Аннотация: Текст сокращен. Полностью на http://zelluloza.ru
МУТНЫЕ ВОДЫ ДЕЛЬТЫ
Недавно принесли мне посмотреть один старый фильм ужасов - "Челю-сти". Думаю, вы его видели - отвратительно сделанная акула, и большую часть героев в лучших американских традициях красочно рвут на куски. Вы знаете, я смеялся - до того ненастоящим и глупым мне там все каза-лось, и в течение всего фильма жена смотрела на меня как на сумасшедше-го. Ужасы, да? Но я-то знаю, что такое ужас - настоящий. И оттого мне было особенно смешно.
А ночью мне опять, как уже много лет, приснилось, как Венька, вски-дывая руку, исчезает в мутной желтоватой воде - мгновенно, как поплавок при хорошей поклевке крупной рыбы, и как...
На улице сейчас зима, крепкая настоящая костромская зима, и в окон-ные щели просачивается холод, но проснулся я весь в поту. Возможно, я кричал во сне - не знаю, раньше жена говорила мне об этом, но теперь уже нет - привыкла. Я кое-как выпутался из одеял, слез с кровати и вышел из комнаты.
Я не знаю, кто и как снимает стресс после кошмаров (если таковые имеются). Лично я всегда ухожу в комнату к дочери и сижу возле ее крова-ти какое-то время - меня это очень успокаивает. Когда я смотрю на свою Ленку, которая всегда спит в самых причудливых позах - то разметавшись поперек кровати, то ногами на подушке, то наполовину свесившись - я мо-гу только улыбаться и уже не думаю ни о чем плохом. Те, у кого есть дети и дети любимые, думаю, поймут меня - все хорошо в этом мире, если ваш ребенок, будь ему пять лет или пятнадцать, спит безмятежно.
Да, только так.
Но сегодня прошлое было особенно настойчиво.
А случилось все это очень давно.
Никто до сих пор не знает, было ли это связано с волжанским электрон-ным заводом, в то время еще только начавшим работать, сливая в реку разную химическую дрянь, или с естественной шуткой природы? Юмор природы давным-давно черен - в отместку за то, что мы с ней сотворили.
А когда все началось, никто вначале ничего не понял. Может, потому, что первым пропал именно Серега Бортников. Он давно собирался удрать из дома, и все решили, что так он и сделал. Родители-алкаши им совер-шенно не интересовались, во дворе он всегда держался особняком, в школе тоже... В общем, человек, до которого никому нет дела. Он исчез и все. Было лето, и все решили, что он отправился промышлять на бахчи, к тата-рам. Так и думали - до тех пор, пока...
В то лето мне только-только исполнилось тринадцать, и в нашей ком-пании я был самый хилый. Наверное, именно из-за этого всегда первым и лез на рожон. Как вспомню все наши затеи, все драки с соседними двора-ми... Впрочем, били меня мало - боялись убить. Но это не мешало мне по-стоянно ходить в синяках и с расквашенным носом, и мать, глядя на меня, все чаще тоскливо качала головой, отец же, напротив, посматривал горде-ливо и все старался выучить меня каким-то приемам, которые сам же и изобретал. Но это мне мало помогало. Чему он меня действительно научил отменно, так это рыбалке.
Если вы никогда не были в Волжанске, то вы не знаете, что рыбалка здесь - это не просто основное и любимейшее занятие большей части муж-ского населения города. Это, если хотите, образ жизни, мировоззрение, способ общения с миром и дело чести. Рыбаков в Волжанске воспитывают, что называется, с младых ногтей. В каждой семье - свои секреты, свои способы, свое время и свое место. И женщины в Волжанске особенно оди-ноки, потому что их мужчины всегда, изначально большую часть времени проводят с другой женщиной - с Волгой. Вам не понять этой страсти, если вы никогда не рыбачили. Вам не понять, что это такое, когда на другом конце лески - там, в глубине мутной желтой воды - бьется чужая жизнь, и леска врезается вам в пальцы или с визгом бежит по катушке спиннинга. И вам не понять, что это такое, когда утро проходит без единой поклевки, а потом вдруг вытаскиваешь во-от такого сазанищу или огромного зубастого судака с глазами, горящими злым холодным огнем... и как они упираются, как сражаются за свою жизнь!
Рыбалка и была основным занятием нашей компании, в особенности, летом и зимой, когда самый лов, или ранней весной после схода льда, ко-гда идет на нерест вобла. А тогда было лето, и мы только и делали, что прыгали с парапета нашей набережной в теплую взбаламученную воду, плавали наперегонки против течения да рыбачили. Лето в Волжанске все-гда горячее, душное и для непривычного человека тяжелое. Лето - пора арбузов, мошкары, комарья и земляных лягушек. Последние на неделю или больше заполоняют все дворы, все дороги - скачут куда-то упрямо и бестолково - их давят сотнями, но лягушачье нашествие этим не остано-вишь - все скачут - маленькие, пыльные, липкие, зеленовато-серые. Для нас всегда было большим удовольствием набрать их полное ведро и втиха-ря ранним вечером, когда самая купальная пора, высыпать это ведро на маленький песчаный пляжик под парапетом, где возятся девчонки и не-жатся их мамаши. А потом хорошо наблюдать из безопасного места, какой на пляжике начинается переполох. Мы, мальчишки, понятное дело, со смеху помирали, но меня всегда удивляло почему-то, что во всех этих на-ших затеях всегда участвовала и Юй, хотя ей-то, как девчонке, следовало быть солидарной с женской половиной человечества.
Юй...
Ее полное имя было Юйхуань (так ее назвал дед), что, как она утвер-ждала, означало "Нефритовый браслет", но, конечно, никто из нас ее так не называл - только Юй, а еще чаще - именем, которое дали ей родители - Юлька. Я никогда не видел нефритовых браслетов, но мне всегда казалось, что это должна быть очень красивая вещь. Только очень красивая вещь, волшебно красивая могла отдать свое имя этой девчонке. На четверть рус-ская и на три четверти китаянка, четырнадцатилетняя Юйхуань, как это часто бывает у метисов, обладала внешностью удивительно привлекатель-ной и притягательной. В нее были безнадежно влюблены мальчишки не только нашего, но и соседних дворов. Невозможно было не влюбиться - вы бы поняли это, если бы увидели ее, если б она улыбнулась вам и при-ветливо-нежно прощебетала: "Нин хао!"* Конечно, я тоже не избежал пе-чальной участи всех своих безответно влюбленных приятелей, отчаянно краснел, если Юйхуань случайно прикасалась ко мне, и так же, как и они, примитивно выражал свою любовь, дергая обожаемую принцессу за тугие, длинные, черные косы, запихивая ей стрекоз за шиворот или отнимая у нее какую-нибудь безделушку, чтобы принцесса с возмущенными воплями го-нялась за мной по двору. Иногда я, словно индейский лазутчик, прокрады-вался на ее площадку и прицеплял к дверной ручке букетик. Букетики эти, как правило, были довольно жалкие - цветы я рвал наспех, чтобы никто не увидел. В то лето, в последний раз это были календулы - да, я помню это до сих пор.
Юйхуань никогда ничего не говорила об этих букетиках, но, я думаю, она знала, кто их приносит, потому что иногда улыбалась мне как-то по особенному, будто мы были заговорщиками. Но я, как и все остальные в нашей компании, был только "пен ёу" - друг - и ни разу не замечал, чтобы она выделяла кого-то из нас, разве что, может быть, Веньку... А Венька, возглавлявший нашу непутевую компанию, как раз-таки не проявлял ника-ких признаков влюбленности и смотрел на нас, волжанских Ромео, снис-ходительно-насмешливо, как смотрит бывалый пес на разыгравшихся щенков. Но я знал, я чувствовал, что и у него внутри горит огонь.
Нефритовый браслет сыграла одну из главных ролей в этой истории, наравне со швейцарским ножом и созданием с волжского илистого дна, но немаловажные роли сыграли и все мы, и, наверное, никогда больше ни один человек не раскрывался передо мной так ясно и четко, как мои друзья в тот самый злосчастный день, когда мы спрыгнули с парапета в Волгу и поплыли... и кто-то уплыл гораздо дальше, чем собирался. А я плыву до сих пор... я плыву... и хотя возраст мой уже подбирается к четвертому де-сятку, и нет лучшего лекаря, чем время, - я плыву, правда, с недавних пор реже чем обычно. Но все равно приходят эти ночи, когда, проваливаясь в сон, я лечу сквозь кровать куда-то вниз, и кровать уже не кровать - это выщербленный, горячий от августовского солнца парапет, а внизу - лени-вая, мутная, желтая вода, и уже плещутся в ней Венька, и Рафик, и Гарька, и Мишка, и Антоха - они ждут меня, а мне снова тринадцать... И мы плы-вем, борясь с течением, и все начинается заново, а вслед нам с парапета смотрит Юйхуань и смеется, а в ее блестящие волосы воткнут цветок ка-лендулы.
Компания наша была пестрой, интернациональной. Помимо дочери Востока Юй в ней был также татарин Рафик, толстый, неуклюжий; был украинец Гарька, который, разговаривая, всегда смачно "гхэкал", в осо-бенности при произнесении собственного имени; курчавый же и смуглый Мишка был почти чистокровным грузином. Только я - Ленька Максимов по прозвищу "Шпендик", Венька и Антоха были русскими. Впрочем, на наши взаимоотношения такое разнообразие национальностей не оказывало никакого влияния. В Волжанске такой компанией никого нельзя было уди-вить - уже давно Волжанск был словно яркий пестрый лоскутный коврик - китайцы, корейцы, кубинцы, русские, арабы, татары, сомалийцы - все пе-ремешались и все друг к другу привыкли. Частично это разнообразие было вызвано наличием Волжанского технического института рыбной промыш-ленности и хозяйства, пользовавшегося особой популярностью как на на-шем, так и на африканском континентах.
Все мы сдружились еще до школы и, как мне казалось, хорошо знали друг друга. Но то, что случилось одним августовским днем, показало мне, как сильно я ошибался.
Я помню все очень хорошо. С самого первого дня, и если закрыть глаза, то...
* * *
...я, как обычно, просыпаюсь рано - в хорошую погоду в нашем доме вообще невозможно проснуться поздно, потому что старые огромные то-поля вокруг него вот уже много лет облюбовала большая воронья стая и по утрам исправно поднимает невыносимый хриплый гвалт. Я выхожу на балкон, заглядываю в наполненный землей фанерный посылочный ящик, в котором мы с отцом разводим дождевых червей для рыбалки, с презрением смотрю на заросли маминых амариллисов, щупаю висящий на перилах са-док, с гордостью оглядываю поплавушки и спиннинги в углу балкона, вы-таскиваю из цветочного горшка влажный комок земли и швыряю его в горланящих на тополе ворон, не попадаю, перегибаюсь через перила и пы-таюсь заглянуть в окно жившего по соседству Рафика, чтобы узнать, что там делается, но тут подкравшаяся сзади мать дает мне подзатыльник и го-ворит, чтобы я перестал валять дурака и шел завтракать.
За завтраком отец, рассеянно просматривая вчерашний "Труд", сообща-ет матери, что встретил какого-то Димку Камалова. Судя по тому, как уди-вилась и обрадовалась мать, это был какой-то их давний хороший знако-мый. Я о нем никогда не слышал.
- И где он теперь? - спрашивает она, открывая коробку с рафинадом.
Продолжая читать, отец говорит, что Камалов теперь работает егерем в Волжанском заповеднике, который находится ниже по реке, и живет там же. Потом они начинают обсуждать Камаловскую семью, чьих-то детей, племянников, какую-то Свету - что-то из далекого прошлого, в котором меня еще не было, и я тут же теряю к разговору всякий интерес и сосредо-тачиваюсь на завтраке. И только когда уже допиваю чай с рафинадом вприкуску, их разговор снова врывается в мое сознание.
-... расстроился. Недели три назад у них там трех кудрявых пеликанов кто-то скушал - помнишь, видели в...
- Кто?! - бесцеремонно вклиниваюсь я в разговор, и отец осуждающе смотрит на меня поверх очков и газеты.
- Я с матерью разговариваю! Ешь!
- Почему он решил, что их скушали?! - спрашивает мать и достает из холодильника два дефицитных яйца - вчера она простояла за ними в оче-реди почти полдня. - Украли что ли? Подстрелили их?
- Да в том-то и дело, что нет - одного пеликана прямо у Димки на гла-зах под воду затащило. Должно рыба какая-то. Димка думает - щука. Рас-строился страшно - любит он этих пеликанов.
- Пеликан в щуку не поместится! - убежденно заявляю я, и мать, заме-шивая тесто, кивает согласно:
- И правда, Кость, у нас-то и щук таких нет - это ж какая должна быть большая...
Рыба (если тут действительно замешана рыба) и вправду должна быть очень большая и обладать гигантской пастью. Мне доводилось видеть пе-ликанов - они здоровенные, весом не меньше двенадцати килограммов, и способны преспокойно проглотить двухкилограммового сазана.
- Много вы в рыбе понимаете! - буркнул отец и бросил на стол "Труд", и я посмотрел на газету, потому что забыл, какое сегодня число. Ага, 5 ав-густа 1984 года. - Вот когда я на Амуре жил, так там щуки под два метра длиной - представляешь - это ж целый крокодил! У щуки голова занимает четверть длины всего тела. Вот и подумай, Нин, - полуметровая голова - и какая там пасть! Ты видела щучью пасть?!
- Но здесь не Амур, а Волга! Нет здесь таких щук, наверное, Дима напу-тал там что-то. Они ведь никого не поймали?
- Да нет, - отец развернул "Волгу". - Они особо и не ловили.
- А может это сом? - спросил я и встал из-за стола, сунув напоследок в рот еще кусок рафинада. - Помнишь, ты рассказывал, как подсек сома длиной с лодку?
- Может быть, - отец немного оживился и сложил газету, спрятав в бу-мажных сгибах большой портрет Черненко. - Вот то был красавец, как сейчас помню... усы у него... а пасть какая! Чуть не потопил меня, но я его все-таки... А вообще что тут гадать - Волга - река большая, мало ли что в ней может вырасти. Народ такие байки травит - заслушаешься. Кто знает, кто знает... Волга - очень большая река. Тайн в ней не меньше, чем коряг.
- Ага, - сказал я. - Спасибо, мам.
- На здоровье. Что, опять на рыбалку сорвешься?
Вопрос был риторическим, и мы оба это знали, но я все же ответил, что да, возможно, даже скорее всего, и мама покачала головой и в который раз заметила, что проще купить на выбор любую живую рыбу в плавучем ма-газине-садке неподалеку, чем целый день жариться на солнце среди кома-рья, и в который раз уязвленный отец бросил газету и принялся доказывать ей, почему это неправильно, и я быстро выскользнул из кухни.
Когда я уже собираюсь уходить, мать дает мне двадцатикопеечную мо-нету и категорическим тоном приказывает купить булку хлеба.
- Принесешь хлеб - получишь удочки! - заявляет она и открывает пере-до мной входную дверь. - Брысь отсюда! И чтоб к обеду был дома!
- А что на обед?
- Пироги с визигой* буду делать.
Я скорчил рожу, потому что пироги с визигой терпеть не мог, и мама грозит мне пальцем и повторяет:
- Чтоб к обеду был дома!
- Ма-ам! А помидорку дашь?
Она выносит мне огромный холодный розовый помидор, я хватаю его и выскакиваю на площадку, и отец кричит мне вслед.
- Ленька! А че - про Серого ничего не слышно?!
- Не-а.
- Ну надо же, а - пропал пацан и хоть бы одна... ладно, иди. Снасти твои я вниз снесу, заберешь потом.
Я с грохотом ссыпался по ступенькам, сжимая в кулаке монетку и вы-бежал из подъезда. Утро уже медленно, но верно раскалялось под огром-ным солнцем, и в воздухе трещали прозрачными крыльями стрекозы, большие и разноцветные. Неподалеку стояла толстая дворничиха тетя Та-мара и поливала пыльный двор из длинного черного шланга, и блестящие капли весело барабанили по мелким листьям кустарниковой акации, окру-жавшей двор пышной зеленой оградой. Я поздоровался с ней, получил вместе с приветствием струей холодной воды по ногам, восторженно взвизгнул и вприприжку понесся через двор, на ходу вгрызаясь в помидор, и прохладный розовый сок тек у меня по руке и по подбородку.
Как я уже говорил, дом наш всегда просыпался рано, и двор уже был полон - на многочисленных приподъездных и дворовых скамейках сидели женщины разных возрастов с бидонами и авоськами и разговаривали, а в дворовой пыли, в кустах, на качелях с визгом возились дети - слишком маленькие, чтобы я удостаивал их своим вниманием - малышня не старше девяти лет! Я же в свои тринадцать, перейдя в шестой класс, считал себя уже абсолютно взрослым человеком, большим и могучим мужем - неваж-но, что ростом был всего метр сорок пять.
Разумеется, сразу ни в какой магазин я не пошел. Я перемахнул через трубу, тянувшуюся вокруг всего двора, перебежал через дорогу и помчался к набережной - посмотреть, где все, а также - не занял ли кто мое корон-ное рыбацкое место. Я не сомневался, что в это время уже, по крайней ме-ре, половина нашей компании находится на боевом посту.
Парапет уже ощетинился удочками самой разнообразной длины и возле них застыло в нетерпеливом ожидании почти все мужское население на-шего и соседних домов. Вдалеке темнели возвращавшиеся с утреннего ло-ва лодки.
Еще не дойдя до парапета, я увидел, что мое место занято - и ни кем иным, как самим Венькой. На бетоне лежит доска с вколоченными в нее тремя сторожками с латунными колокольчиками, придавленная для верно-сти кирпичом, и от сторожков бегут в мутную воду туго натянутые лески. По реке гуляет небольшая волна, и изредка черные резиновые верхушки сторожков слегка кланяются и едва слышно звякают колокольчики. Венька же стоит рядом и сосредоточенно дергает "резинку".* Венька на два года старше меня, намного выше ростом, и глядя, как напрягаются мышцы на его смуглых руках, я, как обычно, чувствую не только злость, но и зависть. У меня от "резинки" всегда очень быстро устают руки, Венька же может дергать ее часами.
Еще больше я разозлился, когда увидел, что неподалеку от Веньки на парапете сидит еще и его двоюродная сестра Вита и, болтая босыми нога-ми, ловит на поплавушку бычков и уклеек для Венькиных закидушек. Вите было восемь лет, и большей врушки я еще в своей жизни не видел. Вруш-ка, симулянтка, притворщица, драчунья - она словно бы состояла из двух половинок - обычной девчонки и отчаянно плохой девчонки. Она была под стать своему имени, тоже состоявшему из двух половинок, - ее полное имя было Викторита. Когда она родилась, ее родители никак не могли ре-шить, как назвать дочь - Виктория или Маргарита - и разрешили спор вот таким вот образом. Мать всегда говорила, что из Витки вырастет великая актриса. А еще она говорила, что Виту следует жалеть. Тогда я еще не по-нимал почему - только знал, что дома у Виты, помимо нее, живет шесть человек, и как-то услышал, что отец говорил: у Венькиной сестры три па-пы и три мамы. Сейчас-то я понимаю, что в той квартире было некое со-общество вроде шведской семьи и понимаю, каково было там маленькой девчонке. Но тогда я, конечно, этого не знал. Она жила в соседнем доме, большую часть времени болталась на улице - до глубокой ночи, и единст-венный человек, чье мнение ее интересовало, был Венька. В нашу компа-нию она не входила, но если уж появлялась рядом с нами - никто не смел ее прогнать - Венька за сестру мог отлупить кого угодно.
Что ж, я подошел к ним, залез с ногами на парапет, сплюнул в воду и сообщил этой загорелой банде, что здесь мое место. Венька тоже сплюнул в воду и сказал, что ему на это наплевать с высокой колокольни - он при-шел раньше и уходить не собирается. Вита же довольно поддержала брата:
- Ленька - дурак! - и показала мне язык. Я сказал, что из ее языка вый-дет классная наживка для судака и даже извлек из кармана завалявшийся там сломанный крючок, и Вита заныла, и Венька, не оборачиваясь, сказал, чтобы мы заткнулись.
- Ты же все равно пустой, - заметил он резонно. - Если что - рядом встанешь. Место некупленное.
Я фыркнул. Рядом на дне валялась старая арматура и ловить там было невозможно. Нужно на сегодня искать другое место, а где его сейчас най-дешь - все уже занято! Придется далеко отходить - почти к мосту. И слов-но назло мне Виткин белый пенопластовый поплавок резко нырнул, Вита взвизгнула, подсекла и спустя несколько секунд на бетон шлепнулся ко-ричневый бычок длиной с ладонь. Вита спрыгнула с парапета, осторожно отцепила крючок от рыбьей губы и гордо поднесла Веньке, как подносят особо ценные трофеи подчиненные своему правителю. Венька с видом знатока оглядел бычка и мотнул головой.
- Слишком большой. Выкинь!
- Ну-у-у!
- Ну а какой в нем смысл? - снисходительно спросил я. - Судак на него не возьмет, а кошки его не едят. Сдохнет - и все! Выкинь!
Вита посмотрела на меня с презрением, потом размахнулась и швырну-ла бычка в воду. Раздался тихий плеск и бычок исчез.
- Че, ловится? - я положил на парапет недоеденный помидор и осто-рожно приподнял за веревку опущенный в воду садок, и в нем тотчас сер-дито забились два больших полосатых окуня, средних размеров судак и небольшая таранька (наверняка пойманная Витой). При виде чужого улова меня охватил знакомый рыбацкий зуд, и захотелось немедленно бежать домой за удочками, а чтобы получить удочки, нужно принести хлеб.
- Не тягай садок - разрешали тебе? - сердито сказал Венька, и я по-спешно вернул садок на место. Венька был моим приятелем, но сейчас он кроме этого еще был и рыбаком, а я хорошо знаю, что рыбака лучше не раздражать.
Сложно объяснить, как я относился тогда к Веньке. Он был именно та-ким, каким всегда хотелось быть мне самому - высоким, крепким и силь-ным, и поэтому я завидовал ему отчаянно и восхищался им. Он был имен-но тем, кто мог бы понравиться Юй, и поэтому я иногда почти ненавидел его. И он был тем, кто чаще других потешался надо мной, и из всей компа-нии именно с ним я ссорился чаще, чем с другими. Его снисходительно-презрительное обращение, словно я был мелкой букашкой, не могло меня не бесить. Но если всем нам случалось ввязываться в драку, и мой против-ник начинал валять меня по земле (а сделать это было несложно) - Венька всегда приходил на выручку. Нет, я не могу объяснить, как я относился к нему. Мои родители, да и все соседи так называемого "здравомыслящего" возраста, называли Веньку хулиганом, негодяем, бездельником и предре-кали, что большую часть своей жизни он проведет в тюрьме. Да, я могу привести любое мнение о Веньке, кроме своего собственного.
Я взял с парапета свой помидор и, внимательно наблюдая за сторожка-ми, доел его, нарочно громко хлюпая. Я знаю, что сейчас Вита обернулась и с завистью смотрит на меня. Она тоже хочет помидор. Но всему есть предел. Упросить Веньку заставить меня отдать ей помидор она не может.
Послышался нарастающий гул, и по реке - вверх, в дельту, - промча-лась "ракета". Следом в сторону рыбокомбината неторопливо пополз сейнер, разведя большую волну. Натянулись лески, закачались сторожки закидушек и верхушки спиннингов, брякнули колокольчики, заплясали на волне поплавки и все рыбаки, включая и Веньку с Витой, громко выруга-лись.
Я сделал еще одну попытку прогнать захватчиков, но и она закончилась неудачей. Довольная тем, что я не могу согнать ее со своего места, Вень-кина сестра издевательски захихикала. Я показал ей кулак, испытывая страстное желание спихнуть это маленькое чудовище в воду, и повернулся, чтобы уйти. Мой взгляд упал на большой предупреждающий знак возле лестницы, которым часто пугали непослушных детей: на белом прямо-угольнике было написано черными траурными буквами суровое преду-преждение "Не заплывайте на фарватер". Ниже надписи располагалась страшная картинка, которой я в глубоком детстве очень боялся: тонущий в синих волнах мальчик с открытым перекошенным ртом и вскинутой над головой рукой, прямо на него идет пароход, а сзади из воды высовывается огромная голова сома с распахнутой пещероподобной пастью и длинню-щими усами. При виде этого плаката мне вспомнился недавний рассказ отца и вместо мальчика тут же представился пеликан с большим клювом. Рассказов о гигантских сомах, огромных щуках, сазанах размером с чело-века, которые якобы водятся в Волге, я слышал множество, но ни один из них никогда не был подтвержден - это были обычные рыбацкие истории, которыми Волга давным-давно обросла так же плотно, как камень ракуш-ками.
- А Архипыч осетра поймал! - вдруг сообщил сзади Венька, и я, забыв и плакат, и недавнюю обиду, метнулся к парапету и залез на него с ногами.
- Врешь!
- А че мне врать?! Больно надо! Поймал - два часа назад. Ну, не осетра - осетренка, - Венька воткнул короткое удилище "резинки" в щель и раз-вел руки сантиметров на сорок. При этом у него было лицо человека, кото-рый, если захочет, может хоть сейчас поймать осетра раза в четыре боль-ше. - На уклейку взял!
Я закрутил головой по сторонам, надеясь увидеть Архипыча и его чу-десный улов, но, конечно, не увидел. Разумеется, поймав осетренка, Архи-пыч тут же собрал снасти и сбежал вместе с рыбой домой - ловить осетров у нас запрещено.
Неподалеку глухо звякнул колокольчик закидушки, и стоявший рядом мужчина лет сорока схватил леску и отвел руку назад, натянув леску на указательном пальце, и множество голов повернулось к нему, внимательно наблюдая. А он подержал леску где-то с минуту, прислушиваясь пальцами, а потом вернул ее на сторожок, и наши взгляды тотчас ушли от него, как ушла где-то там, в глубине примерявшаяся к наживке рыба.
- А из наших никого еще не было? - спросил я как можно равнодушней. Венька повернулся, и в его глазах на секунду мелькнуло недовольство, по-том его сменила насмешка.
- Антоха с дядей Толей вон там, - он махнул рукой влево. - А Мишка пошел на завтрак. Он вытащил большого леща и трех подлещиков. Свезло сегодня!
- Вень, зацепилось!
Я повернул голову и увидел, что Вита в отчаянии дергает свою леску. У меня на этом месте крючок обычно не цеплялся - наверное течением при-волокло какую-нибудь корягу. Грузило-то на поплавушке - тьфу - балов-ство, закрутило леску волной, запутало.
- Вень, отцепи!
- Сама отцепи, некогда мне.
- Не отцепляется!
- Ну, оторви тогда - я тебе другую мормышку привяжу.
Тогда Вита, которой жаль было терять мормышку, начала обхаживать меня, уговаривать изо всех сил. Человек, который не знал бы Виту, конеч-но не смог бы ей отказать - в такое милое, несчастное, просящее существо она сейчас превратилась. Но я Виту знал хорошо, а посему сказал:
- Отвянь!
Она надула губы, прислонила удочку к парапету, спрыгнула прямо мне на ногу, быстро стянула с себя платье и побежала к лестнице, которая спускалась прямо в воду.
- Осторожней, там железяк много! - крикнул Венька с легкой тревогой. - Подожди, давай уж я!
Какое там - только рукой махнула - обиделась! Венька пожал плечами и снова начал дергать "резинку". Глядя на него, в жизни нельзя было поду-мать, что он немного расстроен - кремень - но, тем не менее, это было так. Вита была его слабым местом.
Но через несколько минут и его, и мое настроение резко изменилось - пришли заспанный Рафик и Юй с большим куском арбуза. Они по очереди приподняли садок, проверяя, что в нем, а потом Юй забралась на парапет и, болтая ногами, принялась есть арбуз, сплевывая семечки в воду, где их тут же принимались гонять стайки мальков. Мы с Рафиком восторженно болтали с ней, и были забыты и хлеб, и удочки, и только Венька, отвер-нувшись, крикнул:
- Витка! Чего ты там копаешься?!
Вита снизу крикнула, что еще не нашла, за что зацепился крючок, и Юй, услышав ее голос, сказала:
- А тебя мать ищет.
Вита ничего не ответила, зато Венька вдруг буркнул:
- Пусть ищет!
Юй беззаботно пожала плечами и заговорила о другом, и вскоре все мы горячо обсуждали наболевший вопрос - когда мы, наконец, поплывем на остров Стрежевой.
Уже давным-давно мы собирались совершить это безумство - пере-плыть Волгу, и это была, пожалуй, единственная наша затея, в которой Юй участвовать не могла, да, в принципе, и мне это было не по силам. Я уже говорил, что был маленьким и хилым - оттого-то мне больше других хоте-лось доплыть до заветного острова, чтобы подняться и в собственных гла-зах, и в глазах Юй. Другими двигали, в основном, те же побуждения. Но до сих пор мы все никак не могли решиться. А сегодня уже балансировали на грани - вот-вот, еще толчок, и мы все же поплывем.
Переплывать Волгу без помощи лодки, рассчитывая только на собст-венные руки и ноги было действительно чистейшей воды безумием. В том месте, где расположился Волжанск, глубина реки около сорока метров, а ширина - примерно километра полтора. Большой песчаный остров-пляж напротив нашей набережной сокращал это расстояние до шестисот метров, а летом, когда вода отступала, шестьсот метров превращались в двести. Вы можете сказать, что двести - это немного. Нет. Это очень много. И при-бавьте к этому течение со скоростью 3 - 4 километра в час. Нужно отча-янно плыть не только для того, чтобы продвигаться вперед, но и хотя бы для того, чтобы просто остаться на месте, иначе тебя быстро снесет вниз. Ну и, конечно, прибавьте сюда транспорт. Волга - одна из самых ожив-ленных рек - на вершину дельты и с нее постоянно ходят самоходки, бук-сиры волокут за собой баржи с арбузами, фруктами, лесом и щебнем, пон-тоны с вязанками камыша, носятся "ракеты" и "метеоры" - и это не считая разных баркасов и катерков. Увидеть с судна на воде плывущего можно отнюдь не всегда - днем вода искрится солнечными бликами, которые мо-гут сбить с толку даже опытный глаз. А наедет на тебя "ракета" - все! Прикормка!
В конце концов мы расшумелись неимоверно, и каждый доказывал дру-гому, почему именно он и только он сможет доплыть до острова, и к на-шему спору присоединился Антоха, бросив своего отца в окружении удо-чек, и вскоре ловившие по соседству начали довольно громко выходить из себя, и на несколько минут среди нас воцарилась тишина.
Мы смотрели на реку, которая лениво текла мимо, неся на своей спине мусор, окурки, стайки мальков, смотрели на вожделенный песчаный ост-ров - сейчас он выступал из теплой воды во всей красе, весной же его поч-ти полностью затопляло. Доплыть до острова - сейчас эта цель кому угод-но покажется смешной, тогда же она могла заслонить собой весь мир. И в это мгновение я почти видел, как бреду по песку - по щиколотку в теплой воде - бреду по острову, а где-то, далеко позади, бултыхаются остальные - плывут из последних сил, и даже Венька... Но тут громко загудел сей-нер, и я вернулся обратно на набережную, к удочкам, к притихшим друзь-ям, к блестящим волосам Юй, закрученным на макушке в сложный узел и ее белозубой улыбке, и Вита все еще возилась внизу, разыскивая свой крючок. Я вздохнул, снова вспомнил, что должен принести домой хлеб, и опять собрался уходить, но тут Венька оставил свою "резинку", снял леску закидушки с одного из сторожков и принялся неторопливо вытаскивать. Конечно, на крючке, скорее всего, ничего не было, кроме остатков нажив-ки, но я все же остался посмотреть. Довольно часто бывает так, что вроде бы поклевок не было, а вытащишь леску - на крючке большой тихоня-бычок, который висит себе смирно и даже не думает дергаться.
Я перегнулся через парапет, глядя, как вытягивается из воды мокрая леска, пытаясь разглядеть, что там, под водой. Внизу мелькнули пятки Ви-ты - она снова нырнула, пытаясь отцепить крючок, - песчаная отмель-пляжик намного правее, а здесь глубина не меньше полутора метров. Но за Виту беспокоиться нечего - благодаря брату она плавает не хуже всех нас. Бесстрашные мальки воблы суетятся почти возле нее, стремительно мель-кая в желтой воде. В это время года их в реке тучи, и для мартынов - реч-ных чаек - раздолье. Вот и сейчас они то и дело с плеском падают в воду, словно проваливаясь в воздухе, лихо подхватывая маленькие серебристые тельца. Голоса у них пронзительные, противные. Один мартын опустился на воду отдохнуть и, сложив крылья, лениво покачивается на мелких вол-нах. Солнце еще не взошло полностью, сильных бликов на реке нет, и мне хорошо было видно птицу, хоть сидит она неблизко, и несколько секунд я рассеянно смотрел на нее, пытаясь высчитать, сколько воблят такой мар-тын может съесть за раз. И тут, хрипло вскрикнув, мартын нырнул.
Я невольно отшатнулся от парапета. Казалось бы, ничего нет необыч-ного в том, что мартын нырнул, но птицу со вскинутой головой словно втянуло под воду, словно всосало вглубь. Я никогда не видел, чтобы мар-тыны ныряли таким образом.
Я долго, до боли в глазах всматривался в то место, где исчезла птица, ожидая, пока она вынырнет, но мартын так больше и не появился. И толь-ко на мгновение я увидел что-то странное, похожее на большое бревно, всплывшее на поверхность, темное и скользкое. Но почти сразу оно исчез-ло, и я заморгал, пытаясь понять, было ли оно вообще или солнце сыграло со мной шутку. А когда Юй толкнула меня и спросила, что случилось, я вдруг почему-то вспомнил сначала о Камалове и кудрявых пеликанах, а потом перед моими глазами всплыл тонущий в нарисованных волнах мальчик и неправдоподобно огромная сомовья пасть позади него. Я нико-гда не видел больших сомов - не огромных - даже просто больших. Слу-чалось только видеть маленьких, длиной с руку взрослого мужчины, и они мне никогда не нравились - когда их пасть закрыта, кажется, что сомы скептически улыбаются, что они себе на уме и задумали какую-то пакость, о которой вам никак не догадаться, и смотреть на улыбку сома как-то тре-вожно. Улыбка - человеческое качество. В улыбке сома нет ничего чело-веческого, в ней даже нет ничего живого.
Я рассказал друзьям о пропавшем мартыне и о пеликанах, и, как и сле-довало ожидать, они меня высмеяли, и было особенно обидно, что громче всех смеялась Юй. И еще никогда, как в эту минуту, мне так сильно не хо-телось оттаскать ее за волосы. Но я громко продолжал настаивать на своем рассказе - упрямо, хотя сам уже в это не верил, и вскоре в смехе Рафика и Антохи зазвучали нотки сомнения...
А потом внизу закричала Вита.
Не закричала - завизжала - пронзительно и отчаянно. Венька выронил леску, и все мы перегнулись через парапет. Там, где только что была Вита, вода бурлила отчаянно, словно кто-то поймал самого большого окуня. По-том над мутной поверхностью появились судорожно машущие руки Виты, а следом и ее искаженное диким ужасом лицо.
- Венька! Меня.., - ее голова погрузилась в воду, и слова прервались бульканьем, затем снова вынырнула, - ...тянет. Схватил за ноги! Венька-а-а! Вытащи меня! Мама!
Ее коротко остриженная голова снова скрылась под водой, и в следую-щее мгновение Венька промчался мимо меня - к лестнице, а следом и ос-тальные, и только я остался стоять на месте и не мог сделать ни шагу и лишь смотрел туда, где под водой смутно виднелись очертания Витиного тела. А потом я зажмурился - крепко-накрепко и словно бы полетел куда-то вверх - в детстве у меня иногда бывало так при сильном испуге - не об-морок, а какое-то трансовое состояние.
Ее схватил сом! Витку схватил сом! Какой ужас! Сейчас он сжует ее заживо, как наживку, сдернутую с крючка!
Я не знаю, сколько прошло времени, сколько я простоял вот так позор-но, с зажмуренными глазами. Меня вернул к жизни голос Веньки, в кото-ром одновременно звучали и ярость, и облегчение.
- А ну вылезай!
Следом раздался дружный смех. Я открыл глаза и увидел внизу Виту - она держалась на воде, как ни в чем не бывало, и хохотала - громко, изде-вательски хохотала. Мокрые волосы у нее прилипли к голове, и худющая, большеглазая, с резко очерченным некрасивым лицом она сама походила на какого-то диковинного малька.
Конечно же, я сразу понял, в чем дело. Маленькое чудовище услышало мой рассказ, поразмыслило немного над нашими препирательствами и ре-шило подшутить надо нами, вернее, в основном, надо мной. Правда, те-перь ей достанется - крепко достанется, но разве это высокая цена за мой позорный вид?!
Когда я спустился с лестницы, Венька, все еще тяжело дыша, сидел на ступеньке, поджидая сестру. Деваться Вите некуда - до следующей лест-ницы слишком далеко, да и нижние ступеньки у нее сбиты. Все еще хихи-кая, она плывет к нам, неловко загребая правой рукой, в которой что-то держит.
Улыбаясь, Юй сказала, чтобы я не расстраивался - все поверили, что Виту кто-то схватил. Но в ее голосе не было искренности, а в глазах, слов-но звезды в ночной реке, сверкали искорки смеха. Она проворковала "Бед-ненький!" и погладила меня по голове, и я тотчас залился мучительным жгучим румянцем. Это очень приятно Юй, и она снова смеется, а я отвора-чиваюсь и отхожу подальше, громко, пожалуй даже чересчур громко руга-ясь в Витин адрес. И в этот момент я понимаю - мне придется переплыть реку. Теперь другого выхода у меня нет.
Одно хорошо - Вите влетело здорово. Мало того, что Венька как сле-дует отшлепал ее - а ладони у Веньки крепкие, твердые, в мозолях - он еще и оттаскал сестру за уши, и они стали такого же цвета, как и моя фут-болка - рубиново-красными, и распухли неимоверно. Вита, как и положе-но девчонке, разревелась, распустив губы, и Юй, все еще смеясь, стала ее успокаивать. Венька, насупившись, стоял рядом, и было видно, что он едва сдерживается, чтобы не сделать то же самое, но пытается проявить спра-ведливую строгость. На Юй он смотрел как-то уж очень благожелательно, и во мне начала разгораться ревность.
- Это что? - Рафик наклоняется и двумя пальцами поднимает принесен-ный Витой предмет - старую коричневую сандалию-"плетенку". С нее те-чет вода. - Витка! Ты зачем ее притащила?! Носить будешь?
Хлюпая носом, Вита презрительно посмотрела на него и объяснила, что ее крючок зацепился за сандалию, а сама сандалия застряла под корягой, потому и не вытаскивалась.
- Сам носить будешь! - добавляет она, прижимая ладони к ушам, кото-рые горят, как две аварийные лампочки.
Сам не зная зачем, я спустился посмотреть на ее трофей. Это обыкно-венная старая сандалия - в таких ходит полгорода, и ничего особенного в ней нет. Рафик переворачивает ее - на треснувшей поперек подошве сидит маленькая полосатая улитка. Отчего-то мне вдруг снова становится тре-вожно, и я не могу понять, почему - ведь сейчас для этого причин нет ни-каких. Рафик размахивается, и сандалия летит в воду.
Хлеба я в то утро так и не купил, просидев на парапете до тех пор, пока не пришел отец и не загнал меня домой. А вечером, уже засыпая, я вдруг сообразил, почему сандалия так встревожила меня. Уж очень трещина на ее подошве - от края до края - походила на ту трещину, которую неделю назад Серый, Сережка Бортников, заклеивал "восемьдесят восьмым" кле-ем, сидя во дворе на скамейке. Тогда я еще спросил у него: "Серый, че де-лаешь?", потом сказал: "А тут лучше "БФ-2" возьмет", и Сережка, уяз-вленный, ответил на мой дружеский совет: "Отвали!" Да, эта трещина точь в точь, как та... Но как я уже говорил, половина Волжанска ходит в таких сандалиях, а мало ли на них трещин? До Сережки мне особого дела не бы-ло, и вскоре я заснул, по прежнему твердо убежденный, что он все еще во-рует арбузы вместе с татарами.
* * *
Спустя день Архипыч - тот самый счастливый обладатель осетренка - получил сердечный приступ, когда увидел, что за рыба попалась на его за-кидушку.
Мы с Гарькой и Мишкой в то утро собирались за лещами и должны бы-ли встретиться во дворе. Для того чтобы ловить лещей (равно как судаков, сазанов и прочих достаточно крупных рыб) нужно не меньше трех человек - один тянет рыбу, другой подводит под нее круг, запутывая веревку в леске и переругиваясь с тянущим, а третий бегает вокруг и дает советы. В нужный час я вышел из подъезда с закидушками и "лещовой" кашей из пшенной крупы. Отец, взяв резиновую лодку, ушел намного раньше, в пять утра, когда только начало рассветать, - сейчас он вместе со своим другом, дядей Тимофеем, уже где-то на той стороне реки - тоже ловит лещей. А мы с ребятами идем на парапет, на обычное место.
Во дворе еще никого нет - только тетя Тамара осторожно, чтобы не поднимать пыль, машет метлой, да на зеленой скамейке возле клумбы си-дит Вита. Меня это не удивляет - она всегда выскакивает на улицу ни свет, ни заря, а завтракает, как правило, у Веньки. Сегодня она уже похожа не на странного злобного малька, а на воробья, нахохлившегося и одинокого. В руках у нее книжка, и Вита читает вполголоса нараспев, и ее съежившаяся фигурка слегка раскачивается вперед-назад:
Я стихов не люблю и не понимаю - мне вообще некогда тратить время на подобные глупости, и когда я вижу, как на них тратит время кто-то дру-гой, мне тут же хочется над ним поиздеваться.
Вита густо покраснела, захлопнула книжку и посмотрела на меня с не-навистью. Наверное, она бы с удовольствием как следует меня стукнула, но я хоть и маленький, все же выше нее и сильнее, и могу дать хорошей сдачи, и она это знает.
- Че встал тут! - она положила книжку на скамейку и, подвинувшись, села на нее, чтобы я не мог увидеть обложку. - Иди отсюда! Бредун поло-сатый!
Я не знаю, что это значит, но на всякий случай тянусь к ней, чтобы дать подзатыльник - Веньки рядом нет и помешать он мне не может. Вита виз-жит, словно кто-то ткнул ей пальцами под ребра, вскакивает со скамейки и, забыв про книжку, мчится прочь. Бегает она очень быстро, и у меня, на-груженного снастями, нет никаких шансов ее догнать, но, пробегая мимо дворничихи, Вита зацепляет ногой черное кольцо шланга и шлепается на асфальт, и начинает густо реветь.
- Да что ж это такое?! - пронзительно возмущается тетя Тамара. - И не стыдно тебе - такой здоровый девчонку гоняешь! Я вот Нине Семеновне расскажу, как ты ребенка расшиб! Ну-ка, дите, подымайся!
Дите подымается. Его мятый цветастый сарафанчик в пыли, на колене - большая ссадина - асфальт содрал кожу основательно - месиво крови и грязи. Для меня такая ссадина - тьфу! - но Вита ревет так, словно ей отре-зали ногу, сейчас она - жалкий несчастный ребенок, и это еще больше ук-репляет дворничиху в мысли, что я - кровожадный убийца. Она грозит мне метлой, потом обнимает Виту за плечи и отводит к скамейке.
- Да не трогал я ее! - пытаюсь я оправдаться, одновременно отступая. - Че на меня-то сразу?!
- Я Веньке расскажу! - вопит Вита и на секунду перестает плакать. Тетя Тамара в этот момент не смотрит на нее. А лучше б посмотрела. Лицо у Виты хитрое, торжествующее, и боль на нем видна только чуть-чуть. Мо-жет, поди ж ты, и упала-то специально. Это - не история с притворством, тут Венька ничего своими глазами не видел, и за Виткину ссадину мне влетит. Я представляю, что она ему насочиняет, и внутренне холодею. Вот крыса!
- Крыса! - кричу я и пускаюсь наутек. Но дворничиха оказывается про-ворней, и мне в спину ударяет ледяная струя из шланга, окатывая меня с ног до головы.
- Ты у меня докричишься! - обещает тетя Тамара вслед. - Ишь! Ты док-ричишься у меня! Вот мать выйдет!..
Мое чудесное утреннее настроение испорчено, и хуже всего, что Гарька и Мишка уже вышли, все видели и теперь хихикают в сторонке. Нужно встряхнуться - черт с ними, с Виткой и Венькой! Идти на рыбалку с пло-хим настроением нельзя - рыба плохой настрой чует прекрасно - не по-дойдет к твоим крючкам.
Расставив закидушки, мы расположились вдоль парапета, соблюдая дистанцию, - у меня и Мишки - спиннинги, у Гарьки - длиннющая бамбу-ковая поплавушка. Наживка - толстые дождевые черви, розовые и живу-чие - оказавшись в воде, они продолжают отчаянно извиваться, и это должно быть очень завлекательным для проголодавшихся рыб.
Солнце еще не взошло, и река кажется серой, густой, от нее тянет ут-ренней прохладой. Вдалеке, ближе к острову, видны несколько лодок. Я попытался найти среди них отцовскую, но не смог - слишком далеко. На той стороне остатки легкого тумана, и остров словно плывет сквозь него, как песчаный корабль. Сегодня река почему-то особенно широка, и я ду-маю, что ни за что не смогу ее переплыть. Я заговариваю на эту тему, но у остальных она поддержки почему-то не находит и быстро сходит на нет.
Метрах в восьми от нас расположился со своими удочками Архипыч - удочек у него, как всегда, больше, чем у всех - целый лес. Мы то и дело поглядываем на него с завистью - каждый, не задумываясь, отдал бы все что угодно, лишь бы вытащить осетра. Но сегодня Архипычу что-то не ве-зет - верхушки его удочек неподвижны, а в нашем садке уже толкаются окуни, два подлещика и небольшой берш, польстившийся на червя, колю-чий и полосатый. И вот опять - Гарькин поплавок два раза приседает, а по-том решительно ныряет вглубь, и Гарька, сжав губы, подсекает. На конце лески ходит здоровенный окунь, и верхушка удилища отчаянно дергается. Просто так этого окуня не вытащить.
- Мужики! - вопит Гарька. - Помогите! Уйдет!
Мишка бросает спиннинг, хватает круг и кидается ему на выручку. Он пытается подвести круг под окуня, но тот, соображая что к чему, мечется, колотя хвостом по воде, и у Мишки ничего не выходит. Он чуть не выва-ливается за парапет, потом, как и положено, запутывает веревку круга в Гарькиной леске, и они с Гарькой начинают ругаться. Разумеется каждый считает, что виноват другой. Архипыч и рыбак с левой от нас стороны да-ют советы, я же бешено кручу катушку своего спиннинга - только что клюнуло и у меня. Но я справляюсь быстро - на крючке большая вобла и она висит как камень.
- Да ты дурак, ты не с той стороны! - кричит Гарька и Мишка тут же огрызается:
- Да это ты не так подводишь! Тебе только бычков ловить! Сюда веди, куда ж ты его!..
Ситуацию разрешает неожиданное появление Веньки. Он молча отни-мает у Мишки круг, и через несколько секунд окунь шлепается за парапет и бьется на асфальте, собирая мокрыми боками пыль и сухие веточки.
- Здоров! - говорит Венька довольно. Архипыч и рыбак слева подходят посмотреть на окуня. Архипыч снисходительно бросает:
- Ну, не мелкий.
Но тут звенит колокольчик его закидушки, и он убегает. Колокольчик сделан из использованной ружейной гильзы и звучит глухо, тускло. Архи-пыч снимает леску со сторожка и замирает, потом резко рвет ее на себя и начинает выбирать. А Венька, оставив окуня на попечение Гарьки, подхо-дит ко мне. Я уже отставил спиннинг в сторону. Я знаю, что сейчас будет.
Разговор не затягивается - у всех дела. Я отделываюсь разбитой губой, у Веньки слегка расцарапано плечо - выше я не достал. Глядя, как он идет в сторону Архипыча, посмеиваясь надо мной, над моими недавними жал-кими попытками превратить наказание в драку, я размазываю кровь по подбородку и свирепо сплевываю ярко-розовым в пыль. Я бы убил Веньку и эту крысу, его сестру, если б мог. Да, сейчас мое оскорбленное мужское достоинство вполне осознанно желает им смерти. Разбитая губа распухает и саднит - ужасно противно. Гарька и Мишка делают вид, что ничего не заметили, - это наш с Венькой разговор.
Я отправляю свою воблу в садок к остальной рыбе и смотрю в сторону Архипыча. Он уже не вытаскивает леску, а просто дергает - видать, заце-пилось. На его лице разочарование. Я подхожу к нему и вместе со мной идет Мишка. Венька уже там, смотрит в воду, свесившись через парапет.
Леска начинает поддаваться, но очень туго, и Архипыч громко пыхтит. Мышцы на его руках под морщинистой дубленой кожей натягиваются, словно узловатые веревки.
- Нет, идет что-то, - бормочет он. Мокрая леска кольцами свивается на бетоне. - Черт, тяжело идет! Должно корягу тяну!
Если коряга большая, то леску придется рвать или спускаться в воду и отцеплять крючок. Сам Архипыч в воду, конечно, не полезет, а попросит кого-нибудь из нас.
Надо бы идти к своим удочкам, но мы остаемся стоять, зачарованно глядя в неподвижную воду. Никогда не знаешь, что может притащить с со-бой крючок. Вот уже видно - к поверхности идет что-то большое, идет не-уклюже, равнодушно - не как живые существа. Но это не коряга - слиш-ком светлое.
- Ну-ка, пацанье, подсобите! - кряхтит Архипыч, и Гарька перехваты-вает леску чуть пониже и тянет изо всех сил, а потом вдруг застывает, вы-таращив глаза. Застываем и мы, свесившись за парапет и разинув рты.
Надо сказать, что я не сразу понял, в чем дело. Вначале мне показалось, что кто-то из мальчишек незаметно пробрался под водой в аккурат на наше место и теперь дразнится, издевательски высунув из воды ногу, - мол, как вам такая рыба?! Но нога, которая торчит из воды, какого-то странного не-здорового цвета, словно ее покрывает огромный застарелый кровоподтек, и, приглядевшись, я вижу, что она вовсе не торчит сама по себе, а висит на леске Архипыча, которую он и Гарька судорожно сжимают в пальцах. Большой судачий крючок крепко зацепил щиколотку, под сухожилие, и бычок-живец сполз к цевью. Вокруг ноги обвилась длинная веточка рого-листника, и ее концы колышутся в воде от течения.
Архипыч издает тонкий свистящий звук и выпускает леску, выпускает ее и Гарька и, скривившись, отчаянно трет мокрые ладони о собственную майку. Нога медленно и как-то неохотно опускается обратно в воду, и брошенная леска начинает сматываться вниз, но Венька наступает на нее. Его трясет, словно он очень сильно замерз. Улов Архипыча тихо качается под водой, его очертания смутны, но теперь уже хорошо видно, что это никакая не коряга - это человек. Я хватаюсь за парапет - мне кажется, что я снова начинаю куда-то улетать. Но это почти сразу проходит - все чувст-ва пересиливает неумолимое любопытство, и я пытаюсь получше рассмот-реть, кто там, под водой.
Спустя несколько минут на набережной поднимается переполох. Часть рыбаков свесилась за парапет или столпилась на уходящей в воду лестни-це, часть суетится вокруг Архипыча, который мешком привалился к пара-пету и, прижав руку к груди, тяжело дышит. Его посиневшее лицо покрыто крупными каплями пота. Кто-то уже побежал звонить в "скорую" и мили-цию. Народу на набережной все прибывает и прибывает - новости в Вол-жанске разносятся быстро. Удочки забыты - сейчас уже не до рыбалки.
Вскоре приезжают врачи и милиция. Врачи почти сразу отбывают, уво-зя с собой Архипыча, а милиционеры пытаются разогнать толпу, но у них ничего не получается. Тогда они просят хотя бы убрать детей, то есть нас, но это тоже невозможно. Утопленник - это событие, которого мы не мо-жем пропустить, мы просовываем головы в малейший зазор между телами взрослых, мы висим на самом краю парапета с риском свалиться в воду, мы протестующе верещим, и в конце концов нас оставляют в покое, и мы выбираем себе позицию поудобней, откуда все видно отлично, и наблюда-ем, как милиционеры с помощью добровольцев из рыбаков помоложе вы-таскивают труп на лестницу. Один из рыбаков держит удочку Архипыча, и выглядит это настолько обычно, словно там, внизу, вытаскивают не мерт-вого человека, а особо крупного сазана.
Мы, сидя на парапете, жмемся друг к другу. Нам и жутко, и сладко од-новременно. В этом возрасте любопытство - преобладающее чувство, все остальные, в том числе страх и отвращение, плетутся где-то в кильватере, и мы жадно смотрим вниз. Нам уже доводилось видеть утопленника - прошлой весной. Но тот, Гошка Хрычев, по прозвищу Портянка, извест-ный алкаш, утонул еще осенью, вмерз в лед, и по весне его нашли, выру-били изо льда и так, в ледяной глыбе, и привезли на берег. Зрелище было мерзкое - не человек, а распухшая сине-зеленая безлицая и безглазая кукла с лохмами отстающего мяса, уже изрядно попорченная рыбами. Этот же выглядит много лучше, хотя и над ним успели поработать рыбы. Но он мал ростом, он почему-то очень мал ростом, это не взрослый человек, это мальчишка, и когда перед нами мелькает его лицо, мы невольно вскрики-ваем от изумления и ужаса. Его еще можно узнать. Это Сережка Бортни-ков.
Мы ошарашенно переглядываемся, и лицо Мишки мертвеет - он един-ственный среди нас поддерживал с Серым отношения, которые с натяжкой можно назвать "дружескими". Получается, все время, пока мы думали, что Серый объедается арбузами где-то на бахчах, его в реке объедали рыбы. На Бортникове только короткие шорты - в них, без майки, он обычно и хо-дил, и купался - потому-то и не удивительно, что никто не нашел его оде-жду и не встревожился. Я вспоминаю о треснувшей поперек сандалии, за которую зацепился Виткин крючок, - значит, это действительно была Се-регина. В воду она могла попасть как угодно - сандалии могли случайно уронить, столкнуть со ступеньки, где многие купающиеся оставляют обувь, могли, наконец, просто выбросить - в шутку или назло.
Значит, все это время, пока мы рыбачили, Серый был там. Я пытаюсь вспомнить, когда же он пропал - четыре дня назад? Пять?
Люди за парапетом и на лестнице шепчутся и качают головами. Кто-то осторожно крестится. Среди зрителей уже достаточно женщин, и многие из них всхлипывают по покойнику - не обязательно потому, что им очень жаль Сережку (как я уже говорил, до него никому не было дела), просто так положено. По толпе летает одно и то же: "Потонул пацан! Доплавал-ся!"
Если бы мы своими глазами не видели тело там внизу, на лестнице, мы бы в жизни в это не поверили. Серега Бортников утонул! Серый плавал лучше всех на нашей улице, даже лучше Веньки, он и покрепче Веньки был, и уж если у кого и был шанс без труда доплыть до острова, так это у него. Он часто заплывал далеко и в реке чувствовал себя как рыба, и тече-ние ему было нипочем. Как мог он утонуть? Что с ним случилось?
- Что это у него с ногой? - вдруг хрипло спрашивает Мишка.
На распухшей голени Бортникова огромный синяк - не синяк - полу-круглая, полумесяцем, ссадина на всю голень, словно кожу содрало наж-даком или асфальтом. Я невольно вспоминаю сбитую коленку Виты - по-хоже, но...
- Может, за парапет зацепило течением, - тускло бормочет Венька. - Или где по дну проволокло. Содрало.
Больше о ссадине никто не говорит, а вскоре Бортникова увозят, и на-род начинает расходиться. А солнце уже стоит высоко и река весело играет под ним, она такая же, как и всегда, и в ней весело, зазывно всплескивает рыба. Но мы быстро, молча сматываем удочки и уходим с набережной. Ни о какой рыбалке, конечно, уже не может быть и речи.
Отца дома еще нет, а мать уже все знает и обращается со мной береж-но, как с хрустальной вазой. Она даже выставляет передо мной тарелочку с деликатесом - тонко нарезанной сырокопченой колбасой, но у меня перед глазами стоит распухшая нога Серого, и тарелочку я отодвигаю. Ухожу в комнату и забиваюсь в большое старое кресло, в котором обычно сидит отец. Сегодня я впервые вблизи увидел смерть - смерть реальную. Это не Портянка, это мальчишка моего возраста, это хорошо знакомый мне маль-чишка, и на его месте мог бы оказаться кто-нибудь из моих друзей, мог бы оказаться даже я, даже Юй... Смерть омерзительна, в ней нет ничего ро-мантичного, и теперь я сомневаюсь, что когда-нибудь поплыву на остров. Я даже не знаю, смогу ли теперь купаться в Волге и ловить рыбу, как раньше.
Отчего-то меня очень беспокоит ссадина на ноге Бортникова, эта боль-шой полумесяц содранной, стертой кожи, и я пытаюсь сообразить, откуда она могла взяться, но ничего придумать не могу. Почему мог утонуть Се-рый? Ударился головой? Свело ногу? Зацепился за что-нибудь? Или его утопили?
Через полчаса с рыбалки возвращается отец. Он все знает и он расстро-ен. А я отчего-то очень рад его видеть и догадываюсь, почему - потому что он вернулся с реки - вернулся целым и невредимым.
Ночью я долго не могу заснуть. Я все думаю о Сером, о его обезобра-женном лице, о ссадине полумесяцем, о мартыне, которого затянуло в во-ду, о плакатном мальчике тонущем в нарисованных синих волнах, и о мут-но-желтой реке, в которой тайн больше, чем коряг, и она хранит эти тайны свято. В комнате очень жарко, но я натягиваю простыню до бровей, как щит. Сейчас я не самостоятельный тринадцатилетний мужчина, сейчас я обычный тринадцатилетний пацан, и мне страшно.
* * *
- Щука?! Сом?!
Дядя Артем смеется, пропуская сквозь рыжие усы густой папиросный дым, и смотрит на меня. Его очки на ярком солнце превратились в два ма-леньких зеркальца, и глаз дяди Артема я не вижу, и мне непонятно, смеет-ся ли он взаправду.
Мы сидим во дворе за доминошным столом - друг напротив друга. Сейчас три часа дня, и за столом, кроме нас, никого нет - он заполнится ближе к вечеру. Под столом, в теньке, обернутый авоськой, лежит гигант-ский арбуз, блестящий и теплый, и поэтому разговор наш со стороны дяди Артема носит несколько раздраженный характер - арбузу полагалось бы давно плавать в ванне с холодной водой и остывать.
Сережку Бортникова нашли три дня назад. Времени прошло совсем немного, но яркость и значимость этого события уже успела поблекнуть в моей памяти, хоть я и пытаюсь узнать, что же произошло, и есть ли что-то там, в мутной глубине Волги. Как странно - тогда, три дня назад, мне ка-залось, что я уже никогда не буду купаться в нашей реке и ловить рыбу, но сегодня утром я вместе со всеми ходил на рыбалку так же, как и всегда, и поймал огромного леща. А совсем недавно я искупался на обычном месте, и волосы мои еще немного влажные. Пусть и охватывало меня периодиче-ски чувство беспокойства, но я списываю все это на детские страхи. А река течет лениво, как и всегда.
Завтра Сережку похоронят. А его смерть и то, как его нашли, уже пре-вратились в страшную историю, которую рассказывают друг другу во всех дворах и дети, и взрослые. История обрастает многочисленными подроб-ностями и постепенно станет сказкой, которая пополнит собой устный сборник волжанских легенд. И меня эта история уже не трогает так, как в тот день, но, тем не менее, я сижу здесь и разговариваю с дядей Артемом. Он у нас - один из лучших и знающих рыбаков, и я вываливаю ему все свои догадки - про мартына, про странную ссадину на Сережкиной ноге и про заповедник. Дядя Артем выслушивает меня внимательно и серьезно, и его смех - это не смех над глупым дитем, а смех над догадками взрослого мужчины, кажущимися ему нелепыми. Он нравится мне тем, что никогда не сюсюкает с нами, мальчишками, будто нам по пять лет, а относится как к взрослым людям.
- Щуку выбрось сразу! - говорит он, искоса поглядывая на арбуз. - Щу-ка на людей не нападает. А вот сомы-сомищи человечинкой баловались, это факт. Но это большие сомы, старики, которым лет, значит, по шестьде-сят и боле. Они, если живется им хорошо, место чистое, сытое, здоровен-ные вымахивают, гиганты просто. Вот на Одере, реке такая на границе Польши и Германии, их много раньше было, гигантов таких. В прошлом веке там сома поймали - за четыреста килограмм тянул. Метров семь-восемь в длину. Представляешь себе?
Я представляю. Сом получается размером с нашу большую комнату, а его "улыбка", наверное, как раз с ванну. Жутко даже представить, что где-то может жить такое чудовище. Дядя Артем, глядя на мое изменившееся лицо, ухмыляется.
- Не боись, у нас, на нижней Волге, таких сомов нет. Говорили, конечно, что вроде вылавливали и на двести пятьдесят килограмм, но, должно, сказ-ки это - знаешь, как говорится, "рыбацкая правда". А так, ну, что... с лод-ку-резинку - видал, сам лавливал. Сильный был, зараза, усищи вот такие, - дядя Артем с гордостью разводит руки, и если им верить, то усы у сома ничуть не короче его самого. - Чуть не потопил меня - плесом* как дал по лодке - чудом на воде удержалась. Да-а-а, - тянет он, - был бы тут такой сом, я бы его поймал, обязательно поймал. Они, сомы, очень лягушек лю-бят. Они им все равно, что тебе мороженое или арбуз. И к кваканью очень чувствительные. На звук идут, значит... Да-а-а.
Его взгляд становится мечтательным, наверное мысленно дядя Артем уже видит, как бы он ловил такого вот огромного сома. Да, наверное это действительно здорово, но если случайно свалишься туда, к нему в воду... Семиметровый сом... да даже трехметровый - увидь я рядом с собой в во-де такого, я бы, наверное, умер от страха. Я хорошо знаю предел своей храбрости.
- Дядь Артем! - пытаюсь я вырвать его из мечтаний. - Так где такие большие сомы водятся?
- Я ж тебе сказал - в Одере, в Дунае еще, в Днестре, в Днепре.
- А у нас точно нет?
Он неопределенно пожимает плечами.
- Да откуда?!
- А в заповеднике мог такой вырасти?
- Хм, - дядя Артем задумывается. - Да нет, вряд ли. Можно, значит, ко-нечно, предположить, - он грозит мне пальцем, - только предположить, что рос там такой сом, жил привольно, а потом что-то случилось - может, раз-лив, может потревожили его. Он и ушел. А сомы, как правило, вверх по реке идут, так что он мог бы и у нас пройти, но, конечно, вряд ли бы за-держался. Здесь движение, да и вода - сам видишь. А сомы, значит, - они чистую воду любят. Дождь особенно. И они .... это... лентяи большие. Домоседы. Больше сидят в яме своей на дне где-то.
Я раздумываю над его словами. Дядя Артем наклоняется и трогает ла-донью арбуз. На его лице отражается недовольство.
- А большие сомы, значит, человека могут съесть? Ну, те, которых у нас нет.
- Да, могут, бывало такое. Пасть-то у них - будь здоров, туда и я поме-щусь! - он смеется. - И телят хватали с воды, и детей, и женщин, значит, слышал, съедали. Вот насчет мужиков не знаю. Но сомы прожорливые, очень прожорливые. Они, значит, с поверхности что схватят, так на дно тянут. Утопят, а потом проглатывают целиком. Зубки-то у них так себе - мелкие, вроде короткой щетки - удержать ими можно, а вот разорвать на куски, значит, нет.
Я снова спрашиваю дядю Артема о ссадине на Сережкиной ноге. Мне интересно, мог ли такой след оставить схвативший его сом. Дядя Артем качает головой.
- След бы похож был. Но ты, Ленёк, мысли эти глупые из башки своей выкинь. Нет у нас таких сомов, не-ту! - он снова дотрагивается до арбуза, потом шлепает его по полосатому боку, и арбуз отзывается - спело, упру-го. - Товарищ твой, значит, утонул, и его течением по дну проволокло, а на дне барахла всякого знаешь сколько?! Там и зацепило его. Жутко, конечно, жутко. Жалко парня. Вечно же все чуть ли не на фарватер заплывал, вот и дозаплывался. А ты, Ленька, щучий ты сын, о соме забудь! Нет здесь та-ких! И никогда не было! Вот, значит, как.
Его голос звучит уверенно, но когда он слегка поворачивает голову, и блики с его очков исчезают, мне чудится, что у дяди Артема в глазах хит-ринка и опаска. Будто он боится, как бы у него чего не отняли. А еще у не-го в глазах азарт. Азарт рыбака. И в этот момент я думаю, что дядя Артем убеждает меня в том, чего сам не думает. Я этого не понимаю, прощаюсь с ним и ухожу растерянный.
Идя, я один раз оборачиваюсь. Дядя Артем сидит за столом задумчивый и совсем не торопится отнести арбуз домой в прохладную ванную, а в стеклах его очков снова сверкает солнце. Он вытаскивает новую папиросу и приминает ее пальцами. Я пожимаю плечами и отворачиваюсь.
Я не знаю, что вижу дядю Артема в последний раз.
* * *
Время обеда.
Поскольку встают у нас рано, то и обедают рано. И летом, как правило, ни один обед не обходится без рыбы и арбуза. А потом - здоровенная кружка чая. В Волжанске любят гонять чаи, и дома у нас царит поговорка: "Утром - чаек, в обед - чай, вечером -чаище!"
Начало первого, и все наши давным-давно разбежались по домам, со-брав снасти, но мне есть сегодня не хочется, хотя дома меня ждут не дож-дутся любимые судачьи пельмени. Я наблюдаю за своими удочками, но сторожки словно застыли в горячем душном мареве. На одной закидушке леска совсем провисла - грузило с крючком подтащило слишком близко к берегу, и придется перебрасывать - у самого парапета берут только наглые прожорливые окуни, а судаки поосторожней.
Сегодня мне не везет, да и не одному мне - почти вся "первая смена" вернулась домой ни с чем, а из нашей компании только Антоха поймал двух жалких окуньков, которые не заслуживают того, чтобы называться уловом. Скоро начнет собираться "вторая смена". Я отстою и ее, хотя на-верняка так ничего и не поймаю. Но это не так уж важно. Все дело в реке, и я наблюдаю за ней из-за парапета, словно из засады. Вниз по течению буксир нехотя тащит понтоны с лесом, от него катится волна и сейчас мои сторожки слегка оживут. На одном из сторожков сидит большая стрекоза и изучает окружающий мир своими странными глазами. Ее прозрачные кры-лья блестят соблазнительно, но я не протягиваю руку и не ловлю стрекозу. Мне грустно, потому что в нашем дворе еще одна потеря - пропал дядя Артем. Позавчера утром, на следующий день после нашего разговора, он, как обычно, отправился на рыбалку на своей резиновой лодке, и больше его никто не видел. Ближе к вечеру жена встревожилась - "лодочники", как правило, возвращаются домой часов в двенадцать дня, а дядя Артем обычно возвращался около половины двенадцатого. Совместные с друзья-ми поиски не дали никаких результатов. А еще днем позже намного ниже по течению заметили перевернутую резиновую лодку. Это оказалась лодка дяди Артема. А самого его так пока и не нашли. И сейчас, когда я стою и щурюсь на Волгу, плещущую золотом, то еще не знаю, что дядю Артема не найдут никогда. Но я это чувствую.
Никто ничего не понимает. Дядя Артем был отъявленный трезвенник и по пьянке утонуть не мог. Мужик, что называется, в соку, крепкий, отлич-ный пловец, отличный рыбак, реку знал, как свои пять пальцев, и лодка его просто так, сама по себе, не перевернулась бы. В то утро только видели, как он отваливал от лестницы, а потом "лодочники" его из виду потеряли - и не удивительно, лодки всегда разбредаются на значительное расстоя-ние друг от друга, а некоторые вообще уходят за остров. Если что и про-изошло в пределах их видимости, то это произошло так быстро, что увле-ченные рыбаки могли этого просто не заметить. Всплеск? - да мало ли на реке всплесков! Нет, ничего подозрительного они не видели.
Я хорошо помню азарт в глазах дяди Артема. Он поверил в сома, пото-му и убеждал меня в обратном - чтобы я не болтал языком. Как истинный рыбак он загорелся желанием поймать его. И в то утро поехал именно за ним.
Я думаю, что он нашел его.
А потом я снова вспоминаю ссадину на ноге Серого и вдруг мне прихо-дит в голову, что таких, как Серый, - таких, до которых никому нет дела, возможно очень много, и если кто-то из них пропадет, этого тоже могут не заметить. А может, они уже пропали - пропали в реке, и их не найдут, как Бортникова? Волжанск - большой город, а Волга глубока.
Леска одной из закидушек провисает окончательно, и я вытаскиваю ее, чтобы перезабросить. На крючке тихо-тихо висит бычок, большой, щека-стый и липкий. Я досадливо срываю его и швыряю обратно в воду, следом выбрасываю мертвого живца и начинаю шарить в ведерке с водой, куда выпускал пойманных бычков и уклеек. Но пока я смотрел на реку, тень, в которой стояло ведерко, уползла, и все рыбки заснули. Мертвые они ни на что не годны, и я выплескиваю ведерко за парапет.
- Сдохли, да?
Я вздрагиваю от неожиданности и оборачиваюсь. Сзади стоит Вита с Венькиной поплавушкой в одной руке и пакетом в другой, и растрепанные волосы смешно топорщатся у нее на голове. Ее разбитое колено покрыто засохшей коркой, и я смотрю на него слегка смущенно, как и она на мою еще не совсем зажившую губу.
- Чо надо? - спрашиваю я сердито, и Вита на мгновение пригибает го-лову и становится похожа на рассвирепевшего маленького ерша. А потом на ее лице вдруг появляется улыбка, и я настораживаюсь, словно где-то рядом зашипела змея.
- Хочешь, я тебе наловлю?
Я смотрю удивленно.
- Чего это вдруг?! Почему мне? Почему не Веньке?
- А он ушел. Кроме тебя тут никого нет, а я хочу половить! Я могу даже в стороне ловить, ты мне только червяков дай, а то у меня нету. Я всех рыб отдам тебе, даже больших. Хочешь?
Поразительная и подозрительная щедрость. Я внимательно смотрю на это чудовище, но разглядеть что-то под выражением лица Виты, как и в мутной волжской воде невозможно. Я перевожу взгляд на удочку в ее руке и думаю о том, что, пожалуй, свежие живцы уже нужны на все закидушки. Хоть сегодня во мне и нет особого рыбацкого азарта, чего закидушкам болтаться без дела? А вдруг попадется что-то особенное?
- А куда Венька пошел? - спрашиваю я без особого интереса, и улыбка Виты вдруг становится торжествующей, и она извлекает припрятанный под ней нож и наносит мне удар.
- С Юлькой в кино. На "Конвой".
Я чувствую себя так, словно на меня неожиданно вылили ведро ледяной воды, а затем сразу же ведро кипятка. Я выдавливаю из себя:
- Врешь!
- Смысл?! - Вита как-то по-взрослому поджимает губы и прислоняет поплавушку к парапету, и я понимаю, что она не врет. - Не веришь, спроси у них, когда придут.
- И что, они вдвоем пошли? - выпаливаю я. Вопрос получается слишком быстрым и слишком заинтересованным, и на лице Виты появляется на-смешка, и она кивает. Чудовище, конечно, еще слишком мало, но оно при-надлежит к коварному женскому роду и все понимает. Я чувствую себя дураком и уже готовлюсь к тому, чтобы дать Вите подзатыльник, когда она раскроет рот и скажет какую-нибудь гадость, и, понимая это, она отступает на несколько шагов и спрашивает:
- Ты ведь тоже в нее втюрился, как и все? Да?
- Сбрендила что ли?! - возмущаюсь я. - А ну вали отсюда!
- Она будет гулять с Венькой. Но может и с тобой. Ты ей тоже нравишь-ся, - Вита залезает на парапет и начинает болтать ногами. - Вот так. Я это точно знаю. Я много знаю.
Я копаюсь в банке с червями и делаю вид, что ничего не слышу, но сердце у меня отчаянно колотится. Юй пошла в кино с Венькой! Вдвоем с Венькой! Такого никогда еще не было! И я ей тоже нравлюсь? Витка врет, конечно. Я не могу нравиться Юй. Сердце у меня колотится еще сильней, и мне становится трудно дышать.
- Ты поплывешь на остров?
- Что?
Вита смеется, довольная своим превосходством.
- На остров. Видишь, я все знаю. Все никак не соберетесь? Ну и чо? Торчите тут с удочками целый день - думаете, чем больше поймаете, тем быстрей Юльке понравитесь! Нет, для этого надо сделать что-то особен-ное.
- С чего это ты взяла?
- Я слышала, как она говорила, что вы хлюпики! - Вита поднимает свой пакет и ставит его на парапет. В пакете что-то брякает. - Все увиливаете, не можете до несчастного острова доплыть! Наверное, боитесь!
В моем возрасте нет худшего оскорбления, чем подозрение в трусости. Остров вдруг словно приближается, и я готов прыгнуть в воду хоть сейчас, но что толку - Юй здесь нет, и оценить мой подвиг будет некому. А может поплыть? А вдруг я утону? Вот тогда уж Юй пожалеет о своих словах, ко-гда меня выловят из реки. Я начинаю мысленно представлять себе эту сце-ну, но потом вспоминаю, как выглядел Сережка Бортников, и умирать мне уже не хочется. А еще я думаю о том, кто может ждать меня где-нибудь на середине реки. Вдруг он там все-таки есть, этот сом? Вдруг это все-таки из-за него пропал дядя Артем Вдруг это он утопил Серого. Схватил за ногу и утопил, а потом тело унесло течением, потому сом и не съел его - поте-рял. Я смотрю на остров, и теперь он начинает отодвигаться, будто уплы-вая назад, к противоположному берегу реки. Солнце на мгновение ныряет в облако, и вода становится серой, неприветливой.
- Врешь ты все! - говорю я наконец, и Вита как-то совсем по взрослому грозит мне пальцем.
- Вот потом поздно будет, так пожалеешь!
- Да зачем ей надо, чтоб я реку переплыл?!
Вита смотрит на меня с презрением.
- Ты что, книжек не читаешь?! Ну, хоть телик смотришь?! Про рыцарей слышал? Ну, вот "Айвенго" шел недавно. Раньше ведь рыцари ради жен-щины, в которую влюблялись, чо хошь делали! Друг друга убивали, всякие сокровища доставали. А какая-нибудь принцесса сразу за этого рыцаря за-муж! А ты реку переплыть не можешь!
Я пытаюсь уловить связь между рыцарями, принцессами, Волгой и Юй, и постепенно у меня получается. Вита ждет, настороженно блестя глазами. Я думаю, что во всем этом наверняка есть какой-нибудь подвох, но пока не могу понять, какой.
- Ну, что, червей дашь? Надо ж забросить.
- Слушай, ну а тебе-то зачем, чтоб я плыл? Хочешь, чтоб я утоп, да?