Когда над верхушками деревьев завиднелась крыша монастырской пагоды, беглянка села в стороне от тропы, чтобы подкрепиться. Ее потряхивало от слабости, отнимавшей силы, и она едва передвигала ноги. И впрямь как древняя старуха.
Вареное яйцо, две лепешки, да паровая булочка, мало помогли делу, но ей было вкусно. Посидев немного и собравшись с силами, она побрела дальше.
Дорога круто поднялась вверх. Деревья поредели, уже чаще попадались валуны, и каменистая тропа вывела на пологий холм, где кроме низкорослых кустов чая из растительности ничего не произрастало. И вот тогда она полностью увидела двухярусную пагоду, чью крышу с поднятыми вверх скатами, изящно изогнутыми на углах заметила, еще поднимаясь сюда. Пагоду окружала ограда, в которой высились ворота абрикосового цвета из чьих распахнутых створок вынеслись навстречу несколько облезлых худых собак.
И тут у ворот монастыря, силы оставили ее. Очнулась от того, что ее несильно хлопали по щекам, приводя в чувство, и звали.
- Очнись, сестрица... очнись...
Она улыбнулась склонившейся над ней безволосой девушке, давая понять, что пришла в себя. Видимо получилось не очень, потому что девушка покачала бритой головой, которую покрывала шапочка из небеленого холста и, заботливо поддерживая ослабевшую скиталицу, дала ей напиться вкусной, холодной.
Началось все с того, что притащившуюся в монастырь бродяжку, едва переводившую дух, приметила настоятельница. Но прежде настоятельница сама привлекла внимание вновь прибывшей тем достоинством, с которым держалась. Разговаривая с окружившими ее верующими, жаждавших ее наставлений, настоятельница, с мягкой вежливостью отделалась от них и направилась к ней.
- Что у тебя с глазами, сестра? - встала она перед перепачканной с ног до головы нищенкой, глядя утомленно и внимательно умными проницательными глазами из-под тяжелых век. - Они у тебя странные.
Жалкая оборванка лишь улыбнулась, только на это движение губ у нее хватало сил. Настоятельница продолжала озадаченно оглядывать ее. Прибредшая сюда, явно за помощью, не бросилась что-то выпрашивать или рассказывать слезливую историю своих несчастий, лишь произнесла:
- Уродилась такой...
- Ты не здешняя?
Бродяжка кивком подтвердила это.
- Ты бежишь от чего-то? Или от кого-то? С тобой жестоко обращались?
Нищенка печально улыбнулась.
- Очевидно, ты из-за Великой стены, из варварского племени?
Та лишь пожала плечами.
- Тебе есть куда пойти? Нет? Оставайся в обители, чтобы рассказать мне свою историю.
И вот беглянка обрела пусть и временный, приют, чтобы перевести дух и собраться с мыслями.
С ней обращались доброжелательно с мягкой предупредительностью и заботой. Таким заботой сестры обители никого не обделяли.
Ее покормили, провели в купальню на небольшом озерце с водой, прогретой солнцем. После снабдив простой груботканой, но чистой одеждой, отвели в крохотную летнюю постройку со стенами из бамбука и полом, устланным толстыми циновками. Больше ничего в этой каморке не было.
Зато была она сухой, пахла солнцем, что било из всех щелей, и продувалась ветром несшей то свежесть с горных ледников, то луговые ароматы со знойных равнин. Переодеваясь в то, что принесли монахини, она обнаружила в своих лохмотьях пузырек с лекарствами о котором ей настойчиво напоминал тот незнакомый, куда-то запропастившийся старик, которому была обязана своей жизнью.
Единственное оконце плотной завесой закрывал дикий плющ. Ей здесь нравилось, даже пресная еда, состоящая из недоваренных овощей, что ей дали у чадящего уличного очага под бамбуковым навесом.
По дорожкам неслышно проходили монахини, смотря себе под ноги и сосредоточенно перебирая четки. Курились благовония из каменной курильницы в виде очага, стоящей напротив храма.
К ней подошли две молодые монахини, одна высокая и худая с угловатой обритой головой, другая приземистая с широким плоским лицом и узкими глазками. Но обеих роднило добродушное приветливое выражение лица и мягкий взгляд.
- С тобой желает поговорить наша настоятельница, - пояснила ей приземистая монахиня. - Ты должна прямо без утайки отвечать на все ее вопросы.
Высокая монахиня слева кивнула.
- В обители тебя не обидят, но и ты не криви душой, - добавила она, с интересом смотря не вновь прибывшую. И подхватив ее под руки, повели за собой.
Остановились перед двумя ступенями, ведущим к трехстворчатым дверям низкого павильона, монахиня справа громко возвестила:
- Она очнулась, и мы привели ее, учитель!
- Пусть войдет, - послышалось в ответ.
- Ступай, - велела ей монахиня справа, а монахиня слева ободряюще кивнула.
На сытый желудок зрение становится куда четче и при ближайшем рассмотрении, настоятельница оказалась маленькой женщиной, с лицом изборожденным морщинами с гладко выбритой головой, одетая в красно-коричневые свободные одежды. Хотя ее небольшая фигура и осанка были на удивление величественны, держалась она скромно, а на серьезном лице с крупными чертами, тем удивительнее выглядели добрые, улыбающиеся изнутри глаза.
- Ты выглядела как изможденная старуха, но на самом деле молода и прекрасна. Что вынудило тебя так измениться? - мягко спросила настоятельница. - Позволь узнать, что с тобой случилось?
Какое-то время странная гостья озадаченно молчала. Милосердное участие, конечно, не отменяло того, что настоятельница, как представитель власти, должна быть начеку и выяснить все о сомнительной личности, едва живой притащившееся в монастырь. Но если бы она, хоть что-то помнила о себе и понимала что происходит.
- Помню, проснулась от того, что кто-то пытался меня убить. Я убежала, меня преследовали и мне не удалось бы, спастись, если бы не старик, укрывший меня от убийц в кустах и дав мне лекарства.
- Старик? Как его зовут? Кто он тебе?
- Я его не знаю, но он доверил мне вот эти вещи, сказал идти к вам, что вы поможете мне.
- Где же он сейчас?
- Когда я в последний раз видела его, он ткнул меня пальцем в шею, и я потеряла сознание. Когда очнулась, рядом уже никого не было, пришлось самой как-то добираться к вам.
Слушая безымянную девушку, настоятельница смотрела на вещи, которые она выложила перед ней. Взяла узкую дощечку длиной в палец с вырезанными на ней иероглифами, внимательно осмотрев ее. Гостья обители молчала, не мешая ей.
- Тебя спас армейский лекарь, - наконец, проговорила почтенная настоятельница. - Знаешь, что с ним стало дальше?
- Нет, - затаила дыхание девушка.
- Как тебя зовут? Из какой ты семьи?
Недоумевающая девушка растерянно смотрела на хозяйку обители.
- Н-не знаю, - выдавила она, с трудом сглотнув. - Нужно найти этого доброго старика и спросить его? Он, думаю, скажет, что со мной, кто я и откуда. Я... ничего не помню.
- Тогда пусть будет так: пока мы справимся об армейском лекаре, ты побудешь в обители. Используй дарованное тебе время с пользой и проси Будду о милости и помощи.
- Спасибо...
- Если вдруг что-то припомнишь, неважно что, скажи об этом мне. Это поможет найти твой дом и родных. А сейчас лекарка осмотрит тебя. Будешь в чем-то нуждаться, попроси, кого-нибудь из сестер и тебе помогут в твоей нужде.
- Да.
После этого многообещающего разговора с настоятельницей, она вернулась в келью и теперь сидела посреди нее. От этой самой середины было три шага в одну сторону и столько же в другую. Слушая мерный стук рыбы, перемежающийся с речитативом монашеских молитв, она думала, что благородный старый лекарь не соврал. Ей действительно помогли и продолжают помогать в обители Нефритового Будды. Только не стоило надеяться на других, нужно самой постараться припомнить кто она такая.
Но уже за то время, когда очнулась, испытывала стойкое двоякое чувство, будто все здесь не ее, чуждое ей, и не было знакомо когда-либо вообще. Она как будто видела все впервые, выпав в эту жизнь из ниоткуда.
Здесь ей ничто ни о чем не говорило, не напоминало, не будило и толику воспоминаний. Но вот ночь своего трагического и странного пробуждения, помнила отчетливо, во всех пугающих деталях.
Она понимала язык, но не очень-то хорошо изъяснялась на нем, в мыслях путаясь с каким-то другим языком. Может быть потому, что была из варварской Северной стороны. Но совсем не помнила своей прошлой жизни, что делало ее чуждой в нынешней.
Кто же она, что ее хотели убить?
Настоятельница сама привела в ее келью лекарку, пожилую, хронически уставшую, с мудрым лицом и внимательным взглядом. Та послушала ее пульс и покачала головой, сказав, что яд все еще остался в ее теле, но отравленная каким-то образом сумела смягчить его действие.
Лекарка собралась очистить организм гостьи от остатков яда иглоукалыванием и целебными травяными настоями. Настоятельница все это время сидела в стороне. Когда лекарка вышла, придвинулась к своей подопечной.
- Даже для дочери племени варваров ты привлекательна. Твои манеры, поведение, жесты все говорит о том, что ты образованная девушка. Твои волосы и кожа говорят, что ты ни в чем не нуждалась и хорошо питалась. Кроме того, твоя одежда... когда сестры отстирали те лохмотья, в которых ты пришла, то обнаружили тонкий дорогой шелк. Так кто же ты, госпожа? Ты не из простой семьи.
Настоятельницу не оставляли вопросы как и ее саму.
- Но... только по тому, как я выгляжу и одета, вы решили, что я из состоятельной семьи? - сосредоточенно нахмурилась девушка, поняв, что это не столько радует, сколько пугает.
- Не только, - мягко улыбнулась настоятельница. - Еще и потому, что ты не умеешь кланяться. Я не тороплю тебя. Если не хочешь, не говори, расскажешь, когда надумаешь.
Гостья, поняв упрек, простерлась перед настоятельницей в искренней благодарности за ее благочестие и такт. Выйдя из покоев неведомой гостьи, настоятельница призвала к себе одну из сестер.
- Незаметно покинешь обитель и отыщешь генерала Лин Фэна, - проговорила она на ходу, едва поспевающей за ней монахине. - Ищи встречи с ним самим. Подойди к первому же офицеру и попроси провести тебя к генералу. Ему же скажешь, что в обитель пришла молодая женщина со светлыми глазами, плохо изъясняющаяся на ханьском, ничего не помнящая о себе. Иди к нему так быстро как только сможешь.
Монахиня поклонилась, незаметно приняла и сунула запазуху письмо, что украдкой сунула ей настоятельница и поспешила исполнить повеление, прежде зайдя в келью за дорожной сумой для подаяний.
А тем временем неведомая гостья решила осмотреться. Монастырь был небольшим, имел лишь одноместные клетушки-кельи да хозяйственные помещения, потому гостей и путников размещали в тех же кельях, которых здесь пустовали немало. Эти маленькие одинаковые помещения были обращены дверями внутрь двора, друг против друга. Так что жизнь каждого обитателя монастыря была на виду. Сами кельи имели плоскую крышу, которые использовали для сушки белья, трав и медитаций. Посреди двора храм, что соединялся галереей с пагодой, высившейся за ним. Возле храма стояла каменная курильница в виде котла, а с другой стороны под навесом статуя какой-то богини, чья пластика просто поражала.
Поправив цветы у подножия статуи, она осторожно вошла в храм, будто боясь нарушить некую гармонию, установившуюся под его сводами.
В центре зала напротив входа среди дымящихся благовоний, зажженных светильников и свечей, высился алтарь Будды из белого камня. Перед ним на помосте трепетали огоньки масляных светильников, аккуратно сложены дары верующих и цветы. По обе стороны алтаря в круглых емкостях с песком курились благовонные палочки.
Тут-то ее и перехватили Левая и Правая монахини.
- Эй, эй, ты осмелилась войти в обуви?! Снимай ее немедленно! - возмутились они.
Новая обитательница монастыря смутилась, извинилась и, поклонившись, попросила сестер научить ее здешним правилам.
Монашки перестали сердиться, заулыбались и принялись с терпеливым добродушием давать наставления. Правая рассказала, что при входе в храм обязательно разуваются, а уж потом мысленно вежливо приветствуют божество, сложив руки в молитвенном жесте, кланяясь три раза, можно больше.
Левая начала поправлять.
- Как вы складываете ладони, сестра? И не нужно хлопать в них. Сложенные ладони напоминают цветок лотоса - символ мудрости и милосердия. И помни, что внутри ладошек на кончиках больших пальцев, как на троне, сидит Будда.
Заслушаешься.
Из слов немногословной и сдержанной Левой и словоохотливой добродушной Правой, она вынесла главное в учении Будды: все условно, относительно и истинная сущность всех вещей - пустота, не имеющая действительности, потому что подобно сновидению. Как же это было созвучно ее состоянию и нынешнему положению.
Подношениями Будде - это свечки и благовонные палочки, деньги и иное подношение в виде вкусняшек тоже приветствуется. Зажженная свеча - это и подношение и благодарность Будде за указанный им путь, символ просветления, которому все должны стремиться.
Но и такие простые дары как свечи и благовония нужно тоже подносить по правилам, видимо, если преподнести иначе оно принято не будет.
Во-первых, количество благовонных палочек строго упорядоченно, потому, что каждая несет свой смысл. Первая палочка означает самого Будду, вторая - его учение, третья - монастырское сообщество. Палочки зажигаются только от светильников, вставляют в песок чаши и преклоняют колени перед алтарем Будды.
Как-то так.
Ее провели в пагоду, чьи помещения были пусты, а в расписных стенах, сплошь испещренных нишами, в урнах хранились останки святых.
И обувь, снимаем обувь... Черт! Прости Будда...
Все это нужно было как-то переварить и усвоить, упорядочив в своих мыслях. Левая и Правая покинули ее, пришло время медитации. А она пошла бродить по дорожкам не большого монастыря имеющего три небольших двора.
Оказывается бесцельное блуждание по территории храма, погрузившись в собственные мысли - незабываемый опыт вне зависимости от религиозных предпочтений. Ведь что обычно происходит при столкновении единственно верного учения с противоречащей ему реальностью? Сначала реальность долго кошмарят и бьют молотком, потом делают вид, что всё уже хорошо и реальность прогнулась, после чего от реальности прилетает ответка.
Все это можно пережить и ко всему привыкнуть, но чего она никак не ожидала это подъем аж до рассвета. Ответственная за подъем монахиня лупила в гонг особым образом, затихающими короткими сериями. И тогда начиналось "восстание" монахинь. Она же еле разлепляла глаза. Если открывался один глаз, то тут же закрывался другой. Голова падала на грудь, и не было сил держать ее прямо.
Только потом она узнала, что этот первый подъем касался тех монахинь, которые медитировали в своих кельях самостоятельно, а таким непросветленным как она, можно было поспать подольше. Но сколько бы настоятельница не напоминала перед утренней молитвой об ужасах ада, она точно знала, что ад - это пробуждение до рассвета и привыкнуть к этому невозможно.
После короткой молитвы, монахини подходили в утренних промозглых потемках со своими котелками к открытому очагу под навесом, где дородная, краснощекая стряпуха обители раздавала всем сестрам пожертвованный завтрак.
Как тихо объяснила ей, сонной, Правая, обычно за пожертвованной едой, монахини выходят еще в темноте, то есть встают еще раньше, чем происходит шоковая побудка.
В помятый плоский котелок, что достался ей в наследство от какой-то монашки, точно сбежавшей после первой же побудки, положили ложку риса и обязательные недоваренные овощи.
Затем предстояла утренняя работа: обязательная уборка монастыря, садоводство, стирка, уход за домашней скотиной. И это, когда на дворе ещё едва пробился рассвет.
Ей сонной и голодной вручили метлу и вперед, подметать двор. Она машинально махала метлой, засыпая на ходу, а потом досыпала, опершись на ее древко посреди двора, пока на нее не выскочили эти облезлые твари.
И уже через несколько минут монахини в изумлении смотрели на новенькую. Не то, чтобы их удивили сорвавшиеся вдруг собаки, а вот ту скорость, с которой пролетала мимо них безымянная гостья, оставляя далеко позади резвящихся собак, они видели впервые. Она шла уже на четвертый, если не на пятый круг с радостно повизгивавшими на хвосте сворой, когда дорогу ей заступила лекарка.
Она махнула перед собачьими носами дымящимся пучком травы и те вмиг затормозили, заворчали и покружив на месте, потрусили к воротам, то и дело с надеждой оглядываясь на новенькую. А та, согнувшись и упершись ладонями в колени, все не могла отдышаться, только и способна была, что поблагодарить свою спасительницу вялыми жестами.
Утренняя пробежка наперегонки с собачьей командой мигом взбодрило ее.
Это уже потом Левая рассказала, что для собак игра с метлой была любимым занятием и что они вполне безобидны. Словом утро выдалось плодотворным к обоюдному удовлетворению и новенькой и собак. Она смогла, наконец, проснуться и взбодриться, а собаки, кажется, весело, как никогда, наигрались.
Помахав веником, она пошла за остальными сестрами, потому что всех собрали на изучение буддизма, чтение и заучивание молитв. Как же она была наивна, собравшись спокойно подремать на этих общих чтениях. Увидев, что монахини выходят из своих келий с толстыми соломенными циновками, она тоже прихватила свою, что бы положить ее посреди двора и усесться на ней. Монахини уселись в три ряда и каждой раздали свиток из реек. Ей тоже дали такой, посчитав за грамотную. Если бы она, хоть, что-нибудь в нем понимала. Стараясь прочесть слова сутр на узеньких рейках, она отставляла дощечку подальше от глаз, так закорючки на ней становились четче, но это делу не помогало. У нее плохо с глазами? Знать бы, что они вообще, означают. Как вообще это можно прочесть? Значит, она не грамотна? Какой позор! Монашки косились на нее, сдерживая улыбки и смешки. Но старшая монахиня, держала дисциплину не то что железной рукой, а одним своим взглядом. Эта высокая, худая педантка с узкими недовольно сжатыми губами, заставляла новенькую робеть, едва взглянув на нее. Ей все казалось, что сейчас она ее поднимет и что-нибудь спросит и потому девушка, втягивала голову в плечи уже не стараясь разобраться со свитком.
А после стало не до того. Солнце уже поднялось, но в горном монастыре его тепло не ощущалось, зато пронизывающий ветер, да холод камней никак не давал согреться. Монашеские тряпье делу не помогали, а когда налетал ветер, казалось, что на ней вообще нет одежды. И ладно бы, они сидели вплотную друг к дружке, согреваясь хотя бы от прикосновения плеч, но нет циновки раскладывали на строго определенном расстоянии друг от друга, таком, чтобы старшая могла ходить по рядам и ударом прута будить нерадивых монахинь, посмевшим закемарить на изучении молитв.
Это уже было смешно, как можно было заснуть на таком ветру. К тому же у новенькой разболелись колени. Все это время она сидела на пятках и теперь ерзала пытаясь переменить позу и усесться поудобнее.
Наконец, эта пытка кончилась и она, чуть живая, промерзшая, прихватив свою циновку, потащилась за остальными, положив свой свиток на поднос, чувствуя, как при каждом шаге скрипят коленки.
- Куда теперь? - уныло спросила она в спину Левую.
Оказалось, что к кухне, где все соберутся на общую трапезу. Отчего она решила, что предстоит второй завтрак? Когда Правая сказала, что это обед, причем последний, после ничего есть уже нельзя, она чуть не подавилась лепешкой с медом. А ведь был еще только полдень. И тут же последовало наставление от Левой. Мол, заперт на прием пищи после полудня, существовал не просто так. В это время буддисты должны самосовершенствоваться: заниматься медитацией и чтением свитков святых учителей. А наполненный едой желудок мешает концентрировать мысли в нужном направлении
Только очень трудно справляться с чувством голода, тем более так называемый "обед" нисколько не насытил и она постоянно искала еду вокруг, неважно что, лишь бы перекусить.
На что неумолимые Левая и Правая сестры, застукав ее за жеванием какого-то корешка, который она втихомолку стащила у добродушной лекарки, что делала ей иглоукалывание, назидательно поведали, что она умудрилась сжевать драгоценный корень женьшеня, присланный монастырю придворным вельможей в знак благодарности.
После обеда освобождалось время, но Правая и Левая не отпускали ее, пространно рассказывая о том, что в это время необходимо изучать Буддийское учение, либо искать Нирвану внутри себя.
Рассказали в назидании о некоем аскете, который следуя правилу духовной практики в виде отречения от мирской жизни, удалился на утес, неподалеку от монастыря. Правая даже показала где это, но она увидела лишь одинокую скалу, похожую на обломанный зуб. Вообще, поправила Левая, аскеты уходят на то время, пока в своем духовном упорстве, молчании и медитации не достигнут нирваны. Новенькая скептически хмыкнула, подумав, что должно быть монахи занимаются этим, пока не надоест, а затем возвращается, якобы, с очередным просветлением.
Правая рассказала, что ту скалу, так и называют скалой Аскета. Там до сих пор стоит его хижина и монахини время от времени приходят туда помолится, спросить благословение и сподобиться его незримого присутствия. Монастырь гордился, что может присматривать за этой обителью, пока хижина не удостоится укрыть под своей ветхой крышей, очередного подвижника. Но, по-видимому, пока никто так и не решался повторить сей подвиг. Да и награда какая-то сомнительная жить почитаемым два века подряд на одинокой скале в продуваемой всеми ветрами хижине, вдалеке от мира. Ну, наверное, это и есть подвиг, который ей, все время ищущей чего бы пожевать, не дано понять.
Ей хотелось отдохнуть, но Левая и Правая не думали оставить ее ради медитации, упорно наставляя ее. Тогда она заявила, что уединится в своей келье, что бы познать нирвану. Левая и Правая с уважением посмотрев на нее, проводили до кельи.
Но через какое-то время кто-то из сестер, войдя к ней, тронула ее за плечо и попросила храпеть потише, дабы не смущать своих соседок в их медитации. Она, сонно тараща глаза, бормотала извинения. Ни стыда, ни совести! И этот конфуз как-то следовало загладить, потому-то и дернуло ее пойти на дневную службу.
Монахини гуськом собирались в главном зале. Обувь беспорядочно кидали у входа. Но судя по всему подмену веревочных сандалий, что были изготовлены у единственного деревенского мастера, знавшего лишь один размер, никто не замечал, к тому же вся обувь на левую ногу. Так что после службы, особо не заморачиваясь, все одевали то, что попадалось под руку.
Зал храма, хоть и главный, но был каким-то небольшим. Рассаживались на циновках по старшинству. Чем старше - тем ближе к изображению Будды. Ее место у самого входа. Монахини привычно садятся в позу лотоса, ну и она так же складывает ноги, на пятках нельзя, а через мгновение глаза лезут на лоб.
Пока настоятельница монотонно читает молитву, она пытается устроиться как-то поудобнее, стараясь не нарушать хода службы.
Ноги затекают, но она сидит, мужественно держа спину, руки на коленках. Через какое-то время ноги начали ныть и тянуть так, будто она сидела на шпагате. Решив сменить позу, она постаралась незаметно чуть вытащить ее из-под себя ногу. Но потеряла равновесие и, опрокинувшись на спину, повалила стоящий позади столик, на которых стояли урны для отпевания. Монашки, вздрогнув от грохота упавшего столика и полетевших урн с прахом, разом обернулись к ней. Она же взбрыкнув в воздухе ногой, попала по подвешенному барабану, попутно перепугав соседку, то ли задремавшую, то ли погрузившуюся в медитацию. Та подскочив от неожиданности, ступила босыми ногами на поддон со светильниками. И к грохоту разбившихся урн и гудящему барабану, присоединился визг бедной монашки. Потрясенные сестры толкаясь, носились, кто ловя урны, кто выносил монашку с обожженными ступнями и только настоятельница мерно стучала рыбой, читая слова молитвы, стойко проводя службу до конца.
Когда солнце начало клониться к закату, монастырские ворота закрылись.
Наблюдая как горы погружаясь в ночную тьму, цепляют вершинами, словно удерживая, проблески затухающей вечерней зари, настоятельница недоумевала. День прошел на удивление суетно и суматошно. Обитель никогда не приходило в такое волнение, а молодые послушницы так откровенно веселились.
Ладно, сестры Шин и Лоу, по их словам, новенька не кичлива, не капризна, приветлива со всеми и охотно учится, можно понять, что они расположены к ней. Но старшая сестра Дай, что призвана учить заучиванию сутр и молитв, приходила вроде жаловаться, но высказывала свои впечатления с явной симпатией. По ее словам неизвестная не умела читать, это было видно по тому, как она вертела дощечки с сутрами, а после пыталась прочесть их вверх ногами, смеша тем послушниц и остальных сестер. Однако, заявила сестра Дай, впечатление невежды и полной необразованности новенькая не производила.
Но больше всего настоятельницу поразила сестра лекарь.
- Благословите взять эту девушку в ученицы, вы же знаете, что я нуждаюсь в помощнице, - вдруг заявила она, едва переступив порог кабинета настоятельницы.
- Если она пожелает этого, я благословлю, - невозмутимо пообещала настоятельница. - Ты ведь уже догадалась, сестра, что девушка эта не из простых.
- Этого нельзя не заметить, но она отказывается быть нахлебницей. К тому же она растерянна, удивительно беспомощна, но очень старается. За ней требуется присмотреть.
И обе не сдержали улыбки.
А поздней ночью за воротами, встревоженные собаки вдруг подняли лай, пока их, наконец, не утихомирили.