Бархатов Юрий Валерьевич : другие произведения.

Одиночество и печаль. Это чувства, испытываемые мной.

Еще я желаю непосредственного общения с сородичами. Это, конечно, не чувство, а устремление. Нужно их различать. Есть и инстинкты - голод и любопытство. Их несложно утолить. Одиночество - совсем другое дело. Я страдаю от него и это неоспоримый факт. Для существа, всю свою жизнь проведшего на дне маленького озера, куда не проникает ядовитый кислород, и ни разу не видевшего никого из подобных ему, это должно быть странно. И даже не совсем нормально, если 'нормальность' определять как 'соответствие эталону'.

Мы отличаемся от всего множества живых существ, населяющих эту отравленную кислородом планету. Наша жизнь - это сера. Только в глубине особенных, определенного сорта озер существует у самого дна слой, наполненный живительным сероводородом, а кислорода нет вовсе. Там мы можем существовать. Такова наша среда обитания - жалкие островки среди жизни иной, и кислородное безумие форм кругом. Хотя мы отчасти используем кислородную жизнь - для переноски семян памяти и в пищу.

Наше судьба и наше проклятие - разобщенность. Конечно, существуют семена памяти. Из них мне стало известна большая часть знаний об окружающем мире. Набор истин. И главнейшая из них - это не первое мое рождение. Мне случалось умирать и возрождаться бесчисленное количество раз. Наши воспоминания - это семена памяти. Они устойчивы ко многому, к кислороду в том числе. Когда мы гибнем, они продолжают существовать. Когда возрождаемся, то ищем и поглощаем семена памяти, до тех пор, пока не обретем сознание. В озере достаточно семян памяти для этого.

Наша природа в корне отлична от природы кислородников. Я - колония микроорганизмов, говоря научным языком. Я состою из миллионов одинаковых живых существ, по отдельности неспособных не только к разуму, но даже к движению. Когда-то, давным-давно, те из них, что сумели образовать нечто целое, пережили наступление эры кислорода и нашли впоследствии убежище в серном слое редких, разбросанных по миру озер. Эволюция кислородной жизни шла куда быстрей, чем наша. У нее ведь вся планета была полигоном. А мы почти не изменились за все это почти бесконечное время. Но зато научились использовать заложенную в нас изначально возможность к почти абсолютной изменчивости. И еще - мы бессмертны. Нас можно уничтожить, но сами мы неспособны умереть. Завидуйте нам, кислородники.

Озер такого типа, способных поддерживать жизнь в подобных мне существах, немного, но они есть. Есть даже целое море, где-то в той стороне, куда зимой отодвигается солнце. Вслед за ним перемещаются и способные к полету кислородники. Весной они возвращаются, и некоторые приносят семена памяти. Я стремлюсь добыть каждое из них. В том море живет множество нас, там достаточно для этого места. Мне не попасть туда никогда. Никогда за всю вечность моей будущей жизни.

И вот мое желание, неисполнимая страсть к прямому общению обращается к кислородникам. Точнее, к одному их виду, в последнее время расселившемуся далеко за пределы первоначального своего ареала и живущего сложно организованными сообществами. Недалеко от берега моего озера есть их небольшое поселение. Семена памяти говорят, что некоторые из моих сородичей исследовали поведение этих существ и нашли в них наличие разума, подобного нашему. Означает ли это, что с ними можно вступить в общение?

Задавшись этим вопросом, мне вскоре удается выяснить - частично из более внимательного изучения семян памяти, частично из непосредственных наблюдений - что между собой существа общаются изредка тактильным путем, как и мои сородичи, но большей частью при помощи модулируемых звуковых колебаний. Они достигли в этом столь больших успехов, что способны таким образом передавать знания и опыт старших особей младшим со скоростью, не намного меньшей скорости потребления семени памяти. Они живут недолго, но знание передается из поколения в поколение. Им неведома наша изменчивость, и они изменяют окружающие условия и создают предметы из неживой материи для использования в качестве дополнительных органов тела. Их тела странны и уродливы на наш взгляд, но приспособлены к их образу жизни. Они кислородники, но, похоже, действительно разумны. Впрочем, иногда совершают поступки вовсе неразумные.

Однажды, в теплое время года, в начале темного периода суток, к моему озеру подходит молодая, но уже способная к размножению представительница их рода. Обычно разумные кислородники приходят сюда для омовения и очищения своих искусственных покровов из растений и шкур других кислородников. Как говорят семена памяти, их могли бы заинтересовать холоднокровные мелкие водные кислородники, но в моем озере таких нет. Жалко. Мне бы они тоже пригодились в пищу.

Но эта молодая кислородница, во-первых, пришла одна, а во-вторых - заходит в озеро в одежде. Несколько шагов - и она уже наполовину погружена в воду. Она издает коммуникационные звуки, но кругом никого нет. Только я, а меня она видеть не может. Затем она резко идет вперед и погружается в воду с головой. Вода - губительная среда для таких кислородников, как она. Кислородница гибнет через короткий промежуток времени.

Я покрываюсь тонкой защитной пленкой и всплываю к берегу, обхватываю тело и уношу к себе, в серный слой. Когда кислород разрушится, оно будет пригодно в пищу. Но сначала я создаю семена памяти об этой кислороднице - полное описание, все, что можно запомнить. Зачем я это делаю? Пока не знаю, но чувствую, что это может пригодиться.

Когда становится светло, к озеру приходят другие кислородники. Они ходят по берегу, забираются в воду, тыкают в глубину длинными палками. Понятно, что они ищут тело погибшей. Разумеется, они ничего не находят - до дна им не добраться, а сера так же ядовита для них, как кислород для меня.

Проходит время, и кислородники уходят. Все, кроме одного. Это молодой представитель другого пола. Возможно, погибшая была его репродуктивной партнершей. Мне известно, что именно этим путем у разумных кислородников возникает самая сильная эмоциональная привязанность. Похоже, догадка моя верна - кислородник не уходит от берега до темного периода суток, и издает коммуникационные звуки, похожие на те, что исходили из ротового отверстия мертвой кислородницы. Я решаю, что это проявление печали.

В конце концов, опечаленного (и видимо ослабевшего от долгого горя) кислородника уводят с берега сородичи. Но во время следующего периода света он возвращается. Так же, на первый взгляд бессмысленно, он ходит по кромке озера и зовет свою погибшую подругу. Я понимаю его печаль, но моя печаль сильней - он потерял то, что для меня является недостижимой мечтой.

Он приходит на озеро снова и снова. Теперь большей частью в темное время. Светлое все кислородники используют для изменения своего окружения и поддержания его в нужной им форме. В это теплое время все жители поселения ухаживают за высаженными монокультурой растениями для питания. Не будь их, все кислородники умерли бы с голоду в холодный период. Жестокая жизнь - им не хватает естественных ресурсов. Но безутешный кислородник все равно находит время, чтобы посетить место гибели репродуктивной партнерши.

Обычно разумные кислородники закапывают своих мертвых в землю, а потом изредка приходят к тому месту, где они были закопаны. Так они выражают свою эмоциональную привязанность к больше не функционирующим особям. Странная для меня концепция, но живи я недолгую жизнь кислородника, мне думалось бы иначе. А кто мешает мне сейчас думать как кислородник? Вести себя как кислородник? Общаться с кислородниками?

Я могу создать защитный панцирь, который убережет меня от яда в течении одной четвертой промежутка темного периода. Но панцирь предполагает постоянный облик. Да, вот для чего были нужны семена памяти о погибшей и давно потребленной в пищу кислороднице! Мне нужно принять ее форму. Так мне проще будет войти в контакт с ее партнером, печалящемся на берегу.

Форму тела принять нетрудно. Труднее придать правильность его мелким деталям в том месте, где располагаются органы чувств - но я справляюсь. Еще труднее воспроизвести множество тонких прочных отростков на самой вершине тела - боюсь, у меня получается не очень хорошо. Также я не уверен в правильном оттенке цвета. Ну что же - лучше уже не выйдет, как не старайся.

В таком виде я всплываю к поверхности. Слишком поздно вспоминаю, что согласно этическим представлением кислородников, тело должно быть покрыто одеждой. Но может быть это не относиться к репродукционным партнерам?

Первое впечатление кислородника - испуг. И еще больший страх при узнавании тела. Но я стараюсь успокоить его, как могу - жестами. Издавать коммуникационные звуки мне не под силу.

Он успокаивается. Подходит ко мне поближе, касается тела, испуганно отдергивает конечность. Ах да, они же теплокровные, как об этом можно было забыть! Я протягиваю к нему свои конечности - он отходит еще дальше. Издает звуки. Почему нет семян памяти, чтобы понять их смысл? Я решаю, что постараюсь создать такие семена.

Кислородник снова подходит и прикасается ко мне. На этот раз он преодолевает страх и обхватывает меня обеими передними конечностями. Это не обычный тактильный жест - он скорее привычен для репродукционных партнеров. Уж не намерен ли он осуществить акт репродукции? Последствия такого шага могут быть непредсказуемыми - для него. Но к счастью, до этого не доходит. Он всего лишь держит мое тело в тесном сплетении своих конечностей.

Однако проходит время, и защитный панцирь начинает разрушаться. Я показываю жестами, что мне надо обратно в воду. Он не удерживает меня.

В следующий темный период он опять приходит. Я тоже.

Странно, насколько информативным оказывается тактильное общение. Как много оно может сказать. Не о фактах, нет. Об эмоциях и чувствах. Кислородник чувствует мое одиночество. Я чувствую его. И этого вполне достаточно. И притом я начинаю понимать что-то из его звуковых сигналов. Определенные понятия. Я записываю их и изучаю в светлое время, на дне. Кажется, он думает, что я и есть его погибшая репродуктивная партнерша. В определенном смысле он прав.

Но однажды вместе с моим кислородником приходят другие 'люди'. Их много, они напуганы и рассержены. Они хватают его, не дают двигаться. У них в руках ветви деревьев, на концах которых происходит процесс горения. От них исходит жар и свет, неприятные для меня.

Кислородники окружают меня. Они ненавидят меня, но почему? Тот, мой кислородник, поведал обо мне? Они решили, что я несу вред? Непонятно. Они часто повторяет одну комбинацию звуков, обращаясь ко мне: 'Русалка'. Так они обозначают именно меня или весь наш род? Не знаю.

Я пытаюсь уйти, отступить в озеро. Но один из кислородников, самый крупный, бросается на меня с металлической заостренной палкой и втыкает мне в псевдоконечность.

Мой панцирь лопается.

Жуткая боль пронзает меня. Ядовитый кислород проникает внутрь, составляющие меня организмы гибнут...

Я преобразую панцирь, погибнуть мне целиком не так просто. Но кислородники видят изменения и ощущают запах серы. Их ненависть усиливается, и теперь я вижу ее и в моем кислороднике. Ненависть и отвращение.

Разочарование заполняет меня целиком. Я распадаюсь, и мои ставшие неразумными части зарываются подальше в ил, серную грязь, из которой когда-то вышли. Когда-нибудь я соберусь снова, но теперь распад - мое единственное желание.

Последнее мое разумное действие - производство тысяч семян памяти. Часть из них позволит вспомнить себя в следующий сезон разумного существования, а другая должна стать посланием к сородичам. Предупреждение о том, как теперь нужно себя вести с кислородниками. 'Людьми'. Быть осторожными, не показываться в поле видимости их оптических рецепторов.

Люди теперь знают об обитателях дна. Будут ли они нас преследовать или попросту забудут? С их системой передачи информации между поколениями? Время покажет.

А я научился новому чувству.