Это был самый обыкновенный кухонный нож. Не новый, слегка зазубренный, но остро заточенный, со следами ржавчины и с деревянной ручкой. Лезвие было широким и остроконечным. Таким ножом удобно шинковать капусту и резать мясо...
...
Было далеко заполночь. Костя, свернувшись в углу дивана, сладко спал, слегка приоткрыв рот. Меня тоже клонило ко сну, но голова слишком кружилась, едва я закрывал глаза. Боялся не сдержаться. Героически борясь с тошнотой, я таращился в темный дверной проем. Пальцы дрожали и ломали уже вторую сигарету. Черт побери! Водка! - и что только в ней находят!
Музыка в комнате смолкла, и на пороге появился Сашка.
--
Ты еще не спишь? - вопросил он меланхолично.
--
А ты? - резонно ответствовал я.
--
Я не сплю вот уже двенадцатые сутки, - сказал Сашка.
Меня мутило. Очень хорошо посидели после тяжелой трудовой недели. Надо же: стихи. А Сашка-то трезв, как стеклышко. Хотя и пил наровне со всеми, или даже больше. Везет! Обе Ленки отрубились еще в двенадцать, оставались Оксанка и Вовка. Кажется, они вдвоем заперлись в ванной... Сашка элегантен, как на банкете - это после пяти часов беспорядочного пития. Здоров!..
--
У тебя бледный вид, - сказал Сашка. Он постоял немного, прислонившись к косяку, и сел на табуретку.
--
Сколько мы сегодня выпили? - без интереса спросил я. Наконец удалось закурить, и то хлеб. Одна чайная чашка была уже полна бычков, вторая наполовину: Оксанка очень много курила.
--
Только Костя мог догадаться поставить в кухне диван, - произнес Сашка. - Не послушать ли нам с тобой Рамштайн?
В этот раз мне пришлось приложить большие усилия, чтобы сдержаться.
--
Ну, как хочешь.
Откуда он вообще-то взялся - Сашка? Я его не видел лет десять. Говорили, он женился, развелся, разбогател, потерял работу, опустился, потом поднялся...
--
Ты где сейчас, работаешь? - спросил я, больше из вежливости.
--
Об этом неинтересно говорить. Вот скажи, ты веришь в предопределение?
--
Черт его знает, - сказал я. - А ты?
--
Есть такая болезнь - гемофилия. Передается по наследству. Раньше в России ею болели только отпрыски царской фамилии.
--
Ну и что? - спросил я.
--
Ну и то, что если у кого-то гемофилия, значит он непростого роду. Благородная болезнь, понимаешь?
--
У тебя что, гемофилия?
Сашка помолчал. Странный он какой-то. И всегда был странным. Вечно рассуждает так, что не поймешь ни хрена. И так все плывет перед глазами...
Сашка выбрал из кучи грязной посуды на столе относительно чистый бокал и вылил в него остатки водки из бутылки. Получилось граммов сто пятьдесят. Хорошо, что хватило ума не предлагать мне. Он взял бокал и стал пить. Как пьют воду. Очень красиво, аккуратно. Выпил, без стука поставил бокал на стол.
--
Я избранный. Узнать бы еще - для чего?
--
Вот как? - промямлил я. Все понятно, у человека поехала крыша. Окурок обжег пальцы, и я потянул из пачки еще одну сигарету. Прикурил от бычка.
Жалко Сашку.
--
С чего это ты решил, что ты избранный?
--
Я не сплю вот уже двенадцатые сутки, - ответил он. - Алкоголь на меня не действует. Но это пустяки. С некоторых пор я совершенно не чувствую боли.
--
То есть, что же, вообще не чувствуешь?
--
То, что я чувствую - это не боль. Ощущение не из приятных, но все же вовсе не такое уж сильное. Это все равно что есть лимон без сахара. Привыкнуть можно. Я уже привык.
"Еще немного, и я все тут заблюю", - подумал я.
--
Ну, это ты врешь.
Сашка как-то странно серьезно посмотрел на меня.
--
Не веришь. Я докажу.
И он взял со стола нож.
Это был самый обыкновенный кухонный нож. Не новый, слегка зазубренный, но остро заточенный, со следами ржавчины и с деревянной ручкой. Лезвие было широким и остроконечным. Таким ножом удобно шинковать капусту и резать мясо.
Мне стало страшно.
--
Сашка, ты чего, а? Ты успокойся, я тебе верю, верю...
--
Сядь. - Будто бичом хлестнул Сашка. В глазах его мне виделся безумный огонек.
В том состоянии я не мог противиться его воле и рухнул обратно на диван. Тошнота подступила с новой силой, я нервно глубоко затянулся. Табуретки, грязная посуда, спятивший Сашка так и прыгали перед глазами.
Он положил левую руку на ногу и упер острие ножа в середину ладони. Сморщился и надавил. Костяшки пальцев правой руки побелели. Хлынула кровь. В могильной тишине слышался хруст рвущихся связок. Нож проткнул ладонь, прорвал джинсовую ткань и вошел в мышцу бедра. Штанина разом промокла от крови. Сашка все нажимал с какой-то жуткой скорбной ухмылкой на лице. Правая рука дрожала от напряжения. Лилась кровь. Штанина опять треснула, и кончик двадцатисантиметрового лезвия высунулся под коленом. Левая рука оказалась пришпилена к ноге, рукоятка ножа коснулась ее ладони.
Сашка замер и медленно перевел осатанелый взгляд на меня.