Аннотация: Об одном из самых интересных и оригинальных преподавателей МГИМО. Сегодня очень многие знают его, но ...совсем в ином качестве.
ЭТОТ СТРАННЫЙ ПРЕПОДАВАТЕЛЬ ПОХЛЕБКИН
Наверняка, уже кто-то до меня сказал, что вся наша жизнь - это не что иное как встреча. Встреча с самой жизнью, встреча с детством, с любовью и со всем, что можно перечислять до бесконечности и что кончается последней встречей - увы, единственной обязательной в этой программе. И нужно быть индуистом для того, чтобы верить, что она отнюдь не последняя на этой земле.
Но поскольку мы не исповедуем индуизм, приходиться ценить все те, иногда предопределенные, иногда запланированные, а порой совершенно неожиданные и непонятно для чего тебе посланные встречи, знакомства, общения, узнавания.
Первый рассказ о таких встречах из моего далекого прошлого в период учебы в МГИМО.
Шла летняя экзаменационная сессия 1968 года. Вторая в моей студенческой жизни на факультете международных отношений. Наш преподаватель по всемирной истории заболел, и нам сказали, что экзамены будет принимать другой преподаватель, человек с забавной фамилией Похлебкин. Я никогда не шла на экзамен первой, а где-то посередине. Экзамен начинался в девять часов. Я рассчитала, что мне надо подойти часам к одиннадцати. Большинство экзаменов заканчивалось к обеду.
Когда я подошла к аудитории, где проходил экзамен, меня поразило количество народа перед его дверьми и легкий налет нервозности, витавший в воздухе.
--
В чем дело, почему никто не уходит после экзамена? - обратилась я к одному из сокурсников.
--
Да все ждут сдавать.
--
Как, а сколько же уже сдало?
--
Двое.
--
Что?! - не поверила я своим ушам. Обычно на экзамене спрашивали самое долгое минут пятнадцать, т.е. за час проходило человека четыре, пять, а уж за два часа могло пройти человек восемь, десять. А тут - два!
--
Он что по часу спрашивает?
--
Да нет. Минут двадцать на подготовку, а потом минут сорок спрашивает. К тому же он один, ассистент почему-то не пришел.
--
Здорово, - обрадовался еще один подошедший однокурсник, - надо сейчас идти, скоро ему в туалет понадобится выйти, можно будет шпаргалкой пользоваться.
Несколько человек тут же протиснулись поближе к двери, чтобы войти в аудиторию как только выйдет очередной сдавший. Но их расчетам не суждено было оправдаться - преподаватель не вышел из аудитории. Ни через час, ни через два. Наступило время обеда. Экзамен к этому моменту сдало меньше трети группы. А ведь сначала шли наиболее сильные и хорошо подготовленные. Чем дальше шел экзамен, тем медленнее становился его темп. Кто-то предложил Похлебкину вызвать ассистента, чтобы он смог сходить пообедать. Он отказался и лишь попросил принести ему в аудиторию бутерброд.
Поскольку я к тому времени тоже уже проголодалась, я сходила домой, пообедала и вернулась в институт часам к четырем. Очередь не сдавших сократилась, но не драматически. Мне ждать надоело. Да и атмосфера все накалялась. Ребята, выходившие после экзамена, рассказывали странные вещи. Похлебкин не обращает внимание, даже если видит, что вы пользуетесь шпаргалкой. Он просто задает тогда больше дополнительных вопросов. Даже тем, кто не пользуется шпорами и все отвечает по билету отлично, он все равно задает дополнительные вопросы и ставит отметку скорее на основании беседы с отвечающим, чем на основании ответа по билету. Все это удивляло и заставляло лишь сильнее, чем обычно нервничать. Поэтому при первой возможности я зашла сдавать.
За столом сидел человек, казавшийся очень немолодым, небольшого роста, худощавый, в невыразительном помятом пиджачке, с довольно изможденным лицом. На голове - сильно поредевшие волосы - производившие, тем не менее, впечатление растрепанности. Он был в больших роговых очках, которые не только не смягчали, а еще более усиливали впечатление от очень умных глаз, смотревших на вас с интересом и, казалось, с легкой насмешкой.
С билетом мне не повезло. Как сейчас помню, это был вопрос о французской революции. Про революцию я знала много, зачитывалась биографиями деятелей французской революции. Но в учебнике этот период пестрел сплошными датами - принятие того или иного декрета, казнь того или иного деятеля и прочее, и прочее. А на даты у меня память - из рук вон плохая.
Когда я начала рассказывать, поначалу все шло хорошо, но потом я запнулась на очередной дате и никак не могла ее вспомнить
Похлебкин это понял и обратился ко мне с поразившим меня предложением.
--
Не нервничайте. Я вижу, что материал вы, в принципе, знаете. А даты? Ну что же, на то они и даты, чтобы их забывать. Важны события. А по событиям можно восстановить и дату. Давайте порассуждайте. Когда могло произойти это событие? В январе такого-то года?
--
Нет, в январе не могло, - оживилась я, - в январе еще в разгаре был террор.
--
Ну, в мае?
--
Нет, пожалуй, ближе к осени, скорее сентябрь. Да, конечно, сентябрь.
--
Почему?
Я высказала свои соображения, вспомнила массу событий, которые происходили в это время. Начала рассказывать о каких-то поразивших меня деталях, вычитанных в книгах. Мне самой было интересно пытаться понять, когда могло произойти событие. Похлебкин по ходу дела тоже делал комментарии, рассказывал о каких-то интересных деталях, о которых я даже нигде до этого и не слышала. Я забыла об экзамене, об отметке. Мы просто сидели и разговаривали, и прервались, когда вдруг скрипнула дверь и в аудиторию заглянул очередной страждущий претендент.
За экзамен Похлебкин поставил мне пятерку, заявив, что он видит, что я понимаю суть событий, происходивший в то время, и многое знаю об этом периоде. А даты... Даты отнюдь не главное. Я вышла несколько ошарашенная. Посмотрела на часы. Я отвечала, вернее будет сказать, мы вели беседу с Похлебкиным минут тридцать. А ведь было уже семь часов вечера. К этому моменту Похлебкин провел в аудитории уже десять часов. Причем не просто провел, а работал, причем, как я убедилась, напряженно. Не просто слушал, уносясь мыслями куда-то, как большинство преподавателей, а постоянно присутствовал, участвовал вместе со студентом в ответе.
Я ушла домой. Периодически мне звонил кто-то из сокурсников и сообщал информацию с места событий. Часов в десять вечера раздался очередной звонок, и меня попросили, поскольку я жила недалеко от института, отнести что-нибудь поесть ребятам все еще дожидавшимся сдачи экзамена.
Когда я, прихватив кое-то из еды, пришла в институт, мои шаги гулко раздавались по пустому зданию. Было около двенадцати, уточняю, ночи. И лишь около одной аудитории из-под двери виднелся свет. Похлебкин продолжал принимать экзамен. Когда я вошла в аудиторию, где дожидались страждущие, я решила, что в ней уже никого нет. Но вдруг из-за парт стали подниматься головы. Одна, другая, третья... Растрепанные волосы, заспанные глаза. Ребята решили подремать, чтобы не терять времени даром. А каково же Похлебкину? - подумала я. Ведь он уже 15 часов принимает экзамены. К тому же, без перерывов на обед или ужин, обходясь даже без традиционного кофе, который многие профессора выходили попить, когда их заменяли ассистенты. Он же так и не попросил деканат прислать ему хоть кого-то, чтобы временно заменить. Все это выглядело невероятным.
На следующий день мы узнали, что экзамен закончился около... трех часов ночи. Последними сдавали не самые сильные студенты и отметки у них были такие же, что и раньше - тройки. Но, тем не менее, они написали жалобу в деканат, в которой, ссылаясь на свою усталость во время столь позднего времени сдачи экзамена, оспаривали результаты. Жалоба имела значительный резонанс, тем более, что среди тех, кто ее написал, был и парторг нашего курса. К тому же жалоба упала на благодатную почву, поскольку у Похлебкина, как это часто бывает с неординарными людьми, было много "доброжелателей" в институте. Началось разбирательство. И через какое-то время Похлебкин был уволен. Или ушел по своему желанию. Точно не знаю. Но, в принципе, это не меняет сути дела.
Заинтересовавшись личностью этого столь необычного преподавателя, я расспросила о нем студентов одной из групп старшего курса, у которых он преподавал историю скандинавских стран. Я узнала интересные детали его биографии. Он родился на год раньше моего отца - в 1923 году. Тоже прошел войну. Также закончил МГИМО, только на год раньше.
В начале своей научной карьеры Похлебкин специализировался по Югославии. Это был золотой период советско-югославских отношений. Но постепенно в отношениях между двумя странами начали нарастать противоречия. К тому моменту, когда диссертация была представлена к защите, произошел разрыв в отношениях между Советским Союзом и Югославией. Начался период, прошедший под лозунгом "Югославская компартия во власти убийц и шпионов". Резолюция именно с таким заголовком была принята Информбюро коммунистических и рабочих партий в ноябре 1949 года. Защищать диссертацию, в которой рассказывалось о позитивном опыте советско-югославских отношений в такой ситуации было, естественно, невозможно. Естественно, вся эта история сильно травмировала Похлебкина. Насмарку пошел труд нескольких лет. Более того, он не захотел продолжать заниматься Югославией, поскольку пришлось бы, во всяком случае, на том этапе, поливать эту страну грязью.
Не знаю, насколько точен этот, рассказанный мне "югославский эпизод" из жизни Похлебкина, но, во всяком случае, в МГИМО он уже числился специалистом по Скандинавии. В этом его качестве мы и узнали его впервые в тот знаменательный день сдачи экзамена.
Я думала, что больше уже никогда не услышу об этом человеке. Тем более, что знакомые студенты, продолжавшие общаться с ним после ухода из института, говорили, что вся эта история, совпавшая по времени с семейными проблемами, сломила Похлебкина, и он серьезно заболел.
Прошло несколько лет. Как-то в магазине мне попалась на глаза книга о пряностях, заинтересовавшая меня. Смотрю кто автор. Похлебкин. Думаю, однофамилец. Смотрю инициалы - В.В. Те же, что и у нашего преподавателя. А уж когда я прочитала в аннотации имя полностью, исчезли последние сомнения. Второго человека с такой фамилией, да еще и с таким редким именем - Вильям Васильевич - быть не могло. Через некоторое время стали выходить другие книги Похлебкина - "Чай", "Национальные кухни наших народов", "Занимательная кулинария", "Тайны хорошей кухни", Кулинарный словарь Историю водки, признанной лучшей книгой по алкогольным напиткам, и многие, многие другие.
Сфера его интересов не ограничивалась кулинарией. Похлебкин опубликовал три тома справочника "Внешняя политика Руси, России, СССР", "Словарь международной символики и эмблематики", "Государственный строй Исландии". Его перу принадлежит более 50 книг, их общий тираж во всем мире приближается к ста миллионам экземпляров. Но именно книги по кулинарии принесли ему международную славу. В 1993 году Похлебкин стал лауреатом Международной премии Ланге Черетто. Ее присуждают за книги по культуре питания. Его История водки была признана лучшей книгой по алкогольным напиткам.
Люди, не знавшие Похлебкина, с уверенностью говорили, о том, что его имя - это удачно выбранный псевдоним. Как же они удивлялись, когда я им объясняла, что это вовсе не так. Интересно, это фамилия натолкнула Вильяма Васильевича на идею начать писать книги по кулинарному искусству или же так удачно совпал интерес с фамилией?
Именно для того, чтобы задать Вильяму Васильевичу этот вопрос, я не так давно, решила узнать его координаты у одного знакомого, когда-то учившегося у Похлебкина, и поддерживавшего с ним связь. И вдруг, узнаю дикую новость. Похлебкин убит. В апреле 2000 года найден мертвым со следами множества колото-резаных ран в своей квартире на окраине Подольска. Полагают, что убийство произошло за две - три недели до этого.
Кому понадобилось его убивать? Зачем? Каковы мотивы убийства? До сих пор неясно. Из квартиры, вроде бы, ничего не похищено. Правда, ценности, кроме книг, у него вряд ли были. Похлебкин всю жизнь собирал книги и был обладателем уникальной библиотеки - около пятидесяти тысяч уникальных изданий по русской истории, истории русской дипломатии, редчайшая коллекция кулинарных книг, оцениваемая специалистами в десятки тысяч долларов. Всю жизнь ему, по большому счету, ничего было не нужно кроме книг. Еще в институте ребята, навещавшие его, говорили, что он жил в практически пустой квартире, заваленной книгами. По мнению следователей, возможно, он застал воров, собиравшихся похитить что-то из его ценных книг.
Вот такая получилась неожиданно трагическая концовка у этого моего небольшого рассказа о самом необычном преподавателе, с которым мне повезло встретиться. Причем всего один раз. Но так бывает. Какой-то человек один раз появится в вашей жизни, и вы не забудете его никогда. А с другим вы можете встречаться часто и долго. Но как только он исчезнет из поля вашего зрения, вы уже с трудом вспоминаете его имя, черты лица...
Да, чуть не забыла. Похлебкин - это все-таки псевдоним. Только не Вильяма Васильевича, а его отца. Его отцом был революционер - подпольщик с весьма обычной русской фамилией - Михайлов. Но поскольку почти все революционеры брали псевдонимы, то и он взял. А вот уж почему он выбрал такой странный, правда, сослуживший хорошую службу его сыну псевдоним, об этом, я полагаю, мы теперь уже никогда не узнаем.