-Стоит, наверное, отметить заранее - я ненавижу продажную любовь. О, нет, вы сразу думаете не о том, мой милый мальчик. Да, я против проституции, но проституции душевной. Я помню хорошо, что во время войн простые проститутки скрашивали досуг солдат, по-своему храня нас от беды. Давая разрядку и отдых их молодому организму. Я ненавижу совсем иное - когда человек отдаётся с каким-то расчётом другому. Одно дело получать деньги за качественно выполненную работу, другое - пользовать других придаваясь разврату и обману, растлевая чужую душу своим жалким виденьем мира...И ради чего? Выгоды, о которой и не вспомнишь никогда. Разве стоит чужая боль и доверие таких вещей?..
Я во все глаза смотрел на дядю. Куда уж мне, юному мальчонке одиннадцати лет, было понять его неожиданные откровения. Спустя годы я понял - дядя говорил самому себе, хотел выговориться, ему было всё равно, кто внимал его словам - я или соседская кошка Стелла. Просто это был его путь к очищению. В те годы я обожал длинные дядины истории о путешествиях, я жадно впитывал любое слово Джима.
Из последней поездки он вернулся сам не свой. Я часто слышал, как дядя в соседней комнате говорит что-то сквозь сон на польском, как зовёт кого-то, как вскакивает посреди ночи от собственного стона. А теперь вот он пришёл ко мне.
Было где-то чуть позднее десяти, мне полагалось уже пол часа как видеть самые сладкие сны этого дома, когда Джимми постучал в дверь и тихо спросил:
-Сэм, ты спишь? Можно я зайду?
Я, естественно не спал, о чём радостно оповестил Джимми. Он уютно устроился в кресле у моего маленького каминчика и неотрывно смотрел на язычки пламени. На его усталом лице жили тёплые тени, огонь осторожно поглаживал своими отблесками его брови, щетину на бороде, острый нос и жёстко очерченные скулы. В свои двадцать шесть дядя был, наверное, даже очень красив. По крайней мере, я часто видел, как на него украдкой оглядываются на улице женщины. А мама часто усмехалась и говорила брату, что надо быть осторожнее с женщинами, ибо когда-нибудь он обернётся на ту, которой также всё равно, как и ему сейчас. А ещё мама говорила, что Судьба - то же женщина и ничего не забывает.
- Я встретил её близ маленькой деревни в горах. Она сидела на камне и яростно обмахивала мокрое лицо веером. Рядом стояли её саквояжи. Знаешь, Сэм, я первый раз видел женщину в горах в таком одеянии да ещё с веером. И я удивился, - по дядиным губам пробежала тень вымученной улыбки, - такое очаровательное создание и вдруг в такой глуши...Одна. Сэм, я в одночасье утонул в её глазах. Понимаешь? Просто за секунду. Тот вечер... Мы пили вино и говорили ни о чём. Я был счастлив каждой её мимолётной улыбке, скользившей по уголкам чувственных губ. Я рисовал её секунду за секундой всё ближе к себе. Я был опьянён её сексуальностью, меня тянуло как магнитом. Дальше я предложил ей проехать со мной до города, ведь проще путешествовать с мужчиной, чем одной. И она согласилась. Мы погрузили её вещи в мою машину и поехали. Я любовался украдкой её профилем, рассматривал чуть рыжеватые ресницы, меня как магнитом тянуло к мочкам её маленьких ушей. Знаешь, дружок, как я завидую тебе - ты ещё не знаешь, что такое терзаться желанием и бояться прикоснуться...
Дядя закрыл глаза и откинулся в кресле. Я мало что понимал из его слов, но мне было приятно думать, что он пришёл сюда потому что я его маленький и верный друг, а, значит, ему некому больше выговориться. Джим молча сидел в кресле очень долго: пять.. нет, больше - целых десять минут. Но я не смел его тревожить. Что-то было в его чертах такое, что говорило мне: "Подожди". И я ждал...
-Знаешь, Сэм. Мы провели вместе почти полгода. Я всюду пытался брать её с собой. Знакомил со всеми своими друзьями: поэтами, художниками, путешественниками, послами других стран и просто влиятельными людьми. Она всем приходилась по вкусу. Они говорили: "Хей, Джимми, тебе повезло, паршивец! Мы уже любим эту женщину, хотя она и не делает для этого ничего!". А потом, ты представляешь, Сэм?! Эта женщина отвернулась от меня. Она стала ходить на рауты, куда не звали меня. Она стала знаменита. А я даже не успел понять, когда же всё произошло. Помнится, однажды я познакомил её со знакомым модельером - и вот результат - за три-четыре месяца она стала фотомоделью. Стала женщиной "не моего полёта". Уходя, она постаралась втоптать в грязь остатки моего достоинства. Знаешь, Сэм, она сказала, что нашим миром движет рынок. Что покуда я мог дать ей связи, она смиренно делила со мной постель. Не будь у меня их столько, она бы в жизни не согласилась на такой глупый эротический эксперимент. И добавила... Впрочем, дружок, не стоит тебе знать всех её слов. Просто я сразу почувствовал, что она продалась мне, не чувствуя ничего. А это больно - знать, что горячо любимый человек ничего не чувствует к тебе. И спит из выгоды. Ой, как больно, малыш...
Мне показалось, что дядя сильно постарел за этот год и очень устал. Я вылез из тёплой постели, подошёл, забрался к нему на колени и обнял его за шею. Так мы и сидели, обнявшись, пока я не понял, что мой Джимми, мой мужественный и гордый дядя всё это время тихо, незаметно плакал. Зашла мама и приказала мне спать, а Джиму убираться к себе. Не знаю почему, но он всегда её беспрекословно слушался, а потому отнёс меня в кровать, прошептал "Спасибо" и ушёл. Дядю после того вечера я не видел восемь долгих лет. А когда мы встретились вновь, он был уже женат, жил под Цюрихом, путешествовал всё реже, и все говорили "Хей, Джимми, тебе так повезло, паршивец!". Но в дядиных глазах больше не загорался его яркий огонёк. На эти фразы он лишь отвечал: "Да, да, мне тоже так кажется всё чаще и чаще".
Спустя восемнадцать лет я стоял и смотрел ей в глаза. Внутри была дикая, всепоглощающая пустота. И она, она то же как и все...другие, кто был со мной, была здесь из-за денег... Я точно это знал. Сейчас я почувствовал и в ней это. Я предложил ей взять всё, что она посчитает нужным, и вышел на балкон, не в силах больше её видеть. На улице шёл январь и потому стоять было промозгло и сыро, через каких-то пару минут я весь дрожал. Правда, не только от холода. Перед моими глазами была знакомая картинка - наш старый дом и полутёмная комната, мой усталый Джимми и отблески пламени на его лице. И все его слова тоже в десятый раз стояли передо мной.
Когда я зайду в комнату, там будет царить хаос - она заберёт свои вещи, купленные на мои деньги, разбросает мои и оставит в моей жизни ещё пачку никому ненужных фотографий. Почему и она тоже? Почему она сказала, что ей нужны мои связи для своего "семейного" дела? Быть может это проклятье моей семьи? Неужели так трудно было понять, что я люблю её и не требовать от меня только материальности? Я почувствовал, как по щекам текут слёзы. Сзади открылась балконная дверь. Видимо она решила что-то ещё мне сказать. Я совсем не хотел её видеть... Сверху лёг плед, я удивлённо открыл глаза. Она стояла рядом на коленях и держала чашку горячего шоколада. Её глаза внимательно осматривали моё лицо. Я вдруг понял, что причинил ей боль. Слишком увлёкся своими страхами и не заметил ничего вокруг.
- Я больше не попрошу помощи, прости... Не знала, что ты так отреагируешь. Иначе никогда бы не сделала этого... Не сиди здесь долго, ты совсем замёрзнешь... Я захлопну дверь... Ключи оставлю на тумбочке... Прости, что я такая. И что тебе плохо было со мной, тоже прости, если сможешь...
Я смотрел, как она поспешно выходит за дверь, пряча глаза. Свои прекрасные зелёные глаза. Столь необычные для её народа. Я вдруг осознал, что я идиот, и кинулся за ней. Пролетая сквозь комнаты, я заметил, что ни одной вещи, подаренной мною ей, не тронуто. Исчезла только её косметика со столика у кровати. А на самой кровати были разбросаны лепестки каких-то сладковатых цветов. Совсем как тогда, когда я только вошёл в её город. И попал в этот домик. Стоял тёплый сентябрьский день, и на улицах знойные красавицы спешили к рынку. Суббота. Запах сладких южных цветов. Колорит Испании, и она, вдруг остановившаяся и махнувшая мне ладонью. Её смех и странно печальные зелёные глаза, так вызывающе горящие на золотом овале лица.
Я так и не успел её поймать - она села в такси и исчезла. А я стоял под январским холодным дождём и плакал, ненавидя себя. Я потерял, быть может, единственную женщину, которой было наплевать на все мои деньги. Просто однажды она попросила помощи, а я отказал. Потому что боялся быть обманутым. И обманул себя. Мне осталось только покинуть родную (для нее) Испанию и никогда не возвращаться в этот проклятый для меня край. Зализывать раны, любить и ненавидеть. А что ещё? Ведь я теперь навеки проклят за неверие.
Разговор
Lejos del mar y de la hermosa guerra
Que asi el amor lo que ha perdido alaba,
El bucanero ciego fatigaba
Los terrosos caminos de Inglaterra<...>
(J.L. Borges, "Blind Pew")(2)
Меня захлестнули воспоминания. Прошёл год с тех пор, как я потерял Лили, а я всё восстанавливал череду событий, повлёкших эту потерю. Вот и сейчас я окунулся в свою молодость, лёжа на корме своего барка и глядя на странно низкое небо, раскинувшее свой шатёр над Индийским океаном.
"Вы позвонили Джиму и Сэлли (радостный писк Сэлли на заднем плане), мы перезвоним вам, если вы оставите своё сообщение."
- Джим, возьми трубку! Мы оба знаем, что ты меня слышишь, хватит пялиться в камин, поговори с племянником.
Телефон молчал. Я тихо вздохнул: возможно, я не прав и Джимми сейчас где-то вне дома.
- Джим, ты мне нужен. Джимми, я потерялся... Я... Я снова влюбился, Джимми... мне так кажется.
- Эка невидаль... - ворчливо протянул дядя на другом конце провода. - Мой мальчик, ты влюбляешься по семь раз на неделю. Чем ты пытался меня удивить?
- Джимми, ты здесь, - я задохнулся от избытка эмоций и стал вывалить всю гамму ощущений на Джимми - Джим... Это совсем, совсем другое. Ты понимаешь. Тут всё как-то неправильно. Я чувствую эту неправильность каждой частичкой себя, Джим... Она, она дьявол! И в то же время она ангел. Джимми, она соблазняет и остаётся холодна одновременно. Я сгораю от желания, но элементарно боюсь её коснуться.
- Ты псих, Сэм. - Ироничный тон дяди явно доказывал его хорошее настроение. - Ты боишься женщину, которую хочешь. Быть может, я много не понимаю в жизни, но это слишком. Что в ней такого пугающего?
Тогда я что-то ему втолковывал про различие мироощущений, про то, что я был для неё чем-то ещё менее значительным пустого места на просторах её мира.
- Ещё бы. Зачем ей трусливый заяц в кустах? Я б тоже не заметил такого. Эй, Сэм, почему бы тебе не решиться на какой-нибудь великий подвиг? Скажем, поздороваться при встрече? - Я физически ощущал тяжёлый дядин взгляд, его холодную саркастическую улыбку. Он злился на меня, он знал, что я боюсь даже подойти к ней, знал, что я неловко прячу глаза, стараясь не встретится с ней взглядом. Он понял это каким-то шестым чувством. Как? Элементарно - мне было двадцать три, а ему тридцать восемь, он чувствовал мою слабость нутром. И она претила ему. Когда я был мальчишкой, он таким же тоном отчитывал меня, если я спускал кому-то явное оскорбление, нанесённое семье. Именно не мне лично, а Семье.
Ох, как я тогда ухватился за идею зайца в кустах. Я кричал Джиму, что я даже хуже того самого жалкого в мире заяц. Что я и есть тот самый ничтожный куст. Поток моего самобичеванья Джимми прервал всего одним коротким вопросом:
- Какой куст?
Тогда от удивления я даже заморгал. Сейчас, глядя в поразительно синее индийское небо, я вспоминал тогдашнюю свою растерянность и тихо смеялся.
- Сэм, вопрос простой, по-моему, какой куст?
- Ну я не знаю, - в растерянности я сел на пол и уставился в стену напротив, - скажем жимолости... или шиповника.
- Ложь. Будь она хоть трижды дьяволом, но она женщина. Цветы замечает любая женщина. Это запрятано у них в подсознании. Даже, если она равнодушна к цветам, она заметит такой куст. Думай!
-Дядя, это ведь неважно! - Не выдержал я.
- Думай!! - Дядя яростно громыхнул по столу кулаком, где-то под Цюрихом, но я вздрогнул, будто удар пришёлся мне в солнечное сплетение. - Это важно, Сэм. Ты должен понять каждую мелочь, отделяющую тебя от её мирка. Ты позвонил услышать совета. Думай!
- Хорошо. Может... Тогда, может, терновник? Вполне неприглядный куст. Ты доволен?! - я начал приходить в ярость. Я позвонил единственному в мире человеку, способному мне помочь, но он отворачивается от меня, он бьёт меня словами, он выпивает остатки моего самоуважения по капле.
- Лучше... - Я почувствовал, как дядин взгляд рассеялся, перестав видеть этот мир. Он думал. - Скажи мне, Сэм, что может заставить тебя оглянуться на терновник?
- Ничего - я сдержал болезненный стон, но не сумел сдержать горчинку в голосе.
- Ты дурак, Сэм. Она женщина. Ты должен её понять. Что может заставить оглянуться её, королеву её мирка, на даже более посредственный куст, чем ты? - Я молчал, погружаясь всё сильнее в ощущение своей жалкости. - Это элементарно. Ты должен её чем-то зацепить. Любая женщина оглянется, если её зацепит. Просто инстинкт самосохранения. Человек - это банальное животное. Большую часть жизни он держится на инстинктах.
Я удручённо вздохнул. Как дядя не понимает? Мне нечего ей дать. Я бы бросил к её ногам весь мир, если бы мог. Но я не могу даже крупинку этого мира поколебать, не то что куда-то бросить весь его, а она и так, не напрягаясь, имеет весь мир. Мне нечем её "зацепить". Я "ничто" на её пути, меня не существует. Я ничтожен и жалок. Из меня полился новый поток проклятий на собственную голову
- Ты не обязан ей нравиться, Сэм. Ты должен стать этой женщине интересен, должен выделится из массы, запомнится. Поверь, это гораздо важнее. Расскажи мне о ней.
- У неё безумно чувственные губы, такие тёплые, притягательные, мягкие, сексуальные, мне так хочется...
- Не то. Дальше.
- В её глазах тают вековые льды, и сталкиваются друг с другом. Это будто страсть севера...
- Нет, Сэм!!! Я прошу рассказать о ней, а ты описываешь мне её внешность. Да меня меньше всего волнует размер её бюста или длина ног! Мне нужно понять, что она за человек?
О, тогда я отличился сообразительностью, отвечая дяде: "О чём ты, Джим?" - вопросил я.
- Сэм, Сэм... Вот она твоя глупость мальчишеская. Никогда просто не говори женщине с "вековыми льдами в глазах", что она безудержно красива. Ты будешь в лучшем случае сотым. Скажи ей... Хм, ну я не знаю. Её хобби, быстро!
- Ну... она часто бывает на литературных встречах. Знаешь, эти странные сборища, где собираются "только избранные непризнанные гении" и читают друг другу жуткие стихи...
- Ты хуже куста. Я разочарован. Дальше.
-...стихи собственного сочинения с минимумом смысла и рифм... Так, почему это я хуже куста? - Я искренне обиделся.
Теперь я уже катался по палубе от хохота, представив себе весь идиотизм того разговора.
- Судьба у тебя такая - быть хуже куста. Скажи ей, что в её глазах ты видишь ответ на вопрос, мучавший тебя всю жизнь. Скажем, куда уходят несыгранные симфонии.
- Куда?..
- Ты безнадёжен. Попрактикуйся на манекенах что ли! Тебя к женщинам нельзя допускать. Они тонут, растворяются в глубине её глаз, мальчик мой. Разве тебе не было это очевидно? - дядя иронично улыбнулся, улыбка пролетела тысячи километров и повисла тёплым облаком в моей комнате. - Учись думать, Сэм. Женщина - это, прежде всего маленький зверёк, она любопытна и хитра одновременно, она цепляется лапками за всё новое и оригинальное. Научись видеть мир глазами этого зверька и весь её томный смех, её тепло и вся она - всё это будет в твоих руках.
- Спасибо тебе, Джимми.
Ответом мне, как, впрочем, и всегда, послужили гудки в трубке. Как побитая собака я забился под плед и уснул. Спустя неделю она стала моей. Я призираю сам себя до сих пор за банальность. Это был её мирок, я дал ей то, чего ей не хватало. Но... В загадочной леди не было ничего стоящего, ни ада, ни рая - ни-че-го. Она оказалась просто красивой дурой. Я понял это спустя несколько месяцев. Но за это время я научился терпению и взгляду изнутри. Я стал куда более внимателен. Научился чувствовать других людей и говорить нужные людям вещи. Стал редкостной всезнающей сволочью на долгих пять... На этом моменте меня обволокла грусть - Лили вернула меня к жизни, она показала, что порой интересней верить людям и жить мигом ожидания сказки, привнесённой от чистого сердца, чем строить отношения на взаимодополнении, бартере чистой воды, если на то уж пошло. Эй, Джимми, я и правда был хуже куста... Но чем я стал, пойдя на поводу у людских желаний?
Разлука
Entre mi amor y yo han de levantarse
trescientas noches como trescientas paredes
y el mar sera una magia entre nosotros<...>
(J.L. Borges, "Despedida")(3)
"Снова за кормой вздымается волна непокоренной стихии. Снова в моей голове звучат стихи старого аргентинского чудака Борхеса. Снова твои глаза мне снятся ночами. Прошло так много лет, дней, минут, а ты стоишь предо мной всё столь же живая. Всё столь же горячая, желанная и любимая. Ты снова мучаешь меня, не отпуская из плена чувств. Твои губы, глаза, руки. Овал твоего лица, размытый горячей полутьмой южной ночи. Кара на мою голову! Ты снова прядёшь вокруг меня какие-то заклинанья. Чертовка, бестия, богиня, любимая, мой ад и рай в одном стакане креплёного вина..."
В дверь каюты постучали, и я захлопнул свой журнал. Я веду его уже пять лет, с тех пор как покинул небольшой городишко на юге Испании, Альхесирас. Я оказался там случайно - плыл в сторону Алжира, когда Атлантический океан, обычно спокойный в этот месяц, поднялся против нас будто необузданный скакун. Наверное, тогда ты грустила и мечтала о приключеньях. Твоё настроение так часто меняет погоду и мир вокруг. Вот и тогда нас сильно потрепало, и, пройдя Гибралтар, мы остановились в этом городишке.
В дверь каюты снова постучали - погрузившись в воспоминания, я потерял нить реальности и забыл открыть неизвестному визитёру.
- Входите, открыто.
В проёме двери появилось добродушное лицо судового врача. Он ещё немного помялся на пороге, будто не решаясь войти, потом, видимо, всё-таки что-то решил для себя и, плотно сжав губы, сделал шаг вперёд.
- Сэм, нам надо поговорить.
- О чём же, Антонио? Неужели кого-то из команды подкосило? - Я не на шутку разволновался, команда у нас не слишком велика, все давно ходят вместе - что-то типа второй семьи.
Антонио подозрительно старался не встречаться со мной глазами, что уже наводило на определённые мысли. Мой старый друг, товарищ и собрат по разуму слишком редко стеснялся что-то мне сказать.
- Да, Сэм. Понимаешь, ребята волнуются... Мы тут это... Прикинули... В общем, Сэм, нам придётся зайти в тот злополучный городишко. Команда не хочет швартоваться в Марокко, а ближайший испанский город... Мы просто больше не протянем - запасы на исходе... надо на землю.
По-моему, он изучил уже каждую маленькую трещинку и пылинку в углу моей комнаты, но упорно не хотел встречаться со мной взглядом.
- А может Кадис? - я сам почувствовал дрожь в голосе и недовольно поморщился. Что за малодушие? Ведь очевидны преимущества именно ближайшего порта - нас здорово потрепало за эти несколько дней, а ребятам уже просто грезятся женщины и свежее мясо.
- Мы не дойдём до Кадиса, Сэм, барк слишком потрепало... А мы устали. Прости, Сэм... Надо.
Так вот к чему мне снились сны. Вот к чему нас отклонило от курса сильным ветром. Вот к чему эти бури и непролазный туман, бегущий за нами с северо-запада. Ещё пять часов, и он накроет нас молочной пеной. Тогда нам несильно помогут навигационные приборы - слишком плохо прорисована карта, поймаем первый же риф. Что ж, здравствуй, Лилия. Ты снова меня притянула. Я уже знаю, кто встретит меня в порту. И кто снова погубит меня.
- Передай ребятам... Я согласен.
Антонио жалко выглядел. На его лице, обычно румяном и живом, не было ни единого оттенка, отличного от серого. Он понимал не хуже меня, куда нас забросил этот рейд.
Вопреки ожиданиям, туман нас не накрыл. Нам всё ещё было видно его молочную пену где-то в милях четырёх позади, но он будто провожал нас. Буря тоже стихла, и теперь нас окружала лазурь спокойной воды. Я обречённо смотрел на нос нашего корабля. Куда же ты меня завел, верный друг? Зачем же ты несёшь меня снова в пучину боли и огня? Вопросы нестройной толпой мялись где-то на пороге моего сознания. Иногда какой-то из них решался подплыть ближе, и тогда я подцеплял его крюком ярости и разрывал на части. Как же я не хочу этот берег. Как я не хочу видеть твои глаза. Как Я НЕ ХОЧУ СЛЫШАТЬ ЗНАКОМЫЙ СМЕХ. Как же я боюсь снова оказаться рядом.
Наш барк разворачивали, корректируя курс, и брызги воды весело окатили меня. Я вздрогнул и поднял глаза. Вдалеке уже явно вырисовывался город. Близ берега виднелись небольшие рыбацкие лодочки. Покой и уют. Везде. Кроме моей души.
- Мистер, вам нужен дом? Не хотите ли снять маленькую виллу для вас и вашей команды?
Я обречённо вздохнул. Точно такая же фраза, как и тогда, да мальчонка, будто, тот же. Всё повторялось. Сейчас я пойду по старой улочке за ним, и он приведёт меня в тот самый домик, а когда я утром выйду на балкон, мои глаза пересекутся с зелёным омутом её глаз. Всё предрешено.
-Нет, мальчик, она ему не нужна. Он уже знает, где жить. Ведь так... мистер? - Это "мистер" было произнесено с какой-то заминкой. Юноша лет шестнадцати пристально смотрел мне в глаза. Я вымученно улыбнулся. Вот теперь точно тот же.
- Да, знаю. И ты, видимо, это знаешь, так?
Юноша неуверенно улыбнулся. Но как-то снова натянуто, ненатурально.
- Знаю. А ты знаешь, зачем ты пришёл на нашу землю, чужак?
Это "чужак" резануло меня по сердцу похлеще прямого оскорбленья. Я стал слишком впечатлителен. Что с того, что меня, жителя другой страны, назвали чужаком? Они ведь в сущности правы.
Мы прошли по мучительно знакомым улицам, прошли и остановились у того же дома. Я протянул указанное количество денег и получил расписку и ключи. Ребята разбрелись по знакомым комнатам, кто-то тут же забрался в душ. Мир прошлого всё ярче вырисовывался у меня перед глазами. Немного помедлив, я поднялся на третий этаж. Прошёл библиотеку и маленькую гостиную, заглянул в кабинет и остановился перед дверью спальни. Слишком много совпадений. Сердце мучительно сжалось и отказывалось стучать. Я неохотно сделал шаг вперёд и толкнул дверь. Комната была пуста. Только по постели были разбросаны лепестки. Знакомых сладковатых цветов.
Её больше не было в моей жизни. Всё вокруг просто миражи.
Она не появилась ни на следующий день, ни через неделю. Через двадцать дней пришла пора сниматься с якоря. Появился тот же юноша. Задумчиво посмотрел на меня, стоящего на балконе снизу вверх, и молча покачал головой, будто говоря мне, что всё тщетно.
В его глазах полыхнуло пламя горечи. Разлука и правда вечна. Для тех, кто боится встреч и не умеет просить прощенья даже у себя. Я снова плакал. Запах сладковатых цветов снова провожал меня прочь из её страны. Я придумал себе причину, чтобы измениться, придумал себе оправдание для возвращенья. Но я не придумал того, как прервать разлуку, скреплённую каплями моря и слёз.
Прощенье
<...>Abel dijo despacio:
-Asi es. Mientras dura el remordimiento dura la culpa. (J.L. Borges, "Leyenda")(4)
Восьмая рюмка коньяка втекала в меня тягуче и незаметно. Алкоголь меня соблазнял, как женщина, уже повидавшая многое, но ещё сохранившая веру в свою обольстительность, несмотря на годы. Кто из нас был пьянее другим трудно представить. Хотя вряд ли уважающий себя коньяк может опьянеть от двухчасового общения с неудачником. Прошло чуть больше месяца с тех пор, как я вернулся домой из Испании. Скоро ожидалось Рождество, и мужская компания вокруг меня живо обсуждала, что подарить жёнам на этот праздник. Я молча напивался.
-Сэм. Приходи к нам на праздник. - Мой старый друг Поль улыбался, пытаясь заглянуть мне в лицо. Что уж скрывать. Мне нечего было делать - мама уехала с подругами в кругосветное путешествие, дядя сейчас был где-то в Америке и вряд ли намеревался вернуться до начала следующего года. А я был один. Если по правде, то в Рождество я собирался продолжить своё плотное знакомство с алкоголем. Я принял предложение. Мы выпили виски за это мудрое решение. Потом я поднялся, взял свои вещи и шагнул в сторону двери.
Проснулся я от навязчивой трели телефонного аппарата. Снял трубку и рыкнул "алло". Через несколько секунд с меня слетел почти весь хмель - звонил Джимми.
- Ну здравствуй, малыш. Между прочим, ты должен был радостно хохотать и тонким голосочком кричать "Джимми, Джимми!". А ты... Пить вредно. Поверь. Вчера лишний раз убедился на собственном опыте.
Я просто поражаюсь ему каждый раз. Он разбудил меня в четыре утра и по одному сонному рыку понял, что я пьян. Порой меня одолевало сильное желание проверить дом на наличие жучков. Слишком уж удачно дядя всегда угадывал моменты.
- Знаешь, Джим, я хотел с тобой поговорить. Мне нехватает тебя.
-Ой, нет, ну только не говори, что ты опять влюбился и тебя опять...
-Я был в Испании, Джимми.
Мы замолчали. Мне надо было проснуться, а Джимми обдумать эту фразу. Пока он молчал, я успел намочить полотенце и приложить его к затылку. Стало малость попроще сознавать мир. Смутно я догадывался, что восемь стаканов коньяка - это только то, что я успел осознать. Наверное, в моменты задумчивости мне наливали ещё. Или виски было больше чем "немного". Не суть важно.
- Ну и как там... Испания? - Джимми очень осторожно подбирал фразы.
- Красиво, как всегда. А её там не оказалось. - Неожиданно для самого себя я перешёл сразу к делу.
- О чём ты сейчас хотел меня спросить, Сэмми? - В голосе дяди звучала грустная задумчивость человека, обрёкшего себя на тяжёлый разговор "напрямик".
- Как думаешь, Джим, это проклятье семьи?
- Нет, Сэм. Это твоя бурная фантазия, непомерная мнительность и гипертрофированная совесть. Хочешь большую тайну? Она не твоё наказанье и не твоя судьба. Потому что если бы это было так, ты бы её встретил. Всё. Успокойся. Какие планы на Рождество? Я послал тебе подарок.
- Себя я надеюсь? - Я улыбнулся дяде, где-то надеясь, что улыбка пролетит сотни километров и коснётся дядиного разума. Хотя он и сменил тему, он дал мне пищу для размышления. Джимми редко ошибался. Наверное, он и сейчас прав - просто не судьба.
- Нет. Не себя, - дядя хрипло рассмеялся, - лучше! Посмотришь.
С этими словами дядя, как всегда не предупреждая, положил трубку.
Через две недели я шёл в гости к Полю и его жене, которую совсем не знал. Последние четыре года Поль мотался по Европе, а я по всему свету. Мы совсем не пересекались, и потому я даже не знал её имени.
По дороге я купил им большой тёплый плед, положил его в высокую красивую коробку, а сверху бросил четыре апельсина. Просто так. Мне нравилось, как они, источая сладкий аромат, тонут в мягкой бахроме пледа. С мыслями о запахе и тепле, я переступил порог дома и обнялся с старым другом. Жену звали Пэм. Она оказалась невысокой стройной брюнеткой с зелёными глазами и приятными чертами лица. Тёплой и радушной. И плед ей очень подходил. Апельсины мы благополучно запустили в великое плаванье по чану с пуншем, долго с Полем приделывая к долькам апельсинов паруса из лепестков пурпурных орхидей при помощи зубочисток. Было забавно. А потом я поднял глаза, смеясь нашему ребячеству, и натолкнулся взглядом на Лили, сидящую в кресле у камина. Она закуталась в подаренный мною плед и задумчиво смотрела на меня сквозь бокал красного вина. Поль пытался нас представить и что-то долго рассказывал о том, что они пригласили сестру Пэм пожить у них, пока та учится в университете. Что-то ещё ненужное и глупое, а я просто молча смотрел в ярко-зелёные глаза, неуверенно щурящиеся, как от яркого света, каждой шутке Поля. А потом я как-то невпопад посредине очередной реплики вовсю старающегося хозяина, тихо потянулся к ней рукой и прошептал: "Прости"...
На секунду её глаза расширились и остановились в каком-то своём времени и измеренье. Что ты там говорил, Джимми? Если судьба, то я её бы встретил? Судьба, Джимми! Ты прав, старый плут, судьба!
В подарочной коробке от Джима было две вещи: пакет сушённой моркови, смысла в котором я так и не нашёл, и два кольца, идеально нам подошедшие. Сверху лежала записка "Если вдруг ты простишь себе всё. Джимми". Он как всегда всё предвидел. Старый лис Джимми, закадычный друг насмешницы Судьбы.
(1) Тот, кто сегодня пишет эти строки,/Назавтра мёртв и, значит, полон тайн,/Войдёт в тот мир, где время - не хозяин/И смысла лишены любые сроки. (Х.Л.Борхес, "Загадки")
(2) Далеко от морей и войны прекрасной,/Так ведь хвалят любовь, утраченную когда-то,/ Всё петляют следы слепого пирата/ По Англии, серой, грязной <...> (Х.Л.Борхес, "Слепой Пью")
(3) Между любовью и мною выросло/триста ночей, словно триста стен крепостных,/а море встало меж нами бездной наваждения. (Х.Л.Борлес, "Разлука")
(4) Ответил Авель:
- Да, это так. Пока жива совесть, живы и грехи. (Х.Л.Борхес, "Легенда")