Задувала вьюга. Лес качался под порывами сильного декабрьского ветра. Снег валил хлопьями и уже почти начисто засыпал избушку бабы Яги, стоящую, как и в прежние времена, на одной ноге.
Нога, большая куриная нога с начавшими выступать на ней пупырышками, мерзла и от этого приплясывала все чаще и чаще.
Петушиная голова, в последнее время все больше выполняющая роль флюгера, начала подкашливать и как-то хрипловато сетовать, что вот, мол, скоро уже Новый год, а гостей совсем не видно и Дед Мороз что-то не на шутку разгулялся - то ли принял невзначай лишние минус сто граммов, хотя по всему выходило, что плюс, хотя, конечно, кaкой к черту плюc, если так холодно и от этого всему лесному царству одни только заботы.
Белки суетливо, впрочем, как и всегда, перепрыгивали с ветки на ветку, позванивая замерзшими шишками, что напоминало перезвон бoкалов с новогодним шампанским.
Кабаны отчаянно хрюкали, пытаясь из-под снега добыть себе такие желанные коренья, и были уже похожи на вполне хорошо попраздновавших людей.
Медведи похрапывали в своих берлогах, что порядком напоминало конец всякого застолья. Вот уж действительно гримаса судьбы - просыпать систематически все Новые годы подряд.
В лесу жило и готовилось к встрече Нового года много всякого зверья, каждый по- своему, согласно своим желаниям и представлениям.
Ну, да оно и понятно: что волку радость, то зайцу смерть, но и они, зайцы, не смотри, что трусы, а тоже не против хорошо поесть и сладко поспать. Уже вытаскивали к праздничному столу первоклассную красную великолепную морковку, предусмотрительно недавно украденную у любителя-садовода, новатора, снимающего свои чудесные урожаи аж по три раза в год, а последний аккурат перед самым Новым годом.
И волки готовились к празднику. Они радостно пощелкивали великолепными белоснежными зубами и вожделенно поблескивали своими всевидящими глазами в сторону кухни, где уже сготовился прекрасный, жирный, до наивности глупый поросенок, по-соседски забежавший к волкам на огонек предупредить тех, чтобы не проспали встречу Нового года.
То ли выпала ему сегодня восьмерка пик, то ли уже давно по судьбе было ему назначено закончить свой счастливый земной путь на удобном волчьем блюде, чем несказанно обрадовать все волчье семейство, но одно можно сказать с уверенностью, что не прожил он свою жизнь зря, так как под конец ее смог послужить другим не только к пользе, но и к большому удовольствию.
Кабанья семья, помянув его за упокой, тоже пристроилась к богатому желудевому столу, посетовав, что жизнь уж так у них в лесу устроена, что все всех пожирают, хотя, конечно, будь их кабаненок единственным, то и жальчей бы было, а так почти что незаметно, но зато другие его братья и сестра отчасти ему завидовали, потому что его единственный украшенный дубовыми листьями портрет висел на стене в черном обрамлении и так свысока на них поглядывал: мол не ценили вы меня при жизни, не давали мне желудей столько, сколько я хотел, так вот теперь я вам буду тут висеть живым укором для ваших ненасытных желудков. Хотя это наверняка романтические представления, потому что уже многие рационально прикидывали, что их зимняя доля должна будет увеличиться, пусть ненамного, но все же...
Вечерело, пуржить прекратило. Время шло к ночи, к новой луне, к Новому году. Зимнее сказочное время, несмотря на житейские невзгоды, тоже неотвратимо шло, и всё и все несказанно по-сказочному этому радовались, а так как радовались наступавшей сказке все и взаправду, то и не наступить она не могла!
Зажглись на небе сказочные звезды в отличие от обычно зажигающихся каждый вечер настоящих, но теперь, в канун Нового года, законы природы не действовали; бедный поросенок не дожил до этого сказочного времени, но, может, это и неплохо, в назидание другим: мол, не будь наивным. Так вот, в этот предновогодний вечер самый настоящий сказочный космический Дед Мороз запряг свои космические сани самыми настоящими космическими козерогами и помчался развешивать самые настоящие сказочные звезды по самому что ни на есть настоящему сказочному черному небесному бархату.
И вот одна самая настоящая сказочная звезда случайно выпала из его рук и рассыпалась миллионами маленьких звездочек на предновогодние елки, людей и зверей, и засветилось сразу же все вокруг праздничным голубым сиянием, потому что упавшая случайно звезда была голубая...А за ней сорвалась с небесного свода ее родная сестра красная звезда - что не сделаешь ради родной сестры, ну и для себя, конечно, тоже, ведь скучно одной-то, пусть даже на небе - и рассыпалась красная тоже мириадами маленьких звездочек.
При падении первой звезды вдруг в санях проснулся самый взаправдашный земной Дед Мороз, случайно задремавший после трудов праведных, крикнул на своих земных снежных коней, а когда уже и вторая звезда звезданулась в аккурат рядом с его санями, то земной Дед Мороз прокричал до неузнаваемости громким и хриплым голосом на других подчиненных ему Дедов Морозов, чтобы шевелились, Новый год начинали, отчего у них у всех носы враз и покраснели, и только у него одного нос посинел, но и красного сияния в мире прибыло. К этому надо добавить: хорошо, что не упало в мир больше звезд, а то был бы точно непорядок и как тогда можно было бы отличить небесье от поднебесья...
30 декабря, как раз в канун разворачивающихся событий, Федор Вислаков встал с утра с легкой головной болью алкогольного характера, и еще неизвестно от чего болела голова больше - то ли от выпитого, то ли от чрезмерных жизненных забот и тревог, несмотря на то, что Новый год непреодолимо наступал, было ему не по себе. Жизненные трудности накатывались на него, не давая даже времени на легкие передышки, а он стоял один, как Илья Муромец, не спуская своего пристального с них взгляда, даже когда и выпивал тоже. Стоял один в жизненном поле и не было ему в подмогу ни Алеши Поповича, ни Добрыни Никитича, но был он, Федор Вислаков, и ему одному доставались все трудности; то ли они еще не подъехали, то ли и вовсе все богатыри муромские повывелись вообще на хрен, ни Никитича на своем ретивом коне, ни Поповича на горбунке... хотя Поповича иногда все-таки встречал Федор, а встречал он его частенько у Витебского вокзала, где Попович играл на своей трубе то революционные марши, то военные песни, такие как "Синий платочек", то "Ламбаду" за деньги, а вдуматься - да какие там деньги, все больше по душевному порыву, как там когда-то на древней Руси, в пограничной полосе.
С Никитичем было сложнее; то видел его Федор в случайном прохожем, то его друг по работе Пашка-слесарь смотрел на него, как Никитич, по-отцовски заботливо, и знал Федор, что есть в русском народе этот самый Никитич, но вот встретить его да поговорить по душам было трудно, а, может, он и сейчас где-то воюет за целостность русских рубежей или еще за что...
- Ты что, опять за свое?! - грозно спросила Федора жена Тамара.
Жили они вместе давно; то счастливо, то не очень, по-разному выпадало.
Тамара любила Федора простой надежной бабьей любовью, ценила его за силу мужскую, жалела за непутевость его - наивным был, последнюю рубаху с себя снимет, и снимал же паразит!
И злилась она на него за свою не очень-то обеспеченную жизнь. Особенно под Новый год.
Случилось это как-то несколько лет назад.
Ну, выпил мужик перед Новым годом на работе, ну, с кем не бывает, потом домой не захотел сразу идти, ну, и это понятно, но вот зачем к людям приставать да всякие сказки рассказывать про зайцев там каких-то да медведей, а тут, на тебе, умная одна баба ему попалась и говорит:
- Тебе бы костюм подходящий Деда Мороза да подарков мешок, так вот бы ты хорошее дело сделал!
A сама она в театральном прокате костюмов работала.
Да и то дело, подумалось Федору, взял у нее телефон, а на следующий день и зашел, благо недалеко было, дала она ему костюм, под честное слово дала.
Нарядился Федор, покрасовался перед близкими, а на другой день взял все деньги, что дома были, накупил подарков, одел костюм и объехал всех своих родных да знакомых, значит, с наступающим поздравил.
Да так умотался, что за новогодним столом и выпил-то бокал шампанского, с тем и заснул.
Следующий Новый год и того хуже: взял опять костюм напрокат, на работу поперся, там всех подразвлек и тоже все, что было денег дома, все и пораздавал в подарках; конечно, ну кто над ним посмеялся, кто за больного посчитал, кто просто ничего не понял, но относиться стали к нему строже, опасливее - вдруг он чего еще сдуру выкинет.
Для кого старался непонятно, а кажется автору, что ждал этот человек Деда Мороза взаправдашнего, для себя ждал, долго ждал и не дождался, вот и решил сам этим Дедом Морозом стать.
Ну, мол, если не ко мне, то пусть хоть к другим придет.
- Опять значит пойдешь?! - строго спрашивает его Тамара и зло косится на его рваные зимние ботинки, и две его дочери-подростки тоже туда же.
- Опять народ смешить пойдешь и деньги тратить, лучше бы нам по обнове купил!
Федор молчит, переминается с ноги на ногу, тихо оправдывается:
- Да много ли я им подарю, так больше свое сердце, чем дело...
- Нужно им твое сердце! - говорит Тамара, и ее сердце захватывает щемящая жалость к мужу, но она не сдается.
- Иди, иди, - говорит, - позорься!
- Так то же радость, а не позор, - оправдывается Федор.
- Дак кому радость! - зло отвечает ему Тамара.
- Да хоть кому, - отбивается Федор и добавляет тихо, - может мне одному и радость.
- Ну, коль охота, чтоб над тобой потешались... - уже беззлобно соглашается жена, - так иди уж, подстарок!
- Это я с виду такой, - снова оправдывается Федор.
- То-то и видно, - горестно произносит Тамара и качает головой в знак своего полного неодобрения .
А Федор забегает к дяде Мише-дворнику и, раскатав с ним бутылку дешевого портвейна, подхватывает заранее заготовленный мешок с подарками, купленными явно не на излишки, и, уже переодевшись в новогодний наряд, говорит сам себе:
- Пошел.
- Ну, давай, - напутствует его дядя Миша .
И он идет, озадачивая прохожих своими нежданными подарками, а главное, словами, идущими от души.
Кто принимает их с осторожностью, кто отказывается от них и вовсе, кто смеется, предлагая поднести мешок, кто приглашает на рюмашку.
А он идет, закоченелый и полный ответственности за порученное ему дело.
Вот только кем порученное?
И вселенский Дед Мороз, увидев его снова вышедшим на улицы, говорит:
- Он пошел! Пора и нам.
И трогаются сани, запряженные небесными козерогами, и сыплются небесные звезды, и зажигаются земные огни на елках, и идут Деды Морозы сквозь пургу и метель, сквозь черствые и отзывчивые сердца прохожих, даря всему на свете радость и счастье и огромное чувство сопричастности к Новому году.
И автору очень не хочется, чтобы однажды Федор не вышел на улицы в эти сказочные предновогодние дни.
И очень хочется ему сказать и еще больше хочется, чтобы он услышал:
- Иди, Федор! Иди, дари свою любовь людям.
Быть может, это и есть самое главное, что может сделать каждый из нас, но вот только много ли таких, кто, переступив через себя, через предрассудки и комплексы, вот так же скажет просто:
- Пошел.
И пойдет, не торопясь, с трепетным чувством чего-то очень важного и значительного, до чего и сам-то еще ох как не дорос, и будет тревожно вглядываться в лица прохожих, ловить их взгляды и спрашивать сам себя в который раз: