Вслед за серебрянным веком, настанет век железа. И многим из живущих в тот век, железо заменит жен, отцов и матерей. Они будут жить железом и молиться на него. У них будут железные руки и железные сердца
Из предсказаний
21 октября 1993 года. Вяземский район Смоленской области. Деревня Сапегино.
Двое сидели за столом в старом доме, над головами их плавала паутина, а в стене тикал жучок.
Старик наклонился вперед, и его горбоносая тень скользнула за ним по стене.
- Не ходи в Памятки, Паша.
Старик был похож на прошлогоднюю картофелину: маленькие, мутные глазки, разбежавшиеся от поломанного носа, замутились от выпитого, но все равно глядели хитро. Павла старик уважал, как человека серьезного. Тот никогда не приезжал с пустыми руками. Когда бензин в области стали строго лимитировать, продуктовая машина редко добиралась до деревни, и местный магазинчик торговал в основном солью, спичками, клейкой лентой от мух и зубным порошком. Павел же приносил в своем рюкзаке лоснящиеся от жира банки с тушенкой, аппетитную нарезку в блестящей упаковке, и темно-желтый, с крупными дырками сыр. Покупал деду блоками крепкие сигареты, от которых тот наладился отрывать фильтр и курить через трофейный немецкий мундштук. И коробками доставал "баунти". С тех пор, как разваливавшейся стране пообещали "райское наслаждение", старик Иван со страшной силой залюбил "конфетки" с кокосовой стружкой, которые рекламировала красотка из телевизора. Но главное было - патроны. Россыпи тусклых латунных телец, похожих на спинки сардин, остроконечные пули, запоздавшие с полетом на сорок с лишним лет. Ружье деда Ивана, переделанное из стандартной винтовки Мосина, кормило старого браконьера, но само по себе стрелять не могло. А то, что находилось в лесу, под тонким слоем перегноя и опавшей листвы, было сгнившим, проржавевшим. Однако Павел умудрялся где-то находить почти целые пригоршни патронов калибра 7.62 Стреляли они через раз, но это легко лечилось заменой капсуля. Короче говоря, деловой был Павел. Но слишком себе на уме. Давно бы ему понять: если старик совет дает, то не просто так. Дед Иван никогда раньше не давал советы. Никому. Последний раз он сделал это в октябре сорок первого года, когда в Сапегино появились наши разведчики - четверо парней в замурзанных телогрейках. Один из них, видимо старший, спросил, где немцы. Ему сказали, что немцы ушли. Он сделал знак своим, чтобы трогались, но тут Иван окликнул его и сказал:
"Не ходите к старой усадьбе. Вас там ждут".
Старший наклонился над Иваном, хотел что-то спросить, но передумал. В деревню уже входила голова армейской колонны: грязные, усталые люди с винтовками брели, катили, облепив как муравьи, маленькие пушки с кургузыми стволами, волокли какие-то тюки и ящики. Потом там, дальше, на дороге, за зданием старой усадьбы, был бой. Немцы давно ждали эту, отставшую от своих, заблудившуюся в сырых лесах часть. И скоро тех, кто проходил мимо Ивана, везли обратно на телегах и закапывали за околицей, в большой братской могиле.
- Не ходи в Памятки - еще раз повторил старик, но Павел только ноздри раздул:
- Дело верное, дядь Вань! Чего пугаешь?
Дед вскрыл новую пачку с надписью Ligeros, откусил фильтр от сигареты, выплюнул, и вставил то, что осталось, в мундштук.
- Ты будешь слушать старшего, сопляк?!
Павел промолчал, только глянул злобно.
- Прошлой ночью Марта-то, Марта моя завыла чего-то. Я говорю: кто там?! И руку уже тяну к засову. Слышишь? К засову, - продолжал старик. - Тракторист, думал, Васька. Это потом дошло: в больнице же он. Слышу, шепчут: пусти, мол, обогреться. А меня чегой-то страх взял. Чего-ж, думаю, шепотом. Я опять спрашиваю: кто? И для страху-то затвор дернул. А оттуда - пусти, мол, замерз. И стонет эдак, жалобно-жалобно. Да только я сбоку глянул потихоньку, где у меня окошко устроено. Слышь, Паша? Пусто было крыльцо-то.
- Это, дед, твои дела, - махнул рукой Павел. - Не ко мне стучались.
- Когда постучатся, тебе уже поздно будет, - махнул рукой дед Иван.
Павел ощерился как зверек, и, распахнув куртку, показал ребристую рукоять ТТ. На щечках рукояти была пятиконечная звезда и буквы "СССР".
- Не о том думаешь, - проворчал старик, и кряхтя полез на печку, досыпать. Павел улегся на лавке, поставил на стол возле себя миниатюрный механический будильник, накрылся дедовой шубой, пахнущей псиной, и забылся до утра.
До утра ветер дул, раскачивая старые яблони в саду. Поскрипывал ставень, и что-то время от времени скрежетало на крыше. Когда в окнах начало сереть, Павел тихо поднялся с лавки и придавил кнопку будильника, чтобы не разбудить старика звоном. Быстро оделся, ежась от холода, натянул сапоги, вскинул на плечи рюкзак и выбрался во двор.
Место со странным названием Памятки находилось к северу от деревни. Идти туда было долго: взяв влево от развалин старой усадьбы, надо было добраться до просеки, которую лет двадцать рубили под высоковольтку, да и бросили. Затем, километров через пять просеку пересекала местами исчезнувшая, заросшая молодым лесом, фронтовая дорога. Одним концом она уводила в болото, другим - терялась где-то в лесах. Рассказывали легенду о разгромленной автоколонне, которая стояла на дороге, в тех местах, где огромные седые сосны помнили, наверное, еще петровские времена. И о леснике, который эту автоколонну нашел и грабил ее потихоньку - в развороченных грузовиках находились всяческие припасы, от обмундирования до сухпайков. В пользу этого говорило то, что у лесника постоянно водились "сталинские" водочные "чекушки" с красными пробками, довоенного пошива гимнастерки, и разные полезные вещи, причем в хорошей сохранности. Старика расспрашивали - он отнекивался; пытались следить за ним - он только смеялся. И однажды его нашли уже умершим, рядом с домом. Он лежал, сжимая в руке пустую бутылочку из-под водки, а в заплечном мешке лежал еще десяток полных бутылочек и пистолет ТТ в заводской смазке.
Темно и тесно было в небе, а в лесу шуршал октябрь. Павел знал, что можно услышать в этих краях по ночам, да и днем иногда, поэтому не удивлялся, когда в чаще что-то потрескивало и хрустело. Деревья торчали как кресты на кладбище. Под ними, в мертвой листве тлели каски. Встретился вымытый дождями череп на краю недавно вырытой ямы. Тот, кто вставил ему в зубы окурок, наверняка думал, что шутит удачно.
Продолжая злиться на деда Ивана, Павел тихонько ворчал себе под нос: "Пугать меня вздумал! Меня! С пьяных глаз чего только не померещится. Отвадить меня хочет от здешних мест. Не выйдет, господа хо..."
Запахло дымом, и Павел остановился, прислушиваясь. Он мог бы сойти и за грибника в своей черной куртке и шапке с помпоном. Только откуда у грибника рюкзак-ракета и армейский миноискатель в рифленом чемоданчике?
Впереди был лагерь.
Павел осторожно пробрался мимо крайней палатки. У пепельных углей, под которыми временами вспыхивало, посапывал парень в офицерской шинели и с огромным штык-ножом у пояса. "Сопляка-поисковика, - раздраженно подумал Павел, - всегда можно узнать, они любят одеваться в военное". Вокруг костра разбросаны были грязные миски и ложки. Прислоненные к дереву стояли несколько проржавевших винтовочных стволов, а за ними мешки, много мешков, раздувшихся от костей. Павел посчитал палатки. "Не меньше двадцати похоронщиков приехало. Спасу от них нет".
Надо было постараться уйти побыстрее. Павла здесь знали и очень не любили.
Парень у костра завозился, поднял голову и оказался девкой, светловолосой, коротко стриженой и до ужаса знакомой.
- Паша? - изумилась она. - Ты как здесь? Ведь я...
- Тише, - прервал ее Павел, опять начиная злиться. - Молчи про меня. Увидимся позже.
Девушка растеряно кивнула. Павла она знала давно. Когда-то, в переходе метро, поздно вечером, он с другом на пару отбил ее у пьяной компании. Потом все вместе убегали от милиции по подворотням.
Павел вломился через кусты вниз, к речке.Он все время прибавлял шаг, а если бы мог - то и побежал бы. Внезапно сзади показалась Ира, задыхающаяся, расхристаная, с косо сидящим каркасным рюкзаком за плечами.
- Паша я с тобой! - закричала она, догоняя его. - Я совсем-сосем с тобой, я даже рюкзак взяла. Я тебе совсем не буду мешать. Паша, ты когда сердишься, ты на поросенка похож сердитого. Я же сказала: совсем!!!
- Да отстанешь ты от меня или нет?! - зарычал Павел, поспешно переходя речку. Вода забурлила у его сапог. Но настырная девка полезла следом, хлебая своей дырявой обувью, полоща шинель.
- Ну, Паша, почему?
"Они хотят меня довести, - подумал Павел. - Сначала этот старый осел со своими сказками, теперь эта дура со своим лепетом".
- Туда, куда мне надо, очень далеко идти, - объяснил он как можно спокойней. - Не дойдешь.
- Ну, Паша, я ведь привыкла. Совсем-совсем привыкла. А то - опять тебя не отыщешь. Как тогда, на вечеринке у Светки.
"Надо же - удивился Павел. - Ведь помнит парапет, а все равно за мной побежала".
Москва, 14 октября 1993 года. За неделю до описываемых событий.
На вечеринку вызвали Павла звонком. Светка была такой же дурой, как и ее подруга Ира, но с гонором, из-за чего наприглашала кучу народа на праздник по поводу возвращения своего жениха из армии. Жених, с сальной физиономией уселся во главе стола, тиская Светку у всех на глазах, а остальные, быстро поев и выпив все, что выставили хозяева, занимались кто чем. Затеяли было сыграть в преферанс, но тут же выяснилось, что в колоде не хватает карт. Телевизор сломал на прошлой неделе светкин папа, запустив в него бутылкой, а магнитофон квохал, как больной животом, что бы ни ставили. Девкам осталось сплетничать. Они с увлечением этим занялись. Парни погрустнели и стали скидываться на выпивку.
Павел сидел как на иголках, но, наконец-то появилась из кухни смеющаяся Светка и поманила его на кухню.
Светкин папа с мрачным видом пил минеральную воду, а незнакомый парень, сидящий напротив него, с волосами ежиком и маленьким, словно бы вдавленным носом, с не менее мрачным видом, ковырял в руках какой-то предмет, в котором Павел с веселым удивением узнал затвор от винтовки Мосина. Света вышла, закрыв за собой дверь, а парень задвинул щеколду.
- Ну? - спросил Павел. Светкиного отца он знал около двух лет. Однажды, на Тишинском рынке, он увидел толстого дядьку с длинными седыми волосами, забранными сзади в хвост. Торговал он, как и все вокруг - чем-то маловразумительным. Рожковые гаечные ключи лежали у него рядом с побитыми молью шерстяными безрукавками, тут же присутствовали древние чугунные утюги на длинных ручках, баян с костяными пуговками кнопок, электрошашлычница и... граната Ф-1 без запала. Павел тогда крякнул и первым делом взял в руки гранату. Тол, естественно, был вытоплен. Просто мечта браконьера, эти гранаты, которые в иных местах лежали ящиками, как новомодный фрукт киви. Бери - не хочу. Но только одна маленькая проблема: места знать надо.
- Откуда дровишки? - спросил Павел нейтральным тоном.
- Из леса, вестимо, - весело откликнулся дядька.
- Как же, видал-видал. - Павел покатал в руках ребристую бомбочку, а потом решился. - Тебе еще нужны такие? С начинкой.
Дядя спокойно, словно речь шла об арбузах, улыбнулся.
- Конечно, дорогой. Приноси. Не обижу.
И не обидел. Пройдоха и авантюрист, бывший прапорщик ВДВ, старшина милиции, завскладом на оборонном предприятии, дьякон, охранник в коммерческом банке, сторож на автостоянке, продавец в ларьке и, наконец, простой российский безработный, он имел свои понятия о жизни, чести и достоинстве. К его глубокому сожалению, они сильно отличались от общепринятых норм. Но Павлу с этим человеком было легко. Он старался не задумываться, куда идут сильно поржавевшие, но еще годные в дело стволы от "трехлинеек", которые дядя Слава принимал только в комплекте с затвором и "затыльником", ребристые Ф-1 и цилиндрические, с толстыми ручками РГД. Несколько раз Павлу везло и он находил револьверы, которыми в самом начале Второй Мировой вооружены были старшины. В одном случае ствол почти полностью сгнил, в другом - его можно было почистить от ржавчины, смазать и использовать. Пригоршнями Павел привозил русские патроны 7.62 от трехлинейки, немецкие от карабина, пистолетные от МП-38, выстрелы от ПТР и минометные мины 45-го калибра, как правило уже прошедшие ствол миномета, но не разорвавшиеся. Однажды он нашел и сам ПТР, но довезти до столицы не смог - уж слишком много вопросов бы вызвала у московской милиции эта здоровенная "дура" которую, ну никак было не упрятать в рюкзак. После этого случая Павел всегда ездил с ножовкой.
Парень за столом мрачно взглянул на Павла и пробурчал:
- Мне нужен пулемет. Хороший пулемет. Или хотя бы два автомата. Работающих. А не то г..., которое я получаю обычно.
- Послушай, Степаныч, кто это? - обратился Павел к Светкиному папе. - Что ему надо?
- Это наш клиент, - проговорил тот сквозь зубы.
- Клиент?! - Павел нехорошо улыбнулся. - Я думал, что работаю для музеев и комнат боевой славы. Поднимаю, понимаешь, сознательность, патриотизм и самосознание. А тут какой-то клиент. Ты чей, клиент?
- Твои железки действительно только детям показывать, - огрызнулся парень. - Ты сам из них стрелять пробовал? А ты знаешь, что у карабина, который ты приволок, на десятом выстреле разорвало ствол? А наганом твоим только в носу ковырять! Из за тебя человек погиб, падло! Ты!..
Он подскочил и попытался схватить Павла за воротник. Павел вывернулся. Тогда, клокоча горлом, парень выдернул из-за пояса ТТ, с хрустом передернул. И замер, глядя на четырехгранный штык от трехлинейки. Отшлифованный до зеркального блеска и отточенный, он слегка касался его горла.
- А ты говоришь - железки, - сказал Павел вкрадчиво. Сколько их по лесам валяется? Никто ведь не считал. Раньше, когда винтовки мужики после войны собирали, их об дерево оббивали. Считалось: ненужная в хозяйстве вещь... Ты ствол-то убери. Нет, на стол положи.
- Я тебя потом руками удавлю, - пообещал зеленый от злости парень. - Я тебя все это дерьмо, что ты мне натаскал, сожрать заставлю. Жрать будешь, пока не сдохнешь...
Павел вздохнул, взял ТТ со стола и левой рукой засунул его себе за пояс. Потом опустил штык и спокойно сел на место.
- Нет, Степаныч, что это делается?! - закричал парень. - Что это делается-то?!
- Заткнись, - веско произнес дядя Слава. Сам виноват. Сиди и не шурши.
- Отдай ствол!
- Вместе с автоматами получишь, - угрюмо отвечал Павел. - Тем более его все равно делать надо. Ты не видел, что у него возвратную пружину заедает? А смазывал чем? Золотой семечкой?
- Все дети, пошумели и будет, - веско сказал дядя Слава. - Верни человеку "дуру", я тебе другую подарю, нечего клиентов обижать.
Павел молча подвинул ТТ через стол парню.
- Вот и ладушки. Все, Аркадий, ты свое слово сказал, мы тебя поняли. Теперь мы между собой поговорим, о своих делах.
Аркадий встал и вышел. Павел увидел, что шея у него красная от злости. Дверь щелкнула, закрываясь.
Дядя Слава как-то хищно подобрался и спросил:
- Насчет автоматов, ты это серьезно?
- Вполне, - пожал плечами Павел. - Есть одно такое местечко. Вяземский котел сорок первого года... ну помнишь, немцы к Москве шли, танковыми колоннами четыре наших армии под Вязьмой отрезали, окружили... Ну и схарчили за две недельки. Кто выжил - в партизаны ушел. Так там в одном месте до сих пор по лесам танки стоят. А ты - автоматы.
- А пулемет?
- Тебе какой? Немецкий, МГ? Или Дегтярев? Дегтярева проще.
- Раз проще - давай Дегтярева. Подозреваю, к нему и патронов больше будет.
- Вы что, воевать собрались?
Степаныч ухмыльнулся, но ничего не ответил.
После Светкиного застолья Павел с Ирой гуляли по набережной. Ире взбрело в голову пройтись по парапету, а Павел, еле сдерживая бешенство, поддерживал ее за руку.
- Такой вечерок был - прелесть, - тараторила девушка. - А тебе не понравилось? Совсем-совсем? А ты им понравился. Только ребята говорят, что ты задаешься, потому что ты молчал все время. А Светка даже сказала, что мне завидует. Представляешь?
У Павла было дикое желание заткнуть ей чем-нибудь рот. В горле стоял ком. "Увидела бы меня сейчас мать, - крутилось у него в голове. - Или того хуже, Ленка".
Внезапно он увидел светящееся здание почтамта и тут же решил послать полученные сегодня у Степаныча деньги на имя Ленки. Павел уже заполнял бланк перевода, но тут его что-то дернуло сначала позвонить, хотя он не звонил туда с тех пор, как сбежал из дома. Трясущейся рукой он набрал номер. Трубку долго не брали, а потом незнакомый голос сказал, что Лена вместе с отцом разбилась на машине два дня назад, а дома никого нет, потому что все уехали на похороны. Павел бросил трубку и вышел, на ходу разрывая бланк. Ира ждала его, продолжая стоять на парапете, она опять что-то говорила и смеялась. У Павла сильно застучало в висках. Он вытянул руку и изо всех сил толкнул девушку. Та сорвалась в воду со слабым криком. Некоторое время Павел стоял неподвижно, затем опомнился и заглянул вниз, но увидев, что Ира уже выбралась из воды и карабкается по ступенькам вверх, кинулся прочь и бежал до самого дома. Телеграмма обнаружилась под шкафом: видно ее сунули под дверь, а он, не заметив, откинул ногой. Павел долго сидел на замусоренном полу с телеграммой в руках. Никаких мыслей не было, только какая-то горечь во рту. Потом его начало трясти от холода, Павел сорвал с кровати одеяло, завернулся в него и забился в угол. По щекам его текли слезы, он всхлипывал и размазывал их по лицу. Так, сидя у стены, он и заснул.
Утром, когда за стеной заиграло радио, Павел открыл глаза. Все тело ломило, озноб никак не проходил. Он достал измятую фотографию. Там, на фоне огромного, выложенного лазурной плиткой бассейна стояла красивая светловолосая девушка в красном махровом халате с младенцем на руках. На заднем плане виднелся шезлонг, в котором сидел худой взъерошенный парень в плавках, сжимая в руках бокал с коктейлем и робко улыбаясь. В парне без труда угадывался Павел. На оборотной стороне фотокарточки было написано: "Лена, Паша и Анечка на даче у Славы. 1990 год".
"Дочь", - сказал Павел. - "У меня еще осталась дочь".
22 октября 1993 года. Вяземский район Смоленской области.
Павел опомнился, когда впереди показался край вспаханного поля, посреди которого торчал заглохший несколько лет назад трактор. Девчонка все плелась следом, цепляясь за каждый куст веревками и тесемками своего рюкзака.
"Отстанет", - подумал Павел. - До телеграфного столба дойду - и отстанет".
Худов зашагал по пашне. Ира побежала, спотыкаясь, путаясь в своей дурацкой шинели. Потом упала, но тут же поднялась и снова заторопилась за Павлом. Упала еще раз, на четвереньки, хотела крикнуть "Подожди!", но воздуху не хватило.
Когда у телеграфного столба Павел оглянулся, девушка догоняла его, вся перепачканная в грязи, хрипящая, зареванная. Худов вспомнил, что выглядел в лесу так же, если не хуже, когда поисковики в первый раз взяли его с собой.
Он дождался, пока девушка подойдет. Ира пыталась что-то сказать, но не смогла.
"Ладно, - проворчал Худов, когда она немного отдышалась. - Пойдем."
До Черного Пакгауза они добрались часам к трем. Собственно от пакгауза остались только каменные стены с дырами окон, исхлестанные дождями. Правая сторона выходила на болота. Такое романтическое название придумал ему сам Павел. На самом деле, судя по огромному количеству ржавых железяк, рассыпанных щедрой рукой по всем окрестным канавам, тут раньше стояла колхозная техника. Потом то, что смогло завестись, уехало в неизвестном направлении, а то, что не смогло, так и осталось украшать собой местный пейзаж, со временем развалившись окончательно.
В детстве Паша был очень любопытен. Он лазил на полки с родительскими книгами, где "Опыты" Монтеня соседствовали с томами Стендаля, а "Собор Парижской Богоматери" подпирал здоровенный том Антуана де Сент-Экзюпери. Там, в завале непонятной ему литературы, среди изданий Шкловского, Тендрякова, Юрия Олеши и Андре Моруа, переплетенных журналов с повестью какого-то Быкова и "подпольных" листочков со слепым шрифтом отыскалась маленькая книжица Стругацких, где была повесть "Пикник на обочине", и вот из нее Павел извлек много для себя полезного. А попав в те места, где когда-то проходили бои, он вдруг ощутил сталкером себя. Это произошло однажды, ясным днем, когда с двумя приятелями из подмосковного поискового отряда они нашли брошенные артиллерийские позиции. Кучу гильз, исковерканное колесо от пушки и снаряды сорок пятого калибра в развалившихся ящиках. Он спустился к реке набрать воды, оставив ребят у костра, рассматривающих "гостинцы". Взрывом качнуло ветки, противно засвистело несколько осколков и все стихло. Он подбежал. Булькал пробитый кан, из него прямо в огонь вытекал суп. Деревья вокруг были забрызганы грязью и кровью. Оба парня погибли. Павел даже не стал подходить близко - это было видно и так. Трясущимися руками он покидал в рюкзак свои вещи и ушел прочь. Никто не знал, что он был тогда с ними. Никто и не узнал, когда их нашли у костра, спустя сутки.
Это потом он прочитал, что боевую часть снарядов в конце тридцатых годов начиняли не только безобидным толом, но и капризной пикриновой кислотой, которая рвалась даже от легкого неравномерного нагрева.
Павел развел костерок у одной из стен пакгауза, повесил над огнем котелок и сел рядом, подложив шинель. Уставшая Ира молча смотрела на огонь, по мокрым волосам, обвисшим как сосульки, стекала вода. Павел поглядел на нее уже без прежней неприязни. Ее заржавленный штык-нож вместе с поясом он уже давно зашвырнул в кусты, а без шинели и нелепо сидевшей шапки девушка и вовсе перестала напоминать Худову карикатурного немца под Москвой.
Ира глубоко вздохнула и спросила:
- Здесь что было раньше?
- Склад, - проворчал Худов.
Ира опять вздохнула. Она вспомнила дорогу сюда, проржавевшую легковую машину, сквозь которую проросли березы и рядом - выбеленый дождями череп с ярко-красным осенним листом у глазницы.
В котелке вскипел чай. Тушенка была уже вскрыта и хлеб нарезан. Девушка вяло поела, и, наконец, спросила:
- А куда мы идем?
- В Памятки - бросил Худов. - Он рылся в рюкзаке, доставая для девчонки запасные носки и теплую, меховую безрукавку.
- В Памятки, - безразлично повторила Ира. А это далеко?
- Не близко.
- А мы дойдем? Может, отдохнем хотя бы еще часик?
- Мы не можем себе этого позволить.
Июль 1990 года. Маленький городок на Черноморском побережье. За три года до описываемых событий.
"Мы не можем себе этого позволить", - безапелляционно сказала тетка. Родители Павла, интеллигенты в третьем поколении, испуганно смотрели на свою одесскую родню, не зная, что и возразить. Потом папа робко промямлил.
- Пусть мальчик сам решает.
- Сам решает? - переспросила Василина Максимовна со своим непередаваемым акцентом. - Ха! Сева, ты всегда был неудачником, поэтому лучше молчи. Как говорила моя покойная матушка: где были глаза моей ненаглядной Зиночки, когда она выходила за человека, у которого за душой только смена белья и диплом о высшем образовании. Три раза ха! А потом, когда вы сидите и не знаете, с чем сегодня есть макароны, потому что кроме макаронов, Сева, в вашем шкафу лежит только лавровый лист, который ты нарвал с дерева, когда отдыхал у тети Фаины в Гаграх, приходит Василина и говорит: я знаю, что делать! Я знаю, что делать, чтобы у бедной моей Зиночки был хороший стол. Чтобы она могла делать тебе, Сева, суп и фаршированную рыбу. Чтобы ты, Сева клал на хлеб не только кильку в томате, а колбасу, которую уважают даже в Москве, и черную икру. Чтобы у Зиночки были алмазные сережки, о которых она мечтала еще до того, как ты, Сева, появился на ее горизонте. Но ты говоришь: пусть мальчик сам решает. А вы спросили мальчика? Вы спросили его, хочет ли он учиться на переводчика в Москве, которая наша столица, ездить в другие страны и иметь хорошие связи. Или он таки хочет поступить в ПТУ и вытачивать детали для сенокосилок?
- Если дело только за этим, - так давайте спросим его, - сказала мама Зина, прервав, наконец, поток красноречия сестры. - Паша, иди сюда.
Павел вздохнул и закрыл глаза. Он опять увидел Лену. Их первую встречу. Шел страшный ливень, вода катилась под уклон сплошным, грязным потоком. И мокрая насквозь, стояла на дороге плачущая девушка.
Павел остановил дядину "эмку" с горящими фарами в метре от нее. Схватил девушку за руку и усадил на пассажирское сиденье. Достал из-за спинки сиденья помятый термос и налил в крышку дымящегося черного чая, в который бухнул огромный кубик пиленого сахара.
- Давай, пей. Замерзнешь. Что случилось?
- Коробка. Коробку заклинило. Рычаг... Я ничего не могу сделать. Там ребенок!
Павел залез в красный спортивный "порше". Маленькая девочка в розовом чепчике спокойно спала, свесив голову, в детском кресле. Рычаг автоматической коробки действительно застрял в промежуточном положении. В некотором недоумении Павел подергал его взад-вперед, потом присмотрелся и язвительно усмехнулся.
Девушка немного освоилась и потихоньку тянула горячий напиток, обхватив крышку обеими руками. На плечах ее была кожаная куртка Павла.
- Дай-ка мне пилочку для ногтей, - попросил Павел - Или щипцы.
Через минуту он извлек из-под рычага застрявшую монету и позвал незадачливого водителя.
- Твоя дочка-то? - спросил он. - Красивая. И ты красивая. Деньги больше не роняй куда не следует. Все работает, можешь ехать.
- Не буду! Что, неужели все?! Она работает? Нет, правда?
- Правда, правда.
- Что я Вам должна?
- Десять минут времени... Шучу. Конечно же, ничего.
- Меня, кстати, Лена зовут. Это у тебя машина какая, коллекционная?
- Это не машина а недоразумение, - засмеялся Павел. Кузов и трансмиссия от эмки довоенной, а двигатель и коробка - от жигулей. Дядя Петя ее по дешевке купил. Он вообще раритеты собирает.
- Твой дядя коллекционер?
- Ну да. Мы оба коллекционеры.
- Здорово. Мне колдунья нагадала, что я однажды в дождь встречу на дороге человека, который станет моим мужем. Он будет любить старое железо, так я его и узнаю. Мы поженимся и умрем в один день.
Павел вздрогнул и присмотрелся к девушке повнимательнее. В ее глазах было какое-то легкое безумие. Или ему просто так казалось. Лена с загадочной полуулыбкой подала ему руку, так, как протягивают дамы руку для поцелуя в толстых романах с твердой обложкой. Дождь кончился, и солнце светило над дорогой. Потом Павел посмотрел вслед красному порше, пожал плечами и забрался в свой "раритетный" автомобиль.
22 октября 1993 года. Вяземский район Смоленской области.
- Послушай, Паша, все-таки, куда мы идем, - спросила Ира. И она и Павел были уже насквозь мокрые от постоянно моросящего дождя.
- В Памятки, - безразлично повторил Павел. - Такое место. Это с войны, с окружения. Остров, болото, гать. Там спряталась наша разбитая часть. Их не смогли взять сразу. Когда человек доходил до определенного места, они стреляли. Командир стрелял. В тех, кто бежал с острова - тоже. Немцы их бомбили, садили по ним из пушек, голод был. От четырех армий собирали по лесам полутрупы. Там никого не должно было остаться, на острове. Но кто-то все равно убивал всех, идущи по гати. А потом, когда немцы ушли, до Памяток попытались добраться наши. Но как только человек подходил к острову, раздавался выстрел. Тогда и назвали: Памятки. Говорят, это место проклято. Стороной обходят до сих пор.
18 октября 1993 года. Москва, парк Северного речного вокзала. Вечер. За четыре дня до описываемых событий.
Его подловили в безлюдной аллее, когда он решил пройтись, поняв что домой, на съемную квартиру возвращаться не хочет и не может. Он даже не увидел того, кто ударил его первым. Он упал, попытался подняться, но его опять свалили с ног и взяли руку на залом.
- Кого это я вижу? - услышал Павел голос Аркадия, и увидел рядом со своим лицом пижонские, с острыми носами ботинки. От них нестерпимо пахло гуталином.
- Смотри, ты их запачкал, - сказал Аркадий, - и Павла, рванув за волосы, заставили уткнуться в эти ботинки лицом.
- Сначала я отобью тебе почки, - слышал Павел ненавистный голос. - И ты будешь мочиться кровью. Потом будем долго бить по печени. Я тебе обещаю незабываемые ощущения. Затем мы немного поиграемся - успеешь или не успеешь убрать палец из под молотка. Мне почему-то кажется, что ты на редкость неуклюжий...
Ну что ты молчишь? - Ботинок толкнул Павла в щеку. - Убеди меня, что это не так. Скажи: дяденька, простите меня. А если пустишь слезу, козлик, я тебе, может даже и поверю..."
Павел молчал, напряженно сопя.
"Короче, - продолжил Аркадий, немного помолчав, совсем другим, деловым тоном. - Четыре ствола, серьезных ствола. И два пулемета. Это штраф. За борзоту. Срок - неделя. Не достанешь - лучше тебе в лесу и оставаться. Будет одной черепушкой больше под кустом валяться... Понял, ты, чмо!
Павла подняли и коротко, жестко дали под дых. Он захрипел и начал корчиться среди опавших листьев и грязных окурков.
Рядом с ним шлепнулся знакомый ТТ.
"Я видел, тебе понравился мой ствол. На, пользуйся. Вот только с патронами плохо... Хотя нет. Один вот завалялся. Если надумаешь застрелиться - не стесняйся!
Аркадий вытряхнул из какой-то тряпицы маленький золотистый патрон, вдавил его в грязь каблуком, и, развернувшись, пошел прочь. Павел видел, как он уходит. Павла отпустили. Он услышал удаляющиеся шаги, дотянулся до рукоятки пистолета и завыл. Тихо, без слез.
22 октября 1993 года. Вяземский район Смоленской области.
Рюкзаки Павел спрятал в буреломе, а сверху сунул шинель, пообещав Ире, что та утонет, если рискнет идти в ней по болоту.
Пробившись через высокую, в человеческий рост, траву, они залезли в трясину и бесконечно долго шли по ней, с трудом вытаскивая ноги. Павел занервничал, испугавшись, что может сбиться с дороги. Потом какой-то подозрительный свист послышался ему и долго тревожил. Чтобы успокоиться, он представил, какое лицо будет у Светкиного папы, когда он вывалит перед ним кучу автоматов. И Аркадий... Тупой, мстительный ублюдок. Если он не получит обещанного оружия, никакой светкин папа не поможет.
Неожиданно он увидел его: небольшой, горбатый взгорок, поросший березняком. Павел остановился и показал на него Ире. Ему уже нравилось, что девчонка тащится следом.
Когда они добрались, потихоньку начало вечереть. Ира, не вытащив даже ноги из грязи, повалилась в сухую траву. Павел тоже прилег, чтобы отдышаться, и его незаметно сморило.
Павлу приснилось, что он мертвый и по нему ползают черви. Он открыл глаза и увидел, что Ира гладит его осторожно по лицу худыми, исцарапанными руками.
Он с трудом сел, привалившись к дереву. Отвинтил фляжку и глотнул. По горлу словно прокатился огненный шар, и внутри сразу стало тепло.
- Пора работать, - сказал Павел, и поднялся. Опять ему помогла злость. На себя, на Иру, на весь этот проклятый, непонятно куда катящийся мир, где люди за большие деньги покупают ржавую, старую смерть, чтобы натравить его на своего брата, соседа, друга, партнера по бизнесу. А он, Павел, ищет эту смерть по лесам. И следит, чтобы все ядовитые зубы были целы.
Худов быстро собрал миноискатель и нахлобучил наушники. Железа тут было много. Слишком даже много: звон в наушниках не прекращался ни на минуту. Павел с ходу врылся в землю и вытащил бурый винтовочный ствол.
- С удачей, - сказал он, повеселев.
- Жутко тут, - заметила Ира, озираясь. - Деревья как-то по особому шумят. Времени сколько, Паш?
Павел взглянул на часы, залепленные грязью, и увидел, что в них набралось воды и они стоят.
В глубине острова открылись землянки: оплывшие, четырехугольные ямы, погнившие остатки бревен. Одна из землянок доверху была полна костьми. Дикий звон, обозначающий наличие железа, шел из-под костей. Худов долго подрывался под них, черпал наплывшую жижу, но потом плюнул и просто стал выдирать стволы наощупь. Он достал ППШ с диском, оторвав за что-то зацепившийся ремень. К его изумлению, полуистлевшее дерево приклада тоже было цело. Павел пошел шарить дальше, нащупал какие-то обрывки. Это были куски шинели... Потом он вытянул нечто, разваливающееся у него в руках. То, что было когда-то человеком. Черная, перегнившая слизь полезла из рвущихся как мокрая бумага, рукавов шинели, потом кости проткнули ветхую ткань, и бесформенный комок с чмоканием опять утонул в грязи. У Павла в руках остался ремень с кобурой. Он порвал сгнившую кожу кобуры и вытащил ржавый ТТ.
Содрогаясь, он кинул пистолет в груду собранного оружия. Долго мыл руки в болотной воде. Потом приложился к горлышку и сделал несколько длинных глотков.
Ему не встретилось ни одной копки. Значит никто, совсем никто не был здесь до него.
Ира ходила за Павлом и донимала его жалобами: то ей слышались стоны, то казалось, что смотрит на них из-за деревьев страшное, зеленое как у покойника лицо. Павел отмахнулся и убежал от нее на другой конец острова. Ира съежилась от страха, оставшись одна. Она наступила на смятую крышку солдатского котелка. "Тиф" было написано на крышке.
- Паша, - закричала Ира. - Пашенька!
Он появился из-за пригорка, таща какие-то железки и закричал ей радостно:
- Я нашел, откуда стреляли по гати! Там яма, человек пять, гильзами все засыпано. Вот, гляди, дегтярь и цинк к нему! Теперь полный комплект!
- Паша, у тебя есть пистолет? - спросила его Ира.
Все возбуждение Павла разом пропало.
- Не ношу, - мрачно буркнул он. Не объяснять же девчонке, что по непонятной для себя самого причине он оставил пистолет у деда, вместе с остальными вещами.
- Совсем-совсем ничего? - спросила, блестя глазами, Ира. Павел, не отвечая, стал собирать и связывать вместе находки. На острове кричали птицы и пахло разрытой землей.
Ливень начался неожиданно, хлесткий и косой. Двое шли по бурлящему болоту, почти не чувствуя своих ног, промокших и замерзших. Ира временами оглядывалась, и чудилось ей, что кто-то движется за ними.
- Вот черт! - удивился через некоторое время Павел, увидев перед собой черную массу. - Это же Памятки! Поворачивай!
Скоро уже ничего не видел Павел, кроме несущейся вниз воды, но ударила молния, и снова встал в своей ужасной красоте остров, озаренный насквозь.
Павел опять закричал Ире, чтобы она поворачивала, а сам до боли укусил себе руку. Это не помогло, и Худов взвыл, глотая слезы, от бешенства и страха.
Ира, оступившись, потеряла цинк с патронами. Потом в болото провалился Худов. Он возился в грязи, пытаясь вылезти, плачущая Ира тащила его за воротник. Диск ППШ упирался ему в грудь. Нет, это безголовая фигура в полусгнившей шинели душила его, затягивая на глубину. Худов рванулся, что-то лопнуло, и он вылез. Лежал грудью на кочке и долго не мог отдышаться. А потом понял, что весь его улов остался в трясине.
Март 1991 года. Маленький городок на Черноморском побережье. За два года до описываемых событий.
Небольшой приморский городок, в котором когда-то жил Павел, отличался от других небольшой особенностью. Когда кто-либо хотел открыть новое дело, совершить крупную сделку, решить внезапно возникшие проблемы или гарантированно выиграть дело в суде, то куда бы он ни обращался, пути-дорожки всегда приводили его к одному человеку - к Славе Жиганскому.
Павел стоял в просторном светлом кабинете Славы и смотрел на картину неизвестного автора. Картина изображала Иосифа Сталина, прикуривающего трубку стодолларовой купюрой.
- У нее рак, - сказал Слава. - Я ничего не мог сделать. Операцию делали в лучшей клинике, она полностью восстановилась. Но остались метастазы. В печени и почках. Врачи сказали, что боли начнутся месяца через два.
Он подошел к окну: невысокий рыхлый человек с маленькой головой. На Павла он не смотрел. Сказал куда-то в пространство.
- Она и за тебя-то уцепилась, потому что больно складно нагадала цыганка. Все остальное сбылось. А потом и ты появился. Вроде приметы сходятся. Цыганка сказала, что вы умрете в один день. Ты-то здоровый... Вот ты и получился у нее - как палочка-выручалочка. С тобой она просто надеется прожить побольше.
- Она знает? - хрипло спросил Павел.
- Знает. А ты - нет.
Отец Лены закурил и взглянул на незадачливого зятя ледяными глазами.
- Я думаю, не стоит повторять это дважды.
Павел сбежал через неделю, на попутках добравшись до ближайшей станции, а оттуда уже взяв билет на московский поезд. Он слишком хорошо помнил, как люди умирают от рака, и не хотел увидеть это еще раз. Тем более, если его мнением на этот счет забыли поинтересоваться.
Луна скакала за окном, окунаясь в еловую чащу, просвечивая насквозь березняки, освещая поляны бледным, неживым светом.
В вагоне спали все. Поскрипывала дверь в конце коридора, тускло горела лампочка у проводников, пахло пивом, съеденой курицей, потом, носками, и тем неуловимо-привязчивым ароматом дороги, о котором люди вспоминают всегда, отправляясь в железнодорожное путешествие. Старый плацкартный вагон покачивался на стыках рельс, и пассажиры, старые и молодые, прикрывшись простынями или разметавшись во сне, покачивались вместе с ним.
Павел лежал на верхней боковой полке, и глядел, повернув голову, на скачущую луну. В голове и в душе было у него пусто. Все прошлое осталось там, далеко, и с каждым оборотом колес уходило все дальше. Вместе с детскими обидами, вечерними разговорами родителей на кухне, настольной лампой, книжками с рассыпающимися страницами. Телефон с трубкой, замотанной синей изолентой. Дядя - в засаленной рубашке - розовой, с птичками - вылезает из-под старинного опеля с хромированным радиатором. "Садись рядом, Паш. Ключ рожковый подай. Тот, на пятнадцать. Теперь на тринадцать. Головку на тринадцать и трещотку. Хорошо. Так вот, Паш, у каждой машины душа есть. Она тебя слышит, ты ее - нет. Она все понимает, с ней говорить надо. Она... оп-оп, ешкин кот, зараза! Гайку держи! Хорошо.
Звонок родителям. "Что? Как у дяди? Как на ночь! Немедленно домой! Что?" Ночь в гараже, где так сладко пахнет дальней дорогой, маслами, бензином - тем неуловимым запахом живой машины, который приятен каждому, кто любит копаться под капотом.
Павел вместе с дядей в яме осматривают очередной автомобиль. На головы сыплется ржавая труха, дядя что-то бормочет сквозь зубы. "Уксус, уксус давай!" Уксус из одноразового шприца прыскает на приржавевшие гайки. "Ага, есть..." Вдруг Павел замечает какой-то посторонний блеск. Это цепочка. Серебряная цепочка, каким-то непонятным образом намотавшаяся на крепление защиты картера. Павел разматывает ее, зажимает в кулаке.
Лена, мокрая от дождя, вглядывается в Павла. "Он будет любить старое железо, так я его и узнаю..."
Чернота за окном, свет настольной лампы. На широкой белой кровати скорчилась Лена, кусая край одеяла. "Ты что! Что!" "Ничего... Спи. Пожалуйста, спи..."
Толстый человек с опухшим измученным лицом сидит на подоконнике. На стене картина - Сталин, прикуривающий трубку от стодолларовой банкноты.
"Она просто надеется прожить с тобой больше. Ты здоровый. А цыганка нагадала, что вы умрете в один день."
Так она знает!
Она - знает. А ты - нет".
Испуганное лицо матери. Она в бигудях, в сиреневом домашнем халате, в пушистых тапочках. Тапочки изображают гротескных собачек - с ушками, глазками-пуговицами и оскаленными мордочками.
"Как уезжаешь? Куда? Почему?"
Павел проснулся. Поезд стоял в степи. Было раннее, морозное утро. Мальчик ковылял по насыпи, обходя шапки нерастаявшего снега, кутаясь в поношенное пальто. Руки у него были испачканы зеленкой.
- Водка, пиво, сигареты, семечки - повторял он заунывно. - А кому водка, пиво, сигареты? Никому? Эх вы...
Он отвернулся и побрел куда-то вдаль.
- Уже скоро, - сказал сипло кто-то за спиной Павла.
- Что, конец света, - спросил кто-то.
В ответ засмеялись, и тот же голос возразил.
- Пока только Москва.
И снова леса, степи, дороги, дребезжащие звонки переездов, грохочущие мосты. И беседа, которую Павел слышал в странной полудреме и не мог повернуть головы.
- Там они все и остались, - говорил кто-то. - Как ушли из дома на фронт, так и остались там. В шинелях, в шапках, в сапогах. У них винтовки, гранаты, в подсумках патроны, за голенищем - ложки, а у пояса - маленький кармашек. Там медальон. В нем написано - кто и откуда родом.
А потом пришли другие люди. Они их не видели. Они не знали, что тут до сих пор война, фронт. Все заросло, окопы заплыли. А они сажали сады. Но сады не росли. Деревья умирали. Не растет ничего на костях путного. Там и сегодня можно увидеть - мертвые деревья, а под ними мертвые люди.
- Это давно было, - возразил другой голос. - Всех уже нашли, похоронили. Вон, сколько памятников стоит. В каждой деревне - памятник. Больше сорока лет с той войны...
- Никого не похоронили, - упорствовал первый. - Их слишком много было. А памятники - ты посмотри внимательней, - они ведь неизвестным солдатам поставлены. Неизвестным! А этих неизвестных - миллионы. И так они и лежат по полям до сих пор.
- А вы их ищете?
- А мы их ищем. Хороним. И имена восстанавливаем. Ты знаешь, даже родственники приезжают. Браток один приехал. Шея красная, не человек - гора. Лоб - два пальца от бровей. Пиджак малиновый, цепочка золотая с палец толщиной, перстни. Так Серега его отвел на то место, где его деда убили. Окоп показал, отрытый. Каску деда, саперную лопатку, трофейную, немецкую. Две РГД. Из них уже сыпалось все, из гранат. Стаканчик из вещмешка. И ложку серебряную, из сервиза видно дед взял. Ложка она каждому нужна была. Парень влез в окоп, да и застыл. А тут я косточку увидел, недобранную. Тонкую, лучевую. Ой, говорю, простите. Он эту косточку дедову в руки взял и ревет. Похоронили всех, кого нашли за ту неделю, как положено, с салютом, с оркестром, военные из области приехали, священник из местной церкви, администрация. Отпели. На следующий день - мы уж лагерь снимать собрались - слышим, едет кто-то. Браток этот на джипе. К лагерю подкатывает, достает из багажника ящик водки, ящик пива, закуску какую-то. "Давайте, - говорит, - деда помянем." До утра с ним сидели. Потом уехал, Витьке денег оставил. Вот такую пачку. На расходы, говорит.
Павел осторожно слез с верхней полки к беседующим внизу парням.
- Павел, - представился он. - Еду в Москву в институт поступать.
- Роман, - отозвался тот, кто был в модной камуфляжной куртке. - Поисковый отряд "Звезда".
Ночь с 22 на 23 октября 1993 года. Вяземский район Смоленской области.
Серая насыпь показалась, когда они уже готовились умереть. Павел наткнулся на нее первый, и сразу понял, что это старая одноколейка довоенного времени, про которую он много слышал, но никогда не видел. Выбравшись на насыпь, Ира села и сказала, что подвернула ногу и не может больше идти. Павел стоял и тупо глядел на нее, потом дыхание его перехватило, и глаза стало жечь слезами. Девушка подползла к нему и долго что-то шептала и гладила его, успокаивая.
- Спички размокли, - сдавленно произнес Худов. - Костра больше не будет.
Он обнял трясущуюся от холода Иру и прижал к себе, чтобы она согрелась.
Он знал, кто там. Их собралось много. Но впереди - четверо: Лена с отцом и двое молодых парней-поисковиков в окровавленных, порванных осколками камуфляжных куртках. Когда-то он подружился с ними в поезде, стал вместе ходить по местам боев. А потом бросил их разорванные взрывом тела в подмосковном лесу и сбежал.
А за ними - толпа давно погибших людей. Мертвецы пришли обратно за своими вещами. Они стояли в совершенной тишине, там, где последние отсветы заката терялись в зыбком болотном мареве. И Павел понял, что следующего рассвета, скорее всего, не увидит...
- Там никого нет, - сказал он Ире. - Тебе показалось.
- Мне приснилось, что я умерла, - плакала она. - Зачем я пошла с тобой?! Ты приносишь мне только несчастье! Ты чуть не утопил меня, ты сбросил меня вниз, в реку! Скотина! Зачем ты это сделал, скотина!
- Я узнал, что у меня погибла жена, - мрачно сказал Павел. - Она разбилась на машине. Когда я развлекался с тобой.
Ира всхлипнула и замолчала. А Павел продолжал говорить, забивая слова, словно гвозди в крышку собственного гроба.
"У меня была красивая жена. Наше знакомство началось со случайной встречи на дороге. Она сама выбрала меня. Вот такого, как я есть. У нее был очень богатый отец. Местный авторитет. Мы с Леной жили счастливо. То есть... Да, счастливо. У нее была дочь. Не моя. Я удочерил ее. А потом я сбежал. Потому что у нее был рак. Уже начинались боли. Я испугался".
Павел замолчал. Зашумел дождь, и капли поползли по его щекам, по лбу. Ира молчала, глядя на него с каким-то непонятным выражением.
"Когда-то родители бросили меня в квартире у дяди. У дяди был рак, последняя стадия. Он страшно кричал и все время просил меня вколоть ему наркотик. Я попробовал. У меня сломалась игла. Он очень дергался... Я просил помочь. Звонил соседям по площадке. Набирал номера, которые были у него в телефонной книжке. Даже выбегал на улицу - от меня шарахались, как от зачумленного. А родители - у родителей были какие-то свои дела. Они то-ли поссорились, то-ли пытались помириться между собой. Я им мешал. Когда они наконец приехали, папа сказал: "мы же не знали, что у Якова Афанасьевича все так серьезно". Это было на третий день. К тому времени в квартире было уже не протолкнуться от родственников дяди - я умудрился даже в другой город позвонить, добровольных помощников (первой пришла фармацевт из аптеки, куда я заходил за лекарствами) и соседей по дому, которые собрались как-то все вдруг. Только меня там не было. Я сбежал. Меня сняли с поезда на другой день. Я ехал в Одессу, чтобы искать там родителей."
- Сколько тогда тебе было, - тихо спросила Ира.
- Одиннадцать лет, - горько ответил Павел.
- И потом, когда у твоей... у твоей жены начались боли, ты поэтому сбежал? Ты боялся, что будет как тогда?
- Я не знаю, - признался Павел. - Мне просто стало страшно и захотелось сбежать. Вот и все.