Три женщины сидят, обнявшись, под раскидистым дубом, листва на котором никогда не пожелтеет и не опадет, ибо он находится в Землях Вечного Лета, месте, в котором души отдыхают между воплощениями на Земле и других планетах. Отдыхают? Нет. Они работают, помогают тем, кто дорог им в их мирах. Одну из них в земной жизни звали Ровена Рейвенкло, она была могущественной ведьмой, жившей в Британии тысячу лет назад. Вторая - ее дальний потомок Джин Грейнджер, большую часть жизни не имевшая никакого представления о магии и оставившая Землю всего полгода назад. Третья, ее зовут Илонгил леля Жэаклаинтин, а сокращенно для близких друзей - Игил а Жэкин или просто Игил - не человек, а бывшая лемле, жительница планеты Атэа, прекрасного мира, сочетающего магию и технологии, в недавнем прошлом - ведьма и ученый физик. Вот она-то совершенно не собиралась оставлять свой мир, ибо лемле своей магией практически преодолели смерть и за последние две тысячи лет случаи, когда атэанка покинула свой прекрасный мир по причине какого-либо несчастного стечения обстоятельств, можно пересчитать по пальцам. Всех их заботит судьба четверых маленьких девочек. Одна из них, Гермиона Грейнджер - дальний потомок Ровены и внучка Джин. Вторую зовут Таис Поттер. Они с Гермионой пока еще никогда не встречались, но они связаны друг с другом, связаны настолько тесно, как не могут себе представить. И есть еще две девочки, сестры-близнецы по имени Падма и Парвати Патил, которые очень нужны Гермионе и Таис.
Мир мертвых отделен от мира живых непроницаемой завесой и есть лишь несколько дней, когда мертвые могут открыть живущим какие-либо тайны во сне. И есть только одна ночь в году, когда эта завеса истоньшается и ушедший может явиться живущему наяву. И эта ночь называется Самуин, и она опустится на Британию через несколько часов.
- Таис сегодня придется тяжело, - говорит Игил, прижавшись к Ровене, - этой ночью нужно будет ее успокоить.
- В ее состоянии к ней нельзя являться в виде призрака, - отвечает Ровена, - что ты хочешь сделать?
- Она увидит очень хороший сон. Сон... из жизни лемле. Немного моих воспоминаний.
- Э-э-э, не забывай, ей всего восемь лет, и Таис пока ничего не знает о том, что женщины могут любить друг дружку. Показывай ей картины... очень избирательно. И без физиологических подробностей, а то еще начнет искать у себя эту вашу люильме*, не найдет и, чего доброго, сочтет себя неполноценной!
- Ничего-ничего. Я уже поняла, какие нравы царят на вашей Земле. У нас было, конечно, лучше, но ненамного. И смерть у нас была, и общество феодального типа было. Вот до империй мы все-таки не додумались, да и научно-технический прогресс у нас пошел уже после того, как мы научились телеэмпатии, так что природу мы не загадили. И ведьмы наши проблему бессмертия очень по-разному пытались решить. Кое-кто и над душой своей измывался, вроде этого вашего Риддла. Ничего, прорвались! И вы прорветесь!
Литтл-Уингинг. Утро
Дадли промчался по лестнице, по привычке несколько раз подпрыгнув на четвертой сверху ступеньке, прямо над лицом спящей Таис. На нее посыпалась труха, как это было и вчера, и позавчера, как это происходило почти каждое утро с того дня, как годовалую девочку, чудом пережившую нападение самого опасного из колдунов за несколько столетий, принесли на крыльцо к единственным родственникам. Таис открыла глаза, приподнялась, опершись на подушку, вытряхнула из волос труху и поморщилась, вспомнив, что наступает Хэллоуин.
Хэллоуин! Каждый год в этот день жизнь Таис, и без того несладкая, превращалась в сущий ад: сначала ее вели в церковь при приюте Кающейся Магдалины, где преподобный отец Эндрю задавал ей множество вопросов, пытаясь уличить во всех мыслимых и немыслимых грехах, затем ее запирали в доме и загружали работой, чтобы Таис и не думала выйти в этот день на улицу, а потом по вечерам, сидя под замком в своем чулане, девочка вслушивалась в голоса детей на улице, спрашивающих у прохожих "Шалость или угощение?". Да, ей всегда в ночь после Хэллоуина снились яркие, красочные сны, как будто успокаивая ее, смывая с души налет грязи, накопившийся за этот день, но до этого момента еще надо было дотянуть, не сорваться и, главное, не сделать чего-нибудь, что могло сильно УДИВИТЬ Дурслей.
По улице, направляясь к церкви, шли четверо. Толстый усатый мужчина в парадном костюме светло-коричневого цвета и соломенной шляпе-канотье, опирающийся на трость с тяжелым набалдашником в виде головы мопса, высокая худая блондинка средних лет, одетая в светло-голубое платье, в шляпке с опущенной на лицо вуалью, толстый мальчишка, как две капли воды похожий на отца, точно в таком же костюме, и, позади всех, девочка в старомодном темно-коричневом платье.
Семейство Дурслей и Таис вошли в небольшую церковь. Вернон, Петуния и Дадли уселись в переднем ряду, а Таис отправилась в дальний уголок, где и устроилась на дощатой скамейке под иконой неизвестного святого, которого терзали львы на римской арене. По пути ее взгляд скользнул по фигурке сухонькой старушки, сидящей в третьем ряду у прохода, которая улыбнулась ей - совсем незаметно, одними глазами, и Таис ответила Арабелле точно такой же совершенно незаметной со стороны улыбкой. На кафедру взошел отец Эндрю, седеющий и лысеющий, очень низкорослый человечек лет шестидесяти.
- Да воскреснет Бог и расточатся враги его, - донесся с кафедры громкий скрипучий голос, - и да бегут от лица его ненавидящие его!
Отец Энрю читал проповедь самозабвенно. Больше часа он говорил об опасности возрождения язычества, потрясая кулаками, он сулил адские муки каждому, кто зажжет перед своим домом Светильник Джека, а тем более тому ребенку, который будет веселиться в эту дьявольскую ночь. Минуты тянулись, как резина. Таис казалось, что одна минута превращается в добрый десяток. Наконец проповедь закончилась, прихожане потянулись на исповедь. Таис, прекрасно зная, что ее собственное мучение продлится дольше всех, привычно встала в самый конец очереди. Она видела, как дядя Вернон важно подошел к священнику, обменялся с ним несколькими фразами, причастился, развернулся и сошел с кафедры; точно так же быстро закончили исповедь тетя Петуния и Дадли. Следом за ними прошло семейство Полкиссов, затем Арабелла Фигг, которая задержалась немного дольше. Наконец, дошла очередь и до Таис.
Скрипучий голос отца Эндрю резал ее уши. Пытка продолжалась уже битых полчаса. Священник спрашивал ее, с кем Мэри общается в школе, не разговаривает ли слишком много с мальчиками.
- Нет, - отвечала она, - у меня вообще нет друзей. Иногда беседую с Лиззи Спарроу, а больше ни с кем.
- А не трогала ли ты свое тело? - спросил преподобный, и Таис была готова поклясться, что в его глазах появился какой-то маслянистый блеск.
- Ну... трогала, конечно, - ответила Таис.
- Как именно ты его трогала? - аж поперхнулся Эндрю.
- Ну, как... Руку чесала. Нос иногда.
- Я имею в виду другое. Трогала ли ты себя... там?
- Где - "там"?
- Не пытайся казаться глупее, чем ты есть. "Там" - это ниже живота. Все девочки там себя трогают и представляют при этом голых мальчиков, а это великий грех, который отправляет душу в самые глубины ада. - Преподобный перекрестился. - Рассказывай, как часто ты это делаешь, о чем при этом думаешь, какого именно мальчика представляешь.
- Да не трогаю я себя там! - отшатнулась Таис.
Лицо священника исказилось злобой.
- Лгунья! - выпалил он. - Вернону надо сказать, чтобы он хорошенько выпорол тебя за твою ложь. Уходи, не будет тебе сегодня причастия.
Вечер того же дня
Вспухшие полосы от розг, пропитанных соленой водой, горели на спине. Таис с трудом, держась за стенку, доковыляла до своего чулана, стянула с себя ненавистное платье, оставшись в одних трусиках, плюхнулась животом на кушетку и услышала, как в замке повернулся ключ. Заперта. В лучшем случае до утра, в худшем... трудно даже представить, насколько хватит дядюшкиной ненависти.
Таис настроилась на свою спину, ощутила каждую ее клетку и уже привычно представила поток энергии, проходящий через ее тело к ранам. Уже давно она поняла, что если представить на месте сердца горящую свечу, а потом направить тепло от нее вниз, к коленям, саднящим от жесткого гороха, рассыпанного под ними, горох перестанет ощущаться, а твердый пол станет мягким, как одеяло. Позже, узнав от Арабеллы о своей ведьминой природе, Таис при недомоганиях - или обычных при ее жизни травмах - стала осознанно направлять эту энергию туда, где ощущается боль. Несколькими минутами позже боль ушла, следы от ударов побледнели и разгладились, а Таис с облегчением вздохнула и перевернулась на спину.
Темнота за окном все сгущалась. С улицы слышались веселые возгласы и смех детей. Сон не шел. Мысли Таис медленно текли. "Интересно, думала она, зачем трогать себя "там", да еще представлять при этом голых мальчиков?"
Рука сама поползла вниз. Таис ощутила под ладонью теплый живот, ямку пупка. Она погладила пальчикам вокруг нее. По телу разлилась приятная истома. Рука поползла еще ниже и нащупала мягкий бугорок между ног. Пальчики надавили на него, и Таис ощутила внизу живота приятное тепло.
- Так. Уже неплохо,- сказала себе Таис, - а теперь попробую представить голого мальчика, назло этому святоше. Вот только... кого?
В воображении Таис возник раздетый Дадли. Тупой. Толстый - уменьшенная копия своего папаши. С нелепыми белыми кудряшками вокруг лба - одним словом, "шпик надел парик". Внизу живота болтается нелепый отросток. "Тьфу!", - сплюнула девочка, скривясь от чувства гадливости. Пирс Полкисс? Эта ободранная мышь? Ну уж нет. Гордон? Деннис? От отвращения ко всем обитателям Литтл-Уингинга мужского пола и своего возраста Таис передернуло.
"Хорошо, - подумала Таис, - если не нравятся мальчики, почему бы не представить... девочку?"
Перед мысленным взором возникла Чоу Чанг из ее сна. Милая. Симпатичная. Девочка, которую хочется обнять. Но все-таки... что-то не то, что-то не так. Хорошо. А Гермиона? Худощавая фигурка стоит, положив руки ей на плечи, как тогда во сне. Карие глаза смотрят прямо в ее глаза и сияют неподдельным счастьем. Таис даже задохнулась от восторга, рука легла на нежный холмик и принялась его массировать, тепло внизу живота разлилось волнами.
Таис снится город небывалой красоты. Двухэтажные дома прячутся за утопающими в цветах деревьями. В воздухе звенят пчелы, над цветами порхают бабочки удивительных расцветок. По улице то и дело неспешно проходят пары и небольшие группы... людей? Нет, не людей. Статные, стройные, невысокого роста - никто из них не выше самой Таис, существа очень похожи на людей, однако их отличает голова без волос, но с высоким роговым гребнем. Огромные раскосые глаза, заостренные на конце уши. Кожа одних темно-бронзового цвета, а гребень - разных оттенков черного, у других кожа молочно-белая и светлый гребень, отливающий перламутром. Все без исключения женщины. Когда Таис осознала этот факт, ее сердце затрепетало от восторга. Некоторые полностью обнажены, другие одеты в платья из полупрозрачной ткани самых разных цветов и фасонов. У многих перед лицами плывет что-то вроде полупрозрачной вуали. Все пары идут, прижавшись друг к дружке, обнимая, источая волны любви и нежности, которые буквально ощущаются физически, но при этом - Таис прислушалась - беседуют они между собой о непонятных, но явно очень серьезных вещах, сыпят загадочными терминами из области физики и других наук. Одна из пар, "светлая" и "темная", подходят к девочке, "темная" обнимает Таис, прижимает ее к своей груди, и девочка буквально растворяется в волнах любви, исходящих от женщин. "Все будет хорошо. Не бойся ничего. Ты молодец, Таис, ты все делаешь правильно", - голос "темной" проникает Таис в душу.
Брентвуд. Около полуночи
Гермиона сидит в позе лотоса перед импровизированным алтарем - низким журнальным столиком, на котором горят свечи и стоит фотография бабушки Джин. Глаза девочки заполнены слезами.
Скрипнула половица. Гермиона резко обернулась. В углу она увидела белесый полупрозрачный силуэт, который подплыл к девочке. Молодое женское лицо, нос с горбинкой, кудри, рассыпавшиеся по плечам...
- Бабушка Джин? - голос Гермионы дрогнул. - Но... как? И почему ты такая молодая?
- Ну, "как" - это понятно. Со мной ничего страшного не случилось и не случится. После смерти живут, Гермиона, живут в прекрасном мире. А молодая - мы все там такие.
- Ты в раю, бабушка?
- Нет, Гермиона. Это Земли Вечного Лета. Мне там очень хорошо.
- И ты будешь ко мне приходить?
- Редко. Мы можем делать это только на Самуин, так что в следующий раз я вернусь не раньше, чем через год.
- Бабушка, я очень люблю тебя! - голос Гермионы задрожал.
- Я тоже, милая.
--
*Информация о люильме, или куннилингве, а также разъяснение других реалий атэанской цивилизации находится здесь - http://laedel.orgfree.com/encyclo.htm