- Утром, значит, заглядывают они ко мне в горенку. Ведьмы проклятые. Руки потирают, слюнки пускают. Про амулетик-то мой и не догадываются. А я жив-здоровехонек. Позеленели аж от злости.
- И что же вы с ними сделали?
- А сжег их. Что еще в таких случаях делать? Сжег. Вся деревня смотреть собралась. Из соседних приходили, и каждый - с вязаночкой. Староста тамошний, не помню, как его, говорит еще мне: вы, говорит, господин Горн настоящий праздник нам устроили, спасибо вам, говорит, господин Горн.
Порция. Пор-ци-я. Сидит, глаза опустила, слушает вранье ихнее. Хороша. Сколько ей лет? Кажется, шестнадцать. Или семнадцать. Полгода, как за бароном, хрычом старым. Герцог, вон, смотрит на нее, как кот некормленый на воробья. Ей, небось, приятно. Щечки румяные. Герцог наш, красавец писаный, ни одной юбки не пропустит, хотя с бароном ссоритсья не станет... Барон из подданных герцога - самый богатый, в несколько раз его самого богаче. Юлит, конечно, перед герцогом, но больше для виду.
- ... а в таких случаях полагается сердце у колдуна вырезать и скормить псам, да я этого не знал тогда... Возвращаюсь обратно - крестьяне говорят: пропало тело. Могила разрыта, колдун исчез. Теперь в лес боятся ходить. Ходят, конечно, куда они денутся... Он им тропинки путает, лошадей пугает, балует, одним слово. Балует.
Ага, как же. В нашем герцогстве драконы - под каждым кустом. От ведьм проходу нет. Колдуны - так те, как мыши плодятся. Наколдуют-наколдуют, а затем выстраиваются вдоль дороги и поджидают, когда же рыцарь поблагородней мимо проезжать будет, порубит их на кусочки... Два раза на меня посмотрела. С любопытством. Как все смотрят. Пор-ци-я.
- А ты, братец, что же молчишь? - герцог поворачивается ко мне. Неинтересно, вот и молчу. - Спой нам песенку. Вы, барон не слышали его пения? А вы, прекрасная Порция? Нет? Вам следует послушать.
А для кого мне здесь петь? Для полдюжины пьяных головорезов? Или для дурочки этой, баронески сопливой?
- Спой ту песенку, которую ты сочинил в честь моей победы над великаном.
- Ваша светлость имеет в виду того великана, из ногтей которого Асклап приготовил нашей матушке мазь от ревматизма?
- Да нет, я толкую про того великана, что умел превращаться в женщину с одной грудью, заманивал путников в свое логово и топил в кувшине с молоком. Послушайте, барон. Мой брат, хоть ростом не вышел, зато в сочинительстве равных себе не знает. А голос... Редкостный голос. Спой, братец.
Ладно, спою, сами напросились. Барон-то себя мнит великим ценителем музыки. Слышал я сегодня его музыкантов. Кто в лес - кто по дрова. Так и хотелось костью бараньей в лоб флейтисту швырнуть, еле сдержался.
Выхожу из-за стола, становлюсь посреди трапезной. Здесь резонанс лучше, я уже заметил. Лакей подает лютню. Аккорд. Другой, третий - настроена. Какую он просил? Про великана с женской грудью. Про великана - так про великана. Итак...
Пальцы начинают перебирать струны. Герой отправляется в путь. Двенадцать великанов уже убиты во славу прекрасной дамы, и теперь ангел смерти летит к пещере тринадцатого. Там ему верная пожива. Враг коварен. Сколько невинных душ загублено в расставленных им сетях, сколько доблестных глоток захлебывалось в кувшине с молоком! Не ходи, не ходи, останься, пропадешь, пропадешь. Пусть идет, пусть идет... Что это? Шелест листвы? Щебет птиц? Ручей? Кто говорит со мной? Пусть идет, пусть идет; это я - твое сердце. Пропадешь, пропадешь, я - страх, поселившийся в этих местах вместе с великаном. Вернись домой, вернись домой.
Битва продолжается вторые сутки. Мечи и палицы сломаны. Соперники в изнеможении. Ангел смерти клюет носом. Дрожащие великаньи пальцы сжимаются на горле смельчака. Еще мгновение - и тебе конец. Но тут кинжал входит в бок великана. Умри, собака. Труп чудовища лежит у входа в пещеру. Звуки рога извещают окрестности о счастливой победе... Все.
Я встречаюсь глазами с Порцией. Пелена медленно сходит с ее глаз. Ей непонятно, а где же прекрасный воин, он только что был тут, и откуда взялся кривоногий карлик с лютней? Это он и есть? Да, глупенькая, красавца и не было. Был карлик. Он и остался.
Отдаю лютню слуге, возвращаюсь за стол, вскарабкиваюсь на свой стул.
- Прекрасно! Никогда не слышал ничего подобного, - это барон, - я как будто видел вашу историю собственными глазами. А вам понравилось? - он поворачивается к Порции - та хлопает ресницами, еще не опомнилась, - Готов спорить, ваш голос заколдован. Вот кого, ха-ха, надо было сжигать на костре, дорогой мой Горн, а не твоих бедных старушенций.
Все смеются, дурак Горн тоже.
- Но голос! - (да уймись ты, меломан тугоухий!), - Этот голос никак... - барон осекается. Ну-ну, договаривай: он никак не вяжется с вашей внешностью.
- Да, - говорит герцог (гордый: песня-то про него), - брат мой, хоть и может тягаться разве что с крысами да лягушками (опять смеются), зато песни петь большой мастак.
Смейтесь, смейтесь. Я еще припомню вам этот смех. А Порция-то не смеется. И тени улыбки нет. Пора начинать.
- Моя беда, господин, что я, хоть в своих стихах и перекалечил сотню великанов, живьем их ни разу не видел. Знаю о них только понаслышке.
- Не видели? Ни одного?
Понял или нет, куда клоню?
- Даже издали. Кто-то мне говорил, не помню кто, что где-то в ваших владениях живет семейство великанов. Не знаю, верить - нет.
Герцог заинтересовался.
- Какие еще великаны? Где? Здесь? Барон, это правда?
- Ваша Светлость! - барон важно топорщит усы, - это истинная правда. Сэр Кроль напрасно сомневается в их существовании.
Герцог:
- А ну-ка, расскажите про них поподробней, про этих ваших великанов. С ними уже кто-нибудь сражался?
Барон снисходительно улыбается.
- Боюсь, Ваша Светлость, наши великаны не из тех, что не ложатся спать, пока не поужинают благородным рыцарем. Что о них рассказать? Живут они к северу от моего замка, милях в пяти, возле Черепашьей горы. Тихо живут, особняком от всех, никого не трогают. Разводят скот. Подати исправно платят. Поселились здесь с незапамятных времен... Вот любопытная подробность: у них в семье рождаются только мальчики и никогда девочки.
- А кто же тогда им этих мальчиков рожает?
- Они себе невест выбирают в соседних деревнях.
- А девушки, невесты, что? Соглашаются? За великана?
- Ну, когда - как. А вообще-то, у наших крестьян считается за удачу породниться с великаном. Великаны, говорят, приносят удачу. Поверье.
- И много там великанов?
- Двое. В настоящее время у Черепашьей горы всего двое великанов: отец и сын. Отец лежит разбитый параличом. Поспорил как-то с моим управляющим насчет какого-то пустяка, разволновался, тут его удар и хватил. Два года не встает с постели. У этих верзил очень слабые сердца. А сами- мухи не тронут.
Ну что ж, занятный рассказик. Вон, герцоговы дармоеды даже чавкать перестали. У каждого на счету этих великанов - как вшей в башке, а тут какие-то крестьяне-переростки.
- И что, - спрашиваю барона, - очень высокие?
- Старик больше десяти футов, а сын поменьше, но все равно зрелище впечатляющее.
- Любопытно было бы посмотреть на ваших свинопасов. А нельзя ли нам завтра во время охоты крюк сделать? К этой, как ее, Черепашьей горе? Пусть даже всего десять футов, мне и это в диковинку.
Барон опять усы топорщит, понимает: момент настал, тянуть больше не стоит.
- А в этом нет необходимости. Перекраивать план нашей завтрашней охоты нет никакой необходимости. Он сейчас здесь, в замке. Младший великан.
- Как в замке?
- Да вот так. Шкуры и сыр привез и на ночь остается, чтоб по темноте не возвращаться. Так что, если вам доставит удовольствие на него посмотреть, давайте за ним пошлем.
Давайте пошлем. Барон делает знак слуге, тот уходит.
Герцог:
- А вы, баронесса, уже успели познакомиться с вашими сельскими колоссами?
- Да, барон возил меня к Черепашьей горе.
- И вам не было страшно?
- Что вы, он... он кроток, как ягненок. Вы сами увидите, Ваша Светлость.
Сидим, ждем. Вдруг слышатся тяжелые шаги, и что-то необъятное начинает заполнять собой трапезную. Вот он какой, великан. Одет по-крестьянски. Башмаки деревянные. Рогов нет, из ноздрей пар не валит. Взгляд застенчивый. Грудь впалая. Сутулится: потолок низкий. Поклонился нам и неуклюже стоит, с ноги на ногу переминается. И личико совсем детское, не великанское, такой, действительно, мухи не тронет
Герцог:
- Здравствуй, приятель. Как тебя зовут?
- Грабом, - раскат грома обволакивает тело приятной дрожью и лишь потом вливается в уши и приобретает значение слова.
- А сколько тебе лет?
- Девятнадцать.
- Девятнадцать. Совсем еще молод. Женат?
- Нет. С матерью и отцом живу.
- А что же не женишься? Говорят, тут великаны нарасхват.
Граб пожимает плечами. Не знает, куда деть руки. Ему, видимо, неловко оказаться в компании стольких знатных господ.
- А смог бы ты... э-э-э... поднять вот этот стол?
Великан послушно подходит к нашему столу. Мы не успеваем отодвинуться, а стол уже в воздухе, в паре футов от пола. Великан ставит стол на место, ни одна тарелка, ни одна ложечка не звякнула. Силен, ничего не скажешь. Следующую четверть часа Граб по приказу герцога разгибает и снова сгибает каминную кочергу, тянет за веревку, за другой конец которой держатся пять бароновых людей, еще что-то поднимает - всякая такая глупость.
ГЕРЦОГ. Мне нравится этот детина. Я хочу взять его с собой, великан при дворе никогда не помешает. Сколько вы за него хотите?
БАРОН. Я, по правде сказать, мало смыслю в торговле великанами. К тому же, Граб - не раб, он всего лишь живет на моей земле. Заключайте сделку с ним. Эй, Граб! Пойдешь служить Герцогу?
Граб стоит, глупо моргает глазами. У них, видимо, не только сердца слабые, но и мозги.
БАРОН. Граб! Его Светлость хочет взять тебя к себе на службу. Это большая честь! Соглашайся! Граб, а Граб?
Наконец до молодого человека доходит смысл сказанного:
- Как господин прикажет...
Герцог улыбается:
ГЕРЦОГ. Вот и прекрасно! Приоденем тебя, кормить как на убой будем, жалованье, и никакого навоза.
ГРАБ. Как господин прикажет, только...
ГЕРЦОГ. Что?
ГРАБ. Нельзя этого делать. Беда будет.
ГЕРЦОГ. Что нельзя? Какая беда?
ГРАБ. Нельзя мне отсюда.
ГЕРЦОГ. И почему, позволь спросить?
- Ваша Светлость! - барон находит нужным вмешаться, - это он про тот камень, что возле Черепашьей горы. Большой такой камушек, весь во мху. А на нем неизвестно по-каковски надпись, и будто эта надпись гласит (не знаю, откуда они уж это взяли), что как только последний великан уйдет с Черепашьей горы, начнутся всякие гадости.
ГЕРЦОГ. И какие же гадости начнутся?
БАРОН. Да я ж говорю, что никто не знает. Читать- то у нас мало кто умеет, тем более не по-нашему.
ГЕРЦОГ. Глупость какая-то. Суеверия дремучие. Эй, Граб, не будет никакой беды, я беру это на себя. В столице обживешься, женишься, про своих овец и вспоминать не будешь. Ну?
ГРАБ. Как господину угодно.
- Ну вот, а то заладил: беда, беда... Найдите-ка ему посудину поздоровее, отметим его поступление ко мне на службу.
Великану подают огромный кубок. Граб пьет, постепенно закидывая голову назад. Вино течет по безусому рту и капает на пол. Кадык перекатывается, как бицепс ярмарочного силача. Присутствующие заворожено смотрят. Колдун из горновских побасенок обратил их всех в камень. Наконец, допивает и стоит, не зная, как поступить с кубком. Герцог довольный, откинулся на спинку стула. Борьба с суевериями отняла у него слишком много сил.
- Братец, как он тебе?
Пожимаю плечами.
- Вы подружитесь, в вас есть что-то общее. Сможешь прятаться у него в кармане.
Мысль неплохая. Спрятаться от ваших глупых шуток подальше. Хоть у великана в кармане.
- Так что, приятель, два дня тебе на сборы, в четверг поедем.
Граб стоит на месте.
- Ну, что еще?
- Воля ваша, только я никуда не поеду.
Герцог багровеет. Ему перечит какой-то мужик.
- Поедешь.
У Граба взгляд какой-то стеклянный. Он нехорошо улыбается, показывая по-звериному торчащие клыки, поворачивается и медленно идет к выходу. Барон переводит недоуменный взгляд с Граба на герцога, с герцога на Граба: великан взбесился. Подумаешь, эка невидаль! Веселье начинается. Герцог вскакивает, опрокидывая стул, хватает со стола соусницу и, обрызгивая сидящих красной жидкостью, швыряет вслед уходящему. Граб останавливается, рукой дотягивается до того места на спине, где у него большое красное, как от удара ножом, пятно. Нюхает свои испачканные пальцы и начинает движение в сторону герцога. Никто не шелохнется. Рука великана тянется к голове герцога. Тот подается назад, затем хватает лежащий на полу стул за спинку и обрушивает его на великана. Граб подставляет руку, стул летит в Порцию. В следующее мгновение наш стол с грохотом переворачивается, я лежу придавленный на каменном полу, слушаю великаний рык, мужские и женский вопли и вижу под самым потолком барона, смешно дрыгающего ногам...
Мокрая тряпка на лбу. Шепот:
- Как сэр Кроль?
- Ничего страшного, два ребра сломано, ушиб головы. Придет в себя.
Открываю глаза. Рядом с кроватью - лекарь Асклап.
- Где великан?
- Не волнуйтесь, люди барона изрубили его на куски.
- Давно я в постели?
- Почти сутки
- Я что-нибудь говорил?
- Бредили. Что-то про мышиную траву.
- Какую еще траву? Что с братом?
- Лежит с переломанным хребтом.
- Выживет?
- Я думаю, господин Кроль, протянет - самое большее - до утра.
- А барон?
- Великан оторвал ему голову. У баронессы лицо - один большой синяк. Это не страшно... Горн и Эрик погибли. Еще три стражника. Остальные рыцари - кто с шишками, кто с переломами.
- Асклап, я хотел бы встать.
- Лучше этого не делать. Выпейте лекарство, а потом вам принесут перекусить.
- Ступай, Асклап, я хочу побыть один.
- Только после того, как вы примете лекарство.
Уходит... Пор-ци-я. Она год будет носить траур. Новый герцог - карлик. Им придется кланяться ниже. Бедняга Граб. Оторвать барону голову. Надо, чтоб Асклап пришил ее на место. Завтра повезем в столицу два тела: Горна и Эрика. Надеюсь, три. Похороны по всем правилам... Значит, я в бреду говорил про мышиный чай. Слышал ли кто, кроме Асклапа? Уж он-то наверняка знает, что мышиный чай для великанов - как красная тряпка быку... А обычным людям - никак... Странно. А я уж думал, что подсыпал слишком маленькую дозу в бочку с вином. "Как господину будет угодно". А вот так и будет угодно. Великаны приносят удачу. Не люблю высоких людей.