Аннотация: Повесть награждена Святославом Логиновым на ролевом конвенте БлинКом-2005 (Санкт-Петербург)
Людмила и Александр Белаш
Альберта Сокровенная
Шёл дождь. Лес потемнел и стих, лишь неумолчный шелест капель слышался в дремучей чаще. Тяжёлая испарина земли стелилась над сырыми травами и мхами, и казалось, тёплый пар, сгущаясь, заливает мшистые низины в вековечных дебрях. В низко стелящихся тучах, волокущих по земле дождевые пряди, сверкнула извилистая нить молнии, и вслед ей сердито прокатился по небу гром.
Лисёнок, скрывшийся под корнями вывороченного давней бурей дерева, зажмурился и слабо тявкнул в испуге. Дождь смешал запахи, струящиеся в воздухе, шум заглушил звуки, а этот треск наверху - как страшен!
Мимолётный свет молнии исчез в предвечерних грозовых сумерках. Раскрыв глаза, лисёнок осторожно выглянул из-под корней - вроде дождь слабеет? не пуститься ли бегом к родной норе?..
И новый страх заставил его припасть брюхом к земле. Тень, очерченная резко, как силуэт коршуна, выплыла из-за крон деревьев. С нею в прогал бурелома вторгся гул, как отзвук далёкого сильного ветра. В середине чёрной тени вспыхнул круглый яркий глаз и, вытянув вниз шевелящиеся тонкие лучи, по-паучьи ощупал открытое место. Над лисёнком повеяло, словно вдохнул огромный зверь - и лисёнок, не помня себя от ужаса, вскочил и понёсся прыжками. Лучи погнались за ним; по мху и по шерсти лисёнка, как живые росинки, забегали светящиеся пятнышки.
Его приподняло - и отпустило. Тень, зависшая над прогалом, скользнула дальше; с нею исчез и гул бури.
* * *
Минула душная ночь. Окна в покое Альберты, как и во всех покоях Лансхольма, были выставлены и убраны на лето, но это не облегчило тяготу сна. Фрейлины Клара и Юстина, по обычаю делившие постель с Её Сиятельством, измаялись и взмокли в давящей теплоте ночи, но Альберта блаженствовала, разметавшись и дыша свободно и просторно. Она обожала лето, и чем жарче сияло солнце, тем веселей была дочь герцога. Иногда она становилась просто неуёмной в своей бодрости.
- Одеваться! Где завтрак?! Я велю выпороть кухаря!
Молилась и ела она второпях, а носилась неподобающе быстро, обгоняя шорох своих одежд. Пронзительный голос её летел впереди:
- Я поеду верхом. Адриен! Скажи, чтоб заседлали моего Резвого.
Даже нянюшка Готлинда (а никого другого своенравная Альберта и не слушалась) не могла убедить её, что столь знатной девице отнюдь не пристало скакать по лугам и лесам, а тем паче владеть мечом и пускать на скаку стрелы в оленей.
В это утро Готлинда была особенно строга. Егерь, принесший спозаранку дичь, попавшую в силки, вновь заговорил о том, что в округе неладно. Смутный рассказ его достиг ушей недремлющей Готлинды, она обеспокоилась и, когда Альберта взметнулась без помощи стремянного в седло, сказала Её Сиятельству:
- Вы бы побереглись и не ездили из Лансхольма. Что-то у нас нехорошо стало.
- Слышала, - отрезала Альберта. - Глупости. Не повторяй слова дворни.
Втянула Резвого - и в ворота. За ней поспешил Адриен, бросив с коня укоризненный взгляд на хмурую Готлинду.
- И матушка ваша волнуется! - крикнула Готлинда вслед, хотя за такие слова даже ей грозила долгая угрюмая немилость госпожи.
- Мать бы не трогала, - скрипнула челюстями Альберта, и никто её не слышал, разве только Резвый. Но по её посадке и тому, как руки держали поводья, Адриен понял, что хозяйка огорчена и рассержена. Не ускользнуло от него и то, как Альберта взглянула на Круглую башню Лансхольма. Кажется, сегодня оттуда ничего не слышалось, но Готлинде лучше знать, она дружна с женщинами, которые присматривают за бедной герцогиней. Бывшей герцогиней, если быть точным. Бертольф, добившись у папы римского развода с лишившейся рассудка супругой, поступил достойно и обеспечил несчастной Эрменгарде подобающий уход и содержание.
Столь же благородно обошёлся Бертольф и с дочерью, выделив ей в кормление Лансхольм с окрестными угодьями.
Разумным, на взгляд Адриена, был и приказ герцога не выпускать дочь из пределов лансхольмского владения. Исключение делалось лишь для поездки на богомолье - в закрытых носилках, с закрытым лицом.
День выдался чудесный. Умытые леса светились свежей зеленью, ветер колыхал цветенье трав и доносил медвяный запах таволги. Адриен, скакавший за Альбертой, ощущал и другое - кисловатый муравьиный дух, означавший, что дочь Бертольфа злится и готова на расправу.
- А ты что слышал? - вопросила вдруг Альберта, придержав коня и поравнявшись с Адриеном.
- Ничего, Ваше Сиятельство.
- Не лги мне, Адриен дан Тейс. Я знаю, как пахнет ложь.
Адриен не удивился. Он привык, что Бертольфин чует лучше охотничьих псов. Страх, вожделение, обман - как оказалось, всё имеет свой особый запах.
- Кому ты давал клятву верности - герцогу или кастеляну?
Глаза Альберты чувств не выражали, но её прислуга и телохранители поневоле выучились угадывать, что на душе у госпожи. Движение челюстей, словно грызущих что-то, и дрожь щетинистых пластинок, которыми она пробовала яства перед тем, как приступить к трапезе, намекали на близкий взрыв ярости. Щитки жёстких губ оттянулись почти к скулам, собрались узкими ступенями над горловиной шейного кольца.
- Видели тень, госпожа. Тень в небе.
- Знаю! - лаем ударил короткий ответ. - Ещё что?
- Тень глядела на монастырь святого Агапия перед заутреней. Монах по имени Обен опаздывал на службу, и его...
Помогите! на помощь!
Отчаянный крик женщины доносился сверху, и стража с обнажёнными мечами металась, не понимая, что произошло. Наткнулись на служанку герцогини - она кончалась, выкатив глаза и вздрагивая. Сопровождавшие госпожу рыцари лежали лицом вниз, поодаль, оба мёртвые. Вопль Эрменгарды оборвался в чёрной вышине. В стороне от смятённой стоянки обоза, в зарослях, вновь запел соловей, которого герцогиня решила послушать не из шатра, а под открытым небом.
- ...и он лежит сейчас без памяти в обители. Расшибся. Братия за ним ухаживает, молится за его здравие.
Альберта хищно оглянулась, затем вскинула голову и осмотрела небо. Лёгкие белые облачка плыли по голубому небосводу, летали птицы да светило солнце. Больше ничего. Но размеренная жизнь замка и его земель нарушилась, тронутая ночной порчей.
Ночью, непременно ночью. Ночью мир Божий принадлежит мёртвым и исчадиям тьмы. Бог даровал людям сон, чтобы они не видели, кто хозяйничает в ночи. "Язва, ходящая во мраке", как сказано в девяностом псалме. Язва, летящая во мраке. Язва, глядящая, кого пожрать.
- И всё? Не таи от меня.
- Пастушок из Молон-а-Ривена прибежал домой, бросив свиней с перепугу. Сказал - на него налетела большущая птица. Вроде бы он...
"Значит, и днём нападает?.. Что там умалчивает Адриен?"
- ...помешался в уме. Хватался за голову и кричал, что в голове шумит и ползает.
Говорить этого не следовало. Но госпожа может наведаться в Молон-а-Ривен. Она не погнушается грязным мальчишкой-холопом, чтобы разузнать побольше. Лучше сразу выложить, что знаешь. Велит же она приводить к себе всех пилигримов, чтоб из-за занавески выслушать их россказни, когда они, сытно накормленные от её щедрот, развяжут языки. Не говоря уже о списках с монастырских и епархиальных хроник, сделанных по её распоряжению. И всё об одном, о похищениях и странных пропажах людей. Адриен, сошедшись с Сильвианом, писцом и чтецом госпожи, тоже заглядывал в свитки и книги. Страшное и преувлекательное чтение. Настоящий кладезь для учёного монаха, что взялся бы составить благочестивый свод о кознях дьявола и его измывательствах над грешными людьми. Много истинных свидетельств из древности, от святых отцов, но немало и нынешних баснословных известий. Последние как раз и занимали Бертольфин больше всего.
И понятен её всегдашний вопрос к паломникам: "Бывал ли ты в Аргимаре и давно ли туда ходишь?"
В Аргимар, поклониться чудотворным ризам Пресвятой Богородицы, направлялась некогда и герцогиня Эрменгарда. Там же, в одном переходе от святыни, рыскали люди герцога, отыскивая сгинувшую госпожу. Искали день, и два, и три, покуда на четвёртый день не набрели в лесу на логово чумазых углежогов.
Мы тута, монсьер рыцарь, с дозволения капитула. Не разбойники мы, упаси нас Христос. Истинный Бог, не ведаем, кто эта дама и откуда объявилась. Мы уже и осла запрягли, в Аргимар её везть, и вдруг вы прискакали. Ни ниточки, ни золотинки мы на ней не тронули, святой Бенигн мне в том свидетель. Ведь ежели у нас окажется что золотое и серебряное, нас до кровавых соплей запытают, мол - "Откуда взяли, где украли да кого ограбили?" Водицы ей дали и хлебушка, Христа ради, да хлебушка она не стала есть - знать, плох он на господский вкус. Где же нам белой просевной мучицы взять? И пальцем не касались, а синяки - не от нас, такую и нашли её. Вот прошлой ночью и нашли, невдалеке здесь, у опушки. Сами чуть не рехнулись умом, такая страсть была. Загудело, как ветер по лесу прошёл, а ничто не колыхнулось, тишь безветренная. И вон там темно стало, а посередь тьмы запылал огонь, как всевидящее око в храме - во все стороны лучи. И ввысь унеслось. Мы думали, знамение на клад, так клад себя являет. Помолясь, пошли взглянуть, а там она. Такая ж, как сейчас, не в себе. С ней было, вроде копыта... вот, в тряпице у меня. Видите, ничего от вас не прячем, монсьер.
Ехали молча. Вдали игривым зеркалом сверкнул ручей. Адриен ждал, что Бертольфин свернёт к Молон-а-Ривену, но она правила прямо, низко нагнув голову, так что шейные кольца взгорбились, подобно откинутому назад капюшону.
- Дорого бы я дала, чтоб оказаться рядом с тем свинарём, когда прилетала птица, - наконец, вымолвила она скрипуче, сдавленно.
- Сдаётся мне, Ваше Сиятельство, - осторожно заметил Адриен, - что на такую дичь простые стрелы не годятся. Надобно освящённые. И нелишне иметь при себе крест с частицей святых мощей.
- Не стрелы, - метнулся к нему потускневший взгляд Бертольфин, - а силок нужен. Или капкан. Эту добычу я хочу взять живьём. Ты-то как думаешь, Адриен?
Вопрос прозвучал почти жалобно и вызвал в Адриене сострадание. Чувствовалось, что Альберте стало одиноко, как нередко с ней бывало. Есть у неё родичи, есть вассалы, есть замок, слуги и служанки, но со своим невзгодьем она всегда оказывается одна, и некому разделить ту беду, что родилась с ней в один день. По крайности, Адриену это было не по силам.
- Пусть оно минует, Ваше Сиятельство, - искренне ответил он. - Оно всегда минует, стоит немного выждать. Ни в какой рукописи не сказано, что это наваждение надолго. Лучше предаться развлечениям, развеять печаль. Прикажите устроить охоту и сами увидите, насколько веселей вам станет.
Бертольфин обожала охоту со скачкой, с погоней за зверем. Адриен знал, что присоветовать хозяйке, чем отвлечь. Сокровенная, спрятанная в своих землях от досужих любопытных глаз, она ликовала открытой душой в неженских удалых потехах, позволявших вольно двигаться и играть своей силой. Ей ничего не стоило прыгнуть с седла на спину зверя, сбить его с ног своей тяжестью и разорвать челюстями жилы на шее. Она жадно пила горячую кровь, всеми руками сжимая бьющуюся жертву.
Других утех, пристойных благородным людям, она тоже не чуждалась. Трижды в год созывала вассалов в Лансхольм и давала им пир, устраивала празднество с турниром, с музыкантами и плясунами; сама, впрочем, к гостям не выходила, а смотрела на гульбу украдкой и тех, кто отличился, щедро одаривала. Никто не покидал Лансхольм без подарка. Немудрено, что Бертольфин любили, и её вассалы готовы были окоротить любого, кто плохо о ней молвит.
- Я дочь герцога, - повторяла она, подчас даже настойчиво, как бы убеждая в том и себя, и слушающих, - мне надлежит дарить и награждать, дабы высоко стояла слава моего рода.
Сказывают, сам Бертольф, когда ему передавали эти речи, радостно улыбался и замечал приближённым: "Вот какова сила нашей крови. Она себя оказывает, невзирая ни на что". При вестях из Лансхольма герцог забывал, какие трудности он претерпел, женясь повторно.
Сколько ни скрывай, не скроешь, что за дочь родила Эрменгарда Безумная. Благо, удалось отговориться кознями злых духов, коим лестно извредить потомство знатного рода, чьи бранные деяния и семейные дела равно у всех на устах. И всё же Герда Баллерская, вторая супруга Бертольфа, в дрожь тряслась, затяжелев; при ней неотлучно три монаха читали на изгнание бесов. Боялась даже взглянуть на ребёнка, и только узнав, что сын без изъяна, разрыдалась с облегчением, взахлёб благодаря Матерь Божию.
Пиши, - после долгого молчания заговорил граф Фредегар, перестав грызть ноготь. - Пиши: "Ваша Светлость, мой государь Бертольф! Супруга Ваша Эрменгарда минувшей ночью благополучно разрешилась от бремени..."
Боже всемогущий, что диктовать дальше? Фредегар вспомнил тельце, извивающееся в руках повитухи. Плоская голова, тараща глазки, с крысиным писком разевает гребни челюстей. И эти ножки... ручки... лапки... столько не бывает! Будто рак в садке шевелится. Кольчатое брюшко, отделённое перетяжкой от выпуклого тулова. Голова тянется из шейных обручей, вертится... Фредегара замутило.
"...ребёнком, коего опытная повитуха опознала женским полом. Не скрою от Вас, государь, что ребёнок сей мало схож с человечьим..."
Роды были тяжёлыми, а повитухе казалось, что она видит дурной сон. Послед выглядел так непривычно, что она сочла его вторым, меньшим плодом, но быстро опомнилась. Продолговатое детское место было живым - оно само медленно втягивало толстые пуповины и съёживалось, твердело, будто смерзалось, выжимая из себя сукровицу, и под лоснящимся его покровом кишело жёлтое и чёрное. Она велела сжечь послед. Помощница божилась после, что оно кричало в огне и спеклось в костяной ком.
К измождённой Эрменгарде на время возвратился разум. Отдышавшись, она едва слышно попросила показать ей дитя, но увидев, заголосила, сжав голову руками: "Отпустите! Я не хочу! Оставьте меня!"
Когда кастелян Лансхольма представил Адриена Её Сиятельству и объявил, что герцог назначил этого молодого рыцаря стражем и телохранителем дочери, Адриен стоял ни жив, ни мёртв. Он сражался, убивал и бывал ранен. Он бился один против трёх и всех троих сразил, хотя под конец с трудом держался на ногах. Он тонул на переправе и чудом выплыл. Но никогда его не схватывала оторопь, как перед лицом владелицы Лансхольма. Первым порывом было - возмущённо сказать кастеляну: "Монсьер, что за нелепая шутка!? Вы станете уверять меня, что это..." Однако смолчал. Сам Бертольф предупреждал его о том, что Альберта необычна. Правда, никто не намекнул, до какой степени. Все слухи о Сокровенной померкли в сравнении с её подлинным обличием. Волчья шерсть и пасть? нет, всё куда хуже.
И голос. Шершавый, неприятно острый, вовсе не девичий. Так говорил шут-карлик при дворе короля Готфрида, где Адриену довелось бывать.
- Почему ты решил просить покровительства моего отца?
- Ваше... Ваше Сиятельство, - Адриен скованно, принуждённо поклонился, - я оказался в распре с родом графа Мидельбергского. Поссорившись, я смертельно ранил одного из них. Платить вергельд мне было нечем, да родичи умершего и не хотели брать выкуп за кровь, искали моей жизни. Я бежал. Меня настигли в землях, подвассальных Вендельскому герцогу. Я принуждён был защищаться и... долг мой перед Мидельбергом возрос вчетверо. Герцог, ваш отец, оказал мне великую милость, взяв под свою защиту.
- Поистине, батюшка хочет собрать в Лансхольм всех изгоев и отверженных, - Бертольфин не встала, а как-то неуловимо проворно стекла с резного стула, быстро передвигая похожими на сучья ногами. - Здесь, да будет тебе известно, полным-полно невест, изрытых оспой, и горбатых женихов. Клара, младшая дочь графа дан Рюдль, в малолетстве упала в очаг и сожгла половину лица. Другая моя фрейлина, Юстина, дочь барона Лотьерского, познакомилась с зубами пса, и с тех пор носит повязку, открывающую лишь глаза. Но рядом со мной они - красавицы. Ведь я уродлива, не правда ли? Что скажешь, удалец? Говори честно!
- Ваше Сиятельство, я не льстив, и потому отвечу вам словами Иова Многострадального: "Неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать?"
Воцарилась тишина. Кастелян ожидал, что за молчанием последует вспышка негодования. Но Бертольфин, обойдя твёрдо стоявшего Адриена, свесила голову на грудь, и её губы скрыли оскал челюстей.
- Зачем ты не прочёл начало этого стиха - "Ты говоришь, как одна из безумных"?
- Затем, что его читать не следовало, Ваше Сиятельство.
- Ты учился в монастыре?
- Да, у святого Корнелия в Нордларе.
- Почему не принял постриг?
- Суетный мир позвал меня.
- Ты мог бы возглавлять посольства от государей к государям. Боюсь, сьер Адриен, ты станешь сожалеть, что оказался в Лансхольме. Ступай.
Менее чем за месяц Адриен услышал об Альберте всё, что надо было знать. Год или около того всплывали из глубин умолчания подробности, знать которые не обязательно, но любопытно. Один вопрос остался без ответа, и Адриен не спешил задать его, разумно опасаясь, что его слова дойдут до Бертольфин, но однажды понял, что произносить этот вопрос имеют право единственные уста в Лансхольме - уста с челюстями, подобными створкам дверей.
Дело было зимой. Альберта, закутавшись в медвежье покрывало, сидела на тюфяке у самого камина, и из меховых складок высовывались только тёмные сухие пальцы и часть вытянутого вперёд лица. Она походила на одну из каменных химер, что Адриен видел в марбургском соборе. На выпуклых чашках её глаз отблёскивало пламя очага, губы слегка шевелились, и порой Альберта издавала шипящие вздохи, тихо радуясь уюту и любимому ею теплу. Клара Полуликая, сидя рядом, вышивала, а Юстина Безликая грела в корце медовое питьё для госпожи. Адриен (он был без доспехов и оружия) читал хозяйке "Сад примеров для проповедника" Руперта Сализианца. Хотя это была обязанность Сильвиана, сегодня госпожа пожелала, чтоб её исполнял грамотный и для рыцаря довольно сведущий в Писании телохранитель.
Лились благочестивые строки. Изогнув губы и сложив челюсти как горсти, госпожа отпивала мёд с мятой. Она сместилась ближе к Адриену, заметив в книге лист миниатюр. Там были рядами изображены человеческие монстры - псоглавцы, люди с копытами, с лицом на животе, с головами медведей.
- Адриен, - негромко спросила она вдруг, - я человек или нет?
Вопрос был серьёзней, чем тот, заданный при первой встрече. Искусство красноречия и мастерство увёрток не могли тут помочь. Адриен обратил внимание, что игла в руке Клары дан Рюдль стала двигаться медленней, а Юстина дан Лотьер перестала помешивать питьё в чаше. Бертольфин задала свой вопрос в их присутствии - значит, они знали правильный ответ и были связаны с Альбертой узами единодушного согласия. Теперь и его приглашают в их союз, и как при всяком посвящении, его ждёт испытание.
- Ваше Сиятельство, человек есть всякий, принявший Святое крещение и верный Господу Богу, своему роду и своим клятвам, соблюдающий свою честь. Поэтому, госпожа, вы - человек. Я готов повторить это перед любым собранием равных.
Уцелевшая половина лица Клары улыбнулась. Адриену показалось, что красивые глаза Юстины блеснули ласковей, чем обычно, и без опаски. Альберта втянула голову в меха и слабо чирикнула; телохранитель знал, что это - смех.
- Я рада, сьер Адриен, что мне есть на кого положиться. Велите подбросить дров в очаг.
Готлинда не была сдобной молодухой, какими обычно представляют кормилиц. Годы её свежести миновали, она находилась в поре женской зрелости, манеры и черты её лица были полны достоинства, и она знала себе цену. Герцогу она поклонилась почтительно и плавно.
Для меня это великая честь, Ваша Светлость.
Но ты ещё не видела ребёнка.
Я видела многих детей, государь, и выкормила их.
Герцог Бертольф, венценосный владетель Гратена, чей престол в Ламонте, выглядел усталым и был болезненно бледен; странно было видеть таким громогласного, высокорослого и храброго воителя. Он дал знак слуге, и вскоре фрейлина с выражением крайне истощённого терпения внесла спелёнатого младенца. Звуки, исходившие от свёртка, удивили и насторожили Готлинду.
Покажи ей.
Это было вовсе не детское личико. Из обрамления свивальника к Готлинде дёрнулась морда, складчатые губы обнажили два частокола зубчиков, и выпростались две лопаточки, обросшие кошачьими усами. Скрип, верещание и цокот. Готлинда удержалась от того, чтоб сотворить крестное знамение, а на губах замерло: "Спаси и помилуй!.."
Ну что, возьмёшься? - исподлобья, мрачно глядел герцог. - Две марки серебра в год ты получишь, женщина, три льняных рубахи, верхнее платье из шерсти, чулки и сапожки, а сверх того кров, дрова для очага и пищу. Когда окончишь службу, награжу тебя деньгами и скотом.
Готлинда безмолвствовала. Тварь в свивальнике тянулась к ней, шевеля губами и трепеща усатыми лопатками. Ворочаясь, она высвободила лапку... Господи, это рука! Трёхпалая, когтястая, как пыточные клещи. Сухая, словно рука святых мощей Моллинга Нетленного, но живая.
Всё, кроме награды, ты получишь сразу, если откажешься - это будет плата за молчание. Но тогда берегись распускать язык, баба.
Голос твари, сперва громкий, ослаб до сипения. Из глубины рта показался... язык? плоский стручок. Голова свесилась набок.
Его... её кормили, государь?
Её тошнит. Она не может пить... или не умеет. Давали жвачку из хлеба - отрыгивает, - ответила фрейлина.
К груди прикладывали? - уже спокойней спросила Готлинда. Она, пересилив испуг, поняла, что тварь голодна, до боли голодна. Видно было, как она... оно... это живое существо мучается.
Никто не решился. Зубы... она кусается.
"Ох уж мне эти знатные дамочки, - презрительно подумала Готлинда. - Ну, зубки. Наверняка ещё мягонькие. И такую малость не стерпеть!.."
Дайте-ка мне, монсьорэнн.
Тонкая, будто лакированная рука слепо заскребла по плечу Готлинды. Пасть стала тыкаться ей в шею, щекоча.
Так ты согласна?
Да.
"Но ведь это чудовище, - брезгливым взглядом сказала фрейлина.
"Это дитя, - взглядом же ответила Готлинда.
Впрочем, пока маленькая Альберта выучилась кормиться, покусы бывали. Так что вкус молока и крови она узнала одновременно.
Всадники въехали под сень леса. Альберта, продолжая мысль об охоте, рассуждала вслух, но речь шла не об оленях или кабанах.
- Агобар, архиепископ Лиона, писал в девятом веке от рождения Христа о людях, сошедших с воздушного судна. Он воспретил их побивать камнями. Я точно помню его слова: "Местные жители так темны, что верят в существование страны Магонии, откуда по облакам приплывают корабли и уносят с собой плоды земли в эту страну". Был этот пастырь недоверком, вот что я скажу! Не уберёг его высокий сан от скудоумия. Толпа людей видела, как приплыл корабль с неба и сошли наземь магонцы, а Агобару вздумалось, что это сказки. Судить надо было пришельцев за кражи сеньориальным судом и казнить, а в другой раз прилетят - разбить их корабль и спалить огнём! Разве они лучше викингов тем, что летают, а не плавают? Викингов-то мы не милуем!.. Я думаю, Адриен, можно сбить их корабль на лету из камнемёта или большого крепостного лука.
- Обслуге камнемёта надо пристреляться, а между выстрелами корабль будет двигаться, - Адриен засомневался. - Вот если зарядить требюше, что мечет снаряды через стену, дюжиной булыжников, два-три из них могут попасть, поскольку полетят россыпью.
- Крепостной лук верней, - настаивала Альберта, - и чаще бьёт стрелой. Наш мастер Ламбер - заправский наводчик, в поросёнка за триста шагов стрелу всадит. А если корабль упадёт, к нему надо подкатить мангонно и разрушить настильной стрельбой. Станут разбегаться - так ударить верхом в копья! сечь мечами!
- Если молва не врёт, Ваше Сиятельство, они могут ослеплять лучистым светом, утягивать людей незримыми арканами и...
- ...и затемнять рассудок, говори уж прямо. Да, согласна. Но заметь, сьер Адриен, они это делают на близком расстоянии, меньше, чем в полёте камня из пращи. Поэтому вперёд надо послать лучников и арбалетчиков, не давать врагам собраться с духом и пустить в ход их нечистые уловки. Хотела бы я взглянуть, как эти магонцы будут молить о пощаде!.. Убить, подкравшись ночью сверху по-совиному, подло захватить безоружного монаха или женщину, напасть на свинопаса - на это они способны, а что запоют, встретив бойцов?!
Углубляясь в чащу, они продолжали разговор. Неясным оставалось то, где и как подстеречь летающих по небу. Ночью нетрудно поднять по тревоге лансхольмских всадников и служилых людей, а вот мастеру Ламберу во тьме сложно будет целиться.
По мнению Альберты, все приметы совпадали - жаркое лето, ночные явления, налёты с целью утащить или обезумить людей. Она вполне резонно полагала, что летучие разбойники где-то отсиживаются днём, что у них есть логовище на земле. Где-нибудь рядом с Лансхольмом?
- Егерям и вилланам надо объявить - кто увидит чужих людей или что-то незнакомое, укрытое в потаённом месте, пусть немедля сообщит в замок. Я богато награжу за весть. Мы окружим логово и подвезём на катках мангонно, а потом устроим незваным гостям достойную встречу. Кажется, днём и на твёрдой земле они не так сильны, как ночью в воздухе.
- Одного не пойму, - признался Адриен, - что их сюда привлекло, в ваши земли. Урожай не соспел, скот не откормлен - "плодов земли", как писал Агобар, взять можно мало. Серебро, золото, одежду они, согласно разным записям, не ищут. Чего же ради?
Альберта напрягла ум, стараясь представить себе страну Магонию. Голые скалы и мёртвые пустоши, среди которых к небу поднимаются столбы дымов, и слышен звон молотов в кузнях. Багровый щит солнца в пепельно-сером небе. Магонцы нарисовались ей тенями людей, говорящими на клекочущем, гортанном наречии. В глубоких кельях, в пещерах плетут их бесплотные руки колдовство. Вот раскаляется в горне железный глаз, что испускает лучи умоисступления. Вот из колеблющегося над огнём воздуха вьются арканы на людей. Они черпают радость в злодействе.
- Я читала о людях, породнившихся с древним миром. Тот мир жил до Христа и был проклят. Может, это народы Гога и Магога. Не от того ли и название - Магония? Они исторгнуты на бесплодный край земли, где всё их волшебное могущество не в силах вырастить ни колоса, ни корня. Вот они и похищают снедь у нас, а зло, которое они творят - от лютой зависти к нам, живущим с хлебом. Они прилетают, чтобы любоваться на причинённые нам несчастья. Как по Писанию - пёс всегда возвращается на свою блевотину.
Ваше Сиятельство! Альберта, слезьте с ковра! Вы его когтями в паклю издерёте, или он со стены рухнет вместе с вами. Знаете, во сколько он обошёлся монсьеру Бертольфу? Пять марок и шесть эйриров деньгами, три красно-бурых удойных коровы и восемь телег навоза. Вот расскажу матушке, какая вы негодница и баловница, матушка вас выбранит!
Скатившись на пол ("Ах, ах, вы убьётесь!"), Альберта в четыре руки одёрнула на себе сбившуюся одежду. Замковый господский швец ум сломал, гадая, как сшить для быстро подросшей Бертольфин камизу и блио. Нижняя часть блио в итоге стала похожа на конскую попону, чтоб закрыть брюшко и все ноги. Рукава оказались длинны, и Альберта постоянно их закатывала.
Матушки Альберта не боялась, кроме тех случаев, когда Эрменгарду донимали звуки в голове. "Это она вспомнила свой горький день, - шептала Готлинда, торопливо уводя испуганную девочку из матушкиного покоя. Чаще Эрменгарда сидела, раскачиваясь и напевая, ходила вдоль стен, касаясь их ладонями, или слушала у окна доносящиеся снизу голоса. В таком состоянии она никого не замечала. Но порой на неё находило - она принималась метаться, часто дыша и издавая бессвязные крики, между которыми вырывались слова - "Отпустите! Не троньте меня! Мне больно!" - и порывалась биться головой о стену, но служанки оттаскивали Эрменгарду к постели и укладывали, от чего она ещё громче кричала, пока не теряла силы.
У неё в голове чужой голос, - объясняла Готлинда примолкшей Альберте, - голос и стук. Она страшится, что за ней придут те, кто испортил ей голову.
А если они придут, кастелян их не впустит, - храбрилась Альберта. - У нас высокие, крепкие стены и лучники.
Да, дитятко. Здесь мы в безопасности.
Надо поймать их и повесить на дереве, - вслух рассуждала Бертольфин, донельзя обиженная тем, что мама даже слова ей не скажет. - А чьи они были вассалы? или просто разбойники?
Ох, если б знать. Они ни следа не оставили, только копыто. Его нашли вместе с вашей матушкой.
Белое копыто, сохранявшееся в ларце у капеллана, Альберта потребовала показать позднее. Оказалось, никакое это не копыто, а усечённый конус высотой и шириной в полпяди, с вырезанными по кругу у основания знаками. Был крупный знак, похожий на раздавленного паука, и на плоской вершине копыта. Капеллан не мог прочесть знаки.
Должно быть, Ваше Сиятельство, эта вещь сделана из рогов зверя по имени слон. Слон живёт в Африке, и во рту слона растут рога, а на носу - хвост.
Слон ужаснул Альберту, но копыто содержало некую загадку, и, возможно, помогло бы найти обидчиков матери. И так, и сяк она вертела копыто, царапала когтем и пыталась раскусить, но белая кость не поддавалась. Даже острый железный резец её не повреждал! Значит, не кость.
Альберта велела скопировать надпись и послать мудрым людям, сведущим во всех искусствах и науках, в разные города - и в Марбург, и в Маэн, и в Дьенн, а также в Эрль и Бремен. Но никто те знаки не растолковал.
На лысой вершине пологого холма громоздились глыбы камней. Средний, самый большой, вздымался от травы к небу на семнадцать локтей; боковые, кряжистые, стоящие кзади - локтей в десять высоты, и на них непостижимым образом наложена была каменная поперечина. Вилланы, сохранившие изустные предания о прошлом, говорили, что их пращуры, тогда вольные люди со своим князем-язычником, выжили из этих мест племя мелкорослых и черноволосых, вскапывавших землю корягой, и тот дикий чернявый народ поклонялся камням на холме, называя их наследством старых великанов. И посейчас верили, что пройдя в каменные врата с нужными словами, можно обрести второе зрение и знание того, что человеку не положено.
- Что, если пройти под поперечиной, читая "Отче наш" наоборот? - промолвила Альберта, спрыгивая с Резвого у подножия камней-столпов. - Грешно ли это будет?..
Из предосторожности, чтоб бес не внёс её слова на хартию грехов, она тут же перекрестилась правой верхней рукой, а правой нижней тронула навершие меча; нижняя левая ощупала рукоять охотничьего кинжала. Здесь, на возвышенном и открытом месте, она отчётливо ощущала, что их всего двое. Благо, у таких мест никто засад не устраивает.
"Будь я вожаком магонцев, - думала Альберта, вскинув голову и изучая верхушку главного столпа, - я бы дневала с отрядом здесь, выставив туда, на верх, дозорного, а по опушкам у холма - сторожевых. Отсюда и кораблям лёт свободный. В лесу, между стволов, не разлетаешься, мачты и вёсла поломаешь".
"Крылья теней, - размышляла она, обходя столп, - что это, вёсла или паруса?.."
Она вышла из-за камня, когда Адриен, тоже спешившись, дал своему Каурому овса в ладони, и конь бережно брал угощение, кося на седельную суму - нельзя ли ещё горстку?
- Досадно. Я считала, в округе нет лучшего места для стоянки их судов, а похоже, они здесь и не бывали.
- Боятся старых великанов, - ответил Адриен.
- Дальше, лигах в пяти - монастырские земли святого Агапия, - чертила рукой в воздухе план местности Альберта. - В лесу есть вырубки и заимки. Чтоб всё осмотреть, надо не день и не два. Велю сбить и принести сюда лестницы, на большом камне поставить дозор, а внизу сложить четыре костра. С какой стороны тень покажется - столько дымов и пустят, из Лансхольма их будет хорошо видно... А ты сам, часом, не хотел пройти через врата? - голос Бертольфин стал тоньше. - Сказывают, пройдя задом наперёд и твердя имя девицы, можно снискать её любовь.
- Бродил тут коровий пастух, - постарался отшутиться Адриен, - пятился и звал пропавшую телушку, и так она к нему присохла сердцем, что проходу не давала...
- Знаю, что ты мастак слова плести; не уводи в сторону. Пожалуй, с девицей ты одними речами, без волшбы, дело сладишь. Видели тебя с... некоей особой, и очень уж ты ворковал.
"Называется - выбрала место попенять наедине, - Адриен оглаживал Каурого, стараясь не смотреть на госпожу. - Крутила, крутила о магонцах, а вон к чему вывела. Не иначе, Готлинда донесла, старая наушница. Бабам жизнь без сплетен - хлеб без соли".
- Молчишь - значит, правда. И с чего ты удумал девушку смущать? Она в монахини уйти просилась и вдруг перестала; не от тебя ли, сьер дан Тейс, та перемена? Смотри у меня. Что тебе - забава, для неё - счастье небывалое. Потешившись, бросишь - убьёшь. Оставь эти игры, пока далеко не зашло.
"Тебе-то откуда про любовь знать? - Адриен замкнулся, сдерживая раздражение, но почувствовал и стыд. Верно сказала Бертольфин. У кого отнята краса, есть три надежды - Бог, высокий ранг и муж. Альберту хранит звание герцогской дочери; родись она, страшила, у вилланов - без корма бы оставили, пока дыхание не стихнет, или в лес бы унесли и зверям бросили, прямо по Второзаконию: "Руки наши не пролили крови сей, и глаза наши не видели".
Замуж таким и думать нечего - пригожих много, из кого жён выбрать. Один путь остаётся, в монастырь, в Христовы невесты. Душа сгорит, если обречённую на девство поманить любовью.
А может, Альберта свою игру ведёт? Что, если хочет девушку оставить при себе, чтоб вместе с ней старилась и утешала хозяйку своим безобразием - "Вы не одна такая, Ваше Сиятельство".
Бертольфин, с какой стороны ни глянь, брачный венец не грозит. Нет того мужа, чтоб ею прельстился. Разве в стране Магонии.
А кто это в носилках? перед кем я буду преклонять колено? Монсьер рыцарь, вы не слышали вопроса?
В Аргимар к ризам Богородицы стекалось много люда разных званий. Толчея и шум стояли, как на ярмарке. Воры сновали в толпе, срезая кошели. На площади Святого Креста слышался за гомоном и вскриками свист бича. Прохожие судачили о том, что нынче двум ворам отрубят руки. У портала собора торговали чётками и оловянными образками, нищие пели о Лазаре и клянчили милостыню. Госпожа из носилок велела раздать пригоршню медных грошей, чтобы убогие молились об Эрменгарде.
Тут-то, пиная нищих и расчищая путь ножнами, подошла компания дворян-молодчиков, по запаху судя, изрядно выпивших в корчмах Аргимара. Во главе их чванился, как первый петух в курятнике, развязный и при том надменный щёголь в крашеном платье и плаще, волочащемся по грязи.
Адриен, распорядись, чтобы меня несли в правый трифорий, - давала тем временем указания Альберта. Она старалась, чтобы носилки не привлекали праздного внимания.
Так я спросил вас, - настаивал щёголь, по всему видно, главарь удальцов. - Потрудитесь мне ответить, чтобы я не счёл ваше молчание оскорбительным.
Здесь Её Сиятельство Альберта Бертольфин, - сдержанно молвил Адриен. - Сударь, вы премного меня обяжете, если не станете утомлять госпожу своими речами.
О, Альберта Сокровенная! Какая встреча! Почту за честь засвидетельствовать монсьорэнн своё почтение. Позвольте мне...
Госпожа не расположена к беседам. Прошу вас, сударь, не задерживайтесь здесь.
Завидная невеста! - горланил щёголь, и приспешники его нестройно хохотнули, гримасничая. - Говорят, она трёхгорбая, как тролль. Боже, за один её поцелуй я отдал бы что угодно. Я знавал многих благородных дам, но такую...
Сударь, - Адриен взялся за меч, и стража повторила его жест, - извольте принести даме извинения, чтобы вам не пришлось сожалеть о своих словах.
Хмельные дворянчики, сердито загалдев, тоже протянули каждый правую руку к левому бедру. Но из носилок послышался сиплый голосок:
Сьер Адриен, не затевайте ссоры! Пусть монсьер, который говорил о поцелуе, подойдёт.
Щёголь, горделиво смерив взглядом Адриена, приблизился и поклонился:
Монсьорэнн, Ваше Сиятельство... Я уверен, что все нелепые слухи о вас - ложь от первого до последнего слова. Я буду совершенно счастлив облобыза...
Занавеси носилок взметнулись, из темноты портшеза выбросились тощие руки цвета торфа и рывком втянули щёголя внутрь до пояса; ноги его неистово задрыгали, он завопил, тщетно стараясь вырваться.
Ну, целуй же меня, ублюдок! целуй! - визг второго голоса перекрывал его вопли. Что-то смачно хрустнуло, и щёголь выпал из носилок, обливаясь кровью. Носа у него не было.
Ааааааа! - катался по земле бывший гордец и насмешник, разом утратив всю удаль и спесь. Заблистали мечи, но дружки изувеченного вожака в растерянности пятились, подхватив его, потому что из щели между занавесей манил заострённый коготь и резкий, скрежещущий голос звал:
Кто ещё?! Смелей!
Когда наглецы отступили, крича, что немедля обратятся в суд капитула Аргимара и предъявят откушенный нос, Альберта тихо, шипуче позвала Адриена:
Возьми шкатулку с казной, иди в суд и заплати, что следует. И не забудь сказать судье, что этот человек оскорбил меня.
Трёхпалая клешня сомкнулась на запястье Адриена, и он ощутил, что рука Бертольфин дрожит.
Не беспокойтесь, госпожа моя, правда на нашей стороне. Я приведу свидетелей, которые подтвердят, что дело шло о защите чести...
О, Адриен, - голос в носилках стал стонущим, - Адриен, разве в этом дело?!..
Звуки, что послышались затем, не были знакомы Адриену. Не сразу он уразумел, что Бертольфин плачет.
"А если бы я прошла вспять сквозь врата великанов, - мелькнуло у Альберты, - чьё бы имя назвала Я?.."
Не успела она решить, кто ей мил, как до щелей на её лице донеслось нечто необычное.
- Запах, - шепнула она. - Адриен, ты слышишь запах?
- Нет, - осмотрелся и он. - Вы что-то чувствуете?
- Это... похоже на...
Запах напоминал её собственный, по которому она находила свой след в лесу, и потому не боялась заблудиться, когда, пешая, отрывалась от охоты. Мало уступая в быстроте коням, она порой сама гналась за зверем.
Заметив краем глаза движение у опушки, Адриен быстро обернулся туда и замер. Застыла и Альберта.
Из зарослей на склон холма вышли двое, похожие на Альберту, словно капли воды друг на друга. Столько же ног и рук, такое же телосложение кентавра, но одежд на них не было. Их тела блестели, как вода. Адриен различил на их спинах заплечные сумки с тем же блескучим отливом; головы их были полускрыты шлемами, похожими на чепцы, а в нижних руках они держали что-то, не поддающееся описанию.
Альберта, метнувшись к коню, достала лук и наложила стрелу. Двое её близнецов, перебирая ногами как жуки, неуклонно приближались к столпам.
- Стойте! - сделав шаг вперёд, Адриен вскинул руку. - Вы на земле Её Сиятельства Альберты. Назовитесь и скажите, что вы делаете здесь и по какому праву.
Они водили головами и поскрипывали, видимо, совещаясь, но шли, не внимая его словам. Альберта натянула тетиву:
- Ещё шаг, и один из вас умрёт!
Бертольфин старалась держаться сурово, но облик пришельцев вызвал у неё сильнейшее смятение. Она не могла понять, что творится, и наяву ли всё это.
Двое блестящих остановились. Адриен почуял едва заметный мускусный дух - это был страх Альберты.
В это можно было поверить, но то, что видели глаза, не помещалось в уме.
- Мы пришли за тобой. Ты должна вернуться домой.
- Кто вы такие!?
- Мы твой народ. Ты из нашего клана. Из нашего линьяжа. Мы оставили тебя и нашли.
- Я дочь Бертольфа и Эрменгарды! - Альберта твёрдо держалась своего.
- Ты не дочь тех, кого называешь.
- Враньё!! Чем вы докажете!?
- Твоя внешность. Ты иная, чем все здесь.
- Такова Божья воля, - Бертольфин не ослабляла тетивы; Адриен был готов обнажить меч, но ждал приказа госпожи.
- Нет. Ты такая, какая есть. Всегда была такая, должна быть такой.
- Как же это получилось?
Блестящие переглянулись.
- Это бедствие. Здесь были наши... лазутчики. Разведывали животных, образ жизни. Произошло бедствие. Твой зародыш вынули из матери, которая погибла. Зародыш нельзя увезти по небу, слишком невыносимые тяготы для него. Зародыш не может жить долго снаружи от тела. Тебя поместили во взрослое тело, чтобы спасти.
- Ах, вот что... - Альберта даже опустила лук. - Так это вы... ВЫ напали на мою мать?!
- Не мать. Она только вынашивала зародыш. Твоя жизнь... любая наша жизнь очень дорога.
- Это были ВЫ, я спрашиваю?!
- Не мы. Другой отряд. Мы посланы вывезти тебя.
- Моя мать сошла с ума от вашего насилия, - со скрежетом выговорила Альберта. - Она лишилась прав, которые имела в браке с герцогом, а я росла без матери. Это что, по-вашему, благодеяние?
- Вынашивающий заместитель не имеет значения. Важно только сохранение наших жизней.
- Да будьте вы прокляты! Вы что, не могли найти бабу среди вилланов?!
- Мы изучали общественную жизнь животных здесь. Заместитель должен иметь большое преимущество среди себе подобных, чтобы его потомство сохранялось при любых обстоятельствах.
- Тебе надо идти с нами, - произнёс второй блестящий. - Ты вернёшься домой.
- Убирайтесь, - прошипела Альберта, - чтоб и духа вашего не было. И если летучие тени ещё раз вторгнутся в мои владения, я никого не помилую. А вы - проваливайте и благодарите Бога, что обычай не велит нам убивать послов. Выметайтесь в свою Магонию.
- Эзерикра, - сказал второй. - Имя твоей земли - Эзерикра. Мы возьмём тебя, хочешь ты или нет. Мы сильней.
Он поднял сросток сосулек, что держал нижними руками, и молния из тонкого острия с треском ударила в столп; Адриен увидел, что в камне появилась порядочная выбоина, даже, скорей, выжженная дыра.
- То же я могу проделать с твоим слугой и вашими животными. Чтобы этого не случилось, иди с нами.
- Ты не пожалеешь о возвращении, - заметил первый. - Там тебе будет гораздо лучше. Здесь глубокий холод половину года, плохая пища, опасности и нет правильной лекарской помощи. Тебя все чуждаются. Ты не можешь жить здесь, как должна.
- Через время, когда ты шесть раз вдохнёшь воздух, я сделаю то, чем угрожал, - напомнил второй. - Не раздумывай долго.
- У тебя будут друзья, семья, - первый не уставал уговаривать. - У тебя будут дети. Здесь этого никогда не будет.
- Осталось три вдоха.
Острие серой вещи в лапах второго зарделось, потрескивая маленькими молниями. Адриену стало очень неуютно, но он сохранял выдержку.
Бертольфин испытала почти отчаяние от своего бессилия. Обменыш... вот кто она. Не человек, а тролль, зародыш, тайными чарами подменённый в утробе матери. А теперь тролли явились за ней.
Она положила лук к ногам.
- Но при одном условии, - Альберта показала на Адриена. - Вы не убьёте его и коней.
- Договорённость достигнута.
- Адриен... - Бертольфин коснулась его рукава. - Ты видишь, меня принуждают. Я ничему не верю, но пойду, чтобы спасти тебя. Самой мне уже не спастись.
- Чем я могу помочь, Ваше Сиятельство? - с ненавистью поглядев на блестящих, Адриен осторожно накрыл костлявые пальцы госпожи ладонью. - Скажите, я в вашем распоряжении.
- Ничем, Адриен, ничем. Просто... когда я оглянусь, вспомни... как мы развлекались с сосновой колодой.
- Да, Ваше Сиятельство.
Попрощавшись, Бертольфин, как во сне, пошла к неподвижным блестящим.
- Как вы нашли меня?
- Сигнальный огонь. Его оставили рядом с носившей зародыш. Мы собирали мысли местных жителей. Улавливали запах.
- Аа, теперь ясно, - подёргала Альберта головой и, стремительно выхватив нижней рукой охотничий кинжал, со всей силой ударила блестящего между шлемом и шейным кольцом, примолвив:
- За Эрменгарду!
И, оглянувшись, выкрикнула:
- Адриен, бей!!
Он метнул свой кинжал от пояса, как метал прежде ножи в сосновую колоду вместе с госпожой, и кинулся вперёд, вырывая меч из ножен. Он видел, как блестящий, обещавший ему, Резвому и Каурому расправу, падает на сгибы ног, закинув голову и выронив оружие, а первый, обольщавший Бертольфин, увернувшись от брошенного кинжала, верхними руками удерживает руку Альберты с клинком, а госпожа старается отнять у него арбалет, выбрасывающий молнии, и вот-вот оплетёт врага ногами, будто кабана; челюсти её лязгнули у самого лица блестящего.
* * *
Гуго, побочный сын некоего барона (так нынче величают байстрюков, поступающих в обитель с отцовским приданым в виде коров, свинок и курей) так заслушался, разинув в страхе и восторге рот, что пролил пиво мимо кружки.
- Что мимо рта - всё Богу, - благочестиво, но слегка насмешливо заметил послушнику крепкий седобородый монах со страховидным грубым шрамом, пересекавшим лицо и нисходящим до жилистой шеи. Как следует причастившись пивком, инок стал напевать, не обращая внимания на жаждущего Гуго: