Из овчинного комка, прислоненного к воротам продуктового склада - ни гу-гу.
Мищенко прохрустел по снегу пятнадцать шагов, легко пхнул валенком мягкую горку.
- Спишь?!
- Я ммманаль ттакой ссспищь, - донеслось тремоло из овчинных недр.
Действительно, уснуть до смерти в забайкальские минус сорок три с ветерком- это запросто; прикемарить же, чтобы скоротать время на посту, невозможно, пусть даже поверх шинели надет тулуп с воротником широким, как русская душа, а на ногах пимы - тяжелые, как русская доля.
- Вставай-поднимайся, смена пришла!
Овчина зашевелилась, стала вырастать, и образовался часовой Шаркузиев - малюсенький таджик с луноподобным личиком. Табельное оружие, припаявшись заледенелым ремнем к рукаву тулупа, болталось до того нелепо, что растеряло всю свою грозность.
- Принять пост! - крикнул Мищенко в ночь. Караульный подошел.
- Пос сдаль, - пролепетал околевший Шаркузиев.
- Сдаль, - передразнил караульный. - Печати-то не проспаль?
- Становись, умник, - осадил Мищенко. - А ты скидывай тулуп и - шагом марш с поста.
Мищенко обождал, пока таджик отойдет, потом предупредил:
- Смотри, Лапин, стуканёшь на него начкару, душу выну! Служи, боец.
Он догнал Шаркузиева.
- Ты, басмач, когда-нибудь автомат просрешь.
- Не, я его шуба пряталь.
2
- Байрамов!
- Я!
- Каримов!
- Я!
- Шаркузиев!.. Шаркузиев!!
- А?.. (его, видать, толкнули, заснул стоя) Я.
- Ррота отбой!
Будь на месте Шаркузиева другой курсант, не миновать ему наряда в кочегарку, но Мищенко - старшина роты из срочников - толком не ведая почему, благоволил этому чурке.
Вася Мищенко - кондовый хохол. Потому и старшиной поставлен. В самом деле: кого, как не хохла, надобно назначать куском в Советской Армии, да еще в учебке Внутренних Войск.
Полутораметровый Шаркузиев прибыл в часть осенним призывом. Вообще-то он шел по команде танкистом, но случайно попал в ВВ. Мищенко, только-только ставший старшиною после дембельнувшегося Сущенко, самолично выбрал его из четырех сотен призывников, которыми кишело помещение сборного пункта.
- Товарищ старший лейтенант, - доложил он помкомроты, проверив по списку причитающихся им людей, - одного недостаёт.
- Точно?
- Так точно. На лицо - девятнадцать человек.
- Вот, гадство! Кто отсутствует?
- Баймухаммедов какой-то.
- Ищи его. Живее.
- Баймухаммедов! Кто Баймухаммедов! - врезаясь в разнородную массу парней, заорал Вася, и пошел - вензелями - толкаясь и вопя: - Баймухамме-едо-ов!!
- Я за него! - глумливо склабясь, отозвался славянин в фуфайке. В отворот его ушанки ухарски был всунут паспорт гражданина СССР.
- Ссволочь!
Таинственный бай пропал.
- Бери любого, у кого паспорт на руках. Я договорюсь с комендантом, - приказал старлей.
"Вот тебя я и заарканю, - решил судьбу ухаря Мищенко. - Поползаешь гусиным шагом".
- Дай сюда паспорт, - потребовал кусок, отыскав мимолетного знакомца.
- Где ты его видишь?
- В шапке торчит.
- Аа... Так это справка об освобождении, - призывник выпростал из кармана фуфайки здоровенную клешню, одетую в татуировки, как в перчатку, сгреб паспорт и положил за пазуху.
Вася плюнул и отошел.
У стены, к тёплым радиаторам прильнул табунчик бабаев. Сыны Востока, обряженные в невозможные одежды, расположились прямо на грязнущем полу, в ногах у каждого стоял полосатый мешок.
"Вот орехов-то с курагой деды нажрутся".
- Паспорта с собой?
Один из бабаев пролопотал что-то, и орда дружно вынула документы, аккуратно завернутые в тряпочки.
- А у этого? - Мищенко кивнул на малюсенького человечка, свернувшегося калачиком и спавшего.
Соню растолкали.
Природа импульса, формирующего приязнь между людьми различна. Одних сражает голос, других - телосложение, третьих - одежда... в лидерах же, безусловно, лицо. Тысячи людей прошло бы мимо этого лица, не оглянувшись. А между тем, оглянуться было на что. В разбуженном бабаёнке Вася узнал пупсика - игрушку из детства - чуть состарившуюся, потемневшую от времени, но - её. С теми же щечками, уютно упрятавшими носик, с той же милой младенческой складочкой на шее, с теми же телячьими глазами. Когда позже выяснилось что Шаркузиев детдомовец, Мищенко задумывался иногда, отчего взгляд его пестуна так разнится с выражением глаз тех сирот, с которыми довелось ему однажды встретиться.
Это был футбольный матч. Будущий кусок ВВ отдыхал в пионерском лагере "Гайдар", в километре от которого располагался лагерь "Смена" - летние квартиры запорожского детдома. Смена оказалась еще та. Одного возраста с юными гайдаровцами, детдомовцы смотрелись на три года старше. Во время матча они норовили навернуть пыром по голени, выдыхали на ухо перегоревшим табаком: "если выиграете, вам п...ц", Васю же поразили глаза - карие, серые, зеленые... - разноцветные колючие стены, пробить брешь в которых представлялось немыслимым. Он осознал это годы спустя, а тот раз испугался не грядущей расправы (которая состоялась), а глаз, где, как ему тогда показалось, не плескалось ничего человеческого.
- Паспорт есть?
- Есь.
- Бери мешок, иди за мной.
- Нету мешок.
- Хватай любой.
- А?
- Бери, говорю, какой понравится, у них все равно отберут.
- Нее... цузой низя.
- Ну, ты и урюк! Ладно, идем.
...Охранник из Шаркузиева выходил бестолковый. С ноября по апрель он научился кое-как управляться с "Калашниковым", сносно готовить куску жареную на сале картошку, кушать сало и смешно выговаривать матерные слова, значение которых едва ли понимал в полной мере. В одном лишь таджик достиг совершенства - в строевом шаге. Его суставы были обмазаны каким-то волшебным веществом - так вольно двигались конечности. Плюс к тому - превосходное чувство ритма и идеальный вестибулярный аппарат до микросекунды синхронизировали отмашку с шагом.
- Песня, а не шаг! - похвалил генерал-лейтенант дневального Шаркузиева, когда тот сошел с "тумбочки", десять раз припечатал в намастиченный пол подошвами сапог и, отдав честь, доложил:
- Табарсь прапарси!.. - после чего замолк, забыв, что следует говорить дальше.
Пока командир полка смотрел белыми глазами в затылок разжалованного в прапорщики генерала и втихаря нашаривал валидол, высокий гость повторил:
- Песня! В московских частях - и то не часто такое увидишь. - Потом повернулся к свите: - А вас, товарищ подполковник, этот курсант лейтенантом величает?
- Никак нет, товарищ генерал-лейтенант!
- И то ладно.
Инспекция покинула расположение роты, а Мищенко, прихватив ящик тушенки, поспешил в санчасть, где душевно переговорил с фельдшером. Через час "заболевший" бронхитом таджик отправился на две недели в больничку пережидать бурю.
Когда это было? А случилось это двадцатого апреля одна тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года. За двадцать два дня до рокового назначения курсанта Шаркузиева в караул, и за двадцать один день до суточного увольнения Мищенко в Читу - прикупить гражданскую одежду для отбытия в отпуск.
...Из увольнения старшина возвращался в такси.
- Где ночевал в городе? - спрашивал водила.
- В гостинице.
- Так, говоришь, в отпуск?
- Завтра.
- Даа... Отпуск, да еще в мае... Живешь-то далеко?
- В Запорожье.
- Погоны и лычки поменяй, когда в поезд сядешь, и фуражку тоже. ДембелЯ по домам катят, а ваш брат не в почете, глядишь - выкинут на ходу.
- Знаю. Я по-гражданке поеду, - Мищенко прихлопнул ладонью по свертку рядом с собой.
- Ну, держитесь запорожские девки!
- Я женат, сыну четыре года.
- Да ну?! То-то и смотрю - взрослый ты на внешность. Сколько лет?
- Двадцать шесть.
Таксёр присвистнул.
- Что ж ты еще немного не побегал, до двадцати семи?
- Бронь на заводе сняли, я и загремел.
Звук сирены потребовал прижаться к обочине. Мимо пронеслись милицейская "шестерка" и два уазика.
- В Каштак прут, опять резня, - определил Мищенко.
- А на уазиках номера военные, не ментовские, - заметил водила.
...На КПП дежурный по части даже не глянул на представленную Василием увольнительную. Выпалил:
- В твоей роте у курсанта автомат махнули, уснул на посту.
- Кто уснул?
- Шаркузиев. О пропаже оружия доложено в штаб округа. Если через два часа не найдем, доложат Москве, а там... - капитан провел пальцем по горлу.
- Каштакских шмонать надо. Это они, суки!
- Ну а кто ж еще. Бегом в расположение!
Ох, и неспокойное место Каштак. Налепились безобразные строения вдоль берега безымянной речушки-ручья аккурат напротив воинской части. И компот в Каштаке еще тот - химики, поселенцы... да разве ж преграда им дырявые заборы? Ползают, как тараканы, высматривают, где что плохо лежит, на ходу подметки режут, а тут - такой куш без призора: дрыхнет бабай, привалившись спиной к двери в учебные классы, а "штуцер" рядом прислонил, грех не умыкнуть.
...Эх, Шаркузиев ты, Шаркузиев... Что ж ты натворил, соня ты этакий! Упекли тебя сегодня до поры на губу, а кусок твой Мищенко стоит побитым псом в кабинете командира полка и мямлит:
- Да как же так, товарищ подполковник... У меня билеты на поезд взяты. И жене телеграмму отправил, чтоб встречала...
- И я новые погоны приготовил! Пока не найдем автомат, из части ни шагу! Дембелей - и то застопорили, а на них уже документы выправлены. Отпуск ему... Свободен!
Что было дальше? А вот что. Неделю особисты со спецами из МВД ставили на уши и учебку и Каштак, но автомат как в воду канул. Потом судили Шаркузиева. Выездным судом в актовом зале учебки. Наказали, в назидание другим, примерно - шесть лет общего режима. И без пяти минут вертухай отправился в ближайший лагерь не охранником, а сидельцем.
- Пусть сидит, тварина! - обронил командир части. Третья звезда, изготовившаяся скатиться тот год к нему погоны, надолго завязла в небе. И еще он отменил свой приказ об отпуске Мищенко.
Опрометчиво ты поступил, подполковник, мелочно... А Вася, когда узнал о том, куда-то пропал после обеда, и заявился в расположение роты перед отбоем.
- Лапина ко мне, - бросил он тумбарю.
- Сержанта Лапина к старшине! - заорал боец. - Кусок пьяный, - успел шепнуть он Лапину.
Лапин зашел в каптёрку.
- Звал?
- Подойди.
Он подошел.
- Нахера ты Шаркузиева в наряд записал, да еще на дальний пост? Я тебе что велел, когда в увольнение уходил?
- Не ставить его в караул.
- Я таджика с апреля в караулы прекратил наряжать, знал, что заснет. И ты, урод, об этом знал. Знал ведь, что задрыхнет бабай на солнышке? А?
Лапин ответить не успел. Страшный удар сапогом в пах пригасил сознание, второй - туда же - выключил его вовсе.
...Двумя сутками позже, ротный прощался со старшиной у тарахтевшего ЗИЛа:
- Ну, всего тебе, Мищенко. Охранником в лагере службу тащить не сахар, но все же лучше, чем лишний год-полтора в дисбате париться. Все, что мог, я для тебя сделал. Да и того б не было, не служи в зоне кумом однокашник мой. Авось, отсидишься там. Вернется Лапин из больнички, а тебя нет; а на нет и суда нет. Молись, чтобы он заяву на тебя не накатал. Я беседовал с ним. Дескать, второе кряду происшествие повиснет на часть, отпуск ему обещал, да кто знает, что у него на уме.
- Как он?
- Каком книзу. Не яйца - синие мячи. Натворил ты дел... Кого посоветуешь вместо себя? Коваленко?
- Прохоренко.
- Да он же тупой.
- И исполнительный. Идеальная смесь.
- Езжай.
***
...Автозак въехал в лагерный шлюз. Прибыл этап.
- Первый пошел! - командовал старлей в проём стального ящика. - Второй пошел! Третий пошел!..
Шаркузиев шел седьмым. Увидев в оцеплении Мищенко, он радостно вскинулся, но тут же сник под его взглядом, протрусил куда положено и присел в ряд с другими на корточки.
...Вот уже два месяца тянет Василий Мищенко бесконечные лагерные караулы. Лето заканчивается. Здесь - в зоне - бывший старшина - никто. Ноль, который закатили в ночь. Эх, ночи вы ночи... до чего ж вы нескончаемы, забайкальские ночи! Семь метров высота наблюдательной вышки. И нет, чтобы Васиным мыслям еще выше - к звездам стремиться, к вечному, а норовят они на юг - в Запорожье - к жене, которая в любую пору легко пахнет ландышем, к сыну, к пятистеннику с остекленной верандой, к курам, гусям, поросятам...
"Хоть на денек бы!.. Хоть на час!!.. Мочи нет глядеть на уголовные хари! Зайди кто в запретку, стрельну, как собаку! Чего этих тварей жалеть! И - отпуск! Да кто ж под пулю полезет..."
И на что взрослому человеку лезут в голову такие мысли? Он же ими распорядится, он их выстроит по порядку и примет решение.
Следующим днем Мищенко улучил момент, сказал Шаркузиеву:
- Завтра на вечерней прогулке иди к дальней правой вышке, чай скину. Обменяешь на что-нибудь.
Чай. ЧАЙ! Дороже денег в зоне чай.
...Вечером с вышки Вася наблюдал, как таджик направился в левый угол зоны.
"Сука тупая!!"
Но бабай понял ошибку, и через пять минут Вася увидел его, шлепающим куда надо.
"Давай, милый! Шагай!"
Мищенко вынул из кармана пачку чаю.
"Три слона", весом в сто пятьдесят граммов, увлекая за собою капроновую нить, полетели вниз, и приземлились на контрольно-следовой полосе.
Шаркузиев подошел, запрокинул голову. Вася пальцем показал куда идти и дослал патрон в патронник.
КСП - штука не узкая, к тому же вспаханная и пробороненная, не разбежишься. Мищенко знал: времени у него достаточно.
Маленький таджик пролез сквозь колючку, и направился подобрать гостинчик. Васю рассмешило движение Шаркузиева поймать пачку чаю, когда она вдруг оторвалась от земли и устремилась вверх. Бабаёнок подпрыгнул за ней, но ладошки вхолостую шлепнули воздух. Он широко улыбнулся, принимая это за игру; улыбаясь, проводил взглядом сто пятьдесят граммов лагерной валюты, ускользающую от него навсегда, и той же улыбкой встретил предупредительную очередь.
"У попа была собака, он ее любил. Она съела кусок мяса, он ее убил", - мягко выстелилось в Васином мозгу.
Тут же, на противоположные края этого покрывала тяжко свалилось два вскрика:
"Не убивай!" и "Убей!"
Мищенко внял тому, который был короче: он чудно пах ландышем.