Однажды, давным-давно, мне выпало счастье быть свидетелем разных забавных историй. Персонажи этих историй про Марка - народ театральный, а сам Марк главный художник театра. Невысокий, крепкий Марк воображал, что похож на Наполеона, любил предъявлять для сравнения его портрет, и считал, что внешняя схожесть обуславливает и схожесть внутреннюю. Вот добрый, милый Марк, насупив брови, стоит в любимой позиции, привалясь к косяку и сложив на груди руки. Он озирает свои театральные владения, армию деловито снующих работников, и улыбка его рвется наружу, но он, морща губы, держит ее крепко, и выпускает только наедине с собой, запершись в мастерской, набитой всяким хламом, которую он звучно именует кабинетом. Там он потирает руки, хлопает в ладоши, смеется, поет и клеит что-нибудь вонючим клеем.
Ольга... ох, умела она пошутить! Ах, длинноногая Ольга! Белые волосы волнуются от всякого дуновения! Не будь у нее азиатских раскосых глаз, неожиданно голубых, всякий принял бы ее за альбиноса. Во всяком случае, вслед ей всегда оборачивались.
Еще - Борис! Он режиссер и художественный руководитель театра. Большое, красивое тело, голова - копия всех портретов Зевса. Ног у него нет. Все давно к этому привыкли, и не замечали их отсутствия до того момента, когда ему надо было куда-нибудь отправиться. Тогда он цеплял протезы, и тут же все люди в его присутствии чувствовали себя, по меньшей мере, лилипутами, - так он был велик и высок.
А незабвенная Наталь Санна Шмидт - полная красивая еврейка, и наверняка, именно с нее писали живописцы своих Эсфирь, Юдифь и Руфь. Она преподавала студентам историю литературы, театра и искусств. С копной черных волос, вся такая круглая и вальяжная, одним своим присутствием она вселяла уверенность в то, что мир устроен красиво и правильно, и в этом залог незыблемости мироздания. Она непрерывно курила, стряхивая пепел в изящную карманную пепельницу, поэтому с концом зимы ее лекции перемещались в сквер, парк, двор или берег реки. Если в ее присутствии происходило что-нибудь "некрасивое", она приспускала очки, поднимала брови и произносила глубоким низким голосом: "То есть?" Тут же все приходило в надлежащий вид и спокойствие восстанавливалось. Ее обожали.
Надобно сказать также о бабушке одной рыжей смешливой студентки - Клавдии Ивановне. О! Это была необыкновенная женщина! Ей было чуть за семьдесят, но выглядела она на все пятьсот. Из складок глубоких частых морщин остро сияли глаза, такие синие, что оторопь брала. Уши у нее были огромные-преогромные. Они не торчали, как какие-нибудь лопухи, а, напротив, аккуратно прилегали к голове, но были величины необыкновенной - с ладонь. Глаз от них оторвать было невозможно, такие гипнотические уши. Волосы, какой-то удивительно белоснежной седины, она забирала за уши круглой гребенкой, которая короной торчала над ее лицом натуральной Бабы Яги, обладавшим вместе с тем невероятным обаянием и притягательностью. Закончив когда-то три класса церковноприходской школы, она знала уйму всяких стихов, прибауток, песенок, присловий.... Слушать ее можно было часами. И ругалась она необыкновенно художественно: "Причудье ты лешево! Сотона!" - в сердцах напускалась она на провинившуюся, внучку и добавляла: "Ох! Доведешь ты меня до белого коленя!" Белое колено особенно пугало своей непредставимостью.
Ну и студенты.... Это такие замечательные шалопаи от 16 до 25 лет, без которых не обходилась ни одна история, например:
Марк и придатки
В дверях театра навстречу Ольге попался Марк. Выглядел он плохо. Видимо, заболел.
- Что с тобой, Марик?
Марк, схваченный болью, деревянно перешагивавший порог, брызнул слезой от такого участия, и еще сильнее притиснув руки к животу, пожаловался:
- Вот тут болит...
- Ой, Марик, это у тебя придатки!
Марк поднял налитый страданием взгляд, увидел в монгольском лице Ольги всегдашнего сфинкса с его тайным знанием, и сразу же доверился ее опыту и заботе.
- А что это?
- Это такие женские органы.
- Но я же мужчина!
- Ну, Марик! У женщины есть мужские органы, у мужчин женские.... И те и другие. Ну, ты сам знаешь. Давай поедем домой и вызовем врача.
Так и сделали. Марк улегся на подстилку в углу, который он себе отгородил, построив высокий, до потолка стеллаж, уставленный книгами, макетами, чашками и глиняными фигурками. Он считал, что излишества вроде кровати или матраца портят природу и тело человека, и в быту придерживался спартанских привычек.
Стены комнаты окрашены были в черный цвет. Это сделали для того, чтобы не отвлекаться глазами от актеров, приезжавших что-нибудь показывать, обсуждать костюмы и пить чай. Позже, стеллажи, выстроенные Марком, разбили пространство проходной комнаты на несколько поворотов, уставленных книгами, альбомами, картинами, всякими странными штуками. Лабиринт поворотов приводил к огромному, заваленному бумагами топчану, с которого озарял мир театра своей жизни величественный Борис. Грудь его часто была усыпана табаком, а курительные трубки с высыпающимся пеплом лежали на бумагах и прижимали их к месту.
Наконец, является участковый врач, симпатичный и молодой. Он ошеломленно озирается: "Где больной?" Ему показывают за угол. Никакой кровати для больного. Голый пол. На собачьей подстилке, свернувшись в клубок, поскуливает Марк. Врач испуганно:
- Что с вами?
- Болит...
- Что у вас болит, где?
- Придатки...
Лицо врача краснеет, бледнеет. Оно по очереди изображает недоумение, детскую обиду, гнев. Ощетинившись, он всем телом поворачивается к Борису. Тот прикладывает палец к своим толстым вкусным губам и моргает один раз двумя глазами. Доктор испуганно вскидывает глаза на Ольгу. Та приставляет палец к виску, медленно поворачивает его, поднимает белые брови и со значительным видом кивает один раз.
Снова на Бориса - тот печально поднимает огромные плечи, и борода его топорщит тугие золотые кольца. На Ольгу - она грустно кривит бледные губы. В дверях комнаты показывается Наталь Санна в пышном красном пеньюаре, коротко взглядывает и скрывается вновь. На кухне, подглядывая в щель приоткрытой двери, абсолютно безо всякого звука давится хохотом, смешливая рыжая студентка, напросившаяся подышать воздухом высокого искусства. Некоторое время длится молчание. Доктор мычит, таращит глаза, жует губы, покрывается пятнами. Лицо его движется, на нем ясно наблюдается развитие мысли. Наконец, там появляется озарение. С бодрой участливостью он склоняется над Мариком и звучным голосом вопрошает:
- Ну-у-ус! Давайте посмотрим, что у нас тут с придатками!..
Экономия
Марк считал, что каждый обязан экономить воду, особенно горячую. Поэтому сам он мылся исключительно холодной водой. Затем и этого ему показалось мало. Он отказался пользоваться проточной водой из крана и для всех своих нужд установил самые строгие лимиты. Но и это показалось ему недостаточным, и он взял, да и отказался от некоторых своих нужд, и даже бросил курить. Достигнув искомого совершенства, Марк принялся за окружающих. Соседи по квартире, Ольга и Борис, с пониманием отнеслись к его внутренним и внешним духовным исканием. Ольга любила всякие эксперименты. Пробуя себя в роли смиренного совершенства, зубы она чистила, уже приходя в театр, а наслаждаться душем и ванной отправлялась к кому-нибудь в гости, что только крепило ее разнообразные дружеские связи. Борис сменил большой тазик для умывания на маленький, только и всего. Гости, своя же театральная братия, пряча ухмылки, строго следовали указаниям Марка, что позволяло ему чувствовать себя "впереди планеты всей".
Все же чистота тела должна была как-то догонять чистоту духа. Обтираясь мокрой холодной тряпочкой пару месяцев, Марк решил, что все уже заслужили праздник, и ему можно помыться как следует. Запершись в ванне, он принялся напевать и хрюкать от наслаждения. Случившийся на то время народ, час-другой прислушивался к этим звукам с удовольствием, а затем забеспокоился. Понятно, что если не мыться несколько недель, то есть что отмывать и над чем потрудиться. Но за два часа можно уже отмыть и годовую грязь. И тем более странно, что, судя по звукам, ванну он не набирал и душем не пользовался. Всех душило любопытство: что он там делает? Когда же из-под двери показалась вода, забеспокоились всерьез. Кто-то вспомнил, что уже полчаса не слышал звуков Марикова голоса. Ольга тихонько постучала. Ответа не последовало. Она постучала сильнее. Тот же результат. "Марик, ты жив? Что с тобой?" Никакого ответа. В дверь стали колотиться и вопить в голос. Безрезультатно. Когда под напором крепких мужских и женских тел дверь сорвалась с петель и осталась в чьих-то руках, всем открылась следующая картина: глубоко погруженный в свои высокие думы, Марк стоит в миске. Перед ним на доске, положенной поперек раковины умещается тазик, из которого Марк горстями вычерпывает воду и отправляет ее себе на голову. Весь пол ванной по щиколотку залит водой. Не сдерживаемая дверью вода хлынула в комнату. Кто-то из студенток взвизгнул. Высокий звук, видимо, достиг сознания Марка, и он, не поворачивая головы, голосом отвлекаемого от молитвы святого, с совершенным терпением поинтересовался: "Что такое?"
Маскарад
Марк питал слабость к студентам. Он даже легко выслушивал их критические замечания в адрес своих работ. Студенты пользовались его слабостью без зазрения совести, и скоро из Марка Давыдовича он превратился просто в Марика, и какая-нибудь малявка 17 лет от роду, запросто могла обратиться к нему на занятии: "Марик, я сделала". В общем, студенты отвечали ему полной взаимностью. Его занятия по композиции любили все, по технологии куклы некоторые, а учебный рисунок так и просто избранные. Актеры, что с них возьмешь! Вот Марк с высоты своего мастерства и относился к ним с большой снисходительностью.
После занятий у студентов не было сил друг с другом расстаться, и они толклись в цехах или гримёрках, пока их не выгоняли вон ввиду позднего времени, и тогда они скопом шли к кому-нибудь из местных. Местные родители, как нарочно, подобрались гостеприимные и сговорчивые, так что компания могла не расставаться по неделе - другой. В такой ситуации, особенно при исполнении домашнего задания "раскрепоститься", к ним лезли в голову всякие шалости: то все девочки наденут на правую ногу зеленый гольф, а на левую коричневый; то пришьют к одежде огромные пуговицы, или нарежут фигурных дырок в одежде и разгуливают так по улице. А то и вовсе постригутся все наголо, так что прохожие дружно прыскают в разные стороны. А было это в пору культа общественного порядка, так что наших студентов то и дело забирали в милицию то за внешний вид, то за розыгрыши в общественных местах.
Когда детки совсем "распоясались", они решили подшутить и над Мариком. Порывшись без разрешения в его гардеробе, вообще-то не отличавшимся богатством и разнообразием, они, тем не менее, нашли его достаточным, и каждый что-нибудь позаимствовал. Далее события развивались так: Марк за рабочим столом, напряженно мурлыкая, мастерит очередную малюсенькую детальку к макету будущего спектакля, стоящего перед ним на столе, и занимающего все его наличное внимание. Робкий стук в дверь. "Что такое?" - отзывается Марк, не отрывая глаз от дела своих рук. Дверь приотворяется, заглядывает Галина. "М-м-м?" - лаконично, но все еще не глядя, спрашивает Марк. "Мы тут пришли..." - начинает она. "Угу" - соглашается Марк. "Мы хотели..." - продолжает Галина. "Давайте" - предлагает он, так и не поднимая глаз. Тогда они входят и выстраиваются в ряд, все пятнадцать. Пауза. Следует покашливание кого-то из самых нетерпеливых. Двое начинают трястись от сдерживаемого смеха, наваливаясь друг на друга. Марк наконец поднимает глаза. Долго смотрит. Все молчат. Заинтересованный, Марк переводит взгляд с одного на другого. Смотрит на Лешу, на том любимые выходные штаны Марка. Марк морщит лоб, пытаясь понять, в чем тут дело. Переводит глаза с ног на лицо: "Ну, Леша". Следующая в ряду Лена. На ней рубашка, галстук и пиджак Марка. Все это надето на коротенькое платьице. Марк опять морщит лоб, разглядывает: "Ну, Лена..." "Ну, Сеня"... И так далее до конца шеренги. Ребята трясутся, коленки у них подкашиваются, прорывается хихиканье, смех, гогот. Не в силах устоять на ногах, все, кто по стеночке, а кто и на четвереньках вываливаются в коридор и ржут во весь голос. Случившиеся на тот момент актеры сбегаются на шум, и, выслушав несвязные объяснения и поглядев на героев представления, тоже валятся на пол от хохота. Добавляет веселья Марк. С робкой улыбкой не догнавшего анекдот, он стоит, привалясь к косяку и, сморщившись от усилий понять происходящее, смотрит грустным взглядом брошенного щенка.
Когда одежду вернули обратно в шкаф, Марк удивился, зачем это ему нанесли столько барахла, ему некогда все это носить, и так не принял заявлений, что во всех этих штанах, рубашках и свитерах он сам явился когда-то из Ленинграда...
Падение
Марку пришла на ум идея построить лестницу. Он посчитал, что это не конструктивно - отправляться на другой конец этажа, чтобы спуститься вниз, а потом еще возвращаться назад, чтобы попасть в огромный, в два этажа репетиционный зал, в одном углу которого Марк затеял свалку полезных вещей. Простой бетонный пролет не вызывал у него никаких эстетических чувств, Марку это было не по нутру, и пол в нужном месте был пробит. Театру выделили странный здоровенный домище, и было похоже, что нынешний репетиционный зал был когда-то заводским цехом. Здание было старое, добротное. Перекрытия крепкие, стены толстые. Пробить дыру стоило немалых трудов, но она была пробита. К неоштукатуренной, красного кирпича стене стали крепить грязные ржавые конструкции. Лестница получилась узкой и крутой, как корабельный трап, с маленькой площадкой посередине, видимо, чтобы иметь возможность перевести дух после опасного спуска. Затем наварили перила. На этом этапе Марк принялся думать, в какой цвет покрасить свой шедевр. Предлагались всевозможные варианты, один другого фантастичнее. Марк, ценивший простоту, деликатность и благородство, начал красить свое творение черной краской. Может быть, у него просто не было в достаточном количестве другой, но Марк уверял, что черный цвет подчеркнет благородство очертаний и придаст конструкции законченный вид. Таким образом, старую красную кирпичную стену 10 на 10 метров увенчало сверху вниз черное, длинное узкое сооружение. В целом, панорама красной стены с зигзагом черной лестницы, навеивала представление о пыточном устройстве для сошествия в ад, предназначенное для особо провинившихся грешников.
Все ждали, когда краска высохнет, чтобы провести испытание. Час настал. Однако Марк категорически запретил кому бы то ни было даже приближаться к лестнице, пока он сам не спустится и не поднимется по ней. Кто бы возражал! Никто не ведал, что любящие риск и приключения студенты, называя конструкцию "эстетическим сооружением", уже тайно лазили по ней и не один раз. Это был такой особый шик: быстро взобраться или спуститься, пока никто не видит.
Марк чувствовал себя героем-испытателем. Он хотел торжества. Все чинно выстроились внизу, ожидая сошествия Марка. Когда он показался в люке, все дружно зааплодировали. Под не стихающие аплодисменты, Марк совершил свой звездный выход: спустился с небес, и вознесся на них, изрядно, впрочем, запыхавшись.
Итак, свершилось. Лестницей начали пользоваться. Слабонервные продолжали бегать по нормальной лестнице, а экстремалы скоро отполировали красную стенку своими плечами и боками, не слишком доверяя низким и шатким на вид перилам. Но Марк! Он носился по своей лестнице, не касаясь ни перил, ни стены, все быстрее и быстрее. Некоторые считали, что каждый раз он устанавливает мировой рекорд по преодолению лестниц, и предлагали постоять с секундомером, но секундомера ни у кого не находилось. Слава Марка не давала студентам покоя, и они тоже носились по лестнице сломя голову, но кто станет обращать внимание на дилетантов! Железная лестница грохотала, лязгала и скрипела, и, в общем, производила такой страшный шум, что во время репетиций и занятий ею запрещено было пользоваться всем, кроме Марка. Марк спускался и поднимался исключительно только по своей лестнице. И если это надо было сделать тихо, то не жалея времени, он по минуте преодолевал каждую ступеньку, пробуя ее в разных местах носком ботинка, будто старая купальщица воду в пруду. Это завораживающее зрелище так отвлекало и актеров и, тем более, студентов, что на время Марикова хождения по лестнице стали объявлять перерыв, затем, наконец, с Марком начали препираться. Марк обиделся, надулся, но вскоре отошел и, вняв общим просьбам, научился караулить перекуры. Какое-то время было повешено что-то вроде жестяного гонга для объявления перекуров, но его дребезжанием так развлекались студенты, что он однажды благополучно и бесследно куда-то подевался.
Да. Марк любил свою лестницу. Как он на нее смотрел! Как он ее касался! Как он летал по ней! Он был, вероятно, уверен в ее ответной симпатии, и удар ожидал Марка именно с этой стороны. Неблагодарная лестница допустила его падение. Дело было так: Марк, бежал вниз по лестнице, и лицо его украшала та редкая нежная улыбка, с которой притрагиваются к цыпленку городские барышни. А в следующий миг - он летит кубарем и падает прямо к ногам Ольги, случившейся у подножия лестницы в этот поздний вечерний час. Да, это случилось в поздний вечерний час, и никто кроме Ольги не видел Марикова падения. Удивительно, что он не разбился. Он даже ничего себе не сломал. Отделался парой синяков, что само по себе чудо. Однако Марк был подавлен и крайне обижен. Как эта негодяйка лестница не поддержала его, не подставила перила.... Он сел на пол рядом с лестницей и заплакал по-детски навзрыд. Ольга долго, молча стояла над Марком, не пытаясь его утешить. Когда же его слезы иссякли, и он уже только судорожно всхлипывал, она добавила в его чашу горестных переживаний последнюю каплю. С материнской нежностью и абсолютной добротой она тихо спросила его: "Ну, что, Марик, упал со своего пьедестала?"
Настоящий азербайджанский хаш
Однажды Марк сказал, что ничто так не подкрепляет с утра, как хороший азербайджанский хаш. Случилось это в пору очередной запарки со сдачей спектакля, когда все валились с ног от усталости и хронического недосыпания. Сообщение Марка заинтриговало, и всем хотелось испробовать на себе действие этого кулинарного чуда. Марк обещал, что как только у него дойдут до этого руки, он приготовит хаш в таком количестве, чтобы всем досталось его попробовать. Однако руки у него так все и не доходили, а время шло. Самые нетерпеливые пытались выведать рецепт, но Марк держался стойко и проговорился только в том, что хаш похож на холодец, что едят его горячим, что он готовится шесть часов, и что в нем много специй.
Молва о таинственном хаше разнеслась широко благодаря болтливости студентов, и, наконец, дошла до бабушки Клавдии Ивановны. Вот Клавдия Ивановна, наслушавшись рассказов об этом чуде кавказской кухни, вдруг соскучилась по простому русскому холодцу с чесноком. Сказано - сделано! А всякий раз она готовила в огромном количестве, - вдруг "заявятся с ночевой" внучкины друзья! Друзья и заявлялись. Еще бы!
Ночевальщиков вышло всего ничего: внучка, две девчонки, да Сенька из Львова. Девчонки сразу же упали и заснули, а Сеньку бабушка отловила и усадила за стол. Не говоря, что именно, она спросила, разогревать ему, или он холодный есть будет. Как всякий голодный студент, Семён хотел горячего, и бабушка разогрела ему... холодец! Довела до кипения, подала, и, скрывая свое жгучее любопытство, уселась рядышком. Бабушка сыпала прибаутками, Сенька ел да нахваливал, положили добавки, и тут ему стало интересно, что же такое он ест. "А сам догадаешься!" - хитро отмахнулась бабушка. А на следующий день Семен рассказывал, что бабушка Клавдия Ивановна, умница и умелица, кормила его не, чем-нибудь, а самым настоящим хашем!
"Что русская бабушка понимает в приготовлении настоящего азербайджанского хаша!" - возмутился Марк, и пообещал, что сегодня он сам займется, и к утру у него будет самый настоящий азербайджанский хаш. В знаменитой квартире с черными стенами поставили раскладушку, набросали одеял на пол, - любопытных набралось порядочно. В полночь Марк заперся на кухне и принялся священнодействовать. Нацепив фартук, он превратился в страшную кухарку из "Трех апельсинов" и, пригрозив любопытным ужасными карами, велел не беспокоить его ни под каким видом. Довольно скоро, истомленные ожиданием гости и хозяева задремали. Часов в шесть утра, привлеченная мерзкими запахами из запертой кухни, рыжая смешливая студентка презрела запрет и приоткрыла дверь. Марк сидел на табуретке у плиты и крепко спал, свесив лицо в кастрюлю, в которой горело что-то гадкое. Дым повалил в открытую дверь, и с криками "Горим!", наличные домочадцы ввалились в кухню. Газ выключили, Марка разбудили, он был не в себе, - сильно угорел. Когда к вечеру ему полегчало, он долго качал головой, а потом, утомленно откинувшись на подушки, простонал: "Для приготовления настоящего азербайджанского хаша нужна другая посуда..."
Марк и пять копеек
По какой-то, никому не ведомой причине, Марк вдруг сделался необычайно вежлив и как-то сверхъестественно любезен. При этом он старался разговаривать так тихо, что все начинали напряженно вслушиваться в то, что он говорит, видимо бессознательно полагая, что Марк открывает какие-то невероятные секреты, которые дозволено услышать только посвященным. Простая реплика Марка что-то вроде "надо закрыть форточку, а то снег задувает" превращалось в нечто иностранное, поскольку тот, кто расслышал, тут же задумывался - а что он имеет в виду? А тот, кто не расслышал, думал - а что это он сказал? "Что вы секретничаете, Марк?" поинтересовалась однажды Наталь Санна - "Шпионов вербуете?", на что Марк ничего не ответил, а только испуганно вздрогнул, напустил на себя вид заныкавшей корку вороны, и деловито пошагал куда-то, вытянув шею. Все шло своим чередом.
В те невероятно далекие времена проезд на автобусе стоил пять копеек. За пятьдесят копеек можно было уехать на такси к черту на кулички. Если пятьдесят копеек нужно было иметь, то пять копеек иметь было не обязательно. Билеты откручивались и отрывались от ленты самостоятельно. И никому не интересно было, бросил ты в кассу пять копеек или так оторвал. Все ждали, что общественный транспорт сделают бесплатным, и охота на зайцев еще не началась.
Видимо, у Марка был творческий зуд, раз он встал так рано. Было самое темное время года, и до рассвета было еще далеко. Марк собрался, тихо шныряя мимо спящих гостей, и ушел, закрыв за собой дверь. Через некоторое время он вернулся, обнаружив, что не имеет ни в одном кармане, ни одной копейки. При его полной внешней и внутренней безупречности, отсутствие денег на проезд было вопиющим безобразием, вынести которое Марк был не способен. Открыв дверь, он обо что-то споткнулся темноте и шумно упал, обрушив на себя, лавину шуб и сумок. Терпеливо полежав, чтобы восстановит тишину, он отправился дальше. Спавшие на полу студенты проснулись, и затаили дыхание, чтобы не пропустить ни звука, по которому можно было бы догадаться, что происходит. На ощупь подкравшись к Ольге, Марк, видимо, принялся ее будить, судя по тому, что она вопросительно что-то промычала. Дальнейшим радиоспектаклем можно было наслаждаться:
- Ши-ши-ши-ши-ши-ши-ши... извини, пожалуйста...
- Угу...
- Ши-ши-ши-ши... вернулся.
- Угу...
- Ш-ш-ш-ш-ш...
- Угу...
- Шу-шу-шу-шу-шу... деньги?
- В кармане...
- Спасибо!
Здесь Марк долго молча шуршал в прихожей.
- Извини, пожалуйста, но там ничего нет ...
- ...посмотри в другом...
Снова молчание и шуршание.
- Извини, пожалуйста, но там только десять...
- А тебе сколько нужно?
- Пять...
- Ну, так возьми...
- Но там десять...
- Возьми их.
- Но мне нужно только пять.
- Марик, возьми десять!
Пауза. Затрудненное раздумьем, дыхание Марка.
- А других нет?
- Марик, ты что, дурак?
Долгое обиженное сопение. Слышно прерывистое дыхание затыкающих одеялами себе рот студентов. Ольга, наконец, окончательно проснулась, к ней вернулось её всегдашнее присутствие духа, и она нашла выход:
- Марик, тебе ведь и на обратный путь понадобится пять копеек. Так что возьми десять.
Облегченно вздохнув, Марк прошептал "спасибо", дождался ответного "не за что" и зашуршал к выходу. Тишина воцарилась надолго. Проснувшиеся ночлежники отфыркались и успели задремать, как вдруг свистящий шепот Марка неожиданно раздался снова:
- Спасибо, Ольга!
Громовой хохот потряс квартиру. Когда он отшумел, и особо разошедшиеся уже только икали, послышался исполненный терпеливой укоризны голос Марка, который изрек три фразы: "Ну вот, теперь вы весь дом перебудили..."; "На автобус нужно пять копеек..." и "Что тут смешного, не понимаю...", чем вызвал бессильное хрюканье ослабевших студентов, слабый стон Ольги, и скрип топчана, на котором колыхалось от смеха большое тело Бориса...