В октябре случился суд. Октябрь месяц судный. Это, конечно, не судный день, но для нас с профессором Черновым, важный. Сначала суд его, потом мой.
Вы знаете, что такое суд при ясной октябрьской погоде? В трезвом уме и твёрдой памяти? Позвольте поделиться. Сначала ты его предчувствуешь - подкожно, потом готовишься к нему дотошно, после суда тебе тошно, иногда рвёт. Как я заметил, так практически у всех случается. Нет, не до рвоты, но лёгкая отрыжка, думаю, даже у судей - дело обычное. Икают же люди, когда их вспоминают. А судей поминают часто.
Человек, кажется, держится в суде. Кажется, он даже стоит за кафедрой ровно. Но вот выходит из зала, и обмякает. А, может, и раньше. Не может подпись поставить под извещением о следующем заседании, рука прыгает от нервной дрожи. Секретарь суда всё это видит. Даже интересно, когда вот так, человек со своими пальцами совладать не может Адвокат часто до вечера не может психологически отойти от происходившего ещё утром. Волнуются люди, переживают. Думают зачастую, что есть высший суд, а этот вот, районный или областной, его наместник на земле. Когда процесс заканчивается, закрадывается сомнение, наместник - это не исключено, но чей, и что за место?
По уголовным делам ситуация несколько иная. В суд, хочу сказать, лучше, вообще, из камеры заезжать. Судебное заседание для сидельца есть выезд в свет. Ему, наконец, даётся возможность "пофигурять" перед людьми на свободе, и тем самым вздохнуть этой свободой. Тем более, чувствует сиделец, что он фигура значительная. В кое-то веки столько людей тобой занимаются. Собаки, опять же, охранные потявкивают. Автозак туда-сюда ездит. Смотрите - собаки, сами конвойные, судья, прокурорский, адвокат. Вокруг тебя движуха - как на казнь ведут, столько внимания. Целый спектакль. Многие за всю свою жизнь столько внимания не видели. Когда были на свободе.
Уверяю вас, из камеры - лучше. Там, если не окончательное решение, есть ещё возможность на свиданку с белым светом выехать. Так-то, что? Только в прогулочном дворике увидишь одиночную ветку от дерева на фоне неба, и вся радость. Здесь же целый пейзаж, живопись, можно сказать. Если дома проживаешь, даже под арестом, ну, что за удовольствие ехать в суд. Ведь там не ровен час, хлобысь, и изменят меру пресечения
А, представьте, когда в зале суда твоего подельника приговаривают к шести годочкам и сразу в кандалы, тут же, рядом. За полчаса до того, вы были в туалете и спросили, сколько он ждёт. Через полчаса вы понимаете, что столько он не ждал. А бухгалтер ваша, главная, когда-нибудь вашу подпись подделывала на стекле? Нет? Вы её потом, на очных ставках и в судебном заседании, давно небритой не видели? Потому что атавизм у неё по всему лицу густой шерстью проявляется. Нет? И не удивлялись, как ваш подельник, которому шесть годочков выписали, в этой шерсти в любовных ласках купался? А после всего этого вы, в суде гражданском, своих коллег-профессоров, врущих в глаза, потому что уверены в безнаказанности своего вранья, не видели? Тогда, скажу вам, братья и сестры мои, многого вы в жизни не видели.
Чуть отвлекусь. Есть анекдот насчёт "рвоты". "Тошнота" дело известное. Особенно для ветхих специалистов по западной философии, которые из марксистов-диалектиков категорически переделались в знатоков Гуссерля, Хайдеггера и Сартра. (Категорически приветствую! Господин профессор, это - не вам. Это - другому господину.)
Выпивают два человека из горла водку, без закуски. Один сделал несколько глотков - нормально. Второй хлебает. Не может, поперхнулся. Убирает в сторону от себя бутылочное горлышко, гнётся в пояснице, вытянув шею (главная ошибка) и, роняя слюну на землю, приглушенно говорит: сейчас вырвет. Собутыльник чуть склоняется над вытянутой, как у лошади, головой и возмущенно предупреждает негодную попытку: кто вырвет, кто вырвет!
Он поперхнулся не потому, что спирт дерёт гортань. В водке это не сильно, там спирта не сильно много. У тебя от желудка волна поднимается: думаешь, зачем мне это, кто меня гонит, никто же не заставляет. Ты просто давишься, как давятся куском непрожёванного мяса, или когда ты сыт, есть не хочешь, а, например, жадничаешь. Ну, так жадничают обжоры и голодные люди. Когда же эта волна доходит изнутри до горла, сдержаться уже не можешь. Блюёшь с удовольствием, чтобы избавиться от всего разом. Потом вытираешь прослезившиеся глаза и понимаешь - теперь легче, теперь можно жить дальше.
Конечно, такое может войти в привычку. Допустим, в Древнем Риме гурманы наслаждались, вкушая яства. Чтобы дальше получать удовольствие, они очищали желудок путём рвоты, и вновь получали удовольствие от вкуса. Разумеется, мне не приходилось встречаться со столь изощрёнными эпикурейцами. Со слабой версией, тем не менее, столкнулся. Работал я на хлебзаводе, некогда находившемся на известном углу Поречной и Большой Бульварной улиц. Устроился туда школьником, на каникулы. У барабана стоял, откуда буханки фасовались на хлебные лотки и отправлялись прямиком на хлебовозки. На конвейере, в общем.
Разнорабочие, как везде, приходили из социальных низов. Токарь был уже аристократом. Запомнилась пара любовников, из разнорабочих. Он только освободился после десяти лет лагерей, она поднялась, тоже незадолго, из пропойной ямы. Как же нежно они относились друг к другу! Видеть такое было потрясающе красиво. С нами общался еще истопник. Его котлы находились в подвале, под производственным цехом. Он выходил наружу покурить и немного пообщаться. Оставалось ему, судя по всему, недолго. В удовольствии выпить он себе отказать не мог. Правда, удовольствие было сомнительным. После выпитой рюмки у него, по уголкам рта, вытекала жёлтая жидкость. Я не врач, но, по-моему, вытекало что-то похожее на желчь. Заметных усилий для освобождения организма от передоза он не делал.
Не хотелось бы, чтобы практикование рвоты вошло в привычку до такой степени.