 |
![[]](/img/b/bed_k/apokalipsis/list11.jpg)
Апокалипсис откладывается
ОГЛАВЛЕНИЕ
Глава 1. "Такая разная смерть"
Глава 2. "Если рукописи не горят..."
Глава 3. "Крест на крест"
Глава 4. "В раю..."
Глава 5. "Начать и кончить"
Пролог
Коричневый жирный дождь снился Вениамину. Отвратительный, медленный дождь. Капли ползли по оконному стеклу, и кто-то невидимый тряс его за плечо и кричал в ухо: "Кровь, кровь! А все говорят, что машина, матрица! Но вся матрица - в крови!"
И тут Вениамин проснулся.
Было самое обыкновенное утро.
И никакого дождя.
Мне кажется, эту историю следует начать с того, как я умер.
Я умер.
Случилось это на операционном столе под чутким руководством хирурга, ковырявшегося в моей печени. Сначала я, как и все, окружавшие меня, не осознавал происходящего, лежал безмолвно, и был подобен бревну, недоеденному на обед кворстром. Кстати, о кворстрах... О, простите, я постараюсь не отвлекаться.
Итак, пока садист-хирург, не желая признавать, что он по колено в дерьме, пытался заштопать дырку, просверленную в моей печени, я вдруг пришел в себя.
Это было как бросок из черного мрака в красный. Мне показалось, будто в меня вместо крови, вкачали пять литров свинца. Глаза не открывались. В ушах - дум-дум - наяривали в барабаны дикари. Сердце растягивало вены, пропихивая в них свинец. Казалось, оно вот-вот лопнет от натуги. Еще немного, и я наверно, сошел бы с рельсов или разлетелся на тысячу осколков, но вдруг все кончилось. Я открыл глаза и увидел себя как бы со стороны: лежу весь белый от простыней и потери крови, а красномордый хирург целит в меня блестящими ножницами. Я поднялся еще выше, чтобы охватить взглядом всю панораму событий и лишь тут понял, а ведь это душа моя отделилась от тела и сейчас вроде как озирает окрестности. Растерявшись, я завис где-то под потолком и снова глянул вниз. Надо мной уже суетились мымры в белых халатах, и что-то орал разлученный со скальпелем хирург. Голосов я не слышал, и слава Богу. Иначе золотая мысль о свободе пришла бы мне в голову значительно позднее. Нет, вы понимаете, я был свободен! Они все остались там: и садист, и мымры, и фараон под дверью палаты. Ведь, честно говоря, в больницу-то я попал прямо из академии: только не той, где учат, а той, где лечат - от болезни присваивать чужие деньги.
Однако вернемся с грешной земли на небо. Мысль о свободе наполнила меня такой легкостью, что я взмыл через потолок. Но как только я потерял из виду свой труп, меня вдруг со страшной силой закрутило, небо разверзлось, и я оказался в серо-прозрачной трубе на манер канализационной. (Слава богу, запахов я не чувствовал). Впереди замаячил свет, и какой-то бородатый мужик в распашонке выплыл из него. Если у меня и было сердце, тут оно окончательно ушло в пятки. Мужик протянул ко мне руки и сказал, но не голосом, хотя губы зажевали под усами:
- Заблудшая душа, - сказал он, - забудь все, что было с тобой, и кем ты была раньше.
"Да с удовольствием, - подумал я. - Однако что же ты хотел этим сказать?"
Мужик взял меня за то место, где раньше была рука, и повел к свету. Труба, оказывается, выходила в огромный застекленный вестибюль, утыканный такими же трубами. Вдруг одна из труб напротив нас с мужиком засветилась, и оттуда вышел другой бородатый тип в распашонке, увлекая за собой нечто бледное, мутное и полупрозрачное. Я понял, что выгляжу сейчас примерно так же, и машинально сделал такую же тупую и довольную рожу, как у моего собрата по положению. Почему я так поступил, сам не знаю. Наверно, сказалась моя природная склонность к надувательству. Торчал я с этой глупой физиономией все время, пока меня просвечивали, обмеряли и взвешивали эти самые бородатые мужики.
Потом один из них, толстый, в чепце и слюнявчике, сказал губастому и костлявому:
- Боюсь, это душа неисправимого мошенника и вора. Пошлем ее на Аволон, чтобы дать ей последний шанс исправиться.
- На Аволон мест нет, - солидно чмокая неожиданно толстыми губами сказал костлявый, перебирая бумажки.
- Как, - удивился толстый, - ведь еще сегодня утром...
И тут они начали спорить. Конечно, я не понял и половины их бюрократических хитростей, но и так было ясно, что костлявый как-то надул толстого.
- А по акту-то, по акту? Кто проводил регистрацию? - возмущался толстый. - Вот же два места!
- Льготники, - беззастенчиво врал костлявый.
- А на оставшийся двенадцатый дубль два? - толстый потел.
- Проходящие по дубль два места отдаем только очередникам, - костлявый ловко подменил листы. - Только из уважения к вам могу поставить на льготную очередь. Дадим в течение трехсот лет.
- Совести у тебя нет, - сдался толстый.
- По миллиону ждут.
Костлявый хмыкнул и стал собирать разбросанные по столу документы:
- А пока пошлем его на Карастру.
- Пошлем на Карастру, - согласился машинально толстый. Но потом до него вдруг дошло: - Куда?! - взвился он.
- Не понимаю, что вас не устраивает? Климат вполне подходящий. Есть, правда, еще вакансия на Идород.
- Нет уж, лучше на Карастру, - сдался толстый.
"Ладно, - думаю, - на Карастру, так на Карастру. Это, в смысле, на сколько лет?" Но спросить боюсь. Стою с глупой рожей. А они подводят меня к двери и - бац, как в угольный мешок.
Очнулся - в глазах муть, кости болят, и чувствую, кто-то меня тащит. Я глазами хлоп-хлоп, руки поднять не могу. Кое-как пригляделся - матушки мои! Склонилась надо мной такая рожа - во сне не приснится! Зубищи - во! Глазами треугольными вращает... Я как заору. А из горла - верите, нет, рев, как у динозавра из познавательной программы про мезозойскую эру. Я так и обмер. Чую, хана мне. В глазах почернело, но как-то я все-таки от страха не помер.
Очнулся во второй раз. Огляделся немножко... Лежу, скажем так, в гнезде. Вокруг меня этакие овальные шары. Только я с пейзажем пообвыкся, вдруг - крак - шарик треснул, а из шарика: морда зеленая, зубы - во, и тут опять сверху рожа: "угук, угук" и этого из яйца тащит. А второе яйцо - кряк.
Тут изловчился я, посмотрел на свою руку и все понял. Лежу я сам зеленый среди таких же зеленых, и шарахаться мне от них, в общем-то нечего. Вспомнил я, как мамаша говорила мне в детстве что-то про душу. Вот оно, значит, как. Душа-то и вправду бессмертная получается. Только никакого рая нет и ада нет. А лежу я сейчас - тьфу, - мерзость зеленая.
Тут мамаша ко мне: "Фыр, фыр". Поди, тоже себя за разумную считает. Ну, и я ей: "Фыр, фыр". А она радуется, зубами щелкает, лапами когтистыми плещет, а крыльев нет у нее - даром, что яйца несет. Я на лапы встать - не слушаются лапы. А тут и папаша пришел. Голова между ног болтается. В гнездо сунулся - все сучья поразнес. Ну, ясно с папашей. Пьяный папаша пришел. Корешков каких-то местных нажевался.
Потом я узнал, что есть такая планета - на ней озера, моря - все из спирта. Местные только и живут тем, что прикладываются. А тут... То ли в генах что-то остается?
В общем, мама на папу, я - на лапы: ходить учиться надо.
Месяцев через шесть я уже и язык их изучил, и по пещере шнырял. Скучная, скажу я вам, пещера - даже украсть нечего. Все пропивал папаша. В гости тут ходить не принято, но я влез как-то раз. Вот живут - пол ровный, сучья каждый год меняют, а знаете, почем сейчас на барахолке сучья? Ну, это я увлекся.
В общем, пошел я учиться. Школ тут нет. Поступаешь сразу в вуз. Перед поступлением - конкурс. Набирают, допустим, 40 ящериц. Претендентов 100. Ну, и по конкурсу проходит тот, кто больше даст на лапу. Так что по милости папаши о престижной профессии я и мечтать не смел. Все соседи, конечно, устроились - кто сучьями для гнезд торговать, кто-то сразу сдал на зав. по алкогольным корешкам...
Выбрал я самую доходячую специальность - называется "инженер по обмеру звездных волков". (Кто такие "звездные волки", я, кстати, так и не узнал).
Учатся там так - первую взятку даешь при поступлении - проходит она типа аукциона. Допустим, первое место, начальная цена 10 ганей, кто больше... (Ну, у нас-то цены, конечно, были пожиже). Затем взятки давать нужно 2 раза в год. Это зимняя сессия и летняя. Ну, а все остальное время ты ищешь, чем бы эту взятку дать. Не уложился, не дал в сессию, и прощай вуз. А без специальности и вообще хана. Один путь в тайгу. Бесплатные лекции туземцам читать, пока с голоду не подохнешь.
В общем, закончил я кое-как. Дало мне государство местечко и гнездо, хоть и плохонькое, но свое, без папаши. Одно худо: на работу придешь - обязан свои 8 часов в сутки спать и ни к кому не лезть. А я с этой учебой такой нервный стал - ну, не спится, и все. Сослуживцы, твари зеленые, в суд на меня подали: мол, дисциплину трудовую нарушаю. И присудили мне исправительные работы на срок до двух лет в качестве экскурсовода по инопланетным специалистам. Я вначале не понял, почему до двух лет. Но потом...
Надо сказать, что у нас, карастрян, есть национальная черта такая: непереносимость внешнего вида гуманоидов. Я как-то сначала с ними не столкнулся - возил разумных удавов по соляным копям. И вот месяца через два приводят ко мне экскурсантов - головенки круглые, розовые, мерзкие, губы вывороченные, цвета сырого мяса, пальцы, как черви, шевелятся. В общем, как увидел я их, зашел за угол, обрыгал стенку. Но работа есть работа. Вернулся. Кожа тонкая, как бумага, белая... Бр-рррр.
Вожу я их день, вожу другой... Есть ничего не могу.
Один у них был толстый такой, вечно везде лез. Привели его на завод по переработке информации... Государство наше выписывает с других планет массу газет. (12 миллионов наименований). Все они поступают на такого типа заводы, где из них делают свежую туалетную бумагу. Причем, качество новостей играет очень важную роль. Газеты с выборами президента, войнами, переворотами идут исключительно на нужды правящего гнезда. Я, значит, объясняю всё этим лысым осьминогам, и тут тот толстый тошнотворный тип протягивает кишащее червями щупальце, хлопает меня по плечу, сдирая мох, который растет между пластинами внешнего скелета, и говорит:
- Бедняги, что ж вы чистую бумагу-то не выписываете?
Меня от омерзения передернуло. Пасть сама собой хлопнула, и голову я ему откусил.
После этого инцидента остаток срока с меня, слава богу, сняли. И даже дали премию за "нарушение служебного долга во имя поддержания политического престижа правительства". Мне бы продвинуться по службе, но с этими туристами я потерял аппетит и перестал расти. А у нас как говорят: вырос из должности - дадим другую. Но с работой все-таки повезло. Устроился на заготовку сучьев. Делается это так: рубишь дерево, привозишь на завод, его измельчают в порошок и по готовым формам отливают сучья. Легко и просто. Там я и умер во второй раз - бревном придавило.
- Вениамин! - Донеслось из кухни. - Вынеси ведро!
Веник отложил паркер и спрятал тетрадь. Cупруга просто так не отвяжется, похоже, свою прошлую жизнь она провела на планете чистюль - Моралисе. Неплохая, в общем-то, женщина - этакая помесь стиральной машины, пылесоса и кухонного комбайна.
Громадная мужеподобная супруга Веника отзывалась на нежное имя Дина, с ударением на первом слоге, а не на втором, как ей больше бы подошло.
"Динама ты моя,
Дина...
Машина, в смысле".
Дина нарочито громко и свирепо гремела на кухне посудой, потому что Веник опять занялся никчемным с ее точки зрения делом - писаниной своей. Когда Веник задумал написать краткий обзор всех своих сорока восьми жизней, меньше всего он ожидал, что встретит главное препятствие в лице жены.
Сегодня предстояло еще одно неприятное дело - редакционная планерка. На прошлой планерке Лысый-Бритый с Аяса пытался и его, Веника, припахать на служение народу, в рамках борьбы с юбилеем дорогой Газеты. Ох уж этот юбилей! И ох, как бы это объяснить тому же Лысому-Бритому, что не люди для юбилеев, а как бы наоборот. И, если так напрягаться, то кому вообще нужны все эти юбилеи? Техничкам да верстальщицам? Все остальные уже, пардон, наелись...
- Вениамин! - тоном выше провозгласила из кухни жена.
Он вздохнул. Да, а ведь лет 50 назад он до судорог рад был снова очутиться на Земле. Возможно, даже и жизнеописание ему следовало начинать не с фактического начала блуждания из тела в тело, а именно с предпоследней жизни на Психотарге, где он, наконец, познакомился и с себе подобными, и с Полицией Времени. И с мест паломничества в Мантейе, где... Веник замер. Даже сама мысль о воспоминаниях того времени пугала его. Неужели он найдет в себе силы описать это?
- Вениамин! - на этот раз команда сопровождалась грохотом и дребезжанием эмалированной миски.
Веник вздохнул и направился на кухню за мусорным ведром.
Вторая жизнь Веника, то есть фактически, третья его жизнь, была скучной и серой. Он родился на туманной планете озер и каналов, название которой постепенно стерлось из его памяти. Если считать какую-то жизнь наказанием, то, пожалуй, такую - мокрую и тягучую. Вечная влага на коже и туман в мозгах. Вечная скудная, безвкусная еда. Планеты Ада, с огнем и серой и то понравились ему больше. Там, по крайней мере, бурлила жизнь - опасная, огненная, но застоем мыслям и чувствам не угрожавшая.
Умерев на планете туманов, Веник возродился к телесной жизни на веселеньком глуповатом мирке с громким именем Диотерия.
Диотерцы были запасливы, пугливы, превыше всего ценили порядок в своих чистеньких городах, а любое абсурдное действие или событие могло вызвать у них серьезную болезнь с температурой, тремором и воспалением мозга. Диотерцы не признавали перемен. Они вымерли бы, однако каждое их поколение в самом юном возрасте очень короткое время могло-таки воспринимать новое. Психологи называли это время периодом бунта. Бунт очень быстро заканчивался, но молодежь уже успевала сформировать совершенно иную, отличную от родительской мораль. И тогда в городке начиналась борьба нравов - единственный для диотерцев двигатель прогресса.
Потом Венику, наконец, повезло, и его забросило на Иприт - пятую из девяти планет системы Ада. Надо сказать, что жители всех планет Ада отличались конгениальной неуязвимостью, приспособляемостью, невосприимчивостью к болезням и прочее, прочее, прочее. Само собой, что народонаселения на Иприте развелось - чихнуть некуда. Жили все в страшной нищете, однако даже уморить себя голодом, рожденным на планетах Ада удавалось с огромным трудом. Поэтому правительство Иприта, к примеру, играло с многочисленным населением в страшноватенькие лотереи, под лозунгами: "Сожги себя ко Дню города, и родственники получат компенсацию!", "Кто на праздник весны положит на алтарь Веры больше сушеных голов своих сограждан?!", ну и так далее. Жить на Иприте было опасно, но весело. В тебя могли выстрелить из-за угла, жена могла поприветствовать по утру ведром кипятка в постель, но боли ты не чувствовал, разве что функции тела нарушались, и на какое-то время приходилось выходить из игры. Существовал и серьезный риск, что кому-нибудь из соседей достанется-таки твоя сушеная голова, но он был не больше, чем риск быть сбитым машиной или задушенным маньяком на планетах поприличнее...
Обычно, чтобы пописать на досуге, Веник поднимался с рассветом. В семь пробуждалась и жена, нарушая прелесть сладких утренних часов грохотом посуды и собственным дребезжанием. Веник тогда быстренько выдвигался в редакцию, чтобы засев в своем кабинете уделить еще несколько минут неспешным размышлениям о пользе спокойной человеческой жизни, а теперь и своим запискам тоже. Но это утро было безвозвратно испорчено - редактор решил, наконец, вспомнить про отдел Поэтического творчества и затребовал перспективный план на полугодие. Пришлось взять из папки замурзанный листок с фамилиями поэтов, печатаемых обычно любимой Газетой, и, пробежав его глазами, выбрать десяток особо не раздражающих. Потом добавить туда имя единственного Маститого и сочинить фамилию в рубрику "Молодые дарования".
"Молодыми дарованиями" редактор вдруг всерьез заинтересовался.
- Петрецкий, Петрецкий, - забормотал он, словно вспоминая. - Это тот чернявый из Университета?
- ?
- Ну, вы о нем рассказывали как-то, на планерке? - помог Главный Венику.
- Ах, да, рассказывал, - вынужден был вяло согласиться тот. - Очень перспективный молодой человек.
- Кстати вас ждет уже в кабинете один, тоже, видимо, очень перспективный, - хихикнул Главный. - Не буду задерживать.
Скудный старый кабинет выглядел празднично - солнечные лучи вызолотили его, смягчили давние потеки на обоях, задекорировали несвежую краску. Однако ожидающего Веника посетителя, солнечные лучи словно бы огибали.
Посетитель был серый, обтерханный, видимо поэт.
Поэт поводил носом - по коридору уже струились запахи, предшествующие открытию столовой. Неплохой столовой, чего нельзя было предположить о стихотворце.
Веник ерзнул лоснящимися уже брюками по сидению и начал протирать очки, пытаясь на вид определить: стоит ли читать очередную писанину, или таки, не стоит. По всему выходило, что не стоит. Веник тяжело вздохнул, предчувствуя долгую мутотень с очередным графоманом, и, прячась, от его голодного, ищущего взгляда, уткнулся таки в рукопись.
Стихотворение начиналось "О время, время..." Веник вздрогнул. Что этот празднописец знает о Времени?
- Глубокая тема, - сказал он, внимательно изучая, как крепится к карнизу штора. - Но уверены ли вы... - Веник перевел взгляд на ржавую скрепку, удерживающую замусоленные листки, глубокомысленно оценил год выпуска машинки, на которой был напечатан текст. - Уверены ли вы, что читатель хочет, чтобы мы с вами говорили сегодня о Времени? - почти шепотом, интимно обратился к посетителю Веник. - Актуальна ли тема времени в наш сиюминутный век... - он с удовольствием отложил в сторону рукопись-машинопись. - Вы знаете, почему так мало сейчас толстых философских романов? Где Лев Толстой? Где Достоевский наших дней? Наши с вами современники не успели еще осмыслить глобально события последних десятилетий. Мы ведь пережили не просто смену власти, мы пережили смену формаций. Из феодализма в капитализм - это ведь не делается в 20 лет.
Время коварно... - Веник вздрогнул, чувствуя спиной холодок: "А вдруг этот, обтерханный..." - Да что романы, даже поэм сейчас не пишут. Не идет. Время тормозит. А вы его - под уздцы. Может, следует как-то проще... О, минута, о, секунда, например. Вот это и будет современно, востребовано...
Поэт слушал.
Заглянул Свиньин из сельхозотдела. Вид у него был донельзя серьезный и озабоченный: пришел звать на партию в недавно освоенные им нарды. Веник глянул на Свиньина. Посетитель тоже глянул.
- Очень занят? - спросил Свиньин.
Веник посмотрел на посетителя по-доброму.
- Мы, в общем-то, договорили. Вы еще чуть-чуть рукопись подработаете, я еще раз посмотрю... "Вахту надо предупредить, чтобы не пускали".
Посетитель обречено стал собирать таки рассыпанные Веником в пылу красноречия листки. Веник засобирался из кабинета, и ни он, ни даже посетитель, кажется, не заметили, что один, заглавный лист рукописи, тот самый, что начинался фразой "О, время, время..." случайно остался на столе.
Веник вышел и запер дверь кабинета на ключ.
О, время!
Конус, уходящий в бесконечность!
Мгновенья лопаются мыльным пузырём...
Мы ждем прыжка от времени сквозь вечность,
А кольца выгорают каждым днём.
О время - быстротечная неспешность!
Всегда - стрелой, но тут же снова в круг...
Найду ли я в тебе земную нежность,
Или погибну во мгновеньи вдруг?
Кто подложил сюда эти бездарные стишата?
Но - минуточку!.. Кто, кроме Веника, вынесшего это знание из воплощения на одной из развитых планет мог знать, ЧТО представляет из себя время? Кто мог знать, что время действительно конус из непрерывно рождающихся колец, который в любой произвольно выбранной точке высчитывается как тор, стремящийся к нулю?
Потому-то и кажутся невозможными путешествия во времени. Ведь стоит нам только выбрать точку, куда бы мы хотели попасть и ввести в формулу времени момент массы, как функция автоматически обнуляется. Веник даже помнил определение из учебника по Теории пространства и времени: "Время непрерывно-дискретная функция пространства, равная нулю в любой произвольно выбранной точке с заданной массой".
Однако возможность путешествий во времени все-таки существовала... Ключ к перемещениям во времени был в том, что время, как функция, обладало двумя взаимоисключающими свойствами - непрерывностью и дискретностью (прерывистостью)...
Чем больше Веник вчитывался в стихотворные строчки, тем сильнее дрожали его руки.
Он скомкал было листок и швырнул в корзину. Достал из корзины. Начал искать в столе случайно подаренную кем-то бензиновую зажигалку. Выдвинул один ящик, второй. Обливаясь потом извлек-таки зажигалку из-под кучи бумаг на столе. Чиркнул раз пять колесиком о кремень. Зажег. Потушил. Бросился к двери и запер ее. Снова зажег огонек. Поднес к нему комок бумаги. Спихнул пылающий шар в пепельницу. Перевел дыхание. Сел за стол. Прямо перед ним, на том же самом месте лежал пожелтевший листок, с печатными столбиками стихов, которые начинались так: "О время..."
Веник почувствовал смертельную слабость. На миг навалилась чернота, но тут же холодный пот возвестил, что сердце всего лишь засбоило, что будут еще секунды, а может и годы...
Веник свисал со стула, слушая биение своего сердца, и уничтожая в уме следы своего пребывания в этом городе. Он понял, что то, чего он больше всего боялся, наконец случилось - его засек Патруль Времени.
Надежда на спасение была. Патрульные не имели физического тела, и дух патрульного не мог запросто шляться по улицам в поисках своей жертвы. (А чтобы захватить душу Веника - требовалось вступить с ним в непосредственный контакт. Т. е. дух должен был явиться ему в каком-то укромном месте.)
Веник долго и безуспешно искал на Земле средство противостоять патрульному. Но находил лишь легенды о демонах, похищающих души, несчастных "фаустов", опередивших своей мыслью время, и нигде - методов борьбы с ними. Нет, конечно, можно было изобразить пентаграмму, или еще какую-нибудь чушь попробовать, однако в подобные средства Веник не верил ни на йоту. И спасение он видел сейчас исключительно в немедленном бегстве.
"Ах, Дина, Дина... Сколько лет мы прожили с тобой, как теперь оказалось, в мире и согласии"...
Бронзовые кроны деревьев несли на ветвях рассвет. Гасааль запел где-то в траве, прячась в глубоких следах цааха. Желтые стрелы стисков взрезали индиговое зарево и серебром пролился внезапный звездопад.
Рой-Цох сидел на коралловой скамье молельного дома Мантейи и наблюдал за восходом голубого солнца Психотарги. Рой-Цох не был послушником. Для него, простого паломника, огромной удачей было попасть в это время в сады всепланетно известного храма Голубого солнца и созерцать срастание восхода Ноа и заката Сия - божественное зрелище, способное свести с ума планетянина с Эздры или Коа - младших планет системы.
Трепет отпустил наконец Рой-Цоха. Он сидел, задумчивый, еще довольно долго, пока послушники не загремели медной посудой и над молельным домом не зазвенели диски, призывающие в трапезную. Новый день пришел. Свершилось. Вновь минула смертная чаша - в долгую ночь Сия не сожрал белоголовый Хадрас - демон ужаса долгой ночи. Вновь родилась Ноа - голубая звезда счастья и благодати живущих. Слава Мантейе!
Рой-Цох поднялся и, придерживая мантию, заспешил в трапезную, где монахи уже раздавали дымящиеся сладкие лепешки, и острые пряные травы с Островов Забвения в изобилии лежали на столах. Монахи не ели мяса. Только по большим праздникам приобщались они к белковой пище, и то лишь в случаях, если смерть Просветления заставала кого-нибудь из гостей или странствующих на каменных скамьях Мантейи. И тогда этот божий дар - труп случайного путника - монахи съедали с благодарностями и молитвами. Съедали в полном молчании, дабы священная плоть не была осквернена слабыми человеческими речами. Рой-Цох чувствовал запах лепешек, и его молодой, любящий работу желудок, задавал жару мускулистым ногам.
Но в трапезной, сунув в рот первый пучок трав, завернутых в кусок лепешки, он тут же начал разглядывать монахов, в поисках друга, которого собственно и шел повидать в эти далекие святые края. Его молочный брат Марасах (в миру - Рамат), принял два года назад сан послушника, и Рой-Цох очень хотел теперь увидеть его. Глотая ароматный хлеб, он почти уже слышал в мыслях, как скажет возмужавшему, наверное, послушнику в лиловой рясе: "Небесных даров и раннего восхода тебе, Рами", И брат засмеется в ответ и скажет: "А ты все такой же худой, Рой-Це, отцовское наследство не ударило тебе в бока"...
Время шло, а лицо брата так и не возникло в толпе послушников. Где же Рамат? Время утренней молитвы давно кончилось.
Едва утолив голод, озабоченный Рой-Цох вышел из трапезной воротами Манве и поспешил по направлению к кельям. Навстречу ему, по вымощенной двухцветными плитами дорожке, шел Третий настоятель. Идущие из трапезной монахи проворно уклонялись с его пути. Отступил и Рой-Цох, но настоятель вдруг сам свернул к нему.
- Господин Зароа, я не ошибаюсь? - спросил он, чуть прицокивая, на старом языке.
Рой-Цох, не понятно почему, вдруг напрягся.
- Да, господин Третий настоятель, - ответил он тихо, но дрожь в голосе все равно была слышна.
- Зовите меня Наставник, - улыбнулся настоятель всем своим морщинистым личиком, и змеиные зубы его блеснули ослепительной желтизной. - Вы ищите брата Марасаха? Я провожу вас.
Вскоре, озадаченный и встревоженный, Рой-Цох был доставлен к тесной, вытесанной в камне келье. Ожидая увидеть брата, он быстро шагнул за травяную занавеску, но в келье, кроме маленьких весов, жаровни, лежанки из сухой травы и статуи Мантейи Закутанной В Плащ, не было ничего. Рой-Цох уставился на нишу, завешенную тряпкой, в надежде, что оттуда выйдет сейчас Рамат.
Третий Настоятель проследил за его взглядом и, склонившись по-лягушачьи, отдернул импровизированную штору. Во второй, такой же тесной келье, едва освещаемой маленькой лампадкой, действительно был Рамат - бледный и неподвижный он лежал на травяной подстилке.
В первое мгновение Рой-Цоху показалось, что брат мертв. В немом ужасе от увиденного, он опустился на четвереньки, склоняясь перед ликом смерти, но тут настоятель засеменил, выворачивая ступни, к травяному ложу Рамата, и поманил Рой-Цоха. Тот, почти раздавленный такой непочтительностью, все-таки сделал два или три шага на четвереньках. Настоятель же зажег от лампады тоненькую лучинку и поднес к губам умершего. И Рой-Цох увидел, как пламя колеблется от дыхания Рамата.
Не зная, как приличествует вести себя в подобных случаях, он, как и был на четвереньках, дополз до брата и сжал в ладонях его теплые ступни. Ощущение этого тепла потрясло его до слез. Он с трудом проглотил готовые вырваться рыдания:
- Так он не умер...
- Твой молочный брат Ушел По Воде, - благоговейно прошептал Третий настоятель.
Редкий монах, даже здесь, в садах Мантейи, прославленных духовидцами и Блуждающими В Тени, отваживался на то, что совершил молодой послушник Марасах. В летописях упоминалось, что в последний раз около трехсот лет назад к такому же поиску родника откровения прибегнул тогдашний Хранитель Плаща Мантейи. В его записях скрупулезно был описан путь Души от тела, оставленного в верхнем саду, до сиятельного Престола Раскаяния в царстве Умерших.
Путь души Хранителя Плаща был ужасен. Река, отделяющая мир живых от мира мертвых была полна едкой, как кислота крови. Демоны Ужаса и Забвения бродили по ее берегам...
Но Хранитель побывал за рекой и возвратился.
- Есть и другие случаи Возвращений, описанные в летописях, - рассказывал Третий настоятель. - Но много и тех, кто не вернулся... Душа может заблудиться среди Теней, или не найти переправы...
- Есть ли какой-то способ вернуть его? - воскликнул Рой-Цох и испугался своего, вдруг отдавшегося эхом голоса.
- Я ждал от тебя этого вопроса, мой мальчик, - тихо ответил настоятель. - Кто-то, преисполненный любовью к нему, должен пойти за ним Дорогами Умерших...
"Кто-то, преисполненный любовью... Кто-то... Кто-то..." - словно маленькие барабаны стучали во время сна в ушах Рой-Цоха. Он встал с постели разбитый и утомленный, словно и не отдыхал вовсе.
"Но я же не прошел и сотой доли пути Сайма. Я не знаю Сайкати и Трайи... - думал он беспомощно. - Что же смогу я там?"
Но и другое говорил ему внутренний голос: "Ты бывал там много раз!"
"Но мертвым, а не живым! С чего ты взял, что живой сможешь пройти тем же путем? Путь может быть совсем иным..."
"Испугался рек крови, дурак? Ты видел там "реки крови"?
"Но они же не сочинили все это?"
"Почему бы и нет? Что же им тогда писать в своих летописях? Что видели "небесную канцелярию"? Просто Рами не смог прикинуться идиотом и Они вычислили его. Возможно, заперли где-то, и ты сможешь его спасти".
"А если меня самого..."
"С трусости бы и начинал. Ты, видно, не брат ему!"
Слезы потекли из глаз Рой-Цоха.
"Молочное родство" считалось на Психотарге гораздо более крепким, чем кровное. Кровные братья могли в последствии стать врагами, молочные - никогда. Молоко во все века обожествлялось на этой скудной на потомство планете. Не каждая женщина Психотарги могла кормить грудью ребенка. И статуи Мантейи, вскармливающей зарождающийся мир украшали молельные столики каждого мало-мальски обеспеченного дома. И даже в хижинах покой верующих охранял простенький рисунок такой статуи.
"Но, если я пойду... О, Храмы, я же никогда не видел там живых? Вдруг они иные? Но как же Рами?"
Еще день и ночь, а потом и еще один день провел Рой-Цох без сна. Он все яснее видел своим внутренним взором (по мере затуманивания взора внешнего), что жизнь без брата - пуста и бессмысленна. Рой-Цох был сиротой. Кроме брата и вселюбящей Мантейи у него не осталось никого. В тоске и бессмысленности Рой-Цох просуществовал бы, конечно, какое-то время...
Да, и это воплощение закончится когда-то... Следует ли вообще отягощать себя друзьями и братьями, которые все равно уйдут, укрывшись плащами небытия...
На четвертые сутки бдения, когда в монастыре уже зажигали светильники и плошки с маслом, Рой-Цох явился в келью к Третьему настоятелю.
Это путешествие в мир мертвых Вениамин запомнил лучше прочих. Конечно, он не увидел ни кровавой реки, ни демонов, стерегущих вход. Он просто впал в беспамятство, вошел в туннель и, как и прежде, был встречен белобородым, румяным отроком в рясе.
Сердца у голой души Вениамина не было, но что-то всё-таки сильно стучало в висках и несуществующая пелена затуманивала его мысленный взор.
"Безвременная кончина от тоски по ушедшим родственникам", - быстренько настрочил тощий, сизовощекий канцелярист, даже не посмотрев в сторону Вениамина. Все шло как обычно, и вдруг...
Сам Веник не смог бы, наверное, в тот раз найти Рами. Слишком он был испуган и растерян. Собственное вранье в квадрате буквально пригвоздило его к полу, лишило соображения и воображения... Но Бог или Черт случай сжалился таки над ним.
Дверь отворилась, и в кабинет вошел некто смуглый, стройный, чернявый, в стильном костюме-тройке и лаковых ботинках. На фоне канцеляриста в белой рясе выглядел он глупо, нелепо и даже фантастически.
Худой в рясе посмотрел на вошедшего с брезгливой неприязнью, но, похоже, совсем не удивился его появлению.
- Я уже был у архангела Гавриила, - сказал вошедший, выдержал паузу и картинно задрал брови так, что они превратились в два изогнутых вопросительных знака.
- А я тут причём? - без любопытства буркнул канцелярист, его круглые, с красноватыми прожилками глаза были полны показного недоумения.
- Я так же был в номере 17-ом. И у хранителя Господних ключей... - Вопросительные знаки совершили еще одно замысловатое движение и замерли под совершенно невозможным углом.
"Какое странное лицо, - подумал Вениамин. - Похоже, что его части могут двигаться совершенно куда им вздумается".
Человек в костюме начал демонстрировать игрой бровей раздражение.
- Нам поступил циркуляр. - Он вынул из кармана развернутый лист бумаги формата А4, совершенно неизмятый! И начал скользить по нему глазами: - Где? ...Вот! Что в чистилище поступила живая душа. И что, по соглашению, подписанному между нашими ведомствами, душа эта поступает в ведение нашего департамента. Сиречь - полиции времени. Я иду, как и полагается, в канцелярию, но никакой души там не нахожу. Тогда я иду в кабинет ? 17. Потом к самому товарищу Гавриилу... Товарищ Гавриил посылает меня к хранителю ключей от Рая. Но хранитель ключей в отпуске. Я иду к Завхозу...
- Завхоз уехал за канцелярскими принадлежностями, - вставил тощий в рясе.
- Знаю, - оборвал его лаковый.- Я иду к первому заместителю Завхоза...
- Он вчера неважно почувствовал себя...
- Это я тоже уже слышал! Меня это не касается! Я хочу, в конце концов, узнать только одно! ГДЕ причитающаяся мне душа!
И тут в комнате что-то щелкнуло и остро запахло серой. Вениамин увидел, как из под стильного пиджака высунулся черный лохматый хвост с кисточкой. Это его раздраженный щелчок испортил в помещении воздух.
Если до этого Веник стоял словно статуя, то сейчас, похоже, он не смог бы сделать и шагу, даже если бы ему пригрозили... Хотя, в тот момент Веник еще не знал, чем ему можно было бы пригрозить.
Черт, а Веник уже совершенно явственно разглядел бугорки рогов в черных кудрях, уселся прямо на груду бумаг на столе канцеляриста и интимно приблизился к нему, притянув к себе за слюнявчик.
- Моё терпение лопнуло, ангел ? 128, сказал он томно, но отдаленным громом прозвучали в его голосе стальные нотки. - Я не выйду из этого здания, пока мне не отдадут причитающуюся по закону душу. В крайнем случае...я возьму вашу! - Во время всей этой речи кончик хвоста его дергался, как у рассерженной кошки.
Однако канцелярист, похоже, совершенно не испугался.
- Где же я должен взять и подать вам душу? - сказал он с плохо скрываемым ехидством. - Вы же видите, что живой души у меня здесь нет.
Черт подозрительно оглядел комнату и задержал взгляд на том, что было недавно Рой-Цохом, а теперь совершенно обезличенное, но еще живое колыхалось в углу.
А это? - он повел носом, принюхиваясь.
Веник на мгновение потерял божий дар соображения. А это и было всё, что отличало его от души действительно умершего.
- Да вы посмотрите на его вес!..
На самом деле канцелярист вообще пренебрег взвешиванием, однако, в процессе препирательства, успел написать на бланке какую-то галиматью, и теперь все ангелы Господни не сумели бы убедить его, что цифру он взял с потолка.
- Тогда мы сделаем так, - сказал Черт. Вы, 128-й, лично пойдете со мной в архив, лично разыщите документы, и лично...
Окончания фразы Веник не услышал, потому, что волна ужаса поднялась вдруг внутри него и затопила весь воспринимаемый мир. Он, наверное, умер бы от страха, что всё в сей же миг разоблачится, если бы не был уже почти мертв.
Дело в том, что Вениамин знал, где находятся документы из архива. За минуту до прихода лакового Черта их принес один из канцелярских ангелов и свалил рядом с переполненным шкафом. Знал об этом и ангел ? 128. Однако, ни слова не говоря, он поднялся, спрятал в стол обе - круглую и квадратную печати, и вышел вон вместе со странным своим посетителем.
Дверь хлопнула, Веника слегка колыхнуло, потом дрожание воздуха прекратилось вообще. Секунды шли. Веник стоял в углу не в силах сдвинуться с места. Да он, собственно и не знал, может ли вообще двигаться самостоятельно.
Секунды шли.
И тут дверь снова открылась. В кабинет, волоча крылья, неуклюже зашлепало что-то белое, крылатое, на мохнатых совиных лапах. Оно тяжело взлетело на стол, смахнуло непомерно большими крыльями какие-то бумаги и в довершение учиненного разгрома, нагадило прямо на метрику Вениамина.
- Фимка! - истошно заорал кто-то в коридоре.
- Опять серафим из курятника удрал! - ударило с потолка громовое, похожее на небесный глас, и неуклюжий серафим, попятился бочком, спрыгнул со стола, но задел не до конца закрытый ящик и шумно обрушился вместе с ним на пол. Это происшествие напугало его еще больше, и он белым перьевым клубком юркнул в приоткрытую дверь. А тяжелая круглая печать, вываленная им из ящика, сделала пару кругов по полу и замерла прямо у ног Веника.
Веник смотрел на печать. Печать, казалось, смотрела на Веника. Алые буквы горели на ней каким-то адским пламенем. Веник протянул к печати руку и понял вдруг, что оторопь совершенно оставила его. Он боялся, что не сможет взять печать, но взял и поднес к лицу. Перевернутые буквы на печати никак не складывались в его голове в слова, однако огнем горели перед внутренним взором. Желание спрятать чудесную печать возникло у Веника как бы само собой. Он поискал карманы на призрачном подобии одежды, попытался спрятать печать в складках, но горящие буквы просвечивали. Наконец, словно бы по наитию, он прижал печать сияющей надписью к сердцу, вскрикнул от неожиданной боли и...
Понял, что изменился. Призрачно, неуловимо, но глубоко и явственно. Словно бы прозрел после многовековой слепоты. Он не осознал сущности перемен, просто нашел в себе какую-то иную, новую опору. Новый, неведомый стержень. Новый указатель его самости и пути бытия.
Веник аккуратно положил печать в ящик, вставил его на место, привел стол в первозданный вид, переложил метрику Рамата, в папку "Исходящие. Психотарга". (Благо, ее не пришлось долго искать. Проштамповал собственную бумагу, смахнув, сделанное Фимкой... Куда же ее? Рядом лежала толстая папка "Исходящие. Земля Иисуса". "Подходящее название", - подумал Веник и сунул свою метрику под кипу других.
Теперь ему нужно было спасти Рамата. Зная номер кабинета, он был в метрике, Веник выглянул в приоткрытую дверь, и, не увидев в коридоре никого, тенью метнулся в угловой 120-й.
Люди, обычно, подразделяются на две категории - одних частые стрессы доводят до рюмки и рукотрясения, других - закаляют. Веника стрессы похоже закаляли. По крайней мере, он вдруг почувствовал, как в него вливается лихорадочная, суетливая бодрость.
"Эх, написать бы заявление на отпуск. Главный бы подписал. Но медлить нельзя, хоть лишние деньги не помешали бы. Жены дома нет. Но домой... Нет, домой нельзя. Прямо отсюда. Прямо сейчас. Вот только куда? А если совпадение, шутка?"
Веник посмотрел на потертый желтоватый листок. Взял ножницы и не торопясь искромсал бумажное "время" на мелкие кусочки. Смахнул обрезки, поднял глаза... Бумага проявилась на столе чуть выше, чем лежала до того. Сердце заколотилось, конечно. Но его лихорадочный бег уже не пугал, мешал разве.
Нужны были деньги. Оставалось одно - занять, не надеясь на отдачу.... У кого? Разве, что у главного... Такая просьба покоробит, но и польстит одновременно. А без отдачи - так его не жалко, он не бедствует.
Веник поднялся, бросил прощальный взгляд на растерзанный стол, взял портфель - он так и не раскрывал его сегодня, и шагнул к двери. Однако запертая дверь сама открылась ему навстречу. Открылась удушающе медленно, словно преодолевая какое-то неведомое сопротивление.
В дверях стоял Некто в темной тройке, лаковых ботинках, смуглый, с плотной, густой шапкой темных кудрей...
Веник был уже далеко не молодым человеком. Да и вообще никогда не приходилось ему ощущать себя могучим голливудским суперменом, звереющим перед лицом неожиданной опасности. Он попросту отшатнулся к стулу и обмяк на нем, не имея сил даже привстать на ватных ногах.
Веник сидел и ждал сердечного приступа. Приступ задерживался. Мало того, перед лицом безвременной (действительно безвременной!) кончины, он вдруг ощутил, как страх смерти стал его, наконец, отпускать.
Черт лаковый уселся тем временем напротив и тоже ждал чего-то: то ли пока Веник "дозреет" и спелым яблоком скатится прямехонько в Ад, то ли иного, неведомого. Чего, интересно?
- А что, - спросил вдруг лаковый, - вы, с вашим ...э-э, бестелесным, так сказать опытом, всё ещё верите в существование Ада?
В первую секунду Веник не понял сути вопроса. Фраза показалась ему совершенно бессмысленной. Адой звали к тому же склочную соседку-лифтершу из... Ах, да... Ада. То есть Ада же, того который... Вениамин поднял мутный взгляд и всмотрелся в лакового. Ни прозрачным, ни еще каким-то отличающимся от обычного посетителя он не был.
- Ада? - хрипло спросил Веник. - При чем тут Ад?
- Вот и я говорю, причем, - согласился лаковый. - Это все сказки для... - он сделал что-то невообразимое с пальцами, и Веник тут же вспомнил, как вольготно лаковый обращался в прошлый раз с бровями.
Тот словно прочел его мысли:
- Зря вы тогда этого юношу.... Некоторым образом, э-э...спасли.
- Почему "некоторым образом", - удивился Веник. - Просто спас.
- Вы не понимаете, - ласково сказал Черт. - Спас это -...э-э, спасение. Вы же, по сути, продлили его земные муки ...
- Нет, вы уж меня извините, - устало и обреченно перебил черта Веник. - Вы, похоже, клоните к тому, что там у вас в канцелярии - веселее?
- А вы считаете, что...Впрочем, полагаю, вы видели именно канцелярию. Небесную канцелярию с ангелами в подворотничках и нарукавниках?..
- В слюнявчиках, - буркнул Веник.
|
