Проснулся я на рассвете, поминая нехорошими словами привычку вставать рано; и с гудящей головой - после вчерашнего, хорошо, что она вообще на месте, моя бедная голова. Словом, первое, что меня настигло с утра - это мысль о том, что я перебрал и недоумение по поводу того, что любимая жена не сидит на краешке кровати с опохмеляющим зельем в руке. Она вставала обычно еще раньше, и, если я умудрялся напиться с вечера, протягивала мне руку помощи.
А сегодня я проснулся один.
В открытое окно заглядывал сквозняк и веселое апрельское утро, но вставать и закрывать его было лень. Тем более что моему лбу было приятно легкое дуновение прохладного ветерка, а вот ногам было не так приятно, и я подтянул их под одеяло.
Один в постели - это нормально, жена вскакивала незадолго до восхода солнца, бодрая, как кузнечик, а мне, по-видимому, одному смотреть сны было скучно, - иначе как можно объяснить то, что я, "сова" в третьем поколении по мужской линии, разлеплял веки ну, может, на полчаса позже нее и послушно спускался на кухню, напевая бодрый мотивчик? А она, заколов на затылке тяжелые медные пряди своими бесчисленными шпильками, радостно улыбалась, и кивала на стол, где уже стоял завтрак - всегда вкусный, горячий, свежий, ароматный... Честно говоря, у Бернарда было подозрение, что я нахожусь под ее влиянием, и это меняет мой суточный цикл, но я сказал ему, что я, в общем-то, не против, поскольку абсолютно высыпаюсь, и вообще - это не его дело.
Мои друзья раз за разом, без устали убеждали меня, что я - самый счастливый муж, и одновременно самый несчастный, ведь моя жена - волшебница. Причем все положительные стороны этого союза они видели в том, что колдуньи, должно быть, крайне изобретательны в постели, и дальше этого предположения они не шли, не из соображений вежливости, а по ограниченности фантазии. А вот за перечисление отрицательных сторон брака они брались с большой охотой. Обычно они собирались у меня в гостях, и с намеком вспоминали студенческие времена. Тогда наша Буйная Пятерка завоевала сердца большинства красивых и знатных дам города Валедо; при этом существенно подпортив настроение их мужьям. В основном потому, что поймать нас на горячем было практически невозможно. Веселые были дни - дни свободы и безнаказанности, и череды влюбленностей.
Словом, друзья мне сочувствовали. Зря, конечно... Им нравилась холостяцкая жизнь, легкие отношения, ни к чему не обязывающий флирт. Ни один из них не был женат, не собирался жениться и уж точно - не любил.
А я любил мою Ребекку. Неделю - издали, присылая цветы и кроликов с бантиками на шее к ее дверям; пару месяцев - кружась в танцах на балу, или гуляя с ней по аллеям и паркам столицы. На охоте она, неслась вперед, задорно хохоча; а я, провожая взглядом красные перья на ее шляпке, понимал, что чувство мое только крепнет... Я завидовал ее кузену Мартину, который - ничтожество, заикающееся на каждом втором слове! - имел право бывать в ее обществе шесть дней в неделю, тогда как мне, начинающему ухажеру, доставалось лишь воскресенье. Я любовался ее рыжими (или, как она настаивает - "медными!") волосами, теплыми карими глазами, улыбкой, от которой на ее щеках появляются ямочки (на правой чуть глубже, очаровательная асимметрия) и грацией - и любил, любил два месяца именно так, пока не пришла пора любить со всем пылом "возможно, жениха". Этот статус позволил мне брать ее за руку, целовать в нежную щеку, мне достались также пятница и суббота. Друзья, посмеиваясь, говорили друг другу, что я схожу с ума, но, заинтересованные результатом моего "танца самца", не вмешивались. Еще месяц прошел, как во сне - мы катались на лодке, бродили по лугам, собирая травы, как она объясняла, "для чая", а в конце этого солнечно-летне-звеняще-золотисто-душистого кусочка моей жизни оказалось, что кузен Мартин, лелеющий подлые замыслы украсть у меня мою Бекки, с треском провалил испытание, и исчез с горизонта. Она так и сказала - "провалил", и я радовался ровно до той минуты, пока мне в голову не пришла мысль о том, что подобное испытание, придется, наверное, проходить и мне; я запретил себе пугаться, ведь, в конце концов - что такого страшного может сказать во время романтического свидания летним днем на берегу реки красивая, родовитая, умная, веселая, богатая леди своему жениху?
- Я - колдунья, - сказала она.
- Я знаю, - ответил я, играя ее локоном, который было приятно пропускать сквозь пальцы. - Ты - колдунья моего сердца, лунный свет волшебства в твоих глазах...
Я понес какую-то поэтическую чушь, но она отодвинулась (мне пришлось оставить в покое ее прическу) и раздельно, словно для отсталого, повторила:
- Я - колдунья. Ведьма. Волшебница.
Я размышлял около пяти секунд, и, наверное, это сыграло решающую роль. Ну, и еще, наверное, паника в моем голосе. Неожиданные новости всегда заставляют меня предположить самое худшее.
- И ты не сможешь из-за этого выйти за меня?!
Она замерла, видимо, осмысливая мои слова, судя по всему, ставшие для нее полной неожиданностью, а затем стала хохотать. В голос, громко, завалившись набок - и ах! кружевная нижняя юбка чуть задралась вслед за струящимся шелком верхней, и ее ножка... но я, как честный дворянин, конечно же, не смотрел ни на какие ножки - а она смеялась так, что парочка, расположившаяся на другом берегу реки, только начав раскладывать на клетчатой скатерке тарелки, шустро собралась и удалилась искать другое место для пикника. Наверное, решили, что она сумасшедшая. Я не мог понять, что ее так развеселило, и терпеливо ждал, пока она успокоится и объяснит. Но на всякий случай улыбнулся - неуверенно.
- Джонатан, ох, Джонатан, прости, я от радости... Нет, честное слово, это было так неожиданно... - она села, утирая слезы, - и приятно, мне очень приятно, что ты это сказал. Мартин, едва услышав о том, что я - волшебница, тут же побледнел и завопил: "Ты меня околдовала своими зельями, или чарами!"
- Могу представить, как это тебя обидело, Бекки...
- Вовсе нет, я не обиделась, а разозлилась.
- Ты так и не ответила на мой вопрос, Бек, не помешает ли...
- Нет, это не помешает мне выйти за тебя замуж, балбес! - она бросилась мне на шею, а я от нахлынувших чувств, и ее запаха (вербена, сирень), и близости ее тела, совсем ошалел и позволил себе необычайную вольность - коснулся губами ее кожи, как раз там, где колечки медных волос, выбившиеся из прически, касались шеи. А потом, осмелев от ее молчания, и легкой дрожи ее губ, когда она подняла голову и посмотрела на меня, я поцеловал ее. Она не отстранилась, а ответила на поцелуй, и по мне побежали искры. Потом, когда мы возвращались домой, стараясь идти как можно медленнее, чтобы успеть наговориться, я подумал что Мартин - дурак, это и есть волшебство, любовь - это всегда чуть-чуть колдовства и одинокое сердце, которое уже не одиноко.
Через месяц (невероятная спешка, по мнению родственников) я женился. Сразу после свадьбы Бекки подала заявку в Круг Магов и получила грамоту, удостоверяющую, что она является волшебницей первой категории, и я спросил, почему об этом нельзя было говорить до бракосочетания, а после него - можно, и даже подтверждая это официальным документом.
- Традиция, - сказала она, - женщины из семей волшебников могут объявить о том, что они - колдуньи, только после того, как выйдут замуж.
- Почему?
- Потому что муж - это защитник.
- Хочешь сказать, что ты совсем беззащитна? Не верю, любовь моя - вспомни Мартина.
- А что Мартин? - смутилась она, но в глазах ее плясали упрямые чертики.
- После того весьма невежливого, я бы даже сказал, хамского своего поведения он несколько дней проходил с лицом малинового цвета... Только не говори, что ты ни при чем.
- Все злые языки замолчать не заставишь, к тому же люди не только сплетничают, они могут и чего похуже придумать... Ну, в конце концов, это же традиция, милый, что я могу поделать?
Мой друг Анри, надо отдать ему должное, набрался таки храбрости и перед самой свадьбой поинтересовался у меня, точно ли я уверен, что она не обворожила меня, чтобы женить на себе, ведь я всегда считался завидной партией. Я сказал ему - "Идиот". Он спросил: "Откуда ты знаешь?", на что я фыркнул "Откуда я знаю, что ты идиот?", после чего он, похоже обиделся и пояснил: "Откуда ты знаешь, что она тебя не опоила?".
А я просто - знал. Так и сказал ему - что знаю сердцем и душой, что люблю ее по своей воле, и она любит меня, и мы будем вместе счастливы. И, во время церемонии, когда священник спросил, люблю ли я эту женщину, урожденную Ребекку Ферней, я с полной уверенностью ответил - да. Ночью она еще раз спросила меня, и ей я тоже ответил "Да".
И, хотя с тех пор прошло полтора года, я счастлив и люблю жену, как только можно любить женщину.
Вот она появилась на пороге нашей комнаты, со знакомым кубком в руке, лукаво улыбаясь. Как можно не любить ее, такую... такую...
- Милый, вот и твое снадобье, прости, что запоздала с ним... У тебя, верно, голова раскалывается. Хотя по твоему виду не скажешь. Когда я зашла, ты так радостно улыбался... О чем ты думал?
- Вспомнил, как мы познакомились, и как я ухаживал за тобой. - Я принял из ее рук напиток, обещающий свежесть мыслей и прекращение головной боли, о которой я и впрямь почти забыл, утонув в воспоминаниях; коснулся пальцами ее запястья. Мне нравится прикасаться к ней, это как потрогать солнце.
- Собираешься вставать или поваляешься чуток?
- Поваляться - могу, но только если с тобой. - Уже после первого глотка "лекарства" мне стало значительно легче, появился голод. - Но вообще то я предпочел сначала позавтракать, аппетит проснулся, а ты знаешь, что мой организм не успокоится, пока...
- Знаю, - засмеялась она. - Ты будешь бурчать животом, а это не лучший аккомпанемент для любовных игр. Пойдем, завтрак уже на столе.
Я допил зелье, все до последней капли, и в голове прояснилось. Умница у меня женушка, повезло мне с ней - какой еще мужчина утром после гулянки получает не упреки и скандалы, а питье, снимающее все похмельные неудобства? Я вскочил с кровати, натянул рубашку, домашние брюки и отошел к зеркалу, привести себя в порядок; Бекки, отставив кубок, стала застилать постель.
В зеркале отразился я. Вполне себе симпатичный я, несмотря на вчерашнюю ночь - но, то ли зелье уже подействовало (остаточные явления в виде опухшей морды и мешков под глазами оно тоже убирало), то ли я не так уж и сильно набрался, словом - высокий, широкоплечий, черноволосый мужчина двадцати восьми лет, женат, счастлив в браке, голоден. Я украдкой оглянулся - Бекки стояла ко мне спиной, взмахивая покрывалом; я куда-то засунул свою щетку для волос, и собирался стащить у нее, авось она ничего не заметит, вот только соберу свою "гриву", как она говорит, в хвост, повяжу лентой... И тут, проводя рукой по виску, я начал смутно припоминать, что произошло вчера, кроме обычной встречи старых друзей. Под пальцами у меня ощутимо чувствовалась проплешина, я повернулся боком - так и есть, прядь волос с виска срезана почти у основания.
- М-м-м-м, Бек?
- Да, дорогой?
- Хм, а почему ты меня не остановила?
- Когда ты навеселе размахиваешь ножом у меня пропадает всякое желание тебе перечить. - Она обернулась, покончив с постелью. - Это моя щетка?
- Угу.
- Дай-ка я тебе помогу... - Моя жена уселась на кровать, я пристроился у ее ног на полу, приятная процедура, которую мы устраиваем почти каждый день. Бекки принялась расчесывать мои спутанные лохмы, а я ойкал каждый раз, как она дергала щеткой.
- Подумаешь, ну отрезал ты себе клок волос, ну бывает... что же, убиваться теперь из-за этого?
- Бек, тебе сзади хорошо видно, скажи, какой длины у меня волосы?
- До лопаток.
- Вот-вот. А эта... черт, плешь, дери ее, я не мог срезать где-нибудь в другом месте? На затылке, например?
- Я задавала себе такой же вопрос. Что поделать, походишь так некоторое время. Мы купим тебе модный берет с пером, оденешь его на правую сторону и порядок.
Она подвязала мне волосы бархатной лентой; я поднялся с пола и приглашающее повел рукой в сторону двери.
- Только после тебя, родная.
Мы спустились на два пролета вниз, в светлую, просторную кухню, мы всегда завтракали там, мне нравятся запахи горячей пищи и приправ. Мимо дверей гостевых комнат я шел на цыпочках - не желая будить никого из друзей; это утро, и завтрак с красивой женщиной мне не хотелось делить ни с кем, это только мое чудо. На столе уже стояла яичница, и хлеб на тарелке, масло и ветчина, и нарезанные кружочками помидоры. Красота!
Я уселся и придвинул к себе кофейник, а Бекки уютно устроилась напротив, залезла с ногами на стул, наблюдая за мной - она всегда говорила, что ей очень приятно смотреть, как я ем. Я заметил, что кухня была уже прибрана, как и столовая - после вчерашнего разгула не осталось никаких следов. Вообще-то моя жена - патологическая чистюля, но сегодня все было как-то слишком уж чисто - вчера, я помнил, Марк бросил свои вещи в углу, теперь их не было.
Бекки проследила за моим взглядом.
- Прости, любимый но я их всех выставила. И слуг я тоже отпустила. Мне захотелось провести этот день только с тобой... Я не слишком невежливо поступила с твоими друзьями?
Запах, идущий от чашки с кофе, мог искупить все ее грехи.
- Что ты, я и сам хотел попросить их... они вчера меня переутомили, право слово, нельзя приезжать к женатому человеку и рассчитывать, что он будет гулеванить так же, как в дни студенческой молодости... Ты просто таки прочла мои мысли, козочка моя. Когда они уехали?
- Сразу после того, как ты ушел спать. Бернард сказал, что они продолжат в городе.
- Неуемные... кстати, насчет города - мне повезло, что мы переехали за город. Нет необходимости появляться в свете - а на кого я был бы похож с такой прической?
- На самовлюбленного, озабоченного своей внешностью павлина? - предположила она.
- Лысого павлина.
- Ты несносен, - хихикнула Бекки.
Я хмыкнул в ответ и принялся за еду, попутно вспоминая, зачем вчера я совершил над собой акт вандализма. К концу приема пищи кое-что прояснилось. Я поспорил - и для разнообразия, не со своими приятелями, а с женой. Темой нашей дискуссии стала любовь. Я утверждал, что настоящая, истинная любовь, жертвенная и самоотверженная, существует, а Бекки уверяла меня, что это выдумки романтических поэтов. Мы спорили до глубокой ночи, в качестве жюри выступали мои друзья, мы с Бек сыпали доводами и аргументами, цитировали классиков литературы и драматургии, приводили примеры из жизни... Может, дело было в моей нетрезвой голове, может, в том, что Бек не брала в рот ни капли, а может, и в том, что судили наш спор мои холостые циничные друзья, но, как бы там ни было - я проиграл. И отрезал у себя прядь волос. Если бы я выиграл, то Бекки рассталась бы с частью своей шевелюры.
- М, - буркнул я, промакивая желток кусочком хлеба, - я вспомнил. Я проспорил.
- Да-а-а-а... - довольно протянула она.
- И... что ты сделала с моими волосами?
- Перевязала ленточкой.
- А потом?
- Спрятала в своей шкатулке.
- Той, которая с секретным замком?
Знал я эту шкатулку. Довольно вместительная, хотя что она там хранила - ума не приложу. Я ее не открывал; на ней лежало какое-то маленькое запирающее заклятие, и открыть ее мог только тот, кому известно кодовое слово.
- Ну вот, ты ведь знала, что я попрошу у тебя мою прядь обратно, потому туда и спрятала?
- Я знала, что ты будешь канючить, хотя и не заставляла тебя отрезать у себя клок волос. Даже просила этого не делать, это же было вроде как в шутку. Ты доел?
- Яичницу - да, а вот еще чашечку кофе я бы выпил. Не убирай...
Я вспомнил - да, так все и было. Она предложила оставить мою голову в первоначальном виде, а я не согласился, взял столовый нож (да, я был пьян, пьян) и отхватил прядь у виска.
- Может, ее можно прирастить?
- Нет уж, красавчик, что за польза в трофее, если его нельзя будет время от времени доставать и хвастаться? И вообще, я люблю тебя, и буду любить, даже если ты на лысо побреешься. Так что хватит ныть, родной мой, допивай кофе, у меня на тебя есть определенные планы...
- Какого рода?
- Сначала - прогулочного.
Лошадей пришлось седлать самим (Бек действительно отпустила всех слуг), но я, по счастью, еще не забыл, как это делается. Ради нашего, только нашего дня, я нарядился в лучший верховой костюм, она сама выбирала ткань для него, и мне хотелось сделать ей приятное. Ну и, естественно, комплимент ее внешнему виду, она и впрямь выглядела потрясающе, в зеленом платье, задорной плоской шляпке на макушке, я сказал ей, что она прекрасна и с удовольствием заметил румянец на ее щеках. Что до меня, я бы говорил ей приятные вещи с утра до ночи, если б не боялся, что постоянные дифирамбы притупят восприятие, все же лучше говорить редко, но именно в тот самый момент, когда это необходимо, а уж как опознать этот самый момент - тут либо сердце подскажет, либо надо быть прирожденным ловеласом. Я им был, но в своих восторгах ориентировался исключительно на душевные порывы. Она у меня умница, моя Бекки, любую фальшь за милю чувствует.
Ее кобылку зовут Снежинка; согласен, не сильно оригинально, зато вполне мило. Она, само собой, белой масти, и ресницы у нее светлые, она ими забавно хлопает, а гриву моя женушка самолично заплетает в косички. Вместе они смотрятся шикарно - так я и сказал.
- Вы с Дьяволом тоже парочка ничего так себе, - прыснула Бекки. - Каждый раз, как ты садишься верхом, я начинаю беспокоиться за сохранность твоего... организма.
Я только фыркнул. Уж с Дьяволом то я общий язык всегда найду. Он, конечно, строптив, оттого и получил такую кличку, но я умею с ним ладить.
- Зато он скачет и впрямь, как дьявол... ну-ну, мальчик, стой спокойно... - я придержал коня, который ни с того, ни с сего стал выделывать коленца, пританцовывая на месте. У него это иногда бывает - перепады настроения, я имею в виду, чем он хуже людей, скажите на милость? Тоже могут быть свои проблемы - может, Снежинка косо посмотрела. Она его вообще не жалует, мы хотели их спарить ("чтобы получить белых лошадей в черное пятнышко", пошутила Бек), но кобылка кусалась и вообще особого желания не испытывала. Я махнул на них рукой.
- В день, когда я не удержусь на Дьяволе, меня можно будет смело хоронить, - пошутил я. - Поехали?
Бекки вздрогнула (вот суеверная глупышка!), кивнула и легкой рысью выехала со двора, направляясь, видимо, через буковую аллею по направлению к ручью. Я не стал спорить - маршрут сегодня выбирала она, да и ручей не так уж и плох. Даже хорош. Есть там один лужок...
Я догнал Бекки и придержал жеребца, чтобы не вырываться вперед.
- А помнишь охоту прошлой осенью?
- Помню, конечно, - улыбнулась она, - ты какой именно момент имеешь в виду?
- Когда Анри решил подойти к Дьяволу, а он чуть не откусил ему нос...
- Да уж, - Бекки тряхнула головой и засмеялась уже в голос, - а Анри сказал, мол, "хорошо, что это не пони", а то бы досталось не носу, а...
- Нет... Это сказал Бернард, а Анри сказал...
Мы, смеясь, добрались до ручья. На его берегах вовсю благоухали дикие ирисы и лютики, и трава была густая, свежая, как и полагается траве в начале апреля... Я снял с седла специально припасенное для таких случаев одеяло, расстелил его на небольшой лужайке, с таким расчетом, чтобы взору открывался лес за широким ручьем, в легкой зеленоватой дымке - еще не все деревья выпустили листву. Мы привязали лошадей к ближайшему дереву, хотя, судя по морде моего вороного, он предпочел бы носиться кругами по заводи. "Еще успеешь, старина", - сказал ему я, похлопывая по шее. Солнце, уже почти по летнему горячее, сверкало бликами на воде, слепя глаза, Бекки достала глиняную бутыль с остатками горячего кофе и поманила меня на одеяло. Мы сели, и я обнял ее, испытывая целый сонм приятных чувств - уют, удовольствие, блаженство, и чувство полета, но надо всем этим, как едва уловимая лимонная примесь в сладких духах Бекки, витало ощущение опасности. Небольшая толика адреналина - или у меня от свежести воздуха кружится голова и надо почаще выбираться на прогулки, вместо того, чтобы сидеть дома с пьянствующими друзьями? Не знаю... Я обнял Бекки крепче и странные чувства улетучились, как только она улыбнулась мне навстречу. Я сорвал пару масляно-желтых лютиков, и украсил ими ее прическу.
- Я люблю тебя, милая моя королева весенних грез...
- С утра ты, как всегда, поэтичен, но мне это безумно нравится.
- Вечером, обещаю, я буду признаваться тебе в любви более прозаично. Буду рычать, как зверь, и рвать на тебе шелковую ночную рубашку, кидать с размаху на постель и впиваться губами в твои дрожащие губы, но сейчас у меня настроение и впрямь тихое и нежное, что поделаешь...
Я легонько поцеловал ее.
- Тебе, наверное, лучше снять шляпку...
- Мне солнце напечет.
- Тогда она помнется. Предупреждаю заранее...
Я опустил ее на одеяло, целуя медленно, будто смакуя ее губы, - да так оно, впрочем, и было. У каждого человека есть свой, только ему присущий вкус. И запах... ее губы пахнут медом, и на вкус - как мед, даже удивительно, что сюда не слетелись все пчелы в округе, но они, должно быть, спят; а за ушами она пахнет этой странной южной специей из Хавира, я забыл, как она называется, вряд ли моя Бек сыпет ее себе за уши, просто она ей пахнет. А ложбинка между ее ключиц пахнет ванилью... Даже запах ее пота очарователен, ее платье слишком жаркое для такого солнечного дня, но я не буду ей говорить об этом, она смутится, она однажды весь день дулась на меня, когда я сказал, что мне нравится запах ее пота - хотя что тут странного или постыдного, она нравится мне вся, и это хорошо... Я стал расстегивать платье у нее на спине, она вздохнула и лениво пробормотала:
- Что подумают о нас... лошади?
- Может, наконец поймут, что неплохо бы заняться тем же?
Она все-таки сняла шляпку, вынула из волос шпильки, и медный поток ее кудрей упал на такие восхитительно округлые плечи - и кожа у нее белая, как у всех рыжих, фарфоровая, и нежная, как у ребенка...
Мы занимались любовью медленно и нежно, а потом просто лежали рядом, и я едва заметными касаниями гладил ее грудь.
- Словно бабочки... - прошептала она. - Если закрыть глаза, можно вообразить, что это бабочки садятся на кожу...
- Да, я большая любвеобильная бабочка.
Она хихикнула.
Не знаю, почему я это сказал, но во мне вдруг поднялась светлой волной нежность, и необходимость сказать это, и именно сейчас, лежа на траве около ручья:
- Давай заведем ребенка?
Ее мерное до той секунды дыхание прервалось, она открыла сомкнутые в неге глаза и странно на меня посмотрела.
- Нет, Джонатан.
- Почему? Ты не хочешь?
- Очень хочу... Просто, понимаешь...
- Опять ваши магические правила, да?
Она вздохнула.
- Да...
- Когда-нибудь они меня достанут и я тайком вылью твое снадобье, которое ты пьешь, чтобы не забеременеть.
- Не надо...
Разговор не то, чтобы увял, он просто стал вертеться вокруг совершенно неважных вещей, мы пошутили насчет Снежинки и Дьявола, а потом стали собираться домой. Я оглянулся на рощицу на той стороне ручья со смутным беспокойством, потом решил не брать в голову.
На обратном пути Дьявол все-таки сбросил меня, а я еще и умудрился порвать о ветку дерева камзол, пока падал, размахивая руками, как неумелый, начинающий наездник. Уже готов был чертыхнуться во весь голос, но увидел, с каким лицом несется ко мне моя рыжеволосая половинка, и передумал. И свой длинный язык проклял, вот ведь ляпнул про тот день, "когда я с Дьявола упаду"... Глаза у Бекки широко открылись, она подскочила ко мне, закусив губу.
- Ты в порядке?!
- Это невероятная трагедия, дорогая - я порвал камзол за шестьдесят золотых...
Она облегченно, но нервно рассмеялась:
- Ты жуткий собственник, Джон!
- Я-то? Конечно, а ты не знала? - преувеличенно кряхтя, я поднялся с земли, отряхнулся. - Люблю все, что мое. Ты вот моя жена, и лес этот мой, и день этот мой, и мир мой - не больше, не меньше.
Я гневно погрозил кулаком жеребцу, стоявшему неподалеку с невинным видом.
- А ты, скотина...Продам, точно продам, на чучело!
Я так и знал, что хорошая шутка способна будет вернуть ей румянец и улыбку. Ай да я.
- Я распрягу лошадей и вычищу их. Ты будешь переодеваться к ужину?
- Конечно. - К ней, похоже, вернулось хорошее настроение, в чем я усмотрел результат своих стараний. Я всегда гордился тем, что могу развеселить ее, утешить или успокоить, а, может, она была права, говоря, что "мой неистребимый оптимизм передается по воздуху". Скорей уж, через поцелуи. - Что мне надеть?
- То зеленое платье в маленький беленький цветочек... будет очень мило.
- Оно белое в зеленый цветочек, балда, но ты прав - оно милое.
Я почистил лошадей, попенял Дьяволу за нерешительность в отношении такой справной кобылки, как наша Снежинка, и вернулся в дом. Интересно, что будет на обед? Все, что было можно, мы с друзьями съели вчера, времени готовить у Бек не было, значит, она возьмется за дело с помощью магии, а это всегда было интересно, пикантно и неожиданно... Я, можно так сказать, как раз летел на крыльях любви и предвкушения вкусной еды, когда раздался звон дверного колокольчика.
Я даже не успел предположить, кто бы это мог быть - один из моих однокашников, вернувшийся за какой-то забытой вещью, или же посыльный из столицы, я просто пошел открыть дверь, думая совсем о другом - о жене, ее чудных волосах и платье в цветочек.
На пороге стоял вовсе не мой друг, не посыльный и даже не знакомый. Я его впервые видел - этого молодого мужчину с напряженным взглядом. Он, завидев меня, моргнул, затем поклонился.
- Грегуар Далуа, - представился он, поднял голову и стал всматриваться в мое лицо. Я предположил бы, что он пытается вспомнить, где меня мог видеть, но для этого его взгляд был слишком настороженный.
- Джонатан Валье, - ответно поклонился я. - Не имею чести быть знакомым с Вами, но, возможно, моя жена... Впрочем, она не предупреждала меня, что ждет гостей.
На самом то деле она утром выгнала моих гостей. Чтобы побыть со мной наедине. Я надеялся, что эту простую мысль можно прочитать в моих глазах и незнакомец, свалившийся нам на голову неизвестно откуда, уберется.
- Возможно, я перепутал... какое сегодня число?
Я несколько опешил, но честно постарался припомнить.
- Похоже, четвертое.
- Ох, прошу простить меня, мне было назначено на пятое, а я, как всегда, ошибся. Я, знаете ли, работаю по ночам, а это не способствует нормальному... восприятию времени.
Судя по тому, как этот франт (да, да, я знаю, я и сам трепетно отношусь к собственной внешности, но называть вещи своими именами мне это не мешает) топтался на одном месте, уходить он не собирался. Уходить?
- Вы пришли пешком? - спросил я, пытаясь высмотреть его лошадь неподалеку, но безуспешно.
- Да, тут не так уж и далеко...
Восемь миль только от пригорода, ничего себе недалеко. И он шел пешком, по дороге, в этом? Даже я, со всей присущей мне безалаберностью и склонностью к рисковым мероприятиям, не решился бы пуститься в долгий путь, разодетый в костюм для ужина, со всеми причитающимися мелочами, вплоть до запонок. Его когда-то начищенные туфли были в пыли, даже (О, Боги!) в грязи, и рубашка немного съехала набок, выпячиваясь из-под жилетки, которую он, впрочем, не расстегнул, хотя так было бы значительно прохладнее. Я, хоть и плескалась где-то в глубине досада на неожиданного визитера, решил, что устроить "день для нас двоих" мы с Бек еще успеем, тем более что сегодняшнее утро было слегка подпорчено моим вопросом о детях.
Я глянул на Грегуара чуть исподлобья, он терпеливо ждал.
- Проходите, не могу же я вас оставить на пороге, после всех тягот, что вы перенесли, чтобы добраться сюда...
Он благодарно кивнул и прошел в холл.
- Кстати, что у вас за работа такая, если позволите спросить, господин Далуа?
- О, прошу вас, просто Грегуар. Я не столь знатен, как вы, сударь, и мне неловко...
- Тогда и вы называйте меня по имени - но вы не ответили, что у вас за работа? Или я вторгаюсь своим вопросом в святая святых и мне надлежит наложить на уста печать молчания?
- Нет, что вы, это не секрет. Я музыкант.
Оп-ля. А теперь мне стало уже интересно, каким же боком этот молодой нахал (все, кто моложе двадцати пяти, да еще являются ко мне в дом без приглашения, получают такое определение) относится к моей жене, которая, хоть и являет собой абсолютное совершенство, все же не обладает даже маломальским слухом?
Он заметил недоумение на моем лице и поправился:
- Композитор.
По-моему, это ровным счетом ничего не меняло.
- Грегуар, что ты тут делаешь?
О, это моя женушка, моя восхитительная нимфа в цветочном платье.
- Я перепутал числа...
- Что?
- Милая, - вступился за молодого человека я, - это с каждым может случиться, но - почему ты меня не предупредила о его визите, пускай даже и намеченном на завтра? Видишь, какая неразбериха возникла из-за твоей забывчивости... но, я думаю, мы сможем уладить это недоразумение, пригласив Грегуара отужинать с нами...
- Нет, он сейчас уедет.
Я приподнял бровь.
- Он пришел пешком, дорогая, не будешь же ты выгонять человека только потому, что он оказался здесь несколько не вовремя?
Честное слово, я после такой недвусмысленной фразы тут же или откланялся бы, и черт с ней, обратной дорогой на своих двоих, или вызвал бы хозяина дома на дуэль, а этот молодчик только моргнул пару раз.
- Я не хочу его выгонять, просто...
- Ну вот и чудно, - я шутливо поклонился, - я поднимусь наверх переодеться. Вам что-нибудь нужно, Грегуар?
- Нет, я вполне одет для ужина, только обувь протереть... - слабо отозвался он.
- Чудно, - еще раз сказал я и довольно насвистывая, пошел наверх.
Ужин при свечах, ужин на двоих, теперь уже на троих. Бек расставила тарелки, отказавшись от моего предложения помочь, принесла на блюде утку с яблоками, затем гарнир, легкие закуски, вино... Столь узкий круг и то, что за столом прислуживала моя жена, придало этому ужину оттенок семейственности, что было несколько странно. Я уже жалел, что предложил музыканту этот вечер провести с нами, но старался скрыть свое к нему отношение за напускной шутливостью. Впрочем, чем больше я с ним говорил, тем больше он мне нравился, и к концу вечера я уже вполне расслабленно себя чувствовал. Но сначала я позволил себе несколько ехидных комментариев, и надо думать, испортил настроение моей Бек.
Мы уселись за стол, я открыл вино и разлил его по бокалам.
- Вы говорите, что вы музыкант, Грегуар. А где вы познакомились с моей женой?
- На выступлении квартета...
- Джонатан, какая разница?
Я довольно хмыкнул. Ну вот, сейчас я ее поймаю, а она-то заявляла, что светская жизнь ей безразлична, говорила, что я слишком много внимания уделяю развлечениям. А сама бегает втайне от меня на музыкальные вечера.
- Бекки, тебе же медведь в раннем детстве на ухо наступил, какие квартеты?
- Это был... - Грегуар бросил умоляющий взгляд на Бек и продолжил, - это был благотворительный вечер. Если можно так выразиться, главным условием присутствия на нем был не музыкальный слух, а желание пожертвовать средства... Ваша жена оказалась очень щедра.
Судя по лицу Бекки, сейчас она была не щедра, а зла. Дулась - то ли на меня, за то, что я не выставил гостя за порог, то ли на музыканта, за то, что он сам не догадался о своей неуместности. Надо было срочно исправлять ей настроение, и самое простое, что пришло мне в голову - это шутка.
- Ах, Бекки, ты, оказывается, кое-что все-таки от меня скрываешь... Будь я ревнивцем, я бы предположил, что господин Грегуар - твой любовник!
Я засмеялся, а вот Бек, напротив, разозлилась еще больше:
- Не говори глупостей, Джонатан!
- Господин Валье...
- Да, черт побери, я же шучу, что вы так реагируете?
В груди неприятно похолодало. Нет, мне сегодня категорически не рекомендуется говорить все, что я думаю, второй раз за день я ляпаю что-то не то. Повисла пауза, музыкант смущенно комкал салфетку в руках, видимо, понимая, что будет выглядеть глупо, если начнет объясняться. Я переждал эту паузу, и решил сделать вид, что ничего не произошло.
- Господин Грегуар, вы обучались где-то нелегкой профессии музыканта?
- Да, я окончил Музыкальную Консерваторию Валедо.
- Ну вот, - я сокрушенно покачал головой, - а я, как истинный потомок рода Валье, родился бездельником, и помру тоже им - такое количество денег расслабляет. У меня нет никакого конкретного занятия, я умею лишь отплясывать на балах... Я вам завидую.
- Что вы, я уверен, что вы к себе несколько несправедливы...
- Дело не в справедливости, - я отправил в рот кусочек утки, замычал от удовольствия, косясь на все еще хмурящуюся Бек, - а в традиции. Последний раз мужчина из нашей семьи работал... дайте-ка вспомнить, поколений пять назад, не меньше. Как раз перед тем, как король Джоселиан Второй наградил его дворянским титулом. Дорогая, вкусно безумно, в который раз убеждаюсь, что ты несравненная хозяйка.
И в который раз убеждаюсь, что разговоры о традициях, родовом древе и предках служат прекрасным предлогом, чтобы вложить мечи в ножны.
- Джонатан чрезвычайно гордится тем, что его пра-пра-пра-пра-прадед участвовал в Корнельской войне, - она сверкнула на меня глазами, но улыбнулась, что означало, что она принимает мое предложение помириться и согласна говорить о всяких пустяках.
- Каждый вечер, перед тем, как отойти ко сну, я надеваю доспехи и воображаю, что я - Родрик Валье, и с дикими криками гоняюсь за воображаемыми врагами по дому, - подхватил я, - вы, Грегуар, невольно узнали мой секрет, прошу, держите мои чудачества в тайне.
Он несколько секунд ошарашено смотрел на меня, и абсолютно точно считал меня невменяемым - но потом понял, что я шучу, и рассмеялся, довольно облегченно, надо сказать.
- Ну, меня тоже нельзя назвать человеком физического труда.
- Однако вы пишете музыку, которая способна многих вдохновлять... наверное. - Начал я серьезно, потом все-таки не выдержал и улыбнулся еще раз. - Хотя я ни разу ее не слышал, на мнение моей жены положиться не могу; хотя прошу, не воспринимайте это как обиду, я действительно не слишком люблю составлять мнение о чем-то, не узнав это что-то поближе. Или кого-то... - добавил я.
- Это твоя самая слабая сторона... и самая сильная. - Подала голос Бек.
- Не знаю насчет сторон, тебе виднее, милая; ты, как всегда, выступаешь моим критиком - но почему бы вам, Грегуар, не пригласить и меня на один из своих концертов? Я не могу назвать себя специалистом, скорее ценителем музыки...
Он смутился, в который раз, и бросил взгляд на Беки. Зачем, черт подери, он смотрит на нее каждый раз, как нужно отвечать на мои вопросы? Нет, парень, конечно, мне понравился - было в нем что-то искреннее. То есть, он был скрытен в каких-то вещах, но я заметил, что умалчивание доставляет ему определенное моральное неудобство. Выяснить бы еще, что именно он скрывает. Ну не может быть, чтобы моя Бекки и впрямь увлеклась этим юношей.
- Я не знаю... я, конечно же, рад буду увидеть вас на нашем выступлении...
Я, заметив искорку раздражения в глазах жены, решил подальше от греха вернуть разговор к предкам и родовитости. Мы заговорили о семье Грегуара, он стал рассказывать о своем младшем брате веселые истории, и Бек немного оттаяла.
Всего две перемены блюд, но и после еды нам нашлось о чем поговорить. Честно скажу, в начале ужина я думал, что, как только он встанет из-за стола, я тактично намекну ему на то, что неплохо бы ему подняться наверх баиньки. Но, пообщавшись с Грегуаром меньше часа, не мог отказать себе в удовольствии выкурить напоследок трубочку в его компании. Я указал жестом на кресла у камина, он сел, не прекращая свой рассказ о торговом эмбарго по отношению к Хавиру (его семья, как оказалось, была далека от музыки, занимаясь в основном торговлей), я заинтересованно слушал, дивясь тому, сколько жизненно важной информации можно упустить, уехав за город с любимой женой всего на полтора года. Хмыкнул:
- А поговаривали, что это эмбарго не вступит в силу лет восемь, не меньше, и что Баронский совет будет давить эту идею, пока достанет сил... Странно, что я ничего не слышал. И хорошо, что закрыл счета в южных банках - сейчас было бы несколько проблематично их оттуда достать. - Я самодовольно выпустил клуб дыма. - Я прозорлив и предусмотрителен, и никто не сможет этого отрицать, даже моя милая недовольная мной женушка...
Я ласково поглядел на Бек, которая, свернувшись клубочком в своем кресле, стоящем отдельно, да еще и спинкой к нам, сделала неопределенное движение плечами. Судя по тому, как ее локоть двигался вверх и вбок, она вязала.
Мы поговорили с Грегуаром о банках и капиталовложениях. Когда я стал набивать свою трубку во второй раз, Бекки резким движением поднялась со своего кресла.
- Не хотите ли чаю? - спросила она, и, хотя слова так и дышали официозом, но тон вопроса был таким, будто она интересовалась, положить ли нам туда по две ложки яда в нагрузку.
- Не откажусь, - ответил Грегуар, провожая мою жену глазами до самого выхода из обеденной залы, потому что моего ответа она дожидаться не стала.
- Что-то она сегодня расстроенная... прошу ее извинить, господин Грегуар, - начал я, но молодой человек пылко перебил меня:
- О, что вы, я понимаю, у нее нет причин мне... симпатизировать сегодня, ведь я так нахально вторгся...
"Нет причин сегодня, говоришь?" - вдруг мелькнуло у меня в голове, - "Значит, раньше они были?". И нехорошо как-то стало, будто я отпил из кубка настойку полыни, полагая, что там сладкое вино. Я стал следить за кольцами дыма, нарочно не глядя на музыканта, потому что знал - глазами врать я не умел никогда, и слишком грязная мысль сейчас вертелась у меня в голове. Грязная, но и липкая тоже, и избавиться от нее было трудно, всегда трудно взять себя в руки и забыть про то, что сейчас подумал о предательстве и измене. Но ведь это же смешно (я уцепился за эту мысль, потому что она была почти что спасительной), смешно думать, будто моя Бекки крутит шашни за моей спиной. Да и времени у нее маловато, хотя... и это вот "хотя", не имея под собой никакого основания, врезалось в меня, как Дьявол на полном скаку.
Бекки вернулась с подносом и стала расставлять чашки, чайник и кувшинчик с молоком на столике у кресел - медленно, в присущем ей милом беспорядке. Я попытался поймать ее взгляд, но потерпел постыдную неудачу.
А за каждое последующее слово я готов был вырвать у себя по еще одному клоку волос - но не мог их не сказать, и не мог не проследить за их реакцией.
- Грегуар, может вы останетесь у нас на несколько дней погостить?
И ведь он посмотрел на нее, опять! Хоть она и не поднимала на него глаз, он быстро глянул вбок, словно спрашивая разрешения. Или боясь ее неудовольствия? Но почему боясь? Опасается тот, на ком есть вина. Другое дело, насколько она серьезна.
Успокойся, Джонни, - сказал я себе, вполне возможно, юноша попросту влюблен в твою жену (сплошь и рядом такое случается), она и не собирается отвечать ему взаимностью, наоборот - огорчена и раздражена его настойчивостью... А она у меня красавица, ничего удивительного нет, что этот музыкант...
- О, нет, благодарю, но мне необходимо будет завтра же уехать, дела семейные...
- Понимаю, понимаю...
Я нарочито растянул гласные, и добился своего - Бек стукнула чашкой о блюдце, и довольно сильно.
- Приятного вечера, прошу меня извинить, у меня разболелась голова, так что я, пожалуй, пойду прилягу.
Это было сказано ею на одном дыхании, и еще никогда в голосе моей женщины я не слышал таких задыхающихся, панических, и вместе с тем обреченных ноток. На меня одновременно накатил страх (а вдруг я прав?) и чувство вины (что же я делаю?) и досада на то, что такой замечательный вечер испорчен моими гнусными подохрениями. Я поймал ее руку и прижал тыльной стороной к губам.
- Милая, я поднимусь с тобой. Думаю, наш гость простит нам столь быстрое окончание вечера.
Бекки метнула в мою сторону грозовой взгляд, а потом со всей возможной вежливостью, - ох, я знал, чего стоило сдержаться моей рыжеволосой, огненной по натуре эмоциональной Бек, - прощебетала Грегуару:
- Да, прошу простить, сударь, ваша спальня наверху. Постель уже готова, извините, но слуг я отпустила, так что прислуживать некому.
Музыкант запунцовел, опустил взгляд и пробормотал:
- Я, пожалуй... посижу еще тут. Выпью чаю - не зря же вы старались, Ре... сударыня.
Мы с Бек, как образцовые супруги, откланялись и чинно удалились в сторону лестницы наверх; она держала меня под руку ровно до тех пор, пока мы не поднялись на второй этаж, а затем резко ее выдернула и прошипела:
- Ты что себе позволяешь?
- Кто - я?
- И не смей сейчас говорить, что ты всерьез насчет... эти твои слова... только не говори, что ты меня и вправду...
Я хорошо знал свою Бек - вовсе не из-за неуверенности или неумения формулировать свои мысли не давались ей окончания фраз. И не из вежливости она прерывалась - уж моя-то Бек могла засветить крепким словцом почище любого мужчины и выражалась всегда прямо. Это ярость мешала ей говорить - каждый раз, когда она была готова произнести свое обвинение, ей не хватало воздуха, уж слишком много она тратила его на шипение в промежутках меж словами. И в этот момент я испугался - по настоящему сильно. Мне показалось, что сейчас (из-за глупой ссоры, из-за моей мелочности!) я потеряю если не всю мою любимую женщину целиком, то какую-то ее частичку точно.
- О Боги, Бек, прости дурака, я же ляпнул не пойми что, и не подумал, как ты отреагируешь... Мои шутки всегда плохо пахли. Я идиот - прости меня...
Она внимательно поглядела на меня - и поверила. Не потому что я так уж хорошо умею притворяться (я уже говорил, что не умею врать), а потому, что в эту минуту, глядя на разбушевавшуюся жену, такую прекрасную в ярости, с гневно сверкающими глазами, я и впрямь считал, что все это - только плод моего больного (да, да, и извращенного!) воображения.
- Как я мог подумать, что моя Бек... моя нежная, сладкая Бекки...
- Ох, Джон, какой же ты все-таки дурень...
В этот момент, понял я, ее надо поцеловать. И поцеловал.
Медленно, со вкусом.
А слова - что слова? Сказать можно было многое, но не хотелось. Завтра... завтра мы посмеемся с ней над этим вечером и моим непроходимым, твердолобым эгоизмом.
Как я мог в ней сомневаться?
Мы поднялись наверх, и я еще раз поцеловал ее в темной комнате, пахшей теплым воском свечей и начинающейся весной. Легли в кровать, обнялись под большим одеялом, и она свернулась в клубочек, прижавшись к моей груди. Но прежде она устало вздохнула и поцеловала меня в лоб: