с лекций так же, как когда-то давным-давно она сама с буйными
  сотоварищами доводила до истерик школьных учителей.
   Поэтому, входя первого сентября в аудиторию и высоко подняв
  голову, уже оттянутую большим пучком могучих волос, она сходу
  выстраивала высокий барьер между собой и студентами, очень
  довольная тем, что прозвище тоже работает, спасая несчастную,
  сжавшуюся в комочек маринину душу.
   Правда, выйдя из института, многие студенты, вспоминая
  Груздеву, сами не могли понять, почему они считали её стервой;
  заглядывали на кафедру, благодарили; и редко, но всё-таки
  приходили, на зависть другим преподавателям, письма из далёких
  стран, которые Марина, как всегда, путала, и неправильно
  раскладывала по континентам.
   На лестнице ещё двое роскошных чёрненьких спросили доцента,
  будет ли она сегодня на защите? "Обязательно,"- радостно взвопила
  она, а в глубине души расстроилась: хотела расписаться,
  проголосовать заранее "за" и смотаться в библиотеку, а теперь
  придётся мучиться на этом, так называемом, Учёном Совете. Что
  мучиться, - тоже было предельно ясным: все африканские
  соискатели пачками поступали из Криворожского горного института
  с нулевыми или, даже, отрицательными знаниями. Маринины
  второкурсники и то понимали больше. И эта защита, несомненно,
  будет обычной, то-есть тошнотворной.
   Краем глаза Марина заметила, что африканцы тоже
  расстроились, и ещё, как же прекрасно они одеты. Непроизвольно
  она взглянула на свои простые "лодочки" и немодную уже юбку ...
   У двери кафедры стоял профессор Курочкин, тот самый, что с
  завидной скоростью высиживал этих тёмненьких цыплят. "Марина
  Юрьевна, как я рад видеть Вас во здравии и хорошем настроении,"
  - закудахтал он, расталкивая губы в улыбку и протягивая маленькую
  потную ладошку, - Вы, конечно, порадуете нас своим присутствием
  на защите!" Игнорируя ладошку, Марина спокойно сказала:
  "Обязательно." Но левая бровь неожиданно дрогнула, стремительно
  изменив выражение её лица. Зная, что в такие минуты она не
  хороша, Груздева быстро "надела" другое лицо.
   "Мать вашу!" - вскричала Марина в душе. Этот зимбабвиец -
  гвинеец - сомалиец ещё и высокопоставленный," и поняла, что
  готова к драке; и никакие холуи богатеньких остолопов её уже не
  остановят. "Интересно, а что он там защищает?" - пришла следующая
  мысль. Но реферат куда- то подевался. Так и не найдя его, доцент
  умчалась на лекцию, радостно отключившись от африканских проблем
  на два часа.
   В Минералогической аудитории, где проходили Советы, она
  поразилась ещё раз, увидев, что та до отказа забита, в основном,
  чернокожими с редкими включениями бледнолицых - членов Учёного
  Совета. И все чёрные сразу уставились на неё и залопотали; было
  ясно, что их последние надежды растаяли. Ещё Марину удивил
  непривычный запах мужских духов, к которому примешивался
  совершенно особый пряный дух; и то, что на коленях у
  экстравагантной негритянки - совсем маленький ребёнок, гукающий,
  вскрикивающий и пускающий пузыри.
   "Сюрр какой-то, - буркнула она, - а не Учёный Совет," - и
  хлопнувшись на своё любимое место у стенки, раскрыла реферат:"А-а,
  гвинеец, Бесси Пиао."
   И тут, в дверь протиснулся жизнеутверждающий живот, а
  затем и его обладатель - Виктор Ильич Якубовский, который
  председательствовал в этой "богадельне". Он так опротивел Марине
  своим "ворчливым старческим задором" на родной кафедре, что она
  инстинктивно отвернулась к стене и охнула. Прямо над ней, на
  доске с таблицей свойств благородных металлов сидели два
  обшарпанных московских голубя. Странно изогнув шею, голубка с
  большим интересом посматривала на Груздеву. Повернувшись к
  сидящей сзади "правой руке" Якубовского, флегматичному толстяку с
  неадекватной фамилией Грохотов, она возмутилась: "Не могли уж
  отловить!" "Не успели", - развёл руками профессор.
   Под сладкое воркование Виктора Ильича о прелестях
  диссертанта голуби сидели мирно. Но как только начался доклад,
  чёрненький ребёнок радостно вскрикнул, видимо, опознав папу,
  птицы встрепенулись и сделали попытку, несомненно уже не первую,
  выбраться в узкую и длинную фрамугу. Побившись о стекло, они
  совершили плавный облёт аудитории через опорные точки: лысина
  Якубовского - ребёнок - пучок Марины, и уселись на
  "благородные металлы".
   -- Что же делать? - задумалась она. - Сейчас эти сволочные
  голуби нагадят мне на голову на радость Якубовскому, Курочкину,
  членам Совета и африканским друзьям; и к моему прозвищу
  добавится какое-нибудь милое определение : "загаженная или
  обосранная" ... Уйти? Нет, останусь, - решила всё-таки она, -
  быть может, голуби утихомирятся?
   Но тут, вы, конечно, догадались, ребёнок булькнул снова,
  голуби со страшным шумом забились в окно, а потом с космической
  точностью повторили облёт стратегических объектов.
   -- Сюрр, какой-то, - вздохнула Марина, и ей стало дурно.
   Тогда она решила вслушаться в доклад Бесси, но тошнота
  усилилась. Африканец не понимал ни одного слова из доклада,
  написанного выспренным слогом Курочкина. Он даже не мог прочесть
  некоторые слова, и, к тому же завывал, напевая отдельные фразы.
   Марина ещё раз попыталась вникнуть в суть, но снова гукнул
  малыш ... И тогда она отдалась на волю Судьбы: втянула голову в
  плечи, положила руки на пучок и отключилась. Последнее, что
  мелькнуло в её раздрыганном мозгу, было: "А всё-таки, интересно,
  чей он сын - царя, президента, вождя, шамана? Кто там у них
  самый главный в этой стране?" Марина опять забыла название
  бессиной страны.
   Она пришла в себя от восторженного гимна Виктора Ильича по
  поводу блестящего доклада.
   -- Будут ли вопросы к соискателю? - торжественно закончил
  он, явно намекая на то, какие уж тут могут быть вопросы.
   -- Будут, - громко сказала Марина.
   Птицы взмыли, опять рванувшись к фрамуге, по аудитории
  пошёл недовольный гул. Косясь глазом на голубей, она задала
  троечку простейших, но хитреньких вопросов, которые были по
  плечу даже самым тупым членам Учёного Совета; и естественно,
  ответы Бесси показали, что у него нет не только знаний, но и
  никакого понимания вообще.
   После этого защита опять покатилась по наезженной колее:
  горячие выступления оппонентов, восторженные отзывы докторов и
  кандидатов наук, кукареканье руководителя о любимом аспиранте
  и т.д.
   -- Есть ли желающие выступить? - осуждающе глядя на Марину,
  спросил председатель.
   Груздева очнулась и весело сказала: "Да!"
   Аудитория взвыла, голуби запросились на волю, Марина, как
  натянутая струна, рванулась к кафедре и вдруг поняла, что
  оказалась вне опасной зоны. Напряжение слетело, она облегчённо
  вздохнула и неожиданно для самой себя произнесла.
   -- Я буду голосовать "за".
   Народ радостно зашумел, ребёнок в экстазе закричал, на него
  зашикали; голуби совершили несколько бреющих полётов, но маринины
  волосы были уже в полной безопасности.
   "Сюрр, - подумала она, - меня, видно, кто-то гипнотизирует,"
  - и поспешила выдать Бесси, Курочкину и всему Криворожскому
  институту, как умела и могла. И вдруг увидела перед собой
  радостные чёрные и белые лица и поняла, что весь заряд зря.
  Аудитория, включая голубей, разрядилась, и по сути дела никто её
  не слушает, зато все помнят ту, её первую, фразу.
   Продолжая недоумевать, она быстро закруглилась, шепнула
  Учёному секретарю, что бы тот проголосовал за неё, и выскочив в
  коридор, просто окаменела у открытого окна, глядя на дивный
  закат. И почему-то всё вспоминались славная чёрненькая мордашка
  ребёнка и удивлённые блестящие бусинки голубки.
   "Это ребёнок, - сказала Марина самой себе, - это сделал
  ребёнок, только от него через валы неприязни текли тёплые и
  радостные волны."
   Вздохнув, она спустилась на кафедру. Там пахло летом.
  Груздева включила свет: на её столе благоухал огромный букет
  красных роз. Боязливо обогнув его и судорожно схватив свою
  сумочку, усталая женщина бросилась в вечернюю июньскую теплынь.
   А через два часа ей позвонили, что Якубовского хватил удар.
   Как только разрешили врачи, Марина отправилась к
  заведующему в больницу. Виктор Ильич лежал бледный и
  расстроенный. Инсульт, Слава Богу, оказался не очень сильным, но
  слева губы слегка опустились, и перекос, всё-таки заметный,
  придавал лицу шефа капризное выражение. Он долго сетовал на
  невезенье, говоря, что и путёвку выпросил у высоких начальников,
  главным образом, для того, чтобы встретиться со своим коллегой
  из Англии - Рамбером, (профессор отдыхает где-то в швейцарских
  Альпах) по поводу нашей статьи. "Ну, если уж честно говорить, то
  моей,- подумала Марина, - это теперь она стала нашей." А когда
  в прошлом году её осенила такая простая идея о совершенно новом и
  экономичном способе огранки алмазов, и она сразу поделилась ею
  с шефом, тот долго шумел, говоря, что всё это - "бред и
  бессмыслица"; а потом написал статью. Да-да, о новом методе ...
  Свою статью. Марина озлилась и заявила при всех начальнику, что
  тот совершил плагиат. Полгода они не разговаривали. Но тут у шефа
  возник прокол в идее, и пришлось ему обратиться к ... Марине. И
  уже после плодотворной совместной работы родился новый вариант;
  и на титульном листе в алфавитном порядке, как это принято,
  первой стояла её фамилия.
   -- А теперь, - не уставал повторять Якубовский, - нужно
  быстро напечатать статью в Британском журнале. - вдруг наша(!)
  идея посетит ещё кого- нибудь?
   В конце концов его озарило, что посылку со статьёй сможет
  передать Марина.
   -- Я же решил подарить путёвку вам. Нет, - сообразил он, -
  опять ничего не выходит. Я сейчас не смогу быстро её доделать. А
  у вас (всё переписавшей заново), корявый язык.
   -- Ну, где уж мне до вашего высокого штиля, - съязвила
  Марина, но во-время остановилась.
   -- Так вот, - продолжил Якубовский, - я найду способ
  передать вам статью с кем-нибудь из наших. На всякий случай
  знайте, что Рамбер отдыхает недалеко от Берна и сможет подъехать
  в столицу перед отлётом группы в Москву.
   Совершив над собой насилие, Марина поблагодарила шефа за
  путёвку и отправилась домой. И там на неё навалились необычные,
  но в чём-то приятные мысли: "Туалетов у меня - раз-два, и
  обчёлся ... Ну, да ничего ... Брюки, несколько футболок, почти
  новых, куртка, кофта шерстяная, более-менее приличная,
  кроссовки. А вот хороших туфель нет. Купить! Босоножки -
  прихватить. И ещё нужен купальник и колготы! Сейчас натикает на
  сотню тысяч. Придётся занять денег. А для Коли, - текли дальше
  её мысли, - быть может, даже лучше ... Попилят, поконструируют с
  дедом , разберут что-нибудь, или соберут. Руки у сынишки, Слава
  Богу, - просто, слепок с дедовых. Папочка-то ни гвоздя не мог
  вбить, ни крана в ванной починить."
   Но Маринино сердце, всё-равно, тревожно ёкало, так не
  хотелось расставаться с сыном, даже на двенадцать дней.
  
   --- --- --- ---
  
   Совещание было коротким. Его открыл начальник Отдела
  Московского управления по борьбе с организованной преступностью
  полковник Федотов Сергей Петрович, злой и нервный. Таким они
  шефа ещё не видели.
   -- Наш человек в Объединении "Карбонадо", - глухим голосом
  начал полковник, - сообщил, что очередная левая, очень крупная
  партия бриллиантов двинулась по цепочке. Если мы не разоблачим
  преступников в этот раз, я уволю вас всех, а сам уйду на пенсию.
   "Он впервые утаил от нас число отправки," - с горечью
  подумал майор Андрей Владимирович Шишкин.
   -- Мне надоели намёки начальства на то, что в нашей группе
  есть непорядочный сотрудник, - продолжил полковник, всё более
  раздражаясь, - но я вынужден согласиться с тем, что нас всё
  время на шаг-второй опережают. Мы провели большую работу по
  разоблачению этого человека. И до сих пор вне подозрения
  оставались только вы, мои старые соратники.
   И опять защемило, забилось его сердце, ведь мягко говоря,
  полковник лукавил, а попросту, врал; и все это поняли. Потому,
  что последняя важная информация, которой владели только эти трое
  и он сам, непринуждённо улепетнула к врагам. Значит, надо
  смириться, что кто-то из этих троих - предатель.
   "Да, старые соратники, - думал, страдая, Фёдотов. - С
  подполковником Кедровым Ильёй Николаевичем (Илюшей) чего только
  не пришлось пережить вместе, каких потрясений. И сколько побед и
  удач, особенно два года тому назад. Славное было время. И вдруг,
  всё, как в пропасть. Конечно, Илья очень честолюбив, но нет-нет!
  Люди могут меняться, но не до такой же степени!
   Шишкин Андрей Владимирович, только что получивший звание
  майора - работяга, умница, прекрасный семьянин. Если
  Кедров - его правая рука, то Андрей тоже правая, вторая. Очень
  самолюбив и вспыльчив ... Но предателем? Быть не может!
   И наконец, капитан Анна Николаевна Симонова, Анюта.Девчонкой
  совсем пришла в Уголовный Розыск и как выросла. Сколько
  раскрытых преступлений у неё на счету! И до сих пор, чего уж
  скрывать, симпатия к этой красивой и умной женщине, как-то не
  сумевшей за большими делами создать свою семейную жизнь, не
  исчезала. Правда, ей хотелось ни много, ни мало построить эту
  жизнь вместе с ним. Быть может, она мстит?"
   Вчера он поговорил со всеми, сказав каждому из них: "Я верю
  тебе", - но сегодня , глядя им в глаза, отчётливо увидел, что
  они поняли его игру.
   -- И вот, - глубоко уважая вас, я вынужден послать на
  операцию сотрудника, почти незнакомого мне. Вы понимаете почему.
  Потому, что это означает, - кто-то всё-таки перешёл в стан
  врагов.
   -- Кто-то из нас, - грустно уточнил Шишкин.
   -- Пусть так, - сказал полковник. - Не опускайте руки и
  занимайтесь своими текущими делами. А теперь я представлю вам
  майора Пескова Илью Дмитриевича, талантливого оперативного
  работника из УВД Самары.
   Вошёл молодой высокий мужчина, русый, с большими серыми
  глазами на подвижном лице.
   "Зачем он представляет его нам, если уже не доверяет?" -
  мелькнуло в голове одного из них. А другой подумал: "Пора
  уходить."
   Все молчали, им нечего было сказать. Сергей Петрович,
  любимый шеф, впервые, отстранил их от работы. Но Анна, все-таки,
  не выдержала.
   -- Но ведь один Песков не сможет потянуть весь воз.
   -- Не сможет! - гаркнул начальник. Ему, естественно, будут
  помогать.
   "Но не мы", - с горечью подумал Илья Николаевич.
   Позднее, уже наедине с Песковым, было сказано, что самолёт
  с туристами вылетает в Женеву девятого июля 199.. года, а третье
  звено в цепочке по кличке "Поэт" в этот раз будет задействовано
  частично; он уже на перевале. И опять Фёдотов передёрнулся,
  потому что этот "Поэт", как и вся остальная "Богема", виртуозно
  ускользнули от них месяц тому назад, а огромные, миллиардные
  суммы осели в швейцарских банках.
   "И ведь следили за художником Николаем Раковым (хорошо
  пишет, паршивец!), по пятам ходили. Андрей говорил, что теперь
  сам сможет рисовать, он, просто, не отлеплялся от Ракова. И на
  границе его "шмонали" по-страшному, - и ничего. Кедров сам перебирал чемоданы Ракова, каждую краску вынимал и просматривал. Пусто. Быть может, он глотает камушки?
   Наверное, пора уходить. На пенсию. Пусть придут помоложе,
  пошустрее, Им Бог ещё помогает."
  
  
   --- --- --- ---
  
   Дни перед поездкой прошли шумно и безалаберно. Марина
  пришла в себя только в самолёте: красивый стюард предлагал ей
  бокал красного вина. Она, радостно улыбнувшись, приняла его, и
  долго растягивала удовольствие, рассматривая дивные сверкающие
  облака, в которые ей, почему-то, хотелось зарыться, и
  пронзительное голубое небо, сверх-голубое, божественное небо.
  Заметив её наслаждение, стюард принёс ещё бокал, и ей стало
  совсем хорошо и комфортно. Вот так бы лететь и лететь вечно.
   И тут запахло обедом, но нежное радостное чувство,
  отодвинувшись немного в сторону, всё-таки, не совсем покинуло её.
  Оглядевшись она обратила внимание на своих попутчиков. Рядом
  с Мариной сидели двое мужчин, хорошо одетых и аккуратно
  подстриженных. Чем-то они были похожи друг на друга. "Да,
  конечно, военной выправкой," - догадалась она. И пришла мысль. -
  Неужели и сейчас, в таком-то хаосе, подобные экскурсионные
  коллективы оснащаются сотрудниками госбезопасности? Значит,
  славные брежневские времена ещё не почили в бозе?" Марина
  усмехнулась и прислушалась к разговору мужчин: что-то
  техническое, спор о каких-то допусках ... Совсем неинтересно. И
  она опять отключилась. А тут сосед, передавая ей поднос с красиво
  разложенной едой, сказал: "Это вам, Марина Юрьевна."
  Поблагодарив и поклевав немного, она опять окунулась в дивный
  простор за окном и только много после сообразила: " Откуда же они
  знают моё имя? - но поезд, вроде бы, уже ушёл; и она отмахнулась
  от этой мысли, как от назойливой мухи, подумав так.- Ну, и пусть
  МГБ, ФСБ, или , как их там теперь. Мне-то что! Не была, не
  состояла, не судилась, и не судима буду."
   И вновь уставилась в окно, потягивая рубиновое вино. Теперь
  Марина наслаждалась хаотическим нагромождением пластов земной
  коры, этими легендарными надвигами, которые называются Альпами,
  ещё совсем "молодыми" горными системами, рождёнными игрой
  фантазии мощных и жестоких сил земных недр. Тем более, что в
  этом она кое-что понимала.
   И вот последний потрясающий кадр - тёмно-голубое Женевское
  озеро и высокий фонтан, бьющий из него в небо, который, кажется,
  сейчас втянет в себя их самолёт...
   С сожалением спустившись на землю, она присоединилась к
  экскурсионному люду и остолбенела: её неприятно поразили вещи,
  обилие вещей. Огромные чемоданы - по два и больше, и у женщин, и
  у мужчин. Со своей спортивной сумкой она выглядела среди них,
  невероятно суетящихся вокруг скарба, более чем легкомысленной.
  Но сразу выбросила это из головы, понимая, что несчастные
  соотечественники ещё не совсем освободились от догм и ига
  советских представлений.
   Солнце сияло, пахло цветами. Без задержки, бесшумно подъехал
  роскошный красный автобус и увёз всё это в Отель. После
  обеда их долго катали по Женеве. Воспоминаний осталось
  множество, но каких-то беспорядочных. Больше всего поразила
  голубая Рона, так и продолжавшая оставаться голубой во временном
  плену Женевского озера; снова - фонтан, бьющий почти до облаков;
  обилие цветов, даже часы из цветов; роскошные вековые кедры и
  пихты в Ботаническом саду; уютный музей швейцарских часов "от
  Адама" до современности; и конечно, Костёл, хотя и слишком
  величественный и от того холодноватый, но, всё-равно, прекрасный.
   Ещё ей бросилась в глаза удивительно скромная одежда
  швейцарцев, почти, как у неё самой: футболки, шорты, кепи,
  кроссовки. Но зато много - много золота: в ушах, на шее,
  пальцах. "Знай, мол, наших. Да, одеваемся мы целесообразно, но
  это не значит, что мы бедные люди." Россияне, естественно,
  попросили сделать остановку у большого универсама "Рlacette" в
  центре Женевы. Марина тоже заглянула, но от изобилия всего того,
  чем он был напичкан, ей стало не по себе.
   И только после ужина осталось несколько часов свободного
  времени. Ноги уже гудели, но хотелось ещё и ещё впечатлений, и
  Марина, неожиданно оставшись одна (все как-то уже успели
  познакомиться и разбежались парами - тройками по магазинам),
  совсем не расстроилась. При её-то бурном преподавательском
  общении сегодняшнее одиночество в праздничной женевской толпе
  было более, чем приятным. И опять потянуло к озеру, где теперь
  звучала музыка, сверкали карусели и блестели под заходящим
  солнцем окна бесчисленных магазинов. Побродив, она опустилась на
  скамью , и по-детски радостно вздохнув, наконец-то, поняла, что
  бесконечно счастлива, уже давно и бесповоротно. Поэтому она
  долго не обращала внимания на человека, сидящего на соседней
  скамье; но через некоторое время вдруг стало возникать какое - то
  неудобство, даже не так, что-то, просто ненужное сейчас - ведь
  счастья и так слишком много. "И вообще, оставьте меня в покое,
  когда вокруг так хорошо!" Не взглянув на существо, нарушившее
  покой, она, легко поднявшись, направилась к магазинчику на
  берегу Озера, где продавались симпатичные пушистые игрушечные
  мышата, и купила парочку просто так, потому что ей хорошо, а
  зверушки такие славные.
   И тут, кто-то осторожно взял Марину под локоть и заставил
  застыть на месте. Какая-то до сих пор неизвестная энергия
  пронзила её: жёсткая, но приятная, сильная, но слишком.
  Испугавшись (а она ничего и никогда не боялась ... пока), и
  посмотрев на мужчину, а могла бы и не глядеть, потому что уже
  заранее знала, что это тот, что сидел в самолёте с краю, ближе к
  проходу; и вроде бы, она его не запомнила, а оказалось, что да;
  потом он мелькал в автобусе и на экскурсии, уже почему-то один,
  без спутника ... И Марина смешно ляпнула: "А где же ваш друг?"
   -- А - а, Константин, - усмехнулся знакомый незнакомец. -
  Так он здесь живёт и работает.
   -- Откуда же он знает, как меня зовут? - всё удивлялась
  женщина, впадая в транс от бьющего потока слева.
   -- Не он, а я знаю.
   -- Так это вы обратились тогда ко мне? - и уже изнемогая,
  она вынула руку, чтобы, вроде бы, освободить другую от мышат; и
  опустив хвостатых в сумку и немного успокоившись, опять спросила,
  недоумевая.
   -- Где же мы с вами пересекались?
   -- В самолёте, - захохотал мужчина, - мы потом поменялись
  местами с Константином; в ресторане - ели за одним столиком; в
  автобусе я сидел рядом с вами и видел ваш билет.
   -- Но автобус был, вроде бы, после самолёта? - усмехнулась
  Марина.
   -- Я, так называемый - Главный в нашей группе, - признался
  мужчина. - Должен же быть порядок. За ним и слежу и отчасти,
  лучше сказать, в большой степени, отвечаю за ваши жизни.
   -- Сразу поняла, что вы оба из ФСБ, - буркнула Марина.- Но
  меня, ей-богу, зря пасёте. Ни для Швейцарии, ни для России я
  никакой опасности не представляю. Взрывать здание Организации
  Объединённых Наций не собираюсь, отравлять воды Женевского озера
  - тоже. И на могилу Набокова в Монтрё положу цветы, а не бомбу.
   -- Нет, - вздохнул мужчина, - я не из Службы Безопасности,
  но майор. И зовут меня, Марина Юрьевна, Ильёй Дмитриевичем
  Песковым. Разведён, тридцать пять лет, детей, к сожалению, не
  не имею.
   "Из милиции, значит", - подумала Марина, и ей захотелось в
  отель, но вслух она произнесла.
   -- Чрезвычайно рада за вас и за себя. И теперь я - само
  спокойствие: "Моя милиция меня бережёт". Уверена, что поймаете
  наркодельцев, скупщиков оружия, спекулянтов золотом и
  бриллиантами. И Родина Вас не забудет!
   И подхватив сумку, она своим обычным летящим шагом
  направилась к отелю, недоумевая, отчего она так завелась.
  Мужчина приятный, хотя и немного назойливый, одинокий, просто,
  хотел познакомиться. И сразу навалилось недавнее: "Знаю, я этих
  одиноких и женатых многажды и одновременно."
   Потом, уже успокоившись, она догадалась, почему так
  ощетинилась. Илья спугнул её покой, её пиршество. Спугнул то,
  чего больше всего нехватало в последнее время, и чем она так
  обогатилась сегодня.
   Завтрак Груздева проспала, но нисколько не расстроилась, и
  выпив стакан кока- колы, впрыгнула в последнюю минуту в автобус.
  Сегодня они уезжали осматривать окрестности Женевы. Оказалось,
  что дисциплинированные экскурсанты опять расселись в том же
  порядке, как вчера, и свободно только одно место у окна рядом с
  Ильёй. Поздоровавшись со всеми сразу, она протиснулась к окну, и
  решив сегодня не валять дурака, дружелюбно шепнула Пескову:
  "Привет", - приготовившись снова глотать, пожирать пространство,
  захлёбываясь новыми ощущениями. Илья засуетился, и вытащив
  большой пакет с бутербродами, фруктами, булочками и бутылкой
  фанты, сказал.
   -- Вот, подкрепитесь. А я уж думал, что вы заболели, но
  всё-таки, на всякий случай шепнул официанту: "Жене стало дурно",
  и он соорудил мне этот пакет. Приступайте.
   -- Я просто проспала, - улыбнулась Марина, - перебор ощущений, и есть не очень хочется. Помогайте, а то всё пропадёт.
   И они дружно принялись за бутерброды. Илья, оказавшийся
  вполне контактным, угостил экскурсовода, стильную швейцарскую
  француженку Мишель, бананом; налил соседу слева, Кориневскому
  стаканчик фанты - тот жаловался на жажду; и как-то незаметно
  превратился в душу компании. Через час непринуждённо осыпались
  сами по себе отчества, а немного спустя, поймав за хвост свою
  фразу: "Ну, о чём ты говоришь? Эта страна уже больше века живёт
  без войны,"- Марина страшно изумилась (надо же, мы уже на "Ты");
  но не стала ничего изменять, потому что покой, но не тот,
  вчерашний, тёплый и бездумный, а совсем другой, но всё-таки
  покой и ещё уверенность в себе охватили её. За окном мелькали
  деревни, замки, невысокие холмы, покрытые красивым лесом, стада
  удивительно чистых и величественных коров; радовали глаз
  небольшие, но ухоженные до невозможности поля уже почти
  созревшей золотой пшеницы, горделивых подсолнухов и стройные
  шеренги виноградников.
   Ей также были приятны интерес и предупредительность
  мужчины, и то, что все экскурсанты теперь узнали её имя, которое
  неоднократно и как-то особенно повторял Илья. С небольшим
  раскатом, как бы от удовольствия пробуя его на вкус ещё и ещё
  раз: "Мар-рина, Мар-рина, погляди-ка налево. Видишь, какое
  розовое Шато на гор-ризонте. Мар-рина, а ведь это зубр-ры и
  зубр-рята, или зубр-рёнки? Мишель, остановите, пожалуйста.
  Мар-рина хочет сфотогр-рафировать зубр-рёнка!" Он заводил весь
  автобус, и туристы тоже выскакивали, чтобы запечатлеть зубров,
  Шато и друг друга. "Др-руг др-руга."
   "Владимир Алексеевич, встаньте, пожалуйста, рядом," -
  обратился Илья к красивому полному пожилому человеку с
  благородными сединами и неизменной флягой в руке, из которой он
  всё время потягивал что-то, приятно пахнущее и, несомненно
  вкусное. За эту поездку Илья сфотографировал, пожалуй, всех людей
  из автобуса и, особенно, молодых женщин. Но больше всего, с
  Мариной. И её одну. А к вечеру ухитрился где-то проявить плёнку
  и отпечатать карточки. И оказалось, что он прекрасный фотограф.
  Все ахали и охали. Особенно хорошо получилась Марина: Марина
  улыбается, Марина в подсолнухах, маринино лицо в бликах солнца,
  маринины летящие волосы, Марина и зубрёнок, Марина на парапете,
  маринины глаза в темноте старого замка, страшноватые,
  притягивающие.
   Туристы безобразно скулили, выпрашивая свои и маринины
  фотографии. Илья радостно обещал, а утром следующего дня уже
  раздавал снимки. "Когда же он всё успевает?"- удивлялась Груздева
  и её спутники.
   Во второй половине дня экскурсантам была дана возможность
  побегать по магазинам, или, просто, поплавать в Женевсом озере,
  благо погода стояла изумительная. Марина, хитро ускользнув от
  всевидящего милицейского ока, очень обрадовалась. Она совсем ещё
  не отдохнула от институтских сложностей, когда ежедневно мимо
  тебя, вернее, через тебя проходят сотни студентов со своими
  проблемами: "Объясните ... Примите экзамен, зачёт ... Когда
  будет консультация? Почему "неуд"... И так далее." Начальству
  разных уровней тоже всё время что-то нужно и срочно. Даже в
  библиотеке мелькают знакомые лица сотрудников, бывших студентов,
  друзей.
   В общем, ей опять захотелось на "праздник одиночества".
  
   " Пойду ещё бродить. Покуда солнце,
   Покуда жар, покуда голова
   Тупа, и мысли вялы ... " (1)
  
   И она пошла теперь на север по берегу Женевского озера,
  спокойно и радостно впуская в душу массу новых ощущений,
  немыслимых до сих пор: сияние озера; дорожные столбы, украшенные
  вазонами с цветами; озорной танец пёстрых яхт на глади озера;
  раскованные дети, обгоняющие на роликах и выписывающие вокруг
  неё восьмёрки, спокойная доброжелательность взрослых и многое
  другое. Пройдя километра четыре и немного устав, она присела на
  лавочку, с удовольствием наблюдая, как плещется весёлая ребятня в
  озере , и вдруг увидела на скамейке напротив знакомое лицо, но
  сделала вид, что не заметила или не узнала, решив немного
  порезвиться. Легко вскочив, она направилась к киоску с
  мороженым, и около него резко обернулась: мужчина поспешно
  следовал за нею и слегка смутился. Она купила стаканчик и
  вернулась на прежнее место. Спутнику ничего не осталось другого,
  как подойти и сесть рядом.
   -- Я пошел вдоль озера и, увидев вас, наслаждающуюся, надумал
  повторить ваш маршрут. Меня зовут Владимиром Михайловичем
  Соловьёвым. Сижу на предпоследнем месте в автобусе с вашей
  стороны. А вы, я знаю-знаю, все уже знают. Вы - Марина Юрьевна
  Груздева. А где же ваш спутник?
   -- Я, Владимир Михайлович, смылась ото всех. У меня сложная
  нервная профессия - педагог, очень устаю от людей, вот, и
  уединилась.
   -- Простите, что нарушил вашу уедиенцию, попросив аудиенцию.
  Как вкусно вы поглощаете мороженое. Я тоже так хочу. Пожалуйста,
  не исчезайте, сейчас принесу себе и вам. Какое? И буду молчать,
  как стоик.
   -- Мне? Пожалуй, с клубникой.
   Ей понравился этот пожилой мужчина с седоватым коротким
  бобриком. Он не казался ни нудным, ни сладким, ни скучным или
  навязчивым. Когда тот вернулся, Марина сама поддержала разговор:
  "Психологи говорят, что мороженое повышает в человеке количество
  гормонов с каким-то сложным медицинским названием. Но по смыслу
  это - гормоны счастья. Особенно они необходимы для детей."
   -- И старцев, - добавил Соловьёв.
   -- Да бросьте, - поморщилась Марина. - Хотите отгадаю? Вам
   - сорок три.
   -- На два больше.
   -- Значит, мороженое уже подействовало.
   И они оба рассмеялись, не замечая, что из-за пушистого
  кедра кто-то фотографирует их.
   -- Теперь попробую угадать профессию. Вы ... - посмотрела
  она внимательно на Владимира Михайловича - директор небольшого
  завода.
   -- Всё верно, только завод нужно заменить ...
   -- На фабрику!?
   -- Нет!
   -- Фирму!
   -- Да, директор строительной фирмы.
   -- Кстати, босс, нас фотографируют, - зловещим голосом
  произнесла Марина.
   -- Где? - резко обернулся фирмач.
   -- За кедром.
   "Ну, и тигр, - подумала она, увидев, как мгновенно
  изменились лицо и повадки Соловьёва. - Фирма фирмой, но вряд ли
  строительная, - а вслух сказала, - вот, попадём мы с вами на
  обложку какого-нибудь модного журнала, такие молодые, весёлые и
  красивые."
   -- Как-то в мои планы это не входило.
   -- А, поняла. Значит, вы путешествуете один, жена в Москве,
  купит журнал, а мы тут с вами купаемся в гормонах счастья.
   Мужчина захохотал, и страх, а это, действительно, было
  что-то похожее на страх, полностью исчез с его лица.
   -- Моя жена, - начал он, - в общем ... , мы разошлись.
  Десять лет тому назад. Но как-то ухитрились сохранить
  человеческие отношения. Она снова вышла замуж. Я говорил ей, что
  это будет ещё хуже меня. Не послушалась. Опять разошлась. Теперь
  воспитывает внука. У нас общий сын. Я тоже попробовал, но через
  год мы расстались. Работаю, вот, в фирме и редко-редко отдыхаю.
  Ну, а теперь Вы о себе!
   Марина скорчила гримаску и испуганно, скороговоркой.
   -- Муж погиб в автомобильной катастрофе. Имею сына
  одиннадцати лет. У бабушки. Преподаватель высшей школы. Характер
  плохой, нордический. Больше замуж не берут, и не тянет.
   -- Прекрасно: чётко, логично и без лишних слов, -
  восхитился Владимир Михайлович. - Я бы, пожалуй, взял вас в свою
  фирму, к примеру, замом. Стоит подумать, и зарплата будет
  человеческой. Но у меня ещё два вопроса. Второй, простите,
  нескромный.
   -- Валяйте, - разрешила Марина.
   -- Итак, первый: "У бабушки совсем, или на период экскурсии?"
  И второй: " На какие это шиши вы купили путёвку, не на те же
  копейки, что бросает вам наше доблестное правительство?"
   -- На период; путёвка горелая. Большой начальник свалился с
  инсультом. Все в разъездах. Повезло! Раз в жизни! На халяву.
   -- Яркая речь!
   -- Как же, я стараюсь, а вдруг, и правда, возьмёте замом.
   -- Можно ещё один, последний?
   -- Хорошо. А хотите, я угадаю, какой?
   -- Валяйте.
   -- А кем приходится вам этот шустрый Илья Дмитриевич?
   -- Как в воду ...
   -- Никем, мой неожиданный спутник. Мы впервые увиделись в
  самолёте. Вернее, он увиделся, а я и не заметила. Рядом, вот,
  судьба посадила. И в автобусе тоже оставила одно место, одно
  единственное; справа - окно, а слева - он, милашка, приятный во
  всех отношениях.
   -- Вас не пугают такие, вот, приятные?
   -- Пугают, ох, как пугают, а вообще-то, я не из пугливых.
   -- Уже заметил, - хмыкнул Соловьёв и предложил называть его
  для краткости Виэмом.
   Так, весело пикируясь и подтрунивая друг над другом, они
  прошагали ещё километров пять. Марина всё поглядывала по
  сторонам, но больше фотографов не заметила. Но, как-то,
  внимание, уделяемое ей соотечественниками и в самолёте, и в
  Швейцарии, несколько настораживало.
   Усталые, но довольные, слопав ещё по парочке мороженого для
  полного счастья, они подошли к отелю. И первое, что увидела
  Марина, были удивлённые, настороженные и вопрошающие глаза Ильи
  в окне третьего этажа, сразу исчезнувшие, как только скрестились
  взгляды.
   -- Давайте съездим сюда зимой покататься лыжах, куда-нибудь
  в Церматт (Горнерграт - это восхитительно!) или Давос?
   -- Ну, если ... я перейду в вашу фирму ...
  
   --- --- --- ---
  
   Двенадцатое июля - день рождения Марины. Тридцать пять лет.
  Ей приятно, что праздник проходит так неожиданно ярко, хотя
  никто не догадывается об этом.
   Сегодня их путь лежит через город Нион, где ещё давным-
  давно успели потоптать землю вездесущие римляне, и не только
  потоптать, но и украсить знаменитыми колоннами, арками и
  лепниной, остатки которой любовно сохранены. От Ниона автобус
  резво катится через холмистую Юру мимо прелестного озера Жю и
  далее на север, где в пещерах, недалеко от городка Валорб
  матушкой-природой и трудолюбивой речкой Орб им приготовлен
  сюрприз.
   Да, под землёй такая красота! Но вот, экскурсовод, плохо
  говорящий по-русски и не знающий толком ни геологии, ни
  минералогии, вызывает только раздражение. И Марина говорит Илье,
  что лучше проведёт экскурсию сама. Тотчас же к ним
  присоединяются два подружившихся Владимира: Иванович и
  Алексеевич, а также пронырливая Милочка, под руку с Романцевичем.
  Эта парочка возникла быстро, как это обычно случается на отдыхе,
  и почему-то очень раздражала Илью. Девушка была стройной и
  худенькой, одевалась вызывающе, а лицо прикрывала большими
  чёрными очками. Мёртвой хваткой вцепившись в Романцевича, она не
  отпускала его от себя ни на минуту. Но и сам он, высокий,
  спортивный и ловкий, улыбчивый и остроумный, явно не возражал.
   Марине нравится рыжая шевелюра Игоря, его красивые руки
  гимнаста, все в озорных веснушках, и простое, но очень подвижное
  лицо. Так, вшестером, они долго бродят по пещерам, прохладным и
  мрачноватым, наслаждаясь той фантастической красотой, что за
  сотни тысяч лет наворотила природа, и слушают глуховатый голос
  Марины. Она объясняет им, как формируются сталактиты и
  сталагмиты самой причудливой формы: в виде сосулек, раковин,
  морской капусты, обелисков, крупных медуз, бедуинов и шатров.
   -- А вот это напоминает морского ежа, - говорит Игорь.
   -- А это - цветную капусту, - подхватывает Милочка. И все
  смеются.
   Белые, жёлтые, голубые, охристо-оранжевые, подкрашенные
  окислами железа и блестящие под светом прожекторов, эти странно
  меняющиеся, с разных точек зрения, образования создают ауру
  волшебной сказки.
   Невооружённым глазом видны крупные разломы, свидетели
  древних и современных катаклизмов, весело шумит, где-то глубоко
  внизу, любопытная речка Орб, изобилующая форелью.
   Но время идёт, и постепенно всё начинает изменяться.
  Монотонный стук капель воды, просачивающейся сверху,
  навевает сонливость и грусть. Неуютно и холодно становится под
  толщей пород; так неприятен их скрежет, вызываемый мелкими
  подвижками; и очень тянет на волю вздохнуть сухого воздуха и
  посмотреть в бездонное голубое небо. А Марине хочется ещё ...
  прижаться к Илье, такому сильному и крепкому.
   Но они почему-то продолжают бродить по подземелью, где
  разрешено и нет и, наконец, попадают в Музей драгоценных и
  полудрагоценных камней. Ну, что ж, пора блеснуть Марине -
  профессиональному минералогу. И она, восхищаясь вместе с
  благодарными слушателями, знакомит их с идеальными октаэдрами
  красного и зелёного граната, блестящими исштрихованными кубиками
  пирита, чёрными пиками турмалина, огромной друзой
  тёмно-фиолетового аметиста, игольчатыми ёжиками окерманита, и так
  далее, и так далее. Возбуждённая вниманием и заинтересованностью
  спутников, она рассказывает им ещё об аммонитах, древних
  моллюсках с раковинами, завитыми в плоскую спираль; и о том, как
  они странно, ракетообразно, передвигались в юрских морях. А
  зверушки, такие важные, ещё бы, ведь мыслящие существа наградили
  их именем египетского Бога Аммона, но уже окварцованные и
  мраморизованные, с радостью прислушиваются. И тут Марина
  замечает, что их компания обросла соотечественниками, тоже с
  удовольствием внимающими ей. Она собирается рассказать ещё про
  разноцветные флюориты, но её перебивает Милочка.
   -- А почему здесь нет бриллиантов?
   Марина усмехается и говорит.
   -- Минерал алмаз, также, как и графит, с химической
  формулой С (углерод), рождается на глубинах более ста километров
  при ужасных катаклизмах, чаще всего взрывах газов. Он встречается
  в кимберлитовых и лампроитовых трубках взрыва, что-то вроде
  колонн, диатрем, уходящих корнями в мантию; или концентрируется
  в россыпях, когда эрозия достигает эти породы и разрушает,
  или размывает их.
   Самые лучшие алмазы превращают в бриллианты люди, тщательно
  отшлифовывая их грани, или формируя новые.
   "И эта женщина, такой замечательный знаток своего дела и
  лектор, занимается контрабандой? - думает один из их кампании.
  - Никогда не поверю!"
   -- А где можно посмотреть алмазы? - никак не желает
  угомониться Милочка.
   -- В ювелирном магазине, здесь в Женеве их полным-полно.
   -- Давайте вечером и продолжим экскурсию, - неожиданно
  предлагает Соловьёв. - Пусть Марина подготовится и - вперёд.
   -- Мне не нужно готовиться, - улыбается Груздева. - В моём
  большом курсе лекций по драгоценным камням, четыре - посвящены
  алмазам.
   -- Вы и на трубках бывали?
   -- А как же.
   -- И дома у вас, наверное, полно алмазов? - это опять
   Милочка, присосалась, как пиявка.
   -- Увы, как всегда, сапожник - без сапог, - улыбается
  Груздева. - С этим делом очень строго. Ведь один карат ( две
  десятые грамма) стоит несколько тысяч долларов. И, вообще, нельзя
  разбазаривать народное достояние. У нас в Минералогическом музее
  института и то, всего-навсего, три образца с алмазами.
   Так и договорились: встретиться вечером у железнодорожного
  вокзала, откуда по узким улочкам (Rue) тянутся один за другим
  маленькие магазинчики с ювелирными изделиями.
   Но после прекрасного обеда в ресторане всех как-то
  разморило, и на вечернюю экскурсию с Мариной отправились только
  Песков, Романцевич с Милочкой и Элеонора с Беляевым.
  
   Терентьеву Элеонору и три её чемодана к огромному своему
  неудовольствию, Марина обнаружила сегодня в собственном номере.
  Что-то не сложилось у администрации отеля.
   -- Только на одну ночь, - умоляла Мишель, и она, конечно,
  сдалась, но страшно расстроилась, подумав, - "Покой нам только
  снится". (2)
   За час до обеда Элеонора ухитрилась опрокинуть на
  Марину тонну , совершенно ненужной ей, информации о себе и
  туристах- соотечественниках, Правда, мажорно и с юморком.
   Нора, оказывается, была женой большого очень партийного
  начальника, докарабкавшегося по служебной лестнице до
  секретаря Ц.К., но не успевшего наломать много дров. Однако,
  смерть крупного учёного и талантливого режиссёра на его, и только
  его совести. Семья Терентьевых и теперь не бедствовала. Большая
  квартира и дача остались за ними, а персональная машина была
  продана , да-да, им же по смехотворной цене.
   Элеоноре стукнуло ... эдак пятьдесят два - пятьдесят три, но
  выглядела она очень моложаво. Стройная, холёная, с иголочки
  одетая и очень сексуальная, она, к тому же была острой на язык,
  даже чуть-чуть чересчур, до ядовитости. Почти всем членам группы
  были сотворены уже яркие прозвища. "Интересно, а как она
  припечатала меня?" - подумала Марина. Это Нора прозвала Милочку
  "пиявкой", жгуче завидуя её молодости, свежести и развязности.
  Особенно раздражало отсутствие трусиков у девушки.
   Выбрав Романцевича в жертву и потерпев неудачу, Терентьева теперь называла юношу "Рыжей дубиной", трёх молоденьких студентов МГУ - Машу, Сашу и Алёшу, одинаково одетых и державшихся стайкой - "Созвездием тройнецов", а Анатолия Рыбкина, любителя карт, женщин и крепких напитков - "блякартом". Желчный экономист Игорь Александрович Кориневский , путешествующий с супругой, получил титул "застарелой изжоги", а Мишель - "валютной б....", при этом "б" она произносила полностью и с удовольствием.
   После прокола с Игорем Романцевичем Элеонора повела атаку
  на трёх мужчин сразу: Соловьёва, Владимира Алексеевича Беляева
  ("молодящегося пердуна" в её классификации) и Серёжу Прозорова.
   Сергей Васильевич - молодой и подтянутый мужчина лет
  двадцати восьми - семи, с необыкновенным рвением следил за своим
  здоровьем, терзая себя ежедневной часовой зарядкой ( как правило,
  на виду у публики), бегая по два-три километра и каждый раз
  призывая кого-нибудь из мужчин в компанию. Ещё он купался в
  любом водоёме, начиная от Женевского озера и кончая фонтаном в
  самом центре города, рядом со зданием ООН, куда ухитрился
  залезть в крутую тридцатиградусную жару. Чары Норы не произвели
  на Сергея никакого воздействия, за что он был прозван "Паном
  спортсменом". "Но этот выстрел, - смеялась над собой Терентьева,
  - был пробным. Не в свои сани ..."
   Зато профессор Плехановского института Беляев сразу открыл
  ей свои объятия. Соловьёв же, наоборот, резко и грубовато
  перечеркнул все надежды. А с проблемной своей задачей -" вершиной
  максимум с рыжими вихрами" она ещё носилась, тем более, что его
  отношения с Милочкой были по меньшей мере странными: девушка,
  как сумка висела на его плече, вызывая соответствующее
  количество эмоций.
   В кампании Элеонора прекрасно работала на репликах. Стоило
  Марине, Пескову или Кориневскому бросить многозначащую затравку,
  как она, с лёта подхватывая её, развивала озорно и весело, а
  иногда уничтожающе. Конечно, она была стервозной бабой, но в
  кампании смотрелась совсем неплохо, и в малых дозах не
  раздражала. Правда, Марина сразу пресекла все стремления Норы
  залезть ей в душу.
   -- Муж погиб, в катастрофе. Сначала очень страдала, сейчас
  боль немного притупилась, но второй раз замуж выходить не
  собираюсь: сложный сын, и у самой тот ещё характер.
   -- А с Песковым?
   -- Здесь уже познакомились. Нет, не нравиться, но и никто
  не нравится. Так, чуть-чуть настроение улучшает.
   -- Влюблён, как мартовский кот, - заявила Элеонора. - Глаз
  не сводит, только из отеля выйдет, сразу шарит вокруг и
  по окнам. А в первый день, когда ты на завтрак не пришла, он
  три раза выбегал: то вверх к номеру, то вниз на улицу. Так и не
  позавтракал . И чем только ты его присушила?
   -- Владимир Алексеевич тоже не отводит от вас влюблённых
  глаз, - немного покривила душой Марина.
   -- Беляев!? Старый и ни на что не годный экземпляр, -
  возмутилась Элеонора, - на безрыбье. Даже не рак, а жаба. Как
  называется жаба мужского пола?
   -- Не знаю, - захохотала Марина, - Наверное, жаб или самец
  жабы.
   -- Вот-вот, всё одно, какой уж там пол. Жаба и есть жаба. А
  этот козёл - "соловей-разбойник", - продолжала она " жабиться", -
  тоже туда же! Как только в первый день вы с Ильёй поочерёдно
  удалились, обернулся, проверился, как Штирлиц, и - марш за вами.
   -- В фирму свою пригласил.
   -- Знаю я эту "фирму". Этот уж точно - из Службы
  Безопасности.
   -- Ну, я для госбезопасности никакого интереса не
  представляю.
   -- Значит, у Пескова рыльце в пушку. Ты бы его
  поостереглась, ещё вместе с ним влипнешь.
   -- Скажите, просто отбить желаете, - поддразнила Марина.
  Элеонора зафыркала, замахала руками и вдруг выдала совсем уж
  несусветное.
   -- Нет. В это осиное гнездо я не полезу. Одна шайка-лейка.
  Что эта "Рыжая дубина", что твой "влюблённый" Песков, что
  Соловьёв- "разбойник". Одного поля ягодки.
   "Совсем с ума сошла баба," - посмеялась в душе Марина.
   А та, подкрасив губки, пошла приглашать на бриллианты "жабу
  мужского пола". Но сперва не преуспела. У самца разболелось
  сердце, но, всё-таки, отлежавшись, он присоединился к кампании.
  
   В первом же крупном ювелирном магазине, где были выставлены
  золотые кольца, броши и колье с бриллиантами, Илью поразили
  цены.
   -- Это кто-же у нас может позволить себе такое?
   -- Практически, единицы, - сказала Марина.
   -- А по-моему, они с виду ничем не отличаются от горного
  хрусталя, - заявил Игорь.
   -- Ну, что вы, - обиделась Марина, - приглядитесь получше.
  У хрусталя блеск стеклянный, благородного, но всё же стекла. А
  здесь, - уже ко всем, - смотрите, совсем иной - мощный
  внутренний глубинный, одним словом - алмазный блеск. Правда,
  хорошо отшлифованный горный хрусталь тоже великолепно блестит,
  но всё-равно сразу видно - стекляшка. И ещё твёрдость.
  Максимально возможная у минералов.
   -- Но, к чему твёрдость украшениям? - пискнула Милочка.
   -- А к тому, что это украшение на сотни лет. Семья, род
  получают его почти навечно: не рассыплется, не потемнеет, не
  заржавеет.
   И тут Илья бросил затравку.
   -- Интересно, а у кого в России могут быть крупные алмазы?
   Что тут началось!
   -- У оперных певиц и крупных музыкантов.
   -- У нобелевских лауреатов.
   -- У тех, кто долго работал за границей.
   -- Экстрасенсов и модных врачей.
   -- У спекулянтов и воров, - завершил дискуссию Романцевич.
   -- У минералогов, естественно, - добавила Милочка. - Чем
  богаты ...
   -- Ну, уж нет, - возмутилась Марина.
   -- Но ведь вы можете поехать на трубку "Мир", к примеру, и
  случайно найти алмаз? - не сдавалась девушка.
   -- Могу.
   -- И что дальше?
   -- А дальше, я передам его руководству.
   -- Так уж и передадите?
   -- Вот так, и передам.
   -- Неужели минералоги совершенно особенный народ? И среди
  них не найдётся ни одного ...
   -- За всех сказать не могу, - спокойно ответила Марина, -
  вы, кажется, спросили меня? А мне свобода дороже самого крупного
  алмаза. - И помедлив немного. - Давайте лучше помечтаем, а
  мужчины "выберут" нам по подарку.
   Идея понравилась. И все трое "подарили" Марине простенькое
  золотое колечко с небольшим бриллиантом в кампании с маленькими
  синими капельками сапфиров.
   -- А мне вон ту, - заявила Милочка, указывая на большую
  брошь, всю усыпанную бриллиантами.
   -- Вот, даёт! Ну, и запросы у тебя, - засмеялся Игорь, а
  потом, вздохнув. - Ладно, в следующий раз.
   А Элеонора захотела непродаваемый цветок из бриллиантов,
  рубинов, сапфиров и жемчуга.
   Посмеявшись, но в глубине души всё-таки немного погрустив
  по поводу вечной нашей бедности, вернее, нищеты, туристы
  отправились пешком к отелю. Тридцатиградусная жара, наконец-то,
  поимела совесть и сменилась приятной прохладой.
   -- Давайте, - говорит на обратном пути Игорь, - завтра,
  вместо беготни по духоте, поедем на Рону; поплаваем, позагораем
  и поедим шашлыков из ягнят. Я видел в магазинах. Всё уже
  приготовлено на шомполах: кусочки барашка вперемежку с
  помидорами, баклажанами, луком и еще чем-то вкусным. Только
  поджарить, и всё. Мишель обещала жаровню и угли.
   -- Мы с Норочкой согласны, - сразу откликаетя кампанейский
  Беляев.
   -- Старый пердун, - шипит в сторону Элеонора: "Он с
  Норочкой!" А у меня купального костюма приличного нет. Придётся
  разориться.
   -- Да, пожалуй, это хорошая мысль, - кивает головой Илья и
  добавляет. - Но я хочу, что бы к нам ещё присоединились
  Кориневские.
   -- Может, перехочешь? - ехидно говорит Милочка.
   -- Нет, - жёстко огрызается Илья, двигая скулами.
   -- И чего ты в них нашёл?
   -- Игорь Александрович в карты играет классно.
   -- Фи, - пожимает плечиком невзрачное существо.
   Илья вопросительно смотрит на Марину, а та глядит в
  пространство.
   -- Подожду ещё немного, - думает она.
   Войдя в номер после ужина, Марина приходит в неописуемый
  восторг. Ни Элеоноры, ни её шмоток не видно, а на столе -
  роскошный букет. Рядом записка: "Хотелось бы узнать, кто из
  наших кобелей обладает таким приличным вкусом? Белые бульдонеж -
  моя самая большая слабость."
   "Бульдонеж, - думает она, - любимые цветы отца, только ему
  больше нравятся сиреневые и розовые. Надо на следующий год
  вырастить их на даче." И вдруг понимает, что ей тоже интересно:
  "Кто?"
   -- Ну, ясно, - говорит она сама себе, - это не пьяница
  Анатолий и не Игорь Александрович. Жена показала бы ему такую
  "бульдонеж!" Значит или Соловьёв, или Серёжа, скорее Соловьёв; а
  это означает, что он имел доступ к моему паспорту или анкете.
  Да, неглупая баба - Элеонора, ничего не скажешь. А что, если
  спросить его в лоб?
   Утром, идея о шашлыках, поносившись в воздухе, облетает
  всех. Соловьёв расстраивается, что не может, - у него дела в
  Женеве.
   -- И меня, и меня возьмите! - требует Анатолий, уже слегка
  подогретый.
   -- Солнышко моё, - жеманно поджав губки, стонет Милочка. -
  Ты не передумал?
   -- Нет, конечно, - улыбается Игорь, - а вдруг кто-нибудь
  перегреется на солнце или переберёт? Нельзя же без врача.
   Марина молчит, улыбаясь. Илья нервничает и не выдерживает.
   -- Мар-рина, а как же мы? Давай, тоже пойдём. Я
  пофотогр-рафирую.
   -- Пойдёмте, пойдёмте, - тормошат её Кориневские. Ну, как
  же без вас?
   -- Хорошо, и я пойду, - радует она кампанию, а сама с
  горечью думает: "Вот, и сложились три курортных брака, легко и
  непринуждённо, и злится на Илью. - Нельзя же так откровенно
  глядеть на меня."
   Кампания скидывается, и мужчины удаляются за шашлыками,
  спиртным и кока-колой, которая в Швейцарии почему-то очень
  хорошо утоляет жажду. Марина просит купить немного помидоров и
  огурцов, Нора - белого шоколада. Дипломатичного Владимира
  Алексеевича посылают к Мишель с просьбой выделить им автобус. И
  после небольшого презента и двух бутылок "Столичной" - всё в
  полном порядке. Хозяйственная Анна Ивановна Кориневская уже
  укладывает в корзину бумажные стаканчики и тарелки, карты и
  лекарства для мужа.
   -- Ты в чём пойдёшь? - пристаёт Нора к Марине.
   -- Одним цветом, - смеётся та, - в шортах и футболке, и
  купальник надену.
   -- А что же делать мне? - сокрушается. - Пойдём со мной в
  магазин, поможешь выбрать.
   Марине очень не хочется, но она идёт.
   Элеонора покупает крикливый пёстрый наряд: белую футболку,
  всю в крупных красных сердцах и модные в то время обтягивающие
  пёстрые штанишки чуть выше колен.
   Когда подъезжает автобус, все уже готовы: весёлые молодые
  мужчины с тяжёлыми, смачно булькающими сумками, Кориневский,
  весь в приспособлениях для шашлыков, и женщины с пляжными
  принадлежностями. Мужчины, видимо, уже перехватили понемногу, а
  Беляев с Анатолием даже и побольше.
   -- Владимир Алексеевич, вы забыли свою фляжку, - удивляется
  Нора.
   -- А вот, и нет, - заявляет тот, ловко, как фокусник,
  выхватывая её из сумочки и вешая себе на плечо.
   В автобусе объявляется конкурс. Его предлагает Илья: "Кто
  отгадает, что находится во фляге В.А.? Выигрывшему даётся право
  отхлебнуть."
   -- Коньяк, - говорит Анатолий и проигрывает.
   -- Чай, - это Анна Ивановна.
   Беляев только посмеивается.
   -- Валерианка, - ляпает Милочка, и все хохочут.
   -- Золото и бриллианты, - страшным шопотом сообщает
  Элеонора.
   -- В жидком виде, - добавляет Марина, и Владимир Алексеевич,
  просто, заходится от смеха.
   -- Ром, - заявляет Романцевич, - мне больше ничего не
  приходит в голову по такой жаре.
   И тут Илья, прыскает, как мальчишка, говоря.
   -- Бальзам Биттнера.
   -- В очко, - радуется Беляев, и его жизнеутверждающий
  животик колышется от хохота. - Иди сюда, мой милый мальчик, я
  дам тебе глоточек отхлебнуть.
   Тот радостно подбегает, а Романцевич навеки запечатляет эти
  моменты. Первый: весёлый Песков, с некоторым подозрением
  рассматривающий содержимое фляги. И второй кадр: торжественный
  Беляев, выливающий густую коричневую жидкость в широко раскрытую
  илюшину пасть.
   На месте Анна Ивановна со своим неуёмным хозяйственным
  рвением, всё берёт в свои руки; и через минуту на голубой
  скатерти красуются запотевшие бутылки, блестящие помидоры,
  покрытые мелкими капельками влаги огурцы, и сладко пахнет
  апельсинами. И для шашлыков всё уже готово. Кориневский зажигает
  угли. В запасе остаётся не более получаса. Упарившийся Беляев
  сидит, умиротворённый, в тенёчке, ласково вытирая свою лысину,
  блестящую, как помидорчик, и того же прекрасного цвета. Рядом
  Нора с удовольствием выслушивает его комплименты по поводу новых
  штанишек, и вдруг замечает отсутствие девушки.
   -- А где же Милочка? - с деланным испугом вопрошает она.
   -- Под солнцем, в неглиже, - усмехается Игорь.
   -- И Вы не с нею? - укоризненно покачивает головой
  профессор.
   Все смеются. И тут Игорь обращается к Марине: "Пойдёмте по
  ежевику."
   -- С удовольствием, - отвечает та.
   И они, успев услышать ехидное хихиканье Норы, исчезают в
  душном овраге, заросшим ежевикой и плющом. Ягода уже поспела:
  огромная, сочная, синевато-черная и только местами с красными
  недозрелыми горошинками. Они долго, молча, с удовольствием
  пасутся, не мешая мыслям друг друга. А мысли эти, надо сказать,
  очень-очень странные.
   Марина: "Мне почему-то кажется, что этот складный мужчина,
  ещё почти юноша, давно интересуется мной. Я не раз уже ловила
  его взгляды: то оценивающие, то испуганные. Милочки ему что-ли
  мало? Нет, здесь что-то другое."
   Игорь: "Как же прекрасно она владеет собой!"
   -- Возьмите пакет, соберите подруге, - предлагает Марина.
   -- Обойдётся, - грубо бросает Романцевич, но,
  спохватившись, добавляет. - Она не любит ежевику, - а мысленно:
  "И меня."
   " И его, - думает женщина, а потом - что же ещё сказать
  ему, или предложить?" И вдруг понимает, что объелась ежевикой,
  и больше ни одна ягода в неё не полезет.
   -- У меня оскомина, и я совсем зажарилась, - сообщает она
  Игорю. - Переплывём Рону?
   -- Вы, что, всерьёз? - настораживается тот. - Или забыли о
  строгом предупреждении лорда Байрона, как ... "лазурная Рона ...
  быстрые струи несёт." - А потом. - Была не была!
   И они уже спешат к берегу, страшноватому, илистому,
  обваливающемуся и, скинув одежду, спрыгивают в воду.
  Стремительное течение тащит их и кружит, охватывая и поддерживая
  озорными прохладными голубыми струями. После мгновенного испуга
  и озноба Марину охватывает такое счастье, которое бывает только
  в детстве, рано-рано солнечным утром после долгого-вечного
  ненастья.
   -- Руку! - кричит испуганный напором воды Игорь, но
  прекрасно плавающая Марина небыстро, но упорно стремится к
  середине сумасшедшей реки.
   Романцевич бросается за ней, но приблизится не может, и его
  охватывает доселе незнакомое чувство и жгучее желание: догнать
  во что бы то ни стало, обнять её, холодную и скользкую, и
  удержать!
   Они вылезают на берег минут через двадцать, усталые, но
  такие счастливые. Озорница Рона сносит их, как раз, напротив
  сборища; и кампания смеётся, машет руками и возмущается. Одной
  Милочки не видно: то ли спит, то ли дожаривается.
   Обратно плыть не решились и перешли по старому мосту, очень
  довольные друг другом и собой, весёлые и возбуждённые рекой.
  Нещадно ругая, кампания потянула их и обгорелую Милочку к столу.
  Шашлыки только что созрели и испускали невыразимо вкусный дух.
   -- Ты что будешь пить? - спросил Марину печальный Илья.
   Ей не хотелось ничего, но она попробовала удержать то
  восхитительное бесшабашное настроение, возникшее от контакта с
  Роной, а быть может, не только с ней, и сказала.
   -- Водку, пожалуйста, одну рюмку.
   Илье это почему-то не понравилось, а Игорь радостно блеснул
  глазами.
   -- И мне, - чирикнула Милочка.
   -- И я буду только водку, - хохотнула Элеонора.
   -- Ну, бабочки, загудел Анатолий, мы так не договаривались!
  А кому же пить эту кислятину?
   Но Беляев, нарочито гневно перебив его, заявил, что сам
  сбегает в ближайший магазин, если господину Анатолию не хватит,
  а женщин в обиду не даст.
   Порешили - пусть сухое вино достанется проигравшим в
  преферанс. В утешение.
   Первый тост, витиеватый и длинный, был предложен Владимиром
  Алексеевичем. Если выкинуть ворох прилагательных и всё
  уменьшительно-ласкательное, то осталось бы: "За прекрасных дам!"
  Второй, естественно, "за дружбу" и далее ... везде.
   -- За приятную встречу! - произнёс Игорь, чокнувшись с
  Мариной, и Илья ещё больше сник.
   Но дальше под парами покатилось всё, как всегда. К тому же
  шашлыки были потрясающими, кока-кола, прохладной и вкусной.
  Смеялись, хрустели огурчиками, болтали, перебивая друг друга.
  Владимир Алексеевич рассказал несколько сомнительных анекдотов,
  уже приближающихся к лезвию ножа; Нора была восхитительно ехидна
  и радостно творила из реплик Марины, тоже в меру ядовитых,
  что-то "потрясное", как говаривал в бытность её "высокий" муж.
   Насытившись, кампания разделилась.
   -- Хорошо вам, женихам и невестам, - заворчал Игорь
  Александрович, - опять разбежитесь по кустам, а нам,
  обременённым, что делать?
   -- С обожанием смотреть на своих жён, - не растерялась Анна
  Ивановна.
   -- Насмотрелись уж, досыта. Лучше пульку разыграем. Садись
  и ты, ненаглядная.
   -- Ну, а ты? - это уже к Илье.
   -- Пас.
   -- Романцевич, играешь?
   Тот вздохнул и ответил: "Пожалуй, да."
   -- Ну, и Слава Богу, - улыбнулся Анатолий, - а я уж
  подумал, что день за зря пройдёт.
   -- Вот и славно, - обрадовалась Милочка, пойду опять
  подставлю свою попку под солнце.
   Через минуту картёжники нырнули в пучину преферанса,
  совершенно отключившись от окружающей действительности. В том
  конце слышались хлёсткие выкрики, шлёпанье карт и только одним
  им понятные словечки. Беляев с Норой отправились по бережку
  посмотреть на "изумительные красоты"; и долго ещё доносились их
  радостные всхлипы: "Какой журавль ... Что за прелесть эти утята,
  они так мило барахтаются, ну, просто, Марина и Игорь... Какая
  голубизна! - а потом, вдалеке, совсем уж странное. - Фондю ...
  мулии ... круассаны ..."
   Марина, сбегав за своей и игоревой одеждой, улеглась на
  полотенце, подставив тело тёплому, пожалуй, уже немного слишком,
  июльскому солнцу. Илья аккуратно складывал шашлычные
  принадлежности и украдкой наблюдал за ней. Она, отвернувшись,
  всё равно чувствовала эти взгляды, добрые, но не совсем,
  ласковые, но не всегда, и, наконец, сердитые. Марине казалось,
  что кто-то ещё посматривал на неё; и что скрывать, ей были
  приятны и эти тёплые взгляды. Так она и нежилась, пока Илья не
  подсел и не положил свою прохладную руку на её спину.
   -- Сгоришь, - сказал он. - Пойдём, прогуляемся.
   Ей так не хотелось двигаться, даже, просто, шевельнуться,
  но она все-таки ( не сумев скрыть недовольства), поднялась и
  натянула горячие шорты и футболку. И они медленно двинулись в
  страну под названием "Куда глаза глядят", но в другую сторону от
  пожилой парочки. Долго молчали. Потом Песков стал рассказывать о
  своей прошлой поездке во Францию. Информация вяло скользила
  где-то около марининого сознания; она, правда, пыталась вставить
  что-то вроде: "Да-а? Неужели? Очень интересно," - отлично
  понимая, что Илья не из тех, кого можно провести. Но больше
  всего ей сейчас хотелось ... ещё раз переплыть Рону ... А вот с
  кем?
   И тут послышались пронзительные женские крики, и они не
  раздумывая, помчались обратно, где перед их глазами открылась
  потрясающая картина. Элеонора, с ног до головы облепленная
  грязью, помятая и несчастная (Боже мой, во что превратились её
  "сердечная" футболка и легкомысленные штанишки; возникало такое
  ощущение, что кто-то сильный и жестокий, долго валял её в мелкой
  грязной луже), тащила, цепляющегося за неё, бледного до синевы,
  покрытого испариной и хромающего Владимира Алексеевмча. На
  белейших, ещё несколько минут тому назад, брюках профессора в
  области колен красовались грязные чёрно-зелёные пятна.
   Первая мысль, конечно, самая гнусная, ударила в голову
  Анатолия, и он, громко и смачно гаркнув, протянул: "Ну, и дела-а!"
   Но тут же на помощь к несчастным бросились женщины и Игорь,
  догадавшиеся, что дело плохо. Романцевич совал Владимиру
  Алексеевичу валидол, а Кориневские и Марина, усадив Элеонору в
  тенёк, пытались успокоить её. У Анны Ивановны нашлась
  валерианка. Нора, залпом выдув целую бутылочку и пожевав дольку
  апельсина, пришла в себя и стала рассказывать. В это время
  Владимир Алексеевич, почти не подающий признаков жизни, сидел под
  деревом , и над ним хлопотал Романцевич.
   -- Володя сказал, что ему душно, и он пойдёт обратно. А мне
  так хотелось покрасоваться в новых штанишках, - уже с юморком
  начала Тереньтьева, - и я уговорила его пройти ещё метров
  двести. Осилили. Я говорю: "Давайте постоим на камушках -
  посмотрим на Рону. Это так романтично!" Ну, вскарабкались. А я ,
  дура, не понимаю, тяну его: "Подойдёмте к бережку." Владимир
  ногу с камня стал опускать, и как брякнется в обморок! Я вижу -
  дело совсем плохо, нужно воды, помчалась к берегу; а тот как
  будто ждал - обвалился вместе со мной и кучей противной скользкой
  голубовато-серой глины. Я закарабкалась, закричала (плаваю то я
  совсем, как топор), он очнулся, подполз к берегу, руку протянул.
  Не получилось: меня течение понесло. Как-то исхитрилась,
  выползла. Платок ему приложила, мокрый, холодный. Он пытается
  встать, но не может. У него нога сломанная! - уже кричит она. Всё
  из-за меня, дуры старой! Вы только посмотрите, какой шишак!
   -- Ну-ну, - утешает её Романцевич, - перегрелся он слегка
  на солнце, сосуды слабые, маленький спазм. Сейчас всё пройдёт. И
  нога не сломана, только вывихнута. Вот, сердечко успокоится, и
  вправлю ему. Ещё попрыгает лет эдак пятьдесят-шестьдесят.
   Жалкий Беляев пытается улыбнуться. Марина и появившаяся,
  наконец, Милочка идут отмывать и отстирывать Нору. Кое-как это
  им удаётся. Футболка и штанишки развешаны по кустам, а сама она
  сидит в рубашке Пескова (уже совсем очухалась), и смеётся над
  собой и Владимиром Алексеевичем. Тот тоже пришёл в себя, пытается
  балагурить, обещая Игорю "златые горы", если его диагноз
  окажется правильным, но ужасно боится предстоящей процедуры с
  ногой. Просит оттянуть это дело до отеля, но врач настаивает,
  успокаивая беднягу, как малыша, и ловко массируя опухшую ногу. А
  потом, отвлекая его внимание сочным апельсином, быстрым
  движением поворачивает конечность. Та хрустит, профессор орёт
  благим матом, и вдруг, улыбается. Боль исчезла, Владимир
  Алексеевич тихонько двигает ногой, привстаёт, но Романцевич
  усаживает его обратно.
   "Я встретил Вас, и всё былое, в ожившем ..."(3) - затягивает
  он, потом неожиданно пугается, хлопает себя по бокам и
  умоляет отыскать его флягу. Отправившийся на поиски Анатолий
  быстро возвращается и передаёт любимую вещь ликующему Беляеву.
  Тот благодарит, но грозит толстым пальчиком, заявляя: "Очень
  полегчала." "Ну, да, попробовал немного, за ваше ведь здоровье,"
  - ничуть не смущается Рыбкин.
   И как ни прискорбно, но и этот день уже кончается, уже
  откладывается в памяти Марины, сохраняя тепло солнца, прохладу
  голубой реки, заинтересованные взгляды молодых и приятных
  мужчин, вкус ежевики и шашлыка, и смешной эпизод, Слава Богу,
  закончившийся благополучно.
   Около отеля их встречает почему-то очень радостный Соловьёв.
   -- Спасибо за цветы, - тихо произносит Марина, проходя мимо
  него.
   -- Ну, как же. Вы мне - праздник мороженого; я вам - цветы
  на праздник.
   -- Но какова разведка! Пятёрку, нет, шестёрку Вам за
  работу.
   -- Рад стараться!
  
   --- --- --- ---
  
   В Женеве африканская жара, а в Москве циклон с Севера:
  косые струи холодного дождя хлещут по деревьям, машинам и редким
  прохожим. Продрогшая скамейка в Измайловском парке. Скудный свет
  фонаря в секундные затишья выхватывает из темноты две застывшие
  фигуры. Мужчина и женщина. Нервный напряжённый разговор. Уже
  далеко не начало.
   -- Но почему?
   -- Не могу больше, не могу жить в этой нищете ... Считать
  последние копейки, работая, как вол. Все мои высокие идеалы
  разбились о пустые кастрюли и заштопанные носки. Но самое
  главное, наверное ... Надоело! Надоело быть у него на
  побегушках. Я не со-трудник, даже не думающая машина, а вещь,
  которой манипулируют. Умненький мальчик сорока лет. На
  побегушках. Но почему ты? Ты-ты-ты ! Разве ты не была его
  любимой ...
   -- Договаривай. Вещью. И я тоже отомщу ему за свои лучшие
  потерянные годы.
   -- Используя меня?
   -- Нет, всё много сложнее.
   -- А ты не думаешь, что я не поверю и разделаюсь с тобой?
   -- Поверишь.
   -- Но почему?
   -- Я давно уже всё поняла. Ещё месяц тому назад. На
  таможне. И никому не сказала ни слова. Мне только глазом
  моргнуть тогда и ...
   -- И всё-таки, почему?
   -- Я ... Я ... полюбила тебя. Давно и бесповоротно.
   -- Не верю.
   -- Поверишь. Коробка с красками. Перегородки.
   -- Но, как?
   -- Не совсем же я дура, хотя уже сотню лет сижу в
  капитанах. Послушай меня внимательно. Разве ты не видишь, что
  всё висит на волоске? Нужно, как можно скорее уничтожить второго
  и третьего.
   Молчание, долгое, жестокое, неопределённое, переходящее все
  пределы. И потом.
   -- Пожалуй, ты права. Но как?
   -- Думай, профессора я возьму на себя. А "несушка".
   -- Знает только второго, пусть выдаст ... мертвеца.
  
   --- --- --- ---
  
   Дальнейший путь туристов пролегал на восток, вдоль
  Женевского озера через всемирно известные курорты: Лозанну,
  Виве, Монтрё и далее вверх по течению красавицы - Роны.
   В Лозанне Марине понравился старый город и особенно вид на
  Кафедральный Собор, но вблизи сооружение оказалось, а может
  быть, показалось слишком громоздким. Но всё-таки больше всего
  радовало Женевское озеро, его мощь и нежные голубые дали, облака,
  отражающиеся на спокойной глади и дивная панорама горных
  хребтов, окружающих это живое существо - " Genf", как здесь его
  называли, меняющееся с каждым поворотом дороги.
   Во второй половине дня, устав от походов и
  достопримечательностей, они решили перекусить в кафе на площади
  Святого Francois с видом на маленькую уютную церковь, всю в
  изящных шпилях и башенках, принадлежавшую тому же святому; и тут
  обнаружилось ещё одно заинтересованное лицо. Его заметил Песков,
  ехидно прошептав Марине: "Оказывается, не только я один сохну по
  тебе. Посмотри, только не сразу - за столиком напротив."
   Марина подняла глаза и увидела Прозорова. И правда, его
  лицо выражало неприкрытый интерес. К этому времени все уже
  знали, что Серёжа - выдающийся финансист. Но не подшучивать над
  его странной любовью к собственному телу, хотя и очень
  красивому, было невозможно. Тем более, что теперь он ещё увлёкся
  йогой и подолгу стоял на голове. Желчный Кориневский как-то
  раз, наклонившись к Мишель, прошептал, но так, чтоб многие
  услышали: "Наш Серёженька, скорее всего, импотент, вот и
  старается изо всех сил," - и мерзко хихикнул. Но это была
  гнусная зависть. Подтянутый, мускулистый Прозоров, всегда
  сегодня подстриженный и только что побритый, стал предметом
  вожделения многих экскурсионных дам. На него всегда было приятно
  глядеть. И Марина посматривала с удовольствием. Быть может, он
  её неправильно понял?
   -- Это не на меня, а на Милочку, - попыталась она
  вывернуться. - Она сегодня так прекрасно одета.
   -- Для удобства мужчин, - хмыкнул Илья.
   На стройной фигуре девочки-сексапилочки почти ничего не
  висело. Только открытая до сосков белая маечка, да блестящая
  юбчонка, едва доходящая до ног. И босоножки. Под юбкой тоже
  ничего лишнего не просматривалось. Зато лицо было, как всегда,
  плотно закрыто огромными чёрными колёсами очков.
   -- У неё прекрасная фигура, - поддразнила Марина в знак
  протеста. - Нет изъянов и пороков, которые надо скрывать.
   -- Она вся насквозь порочна, - зло сказал Илья. - На попку
  этой мерзкой "пиявке" нужно ещё прилепить ценник - "один доллар",
  а для пенсионеров - "бесплатно".
   -- Ну, что ты злишься, - засмеялась Марина. - Кто берёт
  умом или красотой, а кто - голой попкой. Вот, тот же самый
  Сергей своими бицепсами, красивыми позами, бесконечным верчением
  голого торса тоже стремиться привлечь внимание.
   -- И твоё?
   -- Ох, нет, у меня самой муж был таким же влюблённым в себя
  любимого, и также холил и лелеял своё тело.
   -- И такой же слабак?
   Марина спокойно оглядела собеседника и, выдержав паузу,
  сказала.
   -- А вот этого вам, молодой, красивый и шустрый, знать
  совсем не нужно.
   -- Прости, пожалуйста, - забеспокоился Илья. - Я
  разозлился, сам не знаю отчего.
  
   --- --- --- ---
  
   Между тем, совсем недавно: вчера, позавчера или завтра двое
  мужчин шёпотом, но яростно спорили.
   Товарищ подполковник, Вы идёте по неправильному пути. Разве
  такая женщина может быть преступницей? Я голову могу дать на
  отсечение, что это не она; только время зря теряем. А если
  окажусь неправ, значит ничего не понимаю ни в людях, ни в нашем
  деле и по приезде напишу рапорт на увольнение.
   -- А быть может, её заставили?
   -- Нет, она тогда бы не была так спокойна.
   -- Ты хорошо смотрел?
   -- Да, я проверил каждую мелочь и даже записную книжку с
  адресами проштудировал от корки до корки. Ни слова. Есть телефон
  и адрес начальника, больше ничего. Мне ещё достанется за это.
   -- Что же мне передать?
   -- Как всегда, "ноль-ноль-ноль".
   -- Проваливаем, ох, как красиво проваливаем, и
  проваливаемся сами. Значит, всё-таки дезинформация, а камушки
  уплыли другим путём.
  
  
   --- --- --- ---
  
  
   На последний день в Монтрё было запланировано посещение
  кладбища и поход в Шильонский замок. С утра пораньше Марина
  сбегала в цветочный магазин, где купила букет красных
  длинноногих роз.
   -Для кого предназначаются эти цветы? - спросила продавщица
  по-французски.
   Марина пожала плечами: "Sagen Sie mir, bitte, wie das auf
  Deutsh ist?"(4)
   Милая женщина перешла на немецкий.
   -- А, - поняла Груздева. - Ich mochte einen Straus aus roten
  Rosen auf das Grab von Nabokof legen.(5)
   -- Nabokoff- радостно затараторила продавщица, - Auf seinem
  Grab immer Blumen.(6)
   -- Всегда цветы, - тихо повторила Марина.
   У входа в отель уже дежурили Илья и Беляев.
   -- Ревную, - зашумел Владимир Алексеевич, - кто посмел
  опередить меня в это прекрасное утро? Я так мечтал подарить вам
  розы. И, именно, сегодня.
   -- Не беда, - улыбнулась Марина, - ведь это не последнее
  наше утро, а эти Набокову.
   -- А-а, - удивился балагур, - неужели Вы его любите?
   -- Неужели, нет.
   И тут подъехал их "красавец" на колёсах, и кампания,
  рассевшись по своим местам, отправилась на кладбище. Солнце
  жарило по-прежнему, автобус мягко шуршал по авторуту, на душе
  было безоблачно. Почти. Потому, что Илья дулся непонятно отчего,
  а расспрашивать и унижаться до выяснения отношений не хотелось.
  Опять мелькали замки, величественно раскрывалась на горизонте
  панорама молодых Альп, мягко серебрилась поверхность Озера, и
  сладко пахло розами.
   А на сидении с другой стороны автобуса, не понимая от кого
  цветы, громко ехидничала Элеонора. Беляев пытался ей объяснить,
  но та не давала вставить и слова.
   Кладбище удивило своей простотой и ухоженностью. На могиле
  Набокова и его жены Веры - скромная плита из отполированного
  голубовато-серого камня. В изголовьи - простой параллелепипед
  лабрадорита , и по нему - золотые буквы и цифры. Семьдесят
  девять лет жизни, сложной, заполненной работой и мрачными думами
  о судьбах Родины. За могилой - невысокая стена подстриженных
  вечнозелёных кустарников, вокруг подножия бордюр из жёлтых и
  красных цветов. Всё просто и очень печально.
   Марина кладёт розы на могилу и расстраивается, слыша
  щёлкающие звуки фотоаппаратов и разговоры.
   " Тишина, одна тишина, вот всё, что им нужно теперь, -
  думает она, - тишина и немного цветов."
   В знаменитый Шильонский замок они попали уже во второй
  половине дня, когда солнце, само уставшее от жары, которую
  сотворило, начало спускаться к глади озера, расцвечивая его
  всеми цветами радуги. Илья, неустанно сопровождавший Марину
  повсюду, наконец-то покинул её на минуту; и она, опустившись на
  массивную скамью, обожжённую ярким солнечным снопом из
  стрельчатого окна, радостно вытянула уставшие ноги и, впервые за
  этот долгий горячий день, расслабилась. Сейчас она была особенно
  хороша и, как никогда ещё спокойна; и это больше всего походило
  на спокойствие Мадонны с младенцем. Проходящие мимо экскурсанты
  заглядывались на неё, останавливались и даже фотографировали,
  как одну из достопримечательностей замка. Марина никак не
  реагировала. Ей, просто, было хорошо, хорошо, как никогда. Она
  долго смотрела на озеро, всё в солнечных бликах, а потом,
  отвернувшись в загадочную глубь древнего замка, помечтала о том,
  чтобы вот это мгновение длилось подольше и повторилось бы ещё
  когда-нибудь, лет через пять-десять, но не позднее, пока
  чувствуются так обострённо тепло Солнца, запахи цветов и
  странные токи, идущие от Земли. Ей снова захотелось посмотреть
  на озеро за окном, и поворачиваясь к нему, она вдруг выхватила
  мгновенный кадр. Там, в уже сгустившейся темноте рядом с
  восточным окном - две красноречивые фигуры: чёткую Ильи и
  частично растворившуюся в ранних сумерках - Сергея. Песков
  что-то быстро и сердито выговаривал молодому человеку, а тот
  мялся, отрицательно покачивал головой и тоже злился. Перехватив
  её напряжённый взгляд, Песков повернулся, резко мотнул головой,
  и сменив лицо на радостно-восхищённое, направился к Марине.
   "Ох и не прост этот мужчина,- подумалось.- Не ходи по лезвию
  бритвы, Маришка. Не по тебе эта сложная милицейская личность, -
  и тут же пришла мысль. - Интересно, а как он выглядит в форме?" -
  Она со смехом прогнала её и вдруг догадалась, что Илья с Серёжей
  знакомы, и юноша, скорее всего, тоже милиционер.
   "Ну, обложили, - посмеялась она в душе, - чем это я
  притягиваю родную милицию? Узнать бы!"
   Илья опустился рядом на скамью, обнял Марину за плечи, и
  притянув к себе, как бы для поцелуя, долго ласково, но изучающе
  глядел в её лицо. "Не повезло товарищу майору с женщинами, -
  подумала она, - кто-то крепко из них ему насолил", - и
  попробовала мягко освободиться. Но не тут то было. Хватка
  оказалась железной. Она не стала сопротивляться, пищать или
  кокетничать: она хотела понять, уже почувствовав: "Этому
  славному и сильному мужчине что-то нужно от неё, и это что-то
  больше, чем любовная игра, или обычный флирт в отпуске. И чем-то
  она очень привлекает его, но чем-то и отталкивает".
   Очень осторожно погладив нахмуренный и вспотевший лоб Ильи,
  что на секунду притупило его бдительность, она ловко вывернулась
  из объятий и спокойно произнесла: "Пойдём, время на экскурсию
  закончилось. Опять дадим повод Кориневскому поиздеваться над
  нами." Илья задумчиво и грустно разглядывал её золотые под
  солнцем волосы, блестящие ярко-голубые глаза и два уголка губ,
  уже едва сдерживающих улыбку, за которой вот-вот появятся эти
  ямочки, сводящие его с ума.
   -- Нет-нет-нет, - протарахтело автоматной очередью в его
  голове.
   И Марина не могла понять, почему, уже совсем вывернувшись,
  она опять оказалась так близко к этому сильному и странному
  мужчине, как почувствовала солоноватый вкус его губ на своих
  губах, и как он прижал её к себе всю до последней клеточки; и
  они одновременно вздрогнули; и как покосилось и поехало вниз
  стрельчатое окно.
   -- Марина, Илья! - послышался голос Мишель. - Уезжаем!
   И кончилось наваждение.
  
   --- --- --- ---
  
   Следующий день обещал быть богатым событиями. Автобус должен
  подняться, насколько это позволит авторут, вверх по течению
  Роны, отвоевавшей большой кусок пространства у Альп и бойко
  продолжавшей эту работу. Там россияне полюбуются Сан-Готтардским
  перевалом и посетят памятник суворовским войскам, а затем уже по
  менее комфортабельной "красной" дороге доберутся до истоков
  голубой реки, вытекающей из ледника недалеко от известного
  перевала Фуркапас (2431метр над уровнем моря), где они
  переночуют в отеле, и осмотрев местные достопримечательности,
  отправятся дальше к западу, в столицу Швейцарии - Берн. Всё
  хорошее так быстро стремиться к концу.
  
   --- --- --- ---
   Вчера в Монтрё Илье передали шифровку от полковника Федотова.В ней было: "Илья, прсти, но всё сходится на Груздевой.
   Начальство требовало отстранить тебя, но я настоял.
  Верю. Приказываю: не отходить от неё ни на шаг (хорошо бы и
  ночью), отслеживать все контакты на Фуркапас. Фёдотов."
  
   --- --- --- ---
  
   Да, с полковником у Ильи, Слава Богу, не первая встреча,
  тот видел его в деле, и только поэтому он не отстранён.
   И снова в путь. Резво покатился автобус по глади авторута.
  Вот уже промелькнул древний Сион с его потрясающими замками и
  живым епископом; и, начиная с этого места, панорама Альп
  украсилась заснеженным рогом упрямого Маттерхорна, бросающего
  вызов людям, небу и могучим своим соседям - четырёхтысячникам,
  среди которых он - самый-самый. Вскоре остались позади и два
  славных городка: Бриг, весь в церквях и цветах, и оживлённый
  деятельный Висп.
   И, наконец, Марина и Илья стоят высоко в горах на площадке,
  где заканчивается длинный серпантин по дороге на Сан-Готтардский
  перевал. Солнце! Но ветер здесь, на высоте, отрадный:
  прохладный, свежий и переполненный запахами. Волосы Марины,
  буйно развеваясь по ветру, гладят и щекочут лицо Ильи; а оно так
  подозрительно близко. Ему очень хорошо, но немного грустно; и
  хочется только одного, чтобы эти мгновения растянулись на целую
  вечность. И сразу приходит успокоительная мысль: "Ведь они уже в
  нём и не забудутся никогда...; и даже в старости, когда огонь
  потухнет, эти чудные мгновения останутся, и их тепло будет
  поддерживать меня. Сейчас я попрошу Беляева запечатлеть нас, а
  потом сделаю огромный портрет во всю стену: мы вдвоём над
  бездной. (Марина - над бездной, вот, что непереносимо и страшно!)
  Ведь эти одухотворённые, слишком живые тёмные волосы, чуть
  волнистые и такие мягкие, должны развиваться на свободе. Да, на
  свободе. И я верю, что эту проклятую бездну с её мраком и ужасом
  мы победим. Не знаю ещё как, но победим.
   Перевал ... Фуркапас ... Отель ... " - тянутся дальше
  его печальные думы, которые прерывает подошедшая, как всегда
  возбуждённая, Мишель. Ей приспичило сфотографироваться с Ильёй на
  фоне гор. Конечно: "Всегда - пожалуйста."
   Позднее, проезжая путём суворовских войск, Марина не могла
  не удивиться, открыв печальную закономерность. Чем ближе
  оставалось до места генерального сражения, тем больше деревушки
  становились похожими на наши, российские. И церкви начали терять
  чёткость готических линий, округляясь, веселея, напоминая -
  православные.
   -- Вот, - сказала она соседу. - Поняла. Наш доблестный
  Суровов (так почему-то произносили здесь фамилию
  генералиссимуса) относился к раненым также, как и все
  последующие российские полководцы. На поле боя остались тысячи
  брошенных сородичей, что оклемавшись, осели здесь, поразив
  широтой своих русских душ местных женщин и навсегда забыв о
  неблагодарной Родине.
   -- Ну, и фантазия у тебя, - засмеялся Илья, - но, пожалуй, я
  готов согласиться. Кстати, "генералиссимуса" он получил, как раз,
  после Швейцарского похода.
   В это время замученный изжогой Кориневский жалобно спросил
  у Мишель: "Долго ещё до Фуркапас?"
   -- Нет, - ответила та, но дорога плохая.
   "Фуркапас- Фуркапас ... откуда я помню это название, -
  думает Марина. - Ну, конечно, - осеняет её, - Мишель сегодня
  говорила, что мы будем там ночевать. Но уже тогда это слово,
  такое неприятное и мрачное, показалось мне знакомым. Фуркапас,
  фурка ... фырчит? Нет, почему же всё-таки мне хорошо известно
  это место? Я, просто, вижу-вижу мощный ледник, мрачноватый
  отель, развалы серых камней?"
   Так и не вспомнив, она понадеялась на свою добрую подкорку,
  что никогда ещё не подводила и, поварив немного, всегда выдавала
  необходимую информацию.
   Конец пути был недолгим, но утомительным. Марина, такая
  бесстрашная, и та пугалась, когда на поворотах автобус
  прижимался к скалам, а его тянуло-тащило к бездонному отвесному
  обрыву в ущелье.
   -- Немного приужахнулась, - сказала она Илье.
   Вечерело и становилось тоскливо и мрачно. Быть может,
  просто, оттого, что приближалась гроза, и тяжёлые серые
  клубящиеся тучи стали затягивать небо? А быть может, это был
  слишком близкий контакт со стихией под названием "Альпы"? Зато
  красиво поужинали при свечах: после удара могучей молнии ( а они
  становились всё чаще) что-то случилось с электричеством.
  Очередная молния взорвалась совсем близко от отеля, раздался
  оглушительный грохот, и долго потом ещё отзывалось ему гулкое
  эхо в горах.
   -- Пойдём наружу, посмотрим, - позвал Марину Илья, - когда
  ещё попадём в такую дивную передрягу.
   Марина поёжилась, но пошла.
   Уже задувало и завывало, молнии беспорядочно вгрызались в
  вершины спереди и сзади от отеля. Илья крепко обнял стоящую
  перед ним женщину, спрятав лицо в её роскошных распущенных
  волосах. И Марине вдруг показалось, что все молнии, полыхавшие
  кругом, разбившись на тысячи мелких и мельчайших, атаковали её.
   "Нет, это совершенно невозможно," - ещё сопротивлялась она,
  но застывшая от долгого одиночества душа уже начала затягивать
  торжественную песнь.
   Мгновение опять испортила Мишель. Выскочив из отеля, она
  зашумела, засуетилась: "Илья, Вы же взрослый человек! Должны
  понимать, что это небезопасно. - А потом Марине : Там вас ждут у
  входа в номер." И почувствовав, как напрягся Илья, женщина
  спросила: "Кто?" "Не знаю, - ответила та, - быть может,
  какая-нибудь авария? Электричество? Водопровод?"
   Марина отправилась к себе. С очень разными чувствами. Что-то
  неясное пугало её в Илье, особенно сегодня, но ещё больше
  притягивало. И она поняла, - эту дьявольскую пляску молний на
  мрачной "Фурке", так же, как и восхитительный сладкий ад,
  возникший в её душе, она не забудет теперь никогда.
   Лампы уже горели. Около двери в номер стоял человек,
  молодой черноволосый с масляными глазами, очень похожий на
  итальянца. Он представился Николаем, художником и другом шефа, и
  улыбнувшись, передал ей привет от Якубовского и небольшую, но
  тяжёлую пластиковую сумочку с застёжкой-молнией.
   -- Это ваша статья, - сказал он, - Виктор Ильич просил
  переправить её профессору Рамберу в Берне. Тот пришлёт своего
  сотрудника в отель двадцатого июля в десять часов утра.
  Подождите его в холле.
   -- Спасибо, - ответила Марина, и швырнув сумку-пакет на свою
  кровать, перехватила какой-то странный, скорее всего,
  укоризненный взгляд художника.
   -- Сколько Вы пробудете здесь? - спросил Николай.
   -- Завтра в одиннадцать утра уже отбываем, только завтрак и
  небольшая прогулка по окрестностям, да ещё - ледяные пещеры.
   -- Жаль, я бы с удовольствием нарисовал ваш портрет на фоне
  гор, но, к сожалению, не успею, - и улыбнулся, уходя.
   Эта улыбка показалась ей ... вроде бы знакомой? И маринина
  прекрасная зрительная память сразу подсказала: "Ты уже видела
  этого человека." Но где и когда?
   Как только Груздева засунула пакет в свою большую сумку,
  послышался стук в дверь, и появился сердитый Илья.
   -- Что было нужно этому скользскому типу? - заворчал он.
   -- Простите, товарищ майор. Он передал мне бомбу, и уже
  завтра поутру я взорву этот дьявольский отель на Фуркапас.
   -- А всё-таки? - лицо Ильи оставалось суровым. Марина ещё
  не видела его таким.
   -- Он хотел нарисовать мой портрет на фоне гор. - "Неужели
  ревнует?" - пронеслось у неё в голове.
   -- И ты, конечно, согласилась?
   -- Нет, - засмеялась она, - но если доблестная милиция
  потребует, я не пойду смотреть на любимые мною с детства истоки
  Роны, и так уж и быть, побуду натурщицей.
   -- Давай, ещё постоим немного и подышим, - уже по-прежнему
  ласково попросил Илья, но Марина, решив "нашлёпать" его за тон,
  отказалась, заслонившись усталостью.
   Не терпелось прочесть статью. Она заранее расстраивалась,
  зная, что шеф, наплетя массу витиеватых фраз, растворит,
  затушует главную маринину идею, такую простую и чёткую, свято
  веря при этом, что вся его блестящая мишура и есть настоящая
  наука.
   Приняв душ и пососав что-то сладкое, подвернувшееся под
  руку, она вытащила пакет и открыла молнию. Внутри оказалось
  письмо, адресованное ей, и запечатанная сургучом бандероль на
  имя профессора Рамбера. Марина сходу поняла, что будет в
  послании Якубовского, и ещё больше накрутилась. Письмо было
  отпечатано на машинке. Конечно, шеф долго и нудно долдонил о
  том, чтобы она не раскрывала бандероль со статьёй; он (" видите
  ли!") всё так хорошо упаковал. "Даже сургуч прилепил!" -
  разозлилась она.
   "Этот вариант, - писал заведующий, - будет напечатан в
  Британском журнале. А вы вернётесь, мы ещё разок всё обсудим и
  напишем вторую статью для Известий Российской Академии наук.
  Профессор подойдёт к вам в холле, или пришлёт сотрудника в отель
  за день до отлёта, в десять часов утра."
   -- Фигушки тебе, - сказала Марина, - изуродовал статью и
  ещё кается.
   Решительно взяв бандероль, она начала отколупывать сургуч,
  но всё, естественно, испортила. В бандероли оказалось ещё одно
  запечатанное письмо без адреса и деревянная коробка. Марина
  открыла конверт и с нарастающим удивлением прочла следующее:
  "Дорогой друг, передай посылку в обычном месте и в обычное время
  Пескову Илье. В.И."
   "В.И. - это, естественно, Якубовский. А вот, Песков, Илья
  Песков? Зачем тогда передавать её мне? Ничего не понимаю. К чему
  ещё один посредник? Художник - я - Рамбер - Илья Песков? Так
  ведь это наш Илья! С ума что ли все посходили! Бред собачий!"
   Но Марина очень насторожилась. Немного подумав, она сунула
  ключ в замочную скважину, потом прикрыла дверь в маленький
  коридорчик и затянула шторы. Криво усмехнувшись и вспомнив
  любимого Тихонова-Штирлица, она попробовала открыть ящик. Замок
  в виде большой круглой кнопки не поддавался. Она долго нажимала
  на него, давила, пыталась вращать, но безуспешно.
  Потом, задумавшись, стала механически выстукивать по кнопке
  какой-то мотивчик. И вдруг, замок щёлкнул и открылся.
   "Вот, как упаковываются идеи," - грустно подумала Марина,
  уже догадываясь, что внутри совсем не идеи, а что-то подлое и
  грязное, куда втянули и её , не спросив разрешения. Она сейчас
  была готова убить Якубовского, Илью и Николая, вместе взятых. И
  вдруг вспомнила, откуда ей знакомо лицо художника, и даже
  всплыла его фамилия - Раков. Она раз - другой видела его в
  Минералогическом музее института, где тот срисовывал друзы
  фиолетового аметиста. Только тогда у него была бородка. И это
  его картина "Гроза на Фуркапас" висит в столовой Якубовского.
   Перекрестившись, она вынула из коробки полотняный мешочек с
  чем-то шуршащим и пересыпающимся, и уже наощупь поняла, что это
  бриллианты и очень крупные. Марина не могла ошибиться, этот
  мешочек стоил миллионы долларов.
   Она погасила свет и стала думать: "Запаковать всё обратно?
  И с плеч долой. Но принимающий посылку наверняка поймёт, что
  бандероль вскрывали, и меня сразу укокошат. Кстати, теперь замок
  на коробке не желал закрываться. Спрятать всё под камень?
  Прижмут в Берне и - тоже самое... Илья-свет-Дмитриевич, пасущий
  меня и алмазы, то-есть как бы телохранитель до поры, до времени,
  сможет всё прочесть на моём лице, и тогда мне тоже будет, как
  говорят мудрые восточные старцы - "багайтр".(7) Кстати, он совсем
  не плохой артист, и влюблённость, надо сказать, играет талантливо.
  Чёрт побери! Вот так всю жизнь "халява" мне выходила боком, и
  эта неожиданная поездка тоже."
   Бедняга долго выбирала варианты, но всё получалось хуже
  некуда. Уже светало, когда Марина начала действовать. Нашарив в
  своей сумочке чистый конверт, она положила в него записку для
  Ильи и аккуратно заклеила его. Затем взяв толстый детектив
  известной писательницы "Опасные игры", навязанный в аэропорту
  Ириной, засунула его в коробку, а сверху положила конверт.
  Теперь нужно было закрыть крышку. Два часа она провозилась с
  замком, но так и не преуспев, швырнула коробку на кровать. И тут
  раздался долгожданный щелчок.
   -- Есть, всё-таки, Бог на свете, - прошептала Марина и
  стала затягивать посылку обратно в холст.
   В отеле уже послышались первые звуки: шаги, осторожный стук
  дверей, приглушенные разговоры.
   Теперь надо было как то изобразить сургуч. Она попыталась
  собрать крошки с кровати и пола, но материала оказалось намного
  меньше, чем раньше. Аккуратно подобрав всё, Марина выбросила их
  вместе с тонко разорванным конвертом и письмом Якубовского в
  унитаз и тщательно спустила воду. Голова была абсолютно пустой,
  мысли не приходили.
   "Сургуч! Чем же заменить сургуч?"
   Увидев в зеркале своё бледное лицо с испуганными глазами,
  окружёнными жуткими синяками, Марина пришла в ужас. Надо было
  срочно приводить себя в порядок: она умылась, причесалась и
  впервые за поездку тщательно подкрасилась. Больше всего ей
  сейчас хотелось выпить, ну хотя бы рюмку водки для храбрости, но
  ничего такого в номере не было. На всякий случай она заглянула в
  свою сумочку, и увидев там недоеденную плитку шоколада,
  подаренную вчера Соловьёвым в отсутствии мороженого для
  увеличения гормонов счастья, и пачку жвачки, обрадовалась, как
  ребёнок, решив немного подсластить пилюлю. И тут её осенило!
   Нажевав полный рот жвачки и тщательно перемешав её с
  шоколадом, растопленным на трубе с горячей водой, она
  скатала тёмный шарик, и прилепив его на место сургуча, придавила
  швейцарской монетой. Как ни странно, но общий вид получился
  вполне приличным. Заложив бандероль обратно в пластиковый пакет
  с молнией, она засунула всё это в свою большую сумку и взглянула
  на часы. Было без пяти шесть.
   "Теперь надо что-то придумывать с бриллиантами. Сбегать в
  горы и засунуть под камень? Ну да. Это мы уже проходили. Скорее
  всего и за мной, и за окнами - слежка. Вряд ли милейший Илья
  Дмитриевич хотя бы на секунду сомкнул сегодняшней ночью свои
  масляные глазки? Носить при себе? Негде, слишком много товара.
  Быть может, подложить кому-нибудь? Кому?" - в голову ничего не
  приходило, а время шло. И она решилась.
   Вытащив большой пучок ваты и аккуратно растеребив его на
  столе, она укутала в неё мешочек с бриллиантами и тщательно
  обернула бинтом, а потом сверху ещё раз слоем клочкастой ваты.
  Эта малоаппетитная конструкция в кампании с грязными носками и
  платками была засунута в обычный целофановый пакет и
  демонстративно брошена на пол.
   "А если сопрут всё подряд: и сумку, и пакет?" - подумала
  Марина, но она так уже устала за эту ужасную ночь, что решила,
  как когда-то Скарлетт О'Хара(8): "Об этом я подумаю завтра."
  Было уже семь часов утра.
   В это мгновение в дверь постучали, и послышался весёлый
  голос Ильи.
   -- Вставай, соня! Проспишь такую красоту!
   -- Сейчас-сейчас, - закричала она в ответ. - Через пять
  минут выйду, - и ещё раз внимательно посмотрелась в зеркало. И
  тут возникла мысль: "Нужно немного на три-четыре деления,
  открыть молнии на большой сумке и пластиковом пакете. Ведь сейчас
  она уйдёт, а художник проверит, всё ли на месте." Так и сделала.
  И еще успев подумать: "Интересно, какие из меня и Ильи
  получатся артисты?" - она переступила порог комнаты, будто
  шагнула в пропасть.
   В коридоре стоял Песков, как всегда, весёлый и внимательный,
  но не совсем обычный. Не будь всех этих событий, Марина сказала
  бы: "Слегка расстроенный, - но теперь решила, - насторожённый."
   -- Как спалось на Фуркапас?
   -- Отлично! - заявила Марина. - А куда мы пойдём? До
  завтрака ещё - целый час.
   -- Просто пойдём, полюбуемся видами, а я ещё полюбуюсь
  тобой. Ты, вот, не спрашиваешь, а мне всю ночь не спалось,
  ревновал жутко и всё жалел, почему я не художник? Я бы посадил
  одну женщину часа на три-четыре позировать и любовался бы ею
  всласть.
   -- Да будет тебе, - улыбнулась Марина и, как бы невзначай,
  обернулась.
   По коридору в направлении её номера шествовал Николай.
   Утро было отчаянно великолепным. Мхи и кустарники, все в
  мелких капельках влаги, сверкали, будто усыпанные бриллиантами;
  свежий влажный воздух сам врывался в лёгкие; какая-то пичуга
  вдохновенно повторяла подаренные ей Богом полторы ноты.
   -- До чего же хорошо, - вырвалось у Марины, и она не
  лукавила, потому что то, ночное, тёмное и страшное, заполнившее
  её душу, хотя и не ушло, но всё-таки немного потеснилось.
   А Илья начал вдохновенно щёлкать аппаратом. Краем глаза
  Марина заметила, как из отеля вышел художник, радостно
  потянулся, и отойдя десятка два шагов, принялся за работу.
  Перехватила она и взгляд Ильи на Николая, быстрый, насторожённый
  и хищный. Но уже через секунду её спутник балагурил, сыпал
  комплиментами и снова фотографировал. Потом из отеля выполз
  Владимир Алексеевичч и сразу направил к ним свои стопы, следом
  потянулся серый, как всегда по утрам, Кориневский, позёвывая и
  поёживаясь. Затем выпорхнула Милочка и увлекла всех к подзорной
  трубе любоваться вершинами трёхтысячников, по склонам которых
  уже ползали "тройнецы". Шутки и всеобщее веселье немного
  успокоили Марину. И она оживилась, радостно подключаясь к
  атмосфере повышенного веселья и безобидного флирта.
   Все особи мужского пола отмечали свежий вид Груздевой и
  особенную сегодня привлекательность. И это немного успокаивало.
   -- Как всегда не спал, - хмуро доложил Игорь Александрович,
  - всё думал о вас.
   -- И что именно?
   -- Отчего Вы не встретились мне лет, эдак, тридцать тому
  назад? И почему всегда везёт таким, вот, пронырам, как наш Илья?
   Тут, подошедшая незаметно, Анна Ивановна произнесла жутким
  басом.
   -- Потому, что тебе выпало счастье встретить меня,
  единственную.
   Все засмеялись, а Илья, сделав обиженное лицо, спросил.
   -- И за что Вы меня так: "Проныра!"
   -- За дело. Он, Марина, сегодня раз десять за ночь
  выскакивал в коридор, на цыпочках, правда.
   -- Гнусная ложь! - возмутился Илья.
   -- Но эта чёртова половица каждый раз так скрипела, даже
  "единственная" перестала храпеть и проснулась.
   -- Скрипела, скрипела, - поддержала мужа Анна Ивановна, -
  Вам, дорогой Илюшечка сегодня не спалось, но и не обломилось. А
  дни то идут, экскурсия кончается ...
   Все засмеялись. Но тут, Слава Богу, появилась Мишель и
  стала собирать своих "барашков" на завтрак.
   Забежав в свой номер вместе с Ильёй, Марина подошла к сумке,
  и увидев, что молния на ней затянута до предела, всё-таки не
  удержалась - открыла, затолкав внутрь ночную рубашку с
  полотенцем и успев краешком глаза убедиться, что "драгоценный"
  пакет на месте, а молния на нём тоже затянута ... до конца.
   Ещё в голове промелькнуло: "Не забыть бы выбросить мусор!
  Да, сударыня, - ужаснулась она, поняв, что вляпалась на всю
  катушку, и вряд ли ей удасться выйти из этой передряги живой.
  Главное, что доверять никому. Быть может, весь автобус повязан с
  мафией. Но как-то всё нелепо. Всё-равно, что почесать левое ухо
  правой рукой. - Потом она подумала о Соловьёве. - А если
  попросить помощи у него? Спокойный дядька, умный, и к ней хорошо
  относится." Но тут ещё кое-что выплыло из памяти, и это сегодня
  её настораживало. Ведь она так и не смогла вытянуть из Виэма, чем
  занимается его фирма; и ещё... как же испугался он тогда на
  озере безобидного щелчка фотоаппарата. И это хищное, мелькающее
  в осанке, глазах, движениях рук...
   "Нельзя, - сказал внутренний голос, и она, подумав,
  согласилась, а потом, разозлившись, подумала. - Если всё-таки,
  как-нибудь, удастся вывернуться из этого дерьма, я укокошу
  Якубовского. Ей Богу, укокошу! Испортить мне такую поездку!"
   После завтрака туристы с удовольствием посмотрели на
  Рону-младенца, и в истоках голубую и шуструю, с шумом вытекающую
  из под ярко-голубого ледника. Но теперь пришло время прощаться с
  озорницей: пути их разбегались. А пока, шумной и весёлой толпой
  кампания отправилась в ледяные пещеры, прорубленные в толще
  голубого глетчера. В подземелье всё выглядело интересно и
  необычно: широкие ходы , более двух метров в высоту, лабиринты,
  сводовые пещеры с красивой подсветкой, сталактиты и сталагмиты,
  они же - сосульки, и многое другое. Марина снова удивила
  соотечественников такой информацией.
   -- Лёд - сказала она, - обладает кристаллическим строением,
  близким к структуре алмаза, - и обратила внимание туристов на
  разнообразные формы ледяных кристаллов в виде правильных
  шестиугольных таблиц, игл и сложных по форме сростков; а главное
  - на крупные неправильные кристаллические зёрна, типичные только
  для глетчеров.
   -- Блеск - стеклянный, - сказала Милочка.
   -- Умница, поступай к нам в институт, - предложила Марина,
  и тотчас услышала ехидное шипение Норы.
   -- Чего-чего, а кобелей там навалом. Вот, обрадуются.
   "Всё было в отменном порядке."(9)
  
   --- --- --- ---
  
   Разговор по радио-телефону.
   -- Товарищ подполковник, художник заходил в номер после
  ухода Груздевой и Первого. Вышел довольный, и заперев дверь
  номера, ушёл к себе. Через три минуты появился снаружи, с
  мольбертом. Сейчас работает на пленэре.
   -- Ну!? Не похоже, что вынес товар?
   -- Нет, в руках - ничего, карманы не оттопырены.
   -- Значит, всё-таки, Груздева. Прискорбно. Вот, ведь какой
  криминальный талант. Я голову мог бы отдать на отсечение, что
  это - не она.
  
   --- --- --- ---
  
   В автобусе Марина очень удивилась, не увидев Владимира
  Михайловича, но совершенно не понимая, кого ей теперь бояться,
  ничего не спросила у Ильи. Зато сразу забеспокоилась Анна
  Ивановна: "А где же наш славный друг ( по проферансу, имелось в
  виду)". Соловьёв, Владимир Алексеевич, Кориневский и Анатолий
  все вечера коротали за карточным столом.
   -- Улетел в Россию, - заявил Рыбкин, - какие-то
  неприятности в фирме, сказал, что уже не вернётся. Романцевич,
  теперь вся надежда на тебя.
   "Даже не попрощался, - удивлённо подумала Марина, - видно,
  и правда, что-то серьёзное."
   -- Ты знала? - спросил Илья.
   -- Нет, сама удивляюсь.
   -- Дела-а-а, - протянул тот.
   -- А где же наша матушка Мишель? - спросил Романцевич.
   -- У неё температура поднялась, сорок градусов, но её
  подменит Анна через минуту-другую, - сказал шофёр.
   -- Нет, я так не могу. Быть может, мы больше никогда не
  встретимся, - засуетился Игорь, - пойду поблагодарю её от всех
  нас, а заодно осмотрю.
   -- И я с тобой, - прочирикала Милочка.
   Через минуту девушка возвратилась и грустно сообщила.
   -- Дела совсем плохи. Игорёк и я останемся с Мишель, он
  сделает ей укольчик. Мы догоним вас на рейсовом автобусе.
   И тут появилась Анна, смешная толстая немка с широкоскулым
  веснушчатым лицом. Она хорошо понимала по-русски, но связать двух
  слов, практически не могла. За ней в автобус поднялся высокий
  мужчина, и Марина с ужасом увидела, это тот самый, как его,
  Константин, который сидел рядом с Ильёй в самолёте, а тот и ухом
  не ведёт. И понимая, что выдаёт себя, тоже сделала вид, что не
  узнала его.
   -- Не возвращаете, если мы увезём вашего сочесника к Берн.
  Он Костантин Петров, - с огромным трудом выговорила Анна.
   Никто не возражал, и тот, спокойно кивнув, - уселся позади
  Марины на место Романцевича.
   "Ну, всё, обложили со всех сторон, - подумала бедняга. -
  Слева - Илья, сзади Константин, впереди - "Пан спортсмен". Теперь
  только сигать в окно. Они знали, что у меня в посылке , но
  почему же не забрали там, на Фуркапас.?"
   В первый раз, несмотря на красоты вокруг, в автобусе было
  удивительно тихо, но физически ощущалось, как нарастало нервное
  напряжение. Улыбки исчезли, уже никого не интересовали замки,
  вершины и панорамы. Даже весёлые студенты - Саша, Маша и Алёша
  притихли и казались взрослее лет на десять. И погода, как-то
  вдруг, испортилась. Посерело, а потом закрапал дождик.
   Анна предложила отменить запланированные остановки на
  озёрах Tryner и Brienzer, и сразу отправиться в Берн. Там им
  будет предоставлен новый гид и организована дополнительная
  экскурсия.
   Как ни старался Илья, Марина чувствовала, что тот на
  пределе. За четыре часа поездки сама она немного свыклась с
  мыслью, что смерть стоит рядом. Кисти рук и ноги совсем
  заледенели, а противный холод поднимался всё выше и выше к
  локтям, коленям и её усталому сердцу. Марина уже поняла, какая
  мысль гложет её, но всё не хотелось верить. Ей казалось, что того
  же боялись и мужчины, но кто они? Бандиты или милиционеры? И уже
  как-то смирившись со своим близким концом, она всем сердцем не
  хотела, не желала, чтобы беда случилась с Ильёй.
   И она решилась. Вынув маленький блокнот и почеркав в нём
  немного (вроде бы, путевые записки), а потом, написав на уголке
  листа: "Возьми сумку с бриллиантами, останови автобус и беги,"
  - оторвала его и долго бессмысленно крутила, нутром ощущая, как
  напряглись её стражи. Затем скатала в шарик и незаметно сунула в
  руку соседа.
   "Меня всё равно шлёпнут, - думала она, - какая разница кто:
  милиция, госбезопасность, бандиты. Пусть хоть Илья останется
  жив."
   Песков долго грел бумагу в руке, потом расправив, быстро
  прочёл, и нисколько не удивившись, тихо произнёс единственное
  слово: "Поздно."
   "Знал," - поняла она.
   -- А быть может, споём что-нибудь, - вдруг предложила Анна
  Ивановна, - сидим, как на похоронах.
   -- Вот-вот, - закатился в истерике Кориневский, - вот и
  начнём. - Наверх вы, товарищи, все по местам. Последний парад
  наступает. Врагу не сдаётся наш гордый "Варяг"...
   Никто его, конечно, не поддержал, и он ещё долго возмущался,
  хмыкал и сморкался. Опять навалилась гнетущая тишина, а через
  несколько минут послышался такой характерный треск вертолётного
  винта. Машина летела низко, чуть-чуть сзади автобуса. Шофёр
  непроизвольно увеличил скорость.
   "Кто это? - крутилось в марининой голове. - Свои или
  бандиты? - А потом. - Ну, какие здесь могут быть ... свои?"
   И тут она очень удивилась, впервые заметив, как пустынен
  авторут. Вскоре появился второй вертолёт. Он лихо приземлился на
  шоссе недалеко от носа автобуса, и из него посыпались солдаты в
  камуфляжных костюмах. Марина хотела посмотреть, где первый, но
  Илья приказал: "Не оборачивайся и опусти голову!"
   Автобус остановился, его окружили и на чисто русском языке
  прокричали в рупор: "Открыть переднюю дверь! Выходить по одному!
  Вещи не брать! Руки за голову!" Затем в салон протиснулись двое
  дюжих, вооружённых до зубов мужиков, взявших на прицел
  несчастных туристов. Первыми вышли водитель и Анна, за ними -
  все остальные.
   -- Не спеши, - сказал Илья.
   Не торопились и соседи.
   -- Безобразие! Я буду жаловаться! - кричал Владимир
  Алексеевич Беляев.
   Его обыскивали на обочине шоссе. И Марина с удивлением
  увидела, как у профессора отняли его любимую флягу и ...
  пистолет! "С ума сойти," - подумала она.
   "Илья Дмитриевич, выходите, теперь можно," - крикнул один из
  прилетевших. И тот, подхватив маринину сумку, повёл беднягу к
  выходу.
   Сходя с автобуса, она изумилась ещё раз. Студенты: Маша,
  Саша и Алёша, уже с автоматами (!), начали вытаскивать вещи
  пассажиров. Подумалось: "А может быть, всё это, просто, дурацкий
  сон?"
   Через минуту туристы были уведены солдатами в густой
  придорожный лесок. И сразу, как только Илья с Мариной спустились
  на шоссе, послышался мощный треск и гул... И Марина почти не
  помнит, как её, уже почему-то с сумкой в руке, тащили Серёжа и
  ещё кто-то, как заталкивали под огромный камень, видимо, кусок
  обрушившейся скалы, где она больно стукнулась головой; как
  трещали автоматные очереди и ухали взрывы на недалёком шоссе.
  Последнее, что мелькнуло в её помутившемся сознании, было лицо
  сына, Коленьки, всё в слезах. И она напрочь отключилась.
   Очнулась Марина уже после боя. На авторуте догорали останки
  вертолётов. "Бандитов", - как ей сказали. А двое полицейских -
  ещё висели поблизости. Так что все подробности рассказывали уже
  Кориневские, а откуда-то появившаяся Милочка, тоже в форме и с
  автоматом, такая славная без очков, прикладывала ей мокрую
  тряпку к затылку. Она-то и сообщила что Серёжа и Константин
  Донской ранены и отправлены в госпиталь.
   И тут, как-будто из небытия, возник хмурый Илья, и не глядя
  на Марину, выдавил: "Вот теперь давай свои бриллианты."
   -- Нет у меня никаких бриллиантов.
   -- Как нет? - рыкнул тот.
   -- Я спрятала их.
   -- Где?
   -- На Фуркапас.
   Илья не поверил. Вместе с Милочкой они выпотрошили её
  сумку, вытащили пакет, достали письмо; Илья прочёл его, и с
  омерзением произнеся: "Сволочи!", - раскрыл коробку. В ней мирно
  дремали , да-да, "Опасные игры".
   -- Господи! Всё снова - здорово! - расстроился он. -
  Начинается вторая серия! - и побежал к Главному.
   -- Марина пригляделась: это был Соловьёв в форме
  десантника. Он что-то прокурлыкал по радиотелефону, и один из
  вертолётов приземлился. В него взобрались Соловьёв, "тройнецы",
  Романцевич и Песков, почти тащивший Марину (ноги у неё
  заплетались).
   -- Ты, что-же? Подозревала меня? - спросил растерянный Илья.
   -- Ну, конечно, в письме же чёрным по белому: "Передать
  Илье Пескову."
   -- Вот, бедолага! - прошептал, а потом нервно. - Но если
  бриллианты пропали, нам всем не поздоровиться! Тебя же могли
  увидеть.
   -- Нет, - сказала Марина. - Могли, но не хотели.
   -- Да за твоим каждым шагом следили: и мы, и эти - Мишель,
  художник и другие.
   -- Правильно, - вспомнил Саша, - она же при всех, не таясь,
  выбросила какую-то гадость в мусорный бак: грязные носки, бинты,
  вату.
   -- Боже мой! Я тоже видел, - сказал Илья, - но отвернулся.
   -- И я заметил, ещё передёрнулся, - засмеялся Романцевич. -
  Она такая чистюля, и вдруг, эта грязь.
   -- Очень смешно! - рассердился Соловьёв и заорал. - А если
  мусор уже выбросили?
   -- Да не должны были, - сказала Марина, - бачок только что
  опорожнили. Там сверху - одна луковая шелуха, я следила.
   Когда вертолёт опустился на Фуркапас, всех, как водой,
  смыло. Начальство копалось в мусорном бачке. В салоне остались
  только Марина и Романцевич.
   -- А ты что же не побежал? Меня стережёшь?
   -- Нет, - покачал головой Игорь, - я спешу сказать, что
  очень за тебя волновался, но ни минуты не верил, что ты можешь
  оказаться сволочью.
   Но тут послышалось громовое русское "Ура!", и Марина,
  наконец-то, успокоившись, отключилась.
  
   --- --- --- ---
  
   Небритый и опухший от бессоницы полковник Федотов открыл
  совещание. Долго-долго перебирал документы на своём столе и,
  тяжело вздохнув, решился.
   -- Операция по изъятию конрабандных бриллиантов завершена:
  Якубовский, Беляев, Раков, Рыбкин и другие арестованы. Песков и
  наши соратники из Петербургского УВД поработали отлично. Все
  свободны. - Потом, опять вздохнув, добавил. - Илья Николаевич,
  останься на минуту.
   Кедров побледнел.
   "Неужели, Илюша?"- с тоской подумал Андрей, выходя в
  коридор и нервно затягиваясь сигаретой.
   К дверям кабинета Федотова приближались вооружённые
  охранники.
   -- Вот, и всё, - прошептал он.
   А ниже этажом в пустой комнате захлёбывалась слезами
  Симонова, думая только об одном: "Ну почему-почему Илья всё-таки
  поверил ей, а если б не поверил? (А поверил ли?) Правда, Слава
  Богу, успела сработать дезинформация о повторном инсульте у
  Якубовского, несовместимым с жизнью. Но все же?"
   И полковник Федотов, запершись у себя, в накуренном
  кабинете, всё вспоминал слова Анны ... Анюты, так искренне
  звучавшие там, в ночном Измайловском парке. И вдруг ему
  показалось, что в этих словах, их словах, наверняка, есть
  какая-то доля правды. Ему, жёсткому до жестокости, несгибаемому
  и недипломатичному, быть может, и правда, настало время
  уходить..., уступив место молодёжи. И только срочный вызов к
  генералу смог оторвать его от этих печальных дум.
  
   --- --- --- ---
  
   Марина очнулась в маленькой санчасти при Посольстве России
  в Берне. Ярко светило солнце. Ей очень хотелось кофе, но не было
  сил даже пошевелить языком, тем более, что увидев тёмный силуэт
  у окна, она сразу забыла о своём желании и теперь мечтала только
  об одном: "Пусть , хоть немного продлится это мгновение!" Потом
  подумалось : "Надо же, какой красивый мужик, Илья Песков." И тот,
  как будто услышав, повернулся и бросился к ней.
   -- Нашли, всё нашли. Художника поймали! Представляешь, он
  украл десять бриллиантов. Мишель - в тюрьме, тоже
  попользовалась, но скромнее, а Беляева увезли на самолёте в
  Москву. Он уже сдал твоего Якубовского. Осталось пока
  неизвестным только самое последнее звено - главный мафиози
  Рамбер где-то ещё бродит по белу свету. А быть может, их двое:
  один - бандит, а другой - настоящий профессор. Жаль, что не
  поймали, но двое "голубчиков" из вертолёта остались живы. Думаю,
  и эта "Гадина" не уйдёт от расплаты.
   Послезавтра привезут Костю и Сергея из госпиталя, -
  встретимся с ними. Ничего не поделаешь, но Прозоров намного
  лучше меня, он всё время настаивал на том, что ты - хороший
  человек. А когда они поправятся, пригласим их и Игоря на нашу
  свадьбу.
   Марина помолчала, подумала, потом, грустно улыбнувшись,
  сказала.
   -- Пожалуйста, подожди об этом. Мне ещё не всё ясно. Ты,
  правда, не знал, что Владимир Михайлович из УВД ?
   -- Нет, конечно. А всё потому, что в Московском уголовном
  розыске сидел предатель, крупный чин, один из
  сотрудников подполковника Федотова, настолько изворотливый, что
  никто не мог его вычислить. Малым кругом придумали такой
  вариант: операцией руководит Сам - полковник Сергей Петрович
  Федотов, но работу на месте выполняет петербургская группа
  следователей во главе с подполковником Соловьёвым. Его помощники-
  майор Романцевич и капитан Прозоров, сильные и хваткие
  специалисты. В Москве информация о них, как бы, отсутствует. В
  помощь им из столицы направлена зелёная, но шустрая московская
  молодёжь. Ну да, "тройнецы" - для выполнения мелких поручений и
  прикрытия в случае вооружённой стычки. И ещё - старший лейтенант
  Боброва Людмила, способный, но мало известный московский
  следователь.
   -- Да, Милочка - прекрасная актриса. Я бы никогда не
  догадалась.
   -- Ну, до тебя ей далеко. Её задачи: она обеспечивает связь
  с Москвой, и ещё, осторожно опрашивает дам; женщины, вообще,
  очень наблюдательны и многое замечают, особенно такие, как
  Элеонора.
   -- Знаешь, - перебила его Марина, - что мне сказала
  Терентьева: "Берегись. Романцевич, Песков и Соловьёв - одна
  шайка- лейка."
   -- Вот-вот. К тому же Милочка - многофакторный "громоотвод"
  при Романцевиче.
   -- А ты?
   -- Я, - следователь Самарского УВД, был торжественно
  представлен сотрудникам Федотова и, соответственно, предателю,
  как главный исполнитель. Но по сути дела я - главный
  раздражитель, который должен ворошить палкой в муравейнике и
  делать вид, что подозреваю тебя. Ты - сотрудница Якубовского и в
  принципе можешь оказаться "несушкой", но сперва мы так не
  думали. Все отзывы о тебе этому противоречили, но всё-таки
  вероятность в пределах одного-двух процентов не исключалась.
   И вот, я сходу прилипаю к Груздевой, тем самым показывая
  "несушке", кого я подозреваю. И, конечно, присматриваюсь к
  другим. Через два дня этих других осталось совсем немного: треть
  пассажиров автобуса - следователи, треть - мелкие спекулянты, а
  вот, сомнительная треть - это Кориневские, Элеонора, ты и
  Анатолий; ( он, кстати, по по приказу главного воротилы
  страховал на всякий случай Беляева, а тот и не догадывался); да
  ещё Соловьёва я сперва подозревал, но Игорь ( с ним одним меня
  познакомили) через некоторое время объяснил мне, что так и
  задумывалось. Я его "подозреваю", значит, он не из милиции; к
  Прозорову "ревную", тоже хорошо. Но Сергея мне удалось
  "расколоть" ещё в Лозанне, а в Шильёнском замке мы уже обо всём
  договорились. Петербуржцы сначала подозревали двоих:
  Кориневского, очень уж умён старикан, и Анатолия. Потом у
  Соловьёва возникла неясная, но стойкая антипатия к Беляеву; стали
  копать, оказалось, что тот хорошо знаком с Якубовским. Но это
  было много потом. А вот ты с первого дня начала выкидывать
  разные фортели: то убегаешь и сидишь одна более часа на
  скамейках, вроде бы ожидая кого-то; но Соловьёв с тобой
  поговорил и потом кратко, но весомо заявил: "Не она!"; то
  поражаешь всех, выдавая чёткую информацию о бриллиантах: их
  видах, огранке, стоимости.
   -- Я - кандидат наук по этому делу, - рассердилась Марина. -
  Могли бы поинтересоваться.
   -- Слушай - слушай! То тебе должны передать какую-то статью
  от Якубовского для Рамбера. Эту информацию получила московская
  милиция (прослушивалась палата Якубовского), и предатель,
  естественно, об этом тоже узнал, сразу сообразив, что в случае
  опасности ею можно будет воспользоваться.
   И, наконец, ты встречаешься с художником, давно
  подозреваемым, а потом всю ночь не спишь, вздыхаешь, поминаешь
  Бога, что-то рвёшь.
   -- Тоже прослушивали?
   -- Ну, да.
   -- Нет, я, всё-равно, ничего не понимаю. Якубовский - Беляев
  - художник, а дальше кто?
   -- Мишель, и она тоже - не последнее звено.
   -- Почему так сложно? Едет, к примеру, Беляев, передаёт
  посылку кому надо, и всё.
   -- Слишком высока цена. И Рамбер - слишком большой босс. Он
  придумал эту цепочку и подобрал "способных" людей. И та,
  представь себе, работала безотказно более пяти лет. Сколько
  денег утекло.
   Так вот, крупный российский начальник, достойный и
  знаменитый Герой социалистического труда, Колобов Андрей
  Андреевич, привозит бриллианты лично Якубовскому. Тот сразу
  вызывает художника, то-есть второе звено, совершая при этом
  грубое нарушение правил работы цепочки: Раков не должен знать
  Виктора Ильича. Затем Николай едет на машине в Швейцарию. С
  визой проблем нет, потому что его картины получили там высокую
  оценку; они охотно раскупаются богачами Берна и Женевы. Раков
  кладёт бриллианты в тайник на Фуркапас и безмятежно рисует
  пейзажи. Приезжает автобус с Мишель, та забирает камушки и
  оставляет в тайнике деньги для художника. Какие-то подозрения?
  Тогда Мишель возьмёт их в следующий приезд через две, четыре
  недели. Алмазы лежат, есть не просят. В Берне она
  помещает мешочек с бриллиантами в ячейку багажного отделения на
  железнодорожном вокзале. Там её забирает некто "Икс" и отвозит
  Рамберу, но не известному учёному, а мафиози с благородной
  кличкой.
   Живые деньги за работу получает только художник ( он так
  потребовал), заработки остальных перечисляются на счета в
  Бернском банке.
   Представь себе, Мишель застают у ячейки с товаром. Она,
  действительно, не знает никого из цепочки, придумывая что-нибудь
  типа: "Немецкий турист очень попросил положить в ячейку, дал
  десять долларов." Концы в воду.
   Или попадается "Икс". Он, как и художник, ведать не ведает о
  Мишель, но к своему кормильцу приближен и не выдаст никогда,
  лучше умрёт. Мафия не прощает. Так и у нас. Якубовский ни за что
  не предаст босса и сам не признается. У него есть дети, и он уже
  обеспечил им безбедное пожизненное существование. Поэтому
  каждого нужно хватать за руку.
   Но время шло. Художник вычислил и следующее звено. Они
  подружились с Мишель, стали любовниками, тщательно скрывали это
  от мафии. Как-то в разговоре Николай узнал, что услуги Мишель
  оцениваются в десять раз выше, чем его. Обозлился, стал
  понемногу подворовывать. "Рамберу" это очень не понравилось. Тем
  более, что покровитель из милиции к тому времени попал под
  подозрение. Но предыдущая партия бриллиантов успешно проскочила
  через границу. На самом деле только потому, что чемодан
  художника на таможне осматривал предатель.
   И тут всех их подвела жадность. Решили рискнуть и
  использовать цепочку в последний раз. А Раков - в Альпах. Опять
  же, туда-сюда через границу, - очень подозрительно. Будет
  спокойнее, если поедет сам Якубовский, тем более ему давно
  хотелось проверить свои счета в банке. Боялся, не обманывают ли?
   Но предатель во время сообщил: "Милиция что-то пронюхала,
  копается в личном деле Якубовского, а в группу туристов внедрён
  следователь Песков и , возможно, другие сотрудники УВД, поэтому
  твоему шефу ехать небезопасно."
   Виктор Ильич очень напугался, накрутился и попал в больницу
  с инсультом. Его спешно заменили Беляевым. Для уверенности
  изготовили новое вместилище бриллиантов. "Фляжка" - это, надо
  сказать, тот ещё агрегат.
   И всё-таки на таможне прохлопали. Подвёл благородный вид
  фронтовика-орденоносца, профессора Беляева: седины, осанка, эта
  фляга - подарок от однополчан, и его проповедь об уникальных
  свойствах бальзама Биттнера. Представляешь, даже уговорил одного
  из наших людей попробовать эту гадость.
   А художник обычно перевозил камушки в коробке с красками,
  тоже очень оригинальной. Не перевелись ещё "умельцы" на Руси!
   -- Значит, Якубовский преподнёс мне путёвку по широте
  душевной?
   -- Получается, что так.
   -- Беляев сыграл свою роль прекрасно, заложив посылку в
  тайник на перевале, а с ней предупреждение от предателя, что
  автобус напичкан милиционерами. И ещё - дополнительная
  информация: "Одной из туристов - Груздевой, Якубовский должен
  был передать статью для профессора Рамбера, но не успел. При
  необходимости можно воспользоваться этой информацией."
   Обозлённый дискриминацией художник и Мишель вынимают
  камушки из тайника и понимают, что это их последний шанс.
  Николай с "великого ума" хапает десять бриллиантов и преподносит
  ещё один подруге. Но та - очень умная и наблюдательная особа, она
  нутром чувствует, что всё на грани провала, и поэтому решается
  использовать чрезвычайный канал связи со звеном "Икс", предложив
  мафии следующее: свалить всё на тебя. Якубовский должен переслать
  тебе статью, вот, и передадут Груздевой алмазы под видом
  научного труда. И - великая просьба: "Не открывать коробку!" На
  случай провала туда же подкладывается дезинформация на меня.
  Глупо, конечно, но ты сможешь поверить, и никому ничего не
  рассказать. Теперь уже не только родная милиция, но и Мишель с
  Николаем следят за каждым твоим шагом и ждут, как ты поступишь.
  Есть шанс, что всё обойдётся, и в Берне кто-то из мафиози под
  видом Рамбера спокойно заберёт у тебя ценную статью. Но, если ты
  сунешь нос во-внутрь, то начнёшь нервничать, и не дай Бог, к
  кому-нибудь обратишься за помощью, то всё сорвётся.
   Художник, проверив утром пакет и твоё настроение,
  успокаивается, думая, что всё в порядке, а Мишель сообщает об
  этом по телефону звену "Икс". Но она догадывается, что такими
  ценностями никто рисковать не станет, и на автобус по пути будет
  совершено нападение. Её же на всякий случай шлёпнут, а художник
  попадёт под небольшой "обвал" в горах. И здесь Мишель делает
  первую глупость, "заболевает", чем усиливает наши подозрения. А
  потом они бегут вдвоём с Николаем в Альпы.
   И там мы их, тёпленьких! С алмазами! Сгоряча Раков выдаёт
  Якубовского и предателя из милиции.
   -- Кто "мы"?
   -- Соловьёв, Романцевич и Милочка. А бриллианты, как
  признался художник, едут в твоей сумке по авторуту. Кстати,
  Раков остался в живых чудом. В его номере была найдена
  запечатанная бутылка "Столичной" с цианистым калием. Это был
  "подарок" от предателя из милиции. Кто преподнёс, пока ещё
  неизвестно, но вполне возможно, что и здесь руку приложил наш
  доблестный профессор. Не учли одного, что Николаю в эти дни было
  не до возлияний. И Якубовскому была уготована та же участь:
  родимая мафия спасала свой ценный кадр в милиции.
   Ну, а дальше мы всё уже проходили. Хорошо, Соловьёв сразу
  понял, что автобус до Берна не доедет, и его выпотрошат по пути.
   -- А что делал Константин Донской?
   -- Координировал действия со швейцарской полицией. Он из
  ФСБ.
   -- Что стало с Анатолием?
   -- Убежал с поля боя, чем выдал себя. Но он знал только
  Главного, а Беляева ему показали. Тоже получит своё за соучастие.
  А вот, Якубовский ещё попробует нанять самого лучшего адвоката,
  но ему не выкрутиться. А всё - русская безалаберность. "Звенья
  цепочки" в России были знакомы друг с другом, встречались,
  вместе пьянствовали.
   Илья умолк, а потом произнёс.
   -- Но это всё не то, всё не то, не то. О какой ерунде мы с
  тобой говорим? Я люблю тебя, так люблю, что даже , если бы тебя
  посадили в тюрьму, ждал бы и возил передачи.
   -- Меня бы, наверное, расстреляли?
   -- Только вместе со мной, зубр-рёнок мой любимый.
  
   --- --- --- ---
  
   Буря закончилась. Кое-как пришедшие в себя туристы,
  поругивая Судьбу и мафию, улетели в Россию. Марину задержали на
  несколько дней для уточнения некоторых деталей, да и голова
  ещё болела и кружилась.
   Поздно вечером зашёл Владимир Михайлович с мороженым и
  коробкой конфет. Хорошо, Марина ещё не ложилась. Пытался
  восстановить ту лёгкость отношений, что возникла когда-то между
  ними у Озера. Посмеялся: " Я по-прежнему, приглашаю Вас в нашу
  фирму."
   -- Ну, уж нет, я для этого совсем не гожусь.
   -- Ну, уж да. Целый взвод сотрудников УВД и примкнувших к
  ним бандитов водила за нос, как хотела.
   -- И чуть не загнулась.
   -- Кстати, моё второе предложение тоже остаётся в силе.
  Поедемте в Церматт, лучше всего в конце сентября. Взберёмся на
  Маттерхорн. Золотая осень в Швейцарии - это Рай.
   -- Мне второго отпуска не дадут.
   -- Ну, мы поднажмём, и - порядок.
   -- Нет, Виэм, я уже не могу.
   Тот вздохнул, понимающе, и загрустил, заторопился, сказав
  на прощание: "Илья очень занят, пытаемся вырвать ещё несколько
  метастаз этой жуткой опухоли, но, может быть, ... всё-таки
  отпустим его завтра ненадолго в Москву. Там тоже дел невпроворот."
   А рано утром появился рыжий, как солнце за окном,
  Романцевич Игорь.
   -- Я провожу Вас на самолёт, Илья Дмитриевич не успеет.
   "Не успеет?" - больно сжалось сердце.
   -- Спасибо, - сказала Марина, но у меня вещей-то теперь не
  более трёх килограммов. Быть может, ещё раз, напоследок
  проверите, не ухватила ли я парочку бриллиантов?
   Тот улыбнулся, так тепло, и не глядя ей в глаза, тихо
  проговорил.
   -- Знаете, Марина. Это время было очень трудным для меня,
  но я бы его обязательно повторил, если б смог. Только для того,
  чтобы переплыть ещё раз Рону. Вместе с Вами. Но, не Судьба.
   И тотчас перед Мариной возник тот славный, такой тёплый и
  безмятежный ещё день: голубая быстрая Рона, рыжее солнце и
  печально-влюблённые глаза этого смешного, рыжего, ещё совсем
  молодого человека; и то странное желание, вспыхнувшее внезапно и
  одновременно, и то волнение, которое означает приближение Любви.
   -- Давай, перейдём на "Ты" - предложил Игорь.
   -- Хорошо, - улыбнулась Марина, и подойдя поближе,
  притянула к себе эту славную голову и поцеловала в рыжие вихры.
   И снова, как тогда, вспыхнули те предчувствия, радостные и
  страшные, о которых пытались сообщить им голубые стремительные
  воды.
  
   --- --- --- ---
  
   В самолёте её место опять оказалось у окна, соседнее
  пустовало, а к проходу сидел муругий пожилой мужчина с огромной
  пролысью и клевал носом. Знакомый стюард весело окликнул Марину:
  "Сейчас-сейчас принесу бокал вашего любимого красного вина!"
   "Ну, вот, и всё , - подумала она, - не отпустили, - и
  прошептала. - Прощай, красивая и ласковая страна. Когда ещё
  увидимся, и увидимся ли вообще?"
   И в этот самый момент услышала знакомый и такой любимый
  голос с раскатинкой: "Мар-рина! Дор-рогая! Где же ты?"
  
   15.07.98.
  
  
  
   Примечания
  
   1 - Блок А.А. Вольные мысли. Собр. соч. Т.2. Гос. изд. худ.
  лит-ры, М-Л, 1960. С. 298
   2 - Блок А.А. На поле Куликовом. Собр. соч. Т.2. Гос. изд.
  худ. лит-ры, М-Л, 1960. С. 249
   3 - Романс на слова Тютчева Ф.И. Я встретил Вас... Лирика,
  Алма - Ата, "ЖАЗУШЫ", 1986. С. 236
   4 - Скажите, пожалуйста, как это будет по-немецки. (Нем.
  яз).
   5 - Я хочу положить букет красных роз на могилу Набокова.
  (Нем. яз).
   6 - Набоков! На его могиле всегда цветы. (Нем. яз.)
   7 - Очень плохо. (Тувинский яз).
   8 - Героиня романа Митчел М. Унесённые ветром. Пер. с англ.
  Изд. "Пресса", М., 1993
   9 - Блок А.А. Жизнь моего приятеля. Собр. соч. Т.3. Гос.
  изд. худ. лит-ры, М-Л, 1960. С. 51
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"