|
|
||
......... | ||
А, может, и не я...
Содержание
Предисловие Апельсинчики, как мёд...
Предисловие
Как незрелый апельсин луна в окне. Жизнь прошла, а я остался в стороне. Что-то смог я простить, что-то смог я позабыть. Почему ж так горько мне? Ну вот это была, наверное, первая моя песня. Дикая какая-то гитара с медными струнами, которую я настраивал "на слух" не имея никакого, установленного педагогами, музыкального слуха) Потом я поменял медные струны на ферро-магнитные, а теперь стоит "пластик". Но играть, как не умел, так и не умею. Потому что - самоучка). Я медные струны сменил на стальные. Но сталь - меньше врезается в пальцы. От меди руки в крови были, Железные струны пусть в сердце вонзятся. Подростковая романтика, блин. Интересно, какая она у сегодняшних пацанов? Руки, конечно, были не то, чтобы в крови, но мозоли неслабые получались по первости. Казалось бы - с чего? Домашней работы мне тогда доставалось с избытком. В хозяйстве были куры, кролики, поросята. Посёлок на стыке города и деревни позволял вкусить прелести и деревни, и городской окраины. Жили не частным сектором, а в двухэтажных двенадцатиквартирных домах из соснового кругляка, обшитых вагонкой, но тут же имели и огороды, и сарайчики с живностью. Драться же, однако, ходили за речку с "деревенскими", полагая себя городскими. Ну а лет мне тогда было что-то около 14 или 15, честно не помню. Я родился в конце лета, а летом это всё и начиналось. Потому и смешалось в памяти. Нет, стихи я писал и до того, но это были не настоящие стихи. Это были стихи, написанные на "слабо", или по приколу литераторши вместо сочинения. Я их не помню. Может, они были менее корявые, но не живые. Однако с ними и познал странность родного языка. Написав вместо сочинения стих, я полностью лишился правописания. До этого по русскому была твёрдая четвёрка. То есть даже будучи в полной бессознанке, прошлявшись где-нибудь ночь, я знал русский на четыре. И вот когда первый раз написал что-то стихотворное в тетрадке для сочинений, я понял, что не узнаю слов. Ну, вообще не узнаю. Язык стал чужим. О чём был стих - не помню, но помню, что там было словосочетание "передо мною". И я смотрел на него и не узнавал - вообще. И не понимал даже. Слитно нужно это писать или раздельно? "п-е-р-е-д-о-м-н-о-ю"? Хто это? Так что до обретения гитары я стихи по доброй воле не писал. Не считая, конечно, изобретённого по причине отсутствия магазинных подгузников: Попа какать захотела - На горшочек села. Но это мама помнит, может, она вообще сама это придумала? А сознательно помню, как приятель принёс сильно подержанную гитару и показал три "блатных" аккорда. И, поскольку я не смог воспроизвести ни одной чужой песни, то изобрёл свою. Как незрелый апельсин луна в окне. Жизнь прошла, а я остался в стороне. Что-то смог я простить, что-то смог я позабыть. Почему ж так горько мне? Почему жизнь лирического героя уже "прошла", а автору было в тот момент не больше пятнадцати? О, это отдельная история. Автор не знал тогда другой музыки, кроме блатной. Ну, вообще не знал. Знал весь блатняк Высоцкого, например. А потом встретил людей, которые не знали, что у Высоцкого был блатняк. Среда, понимаешь ли, шумы создаёт чётко. И мы в этих шумах вырастаем... В тот вечер я не пил не пел, Я на неё вовсю глядел, Как смотрят дети, как смотрят дети, Hо тот, кто раньше с нею был, Сказал мне, чтоб я уходил, Сказал мне, чтоб я уходил, Что мне не светит. Это Высоцкий. Причём пели на улице "смотрют", "как смотрют дети". О, у Высоцкого там много чего было. Где твои семнадцать лет? На большом Каретном. А где твои семнадцать бед? На Большом Каретном. А где твой чёрный пистолет? На Большом Каретном. А где тебя сегодня нет? На Большом Каретном. А ещё был Розенбаум со своим "Я Сэмэн - в законе вор". Думаешь, фигня? Зато как легко играется) Ну, это как бы "мягкий" блатняк, вполне цензурный и даже чему-то кое-где научающий. Ну, бывает так, что научаешься через что угодно и чему угодно. Больше-то ничего нет. Ещё был Лоза, Северный, ещё какая-то ересь. И совершенно безымянный уличный шансон. Фиг знает, кто вообще его сочинял. Сейчас расскажу вам о том, что я видел, О том, что я слышал из зала суда: Судили мальчишку совсем молодого, А в зале гробная была тишина. Ну и сказать, что я сам не сочинял ничего подобного - это сильно соврать. Но помню плохо, а записывать тогда вообще ничего не записывал. Но пацанам, вроде, нравилось. А нет, помню: Расколоть бы голову, как орех, О ступеньки лестницы во дворе. Надоела глупая голова. И мозги зелёные, как трава. Матерное не буду вспоминать, да? Или буду? Не, не буду) Вообще-то, помню. У меня вообще странная память. Стишки вот до сих пор помню школьные. Никто из друзей не помнит. Это я к тому, что ерунду, конечно, всякую писал. Но память решает что-то и за меня. Несколько раз пытался записывать и бросал. Но кое-какие записи есть. Первая запись гласит "Все болезни от нервов, только сифилис - от наслаждения". Вот к чему я это тогда записал?) Первая не блатная песня была, кажется, про смерть. Все мы когда-нибудь умрём! Смерть - какая ты будешь для нас? Если бы знать сейчас. Леди Смерть! В платье белом из роз, Что милой когда-то принёс я... Зачем? С детским телом, С косой на плече. В рубище... Песня обрывалась на середине и заканчивалась признанием автора, что продолжение появится, когда ему захочется жить. Продолжения пока нет, наверное, я так и завис в том времени. Нужно что-то записать, чтобы выбраться, да? Апельсинчики, как мёд...
Ну, да, родился я ещё при социализме. Учился при перестройке. Наверное, битое поколение. Ну, то есть, совсем. Белою болью сердце остынет Лед на ладони не долгий. Белою болью, черною былью Кровью жертвенной черной. В кубок по каплям кровь не для сцены: Кровь для рожденных насмерть. Этот напиток тот не оценит, Кто не изведал власти. Губы привыкли к сладостной соли - Время рождаться тлену. Мир между пальцев выйдет на волю, Женщина станет пеной. Пей же напиток. Сердце остынет, Нету в нем боле толку. Белою болью, черною былью, Лентой церковной тонкой. После восьмого класса меня "присмотрела" учительница по химии. В результате я "загремел" в физ-матшколу. И вот там вдруг выяснилось, что люди поют под гитару какие-то совсем другие песни. Но мне поздно было, наверное. Какое-то мировосприятие уже сложилось. Нерадостное такое. Ну вот типа. Они спускались с небес. Они смотрели на нас. Глаза сияли в кромешной тьме, И было жарко от этих глаз. И день умирал под ногами коней... Был черною кровью окрашен закат. За Ними следовал ад. В их лицах не было зла. Они не знали вины. Их мир был иным. И наша беда, Что лишь темнотой их глаза зажжены. И прошлого не было в темных зрачках, И кони не знали дороги назад... За Ними следовал ад. Мы глаз не смели поднять. Хоть кровь стучала в висках. Мы делали вид, что не в силах узнать. А к сердцу волнами подкатывал страх. Мы тысячи лет выбираем слова, Но только сила бывает права. За памятью следует ад. Ну, да. Где-то в эти же годы я увлёкся всем, что не имело отношения к научному познанию мира. Учил себя понимать и слушать. Вот здесь учителей у меня никогда не было. Белые ангелы цвета бумаги Белые ангелы - белые флаги, - Те, кто, когда-то остались верны Власти, что небом дана. Белые ангелы светоч земли Черные ангелы черту сродни Серые ангелы с нами останутся навсегда. Нет во вселенной ни зла, ни добра, Там обращается кровь в виноград, Там не бывает ни ночи, ни дня, Там места нет для меня. Я на коленях у серой черты - Нет мне прощенья и нет темноты. Я как слепец со свечой среди бела дня. Свет утечет. И растает как снег. Жизнь повстречает костлявую смерть. Мне проведенной судьбы не стерпеть - Серой черты не стереть. Серые крылья упали с небес, Белый и черный под ними исчез. Сам я придумал закон. Я бессилен здесь. Ну, да, - наивное. Да, детское. Но вот так как-то было. Причём тут апельсинчики? А помнишь, какие строчки мучали героя в романе Оруэлла "1984"? Апельсинчики как мед, В колокол Сент-Клемент бьет. И звонит Сент-Мартин: Отдавай мне фартинг! Для него эти простые детские стихи были символом освобождения сознания от штампов внешнего мира. У каждого - свои апельсинчики, да? Снова весна. Наступает сентябрь. Первый осенний месяц весны. Первый месяц весны. И то не листья по ветру падают. Ты видишь, это падаем мы. Это падаем мы. Однажды, мы ночью проснемся В краю, где не будет деревьев. Не будет ни света, ни солнца. И что же тогда нас согреет? Тогда нас согреет? Снова весна. Ты видишь, я слаб. И это - первый признак весны. Первый признак весны. Кровь открывает черный асфальт. Время рекой - мосты сожжены. Мосты сожжены. Однажды, мы ночью проснемся В краю, где не будет деревьев. Не будет ни света, ни солнца. И что же тогда нас согреет? Тогда нас согреет? Вот иногда я понимаю по текстам, где мне 19, 20, 25 лет. А иногда - не понимаю. Где-то я изменился, а где-то нет. Странно, да? А у тебя как-то иначе? Лунный свет Исчезает цвет. Чуть слышно белая ночь скользит между крыш - Бал с тенью. Танец слеп. Под ногами снег. Влажный блеск уснувших ресниц - Забвенье. Пусть будет так. Там, где кончается речь. Где землю еще не создал бог. Там нет слов Ледяных часов. И песок не отделит жизнь От смерти. Но не нов Этот путь из снов. И здесь время тоже бежит, Поверьте. Грань между светом и тьмой Мне никогда не прочесть. Смерть - только новая жизнь. Жизнь - только новая весть о смерти... Вот про смерть было сплошь. Про любовь - редко. Хотя смерть меня любила не меньше, чем прочие женщины. Выходит, дело во мне..? Руки иззябли. Инея иглы под кожей, И медленней в венах. Сердце, как зяблик, Бьет без разбора О липкие пальцы, И нет откровенных. Правда и ложь. Промолчи - и не солжешь. Думаешь, пальцы Если разрезать на ленты, Звучат, словно струны? Думаешь, баньши С заячьей мордой Выходит лишь полночью лунной? Правда за грош. Промолчи - и не солжешь. Что эта сказка? Что эта жизнь для меня, Для тебя и безумных? Что эта ласка? Острых осколков На призрачной коже рисунок. Сказку - не трожь, Промолчи - и не солжешь. (Продолжение следует).
|