Аннотация: Кто знает, какие тайны хранят стены старой школы?..
- Давай считаться, - предложил Лёшка.
- Давай, - легко согласился Шурик. - На счет три?
- Ага.
На счет три они выбросили вперёд руки - у Лёшки было вытянуто семь пальцев, у Шурика пять.
- Двенадцать, - подытожил Шурик. - Раз, два, три...
Вышел он - значит, мыть пол мокрой тряпкой предстояло Лёшке. Ну, ладно, что поделаешь...
Бросив портфели на подоконник, пятиклассники взялись за стулья - следовало взгромоздить их сиденьями на парты, чтобы вымыть пол. Дежурство было традицией - начиная с перехода из "младшей" школы в "старшую".
Лёшка шевелил губами, что-то подсчитывая.
- Ты сжульничал, между прочим, - наконец сказал он. - Почему ты начал считать с меня? Обычно начинают с себя. Должен быть выйти ты. Чтоб я ещё раз начал с тобой считаться...
Судя по выражению лица Шурика, предположение было верным.
- Ладно, в следующий раз поменяемся, - примирительно сказал Шурик. - Всё равно нам ещё сколько раз дежурить вместе... Зато ты понял, что нужно уметь рассчитывать!
Лёшка не собирался обижаться - в конце концов, Шурик был его лучшим другом.
- Вот смотри, как удобно, - продолжал тот. - Мы в 1981-м году пошли в первый класс, в 82-м - во второй... Даже думать не надо - в 90-м пойдём в 10-й. Легко, правда?
- Легко, - согласился Лёшка, поднимая очередной стул и задевая его потёртыми металлическими ножками всё подряд. - А помнишь третий класс, какие там были парты? Там точно не надо было бы стулья таскать...
Тут он был прав. Их тогдашний "третий-вэ", по коридору до конца и направо, был со старинными, массивными деревянными партами, сделанными слитно со стульями - точнее, скамейками. Чтобы сесть за них, приходилось протискиваться, предварительно откинув секцию парты, держащуюся на старых, много раз прокрашенных петлях. Да и на самих партах был такой толстенный слой краски, что, казалось, соскреби её - и от парт ничего не останется...
Сколько им было лет, тем партам? Лёшке казалось, что не меньше, чем школе. Хотя это вряд ли - он знал, что здание школы построили давным-давно, ещё в 20-е годы. Впрочем, в старейшей школе города ребята проучились всего три года - после того, как в актовом зале обвалился с потолка огромный пласт штукатурки, школу закрыли от греха подальше, а детей перевели в соседнюю, в двух кварталах, выделив целое крыло - правда, учиться пришлось в две смены. И если 4-й класс ребята проучились в первую смену, то в 5-м пришлось учиться во вторую...
Он мельком глянул в окно - уже темно. Зимой темнеет рано... Вдруг подумал: все так радуются, что летом белые ночи. Но зато зимой - чёрные дни!
Вообще Лёшка всегда считал, что у второй смены есть несомненный плюс: можно выспаться утром. Как он ошибался!
Занятия, конечно, начинались в час дня. Но ещё была физкультура два раза в неделю и труд столько же, а они проводились в мастерских и спортзале старой школы - в отличие от основного здания, они разваливаться ничуть не собирались, благо были построены намного позже, особенно новенький кирпичный спортзал, который, как предполагал Лёшка, простоит ещё много лет.
Ну и что? А то, что и физкультура, и труд начинались в 9 утра, так что четыре дня из шести о том, чтобы выспаться, не было и речи. Короче, никаких плюсов - одни минусы... И на "В гостях у сказки" в пятницу опять опоздаю, подумал он. А там наверняка будет какой-нибудь хороший фильм. Может быть, даже "Финист - ясный сокол".
Эх, как хорошо было в старой школе!
Просторный зал сразу перед входом, справа - столовая и раздевалка, в три стороны расходятся коридоры, а почти напротив входа - доска почёта со школьными медалистами, с бывшими учениками школы - Героями Советского Союза, и большая картина с памятником герою войны, имя которого носила школьная пионерская дружина - человек в горделивой позе, связанный колючей проволокой. Схваченный, но не сломленный...
Конечно, всё это никуда не делось. И стенды, и картина висели тут же, в коридоре, буквально за стеной класса, в котором находились ребята - правда, в узком, хоть и светлом коридоре выглядели они не в пример скромнее. Здание школы было гораздо новее, с колоннами у входа, П-образной формы, выкрашенное снаружи в жёлтый и белый. Ребята редко ходили дальше "своего" крыла - разве что старшеклассники посещали кабинет химии в другом крыле, - но знали, что в зале у входа тоже висит портрет героя, именем которого названа здешняя дружина - это был молодой командир-грузин, похороненный, как говорили, совсем недалеко, в братской могиле у мемориала...
Война смотрела с каждой стены. Пионерский отряд их класса - имени латыша-танкиста, погибшего в этих местах и похороненного на мемориальном кладбище, пионерский отряд соседнего класса - имени героя-лётчика. Портреты пионеров-героев в пионерской комнате, музей летчиков-истребителей в соседней школе...
Великая Отечественная была очень далеко и очень близко.
Тряпка хлюпала по полу, оставляя разводы.
- Лёшик, попробуем ещё раз к ветеранам? - словно в ответ на мысли поинтересовался Шурик, затирая за Лёшей сухой тряпкой.
К ветеранам. Это в отряде называлось "поисковой работой". Казалось бы, что сложного - прийти по уже известному адресу, вежливо поговорить с ветераном, попросить поделиться воспоминаниями 40-летней давности или прийти в школу для беседы.
Ан нет.
За полгода Лёше не удалось ни разу не то что записать воспоминания ветеранов - а даже поговорить. Казалось, каждый раз что-то мешало.
То не открывают, хотя кажется, что за дверью кто-то есть. То бабушка, открыв дверь, внимательно выслушает и скажет: "Нету его, он уехавши". То сам ветеран, крепкий ещё старик, откажется, ссылаясь на плохое самочувствие... но буквально на следующий день можно увидеть его же, бодро шагающим по улице.
Что не так?
В Лёшкиной семье ветеранов войны не было. Одного деда он вообще не знал - он умер ещё до Лёшкиного рождения, второй на войне пропал без вести. Обе бабушки всю жизнь проработали в тылу. Кажется, был жив кто-то из воевавших бабушкиных братьев - но на другом краю страны, это почти как на другой планете...
У Шурика был жив дед - не военный, железнодорожник. Говорили, что он водил поезда - тогда, в военное время. Но... и он ничего не рассказывал. Как-то ребята, расхрабрившись, решили припереть его в угол и расспросить - как оно было, в те годы, когда фашисты окружили Ленинград, да и к их родному городку подошли чуть ли не вплотную?
Дед с бабушкой жили в доме на две семьи, построенном сразу после войны напротив железнодорожного моста и окруженном небольшим садом. В тот воскресный день он сидел на крыльце и задумчиво смотрел, как по железнодорожной ветке медленно ползёт на станцию длиннющий грузовой состав. Слышались неразборчивые и гортанные, словно клич гусей, переговоры дежурных по станции по громкоговорящей связи.
- Про войну? - переспросил он, услышав вопрос мальчишек. - Да что там рассказывать... Работали. Много работали. И тяжело было, ну и страшно, и голодно... А интересного... ничего там, ребятки, интересного не было.
Лёшка и Шурик огорчённо переглянулись - ждали они, конечно, совсем не такого ответа. Тем более, Лёшка знал, что у Шурикова деда даже есть значок "Участнику Дороги Жизни".
- А Дорога Жизни? - опередил Шурик.
Дед долго молчал.
- А что Дорога... ездили, да, - наконец сказал он. - Возили грузы... Почитайте лучше в книжках, ребятки. В книжках - оно как-то лучше для вас написано.
Расстроенные мальчишки ушли. Они не заметили, что руки деда дрожат, а в глазах стоят слёзы.
- Не пойду больше к ветеранам, - отрывисто сказал Лёшка, боком окуная швабру в ведро. - И вообще скажу, что не хочу больше быть в поисковом отряде. Толку - никакого, только время зря терять.
- Дедушка о войне никогда не рассказывал, - подхватил Шурик. - Не только в тот раз - вообще никогда. Может... все они так? Я ведь точно знаю - дедушка ездил на поездах как раз там, где фронт был совсем рядом. Видел он войну, а может, и фашистов видел.
Мальчик взял ведро и вышел в коридор - вода была уже грязной, пора вылить её в туалете и набрать новой. Прислушался, поставил ведро...
- Лёшик, иди-ка сюда, - позвал он.
- Чего там?
- Иди, послушай...
В скудно освещённом коридоре стояла мёртвая тишина - кажется, в каком-то из кабинетов ещё учились старшеклассники, но шума не было ни малейшего. И в этой тишине еле слышно, но очень отчётливо звучала музыка - непривычная, старомодная. Это был баян, наверное, точно такой же, на каком играла на занятиях по пению учительница музыки Елена Прохоровна, но звучал он как-то не так - словно надрывно, надтреснуто, да и музыка была незнакомой - не из тех, что звучали обычно в стенах школы. Да и редко можно услышать музыку где-то помимо кабинета пения...
Музыка лилась в тишине, будто завораживая.
- Пойдём посмотрим? - предложил Лёшка. - Вроде в главном корпусе...
- Пошли, - согласился Шурик. - Но это не в кабинете пения.
они тихо пошли по дощатому полу. Странно, но обычно скрипучие половицы почему-то в этот раз совершенно не скрипели. Опустевшая школа казалась призрачной, и у Лёшки появилось ощущение, что они идут не просто по коридору, а словно сквозь что-то нереальное, невесомое, не поддающееся описанию.
Поворот коридора, площадка лестницы на второй этаж. Музыка звучала сверху - странно, ведь кабинет пения на первом этаже. Мелодия уже сменилась, и, кажется, Лёшка знал её:
Утомлённое солнце
Нежно с морем прощалось...
Странно, совсем старые мелодии. С чего бы это?
На втором этаже музыка стала слышна намного отчётливее. Шурик указал на дверь - актовый зал. Ну да, вполне возможно... может, какое-то мероприятие идёт? Тогда лучше не соваться - отругают. Вечером - значит, явно не для всех.
Но любопытство пересилило, и мальчишки потянули дверь на себя. Словно под влиянием минутного порыва проскользнули внутрь... и замерли.
Привычного актового зала не было. Нет, помещение, конечно, было тем же самым, но при этом выглядело совершенно иначе.
Высокие окна были отчасти заколочены фанерой, все сохранившиеся стёкла крест-накрест перекрещивались полосами наклеенной газетной бумаги. Тяжёлые, плотные занавески раздвинуты, сквозь стёкла льётся внутрь серенький дневной свет. Дневной? Что-то странное, ведь сейчас - вечер?
ТАМ, может, и вечер, а вот ЗДЕСЬ был день. И тоже зимний - за окном хлопьями падал снег.
В зале было очень людно, и Лёшка не сразу сообразил, что не так.
Зал был превращён в больничную палату. Поставленные рядами старинные железные кровати и даже сколоченные из каких-то досок нары занимали почти всё пространство. Более-менее свободной оставалась лишь сцена - на ней играл на баяне человек, одетый в медицинский халат поверх военной формы, и пела женщина средних лет, с непривычной, словно вышедшей из старого фильма внешностью:
Синенький скромный платочек
Падал с опущенных плеч...
Вдоль стен стояли люди в разношёрстной, но явно военной форме, хоть и без погон - стёганные ватные штаны, широкие вытертые шаровары, длинные, чуть не до колен, гимнастёрки, продранные ватные куртки, серые долгополые шинели... Лёшка не сразу сообразил, что форма не современная, потом увидел у кого-то в руках старинную винтовку с похожим на большой шпингалет затвором, у другого на груди - автомат с дырчатым кожухом и диском, хорошо знакомый по фильмам о войне...
Он мельком глянул на Шурика - тот тоже смотрел чуть ли не разинув рот.
Что это? Снимают кино о войне? Но тогда где камеры, прожектора?
А на кроватях - раненые. Много раненых. В тех же гимнастерках, в белых рубахах, кто-то в свитерах, кто-то кутается в тонкое шерстяное одеяло, кто-то сидит, опираясь на товарищей... Люди с перевязанными ногами, руками, грудью, головами - некоторые перебинтованы так, что не видно даже глаз. И... люди без рук, без ног. Кто-то лежит на койке, не в силах даже встать - лишь повернув голову в сторону поющей женщины.
Письма твои получая,
Слышу я голос живой...
На плечо Лёшки опустилась чья-то рука - он дёрнулся было, но понял, что стоящий рядом солдат, пожилой, усатый, сделал это машинально, продолжая слушать. Рука у него была грубая, с обломанными ногтями, и от неё пахло чем-то...
Порохом. Сгоревшим порохом. Лёшка знал этот запах - они как-то с ребятами во дворе разобрали патрон от "мелкашки", гильзу подложили под проезжающий маневровый тепловоз - капсюль звонко щёлкнул, а мелкие, похожие на чёрную соль крупинки высыпали на дощечку и подожгли - порох весело, с шипением, вспыхнул и мгновенно сгорел ярким белым пламенем, оставив после себя этот самый запах.
Но тут он был гораздо сильнее, он словно въелся в кожу солдата, в обшлаг рукава шинели, во всё, что вокруг.
Запах.
Главным и непривычным тут были именно запахи - то, чего не бывает в кино. Вездесущий запах пороха, следы табачного дыма, едкий след какой-то больничной дезинфекции, еле уловимый аромат лекарств, кисловатый привкус крови, запах пота, свежий дух принесённого с улицы снега создавали совершенно нереальную смесь.
И словно на уровне запахов ощущалось ещё что-то, чему невозможно подобрать слов.
Запах боли и радости, запах страха и облегчения, запах безнадёжности и уверенности. Они словно висели в воздухе, пропитывая всё вокруг.
Строчит пулемётчик
За синий платочек,
Что был на плечах дорогих!
- закончила женщина, баянист взял финальный аккорд, и зал взорвался аплодисментами. Хлопали все, и даже те, у кого была лишь одна рука, били ей о плечо соседа.
- Мы обязательно победим, - тихо, ни к кому не обращаясь, сказал пожилой, и сказал это так, что Лёшку словно прошибло током. Попятившись, он выскочил за дверь, вытащив за собой и Шурика.
Стояла тишина. Музыки не было и в помине, зато вовсю слышались простые, привычные звуки - бубнёж учителя за одной из дверей, голоса в холле, крики играющих в снежки детей на улице. Резанув уши, звонко зазвенел звонок.
Шурик осторожно потянул дверь, заглянул в актовый зал - тот был пуст и тёмен.
- Лёшик... Что это было? - неуверенно спросил он.
- Я не знаю, - растерянно пробормотал Лёшка.
А было ли это? Этот зал, полный раненых, выступление певицы перед солдатами, эта сложная смесь чувств и ощущений, которую не передать словами?
- Лёшик... Я читал, что в этой школе во время войны был госпиталь...
И Лёшка вдруг понял, почему молчат ветераны.
Потому что война - это не только герои и стрельба по фашистам, славная победа и память навеки.
Это ещё боль, страх, дребезжащие от взрывов стёкла, пот и кровь, покалеченные и погибшие друзья. Это неизвестность, холод и жара, дождь и пыль, враг, которого не видно, но который может дотянуться до тебя.
Мы привыкли видеть лишь верхушку того айсберга, которым была война. Они - видели его целиком.
Они наверняка хотели бы забыть это, но - никогда не смогут. Как не забудут и своих друзей, не доживших до Победы... Друзья будут приходить к ним, как эти призраки сюда, в старую школу. А сами ветераны на День Победы, может быть, придут на братскую могилу - неважно, в сквер "Слава Героям" или на мемориальное кладбище - и шёпотом заговорят с теми, кто лежит под серыми бетонными плитами...
- Знаешь, Сань, я, наверное, завтра же в библиотеку, - тихо сказал Лёшка. - Боюсь, мы с тобой не знаем очень, очень многого...