ПЕСНЬ II
О МОРГОТЕ И О ТОМ, КАК БЫЛ ОБМАНУТ И СХВАЧЕН ГОРЛИМ


Под сенью Северной гряды,
чьи пики древни и седы,
под горной толщей, где густа
пещер подземных чернота,
в кольце огня воздвигнут трон;
возносит дым столпы колонн,
и гаснет жизнь, и душит твердь,
в глухих застенках медлит смерть
прийти к тому, кого злой рок
под тень ужасную увлек.
Король той тьмы в жестоком зле
не ведал равных на земле.
Созданье изначальных сил,
древнее моря и светил,
бездонней мыслью и грозней,
чем постижение людей
и эльдар; гневом ослеплен,
один, во мраке, до времен
ступал он в пламенном дыму
огня, подвластного ему.
Им разрушенью предана
Благословенная Страна,
и после, в бегство обращен,
как прежде, в Средиземье он
вознес твердыни; злой судьбы
и воли мстительной рабы
ему служили; смерти хлад
лег тенью у подгорных врат.
Огонь и сталь он дал рукам,
ему покорным; по пятам
ползла змея и крался волк,
когда сонм легионов тек,
войною гибельной паля
леса, и веси, и поля.
Где эланором золотым
лучился луг ― стелился дым
их чёрных стягов, где арфист
касался струн и птичий свист
звенел ― там ныне вран в ночи
кричал, и Моргота мечи
туманя, красный ток густел
средь изуродованных тел.
Тогда власть Моргота, как мгла,
на земли Севера легла.
На смерть иль рабство обречен
им каждый был; его закон
за гордый взгляд жестоко мстил:
и Север голову склонил,
исполнен страха и тоски,
под тень безжалостной руки.

Но Барахир, бесстрашный сын
Беора, жил в глуши долин,
лишенный власти и земель,
изгнанник ныне, князь досель,
кого лишь вересковый лог
и лес седой теперь берёг.




О СПАСЕНИИ КОРОЛЯ ИНГЛОРА ФЕЛАГУНДА ДВЕНАДЦАТЬЮ БЕОРИНГАМИ

Двенадцать верных было с ним
во дни тех безнадежных зим.
Не позабыто ни одно
из их имен, хотя давно
отважный Дагнир и Рагнор,
Радруин, Дайруин, Гильдор,
Горлим, которого досель
зовут Злосчастным, и Уртель,
Хатальдир, Артад ― все они
погибли. Те минули дни,
отныне не узреть края,
где Бреголаса сыновья,
чью память песни берегут,
и Белегунд, и Барагунд
смертельным ядом чёрных стрел
унесены в иной предел;
где самой светлой из легенд
затмив деянья прежних лет,
пал Берен, Барахира сын.
То были те, кто, как один,
в долине Сереха сырой,
в заросших топях стал стеной
за Инглора, их Короля,
в бою отчаянном деля
с ним горький пораженья час,
когда лишь дом Беора спас
от той судьбы, что смерти злей,
из всех эльфийских королей
прекраснейшего. В Нарготронд
вернулся он на гордый трон
державный. Но его любовь
завоевав, на Север вновь
ушли Беорингов сыны,
дотоле непобеждены,
презрев злой рок и страх презрев,
и Моргота бессонный гнев.




О БЛАГОСЛОВЕННОМ ОЗЕРЕ АЭЛУИН

Столь дерзкие дела отряд
вершил, что, встрече с ним не рад,
бежал преследовавший их.
Хоть головы врагов своих
ждал Моргот, золото суля
превыше виры короля,
никто дороги не открыл
в их тайный лагерь, ибо стыл
над теменью сосновых крон
в Дортонионе бурый склон,
среди высокогорных круч
вздымаясь ввысь, где ветер жгуч.
Там, у оснеженных высот,
синела гладь озерных вод,
темнея зеркалом литым
в ночи, когда текли над ним
на Запад звезды Эльберет.
Тот край, священный с давних лет,
был все еще благословен:
его не тронули ни тлен,
ни тень Врага, ни злая тварь.
Склонялись над водой, как встарь,
берёзы шепчущим кольцом;
им, как серебряным венцом,
был Аэлуин осенён.
А дальше поднимался склон,
где кости древние Земли
сквозь дрок и вереск проросли
хребтами скал и валунов.
Там, у безлюдных берегов,
скрывались и изгнанник-лорд,
и те, кто верен был и горд.




О ГОРЛИМЕ ЗЛОСЧАСТНОМ

Горлим Злосчастный, чьим отцом
был Ангрим, стал в отряде том
неистовее остальных
и всех отчаянней. До злых
времен, что памятны досель,
взял Горлим в жёны Эйлинель,
ей, деве светлой, дал обет,
любил и был любим в ответ.
Пришла война; навстречу ей
ушёл он, чтоб в один из дней
увидеть, возвратясь с войны:
дом пуст, угодья сожжены
и крыши рухнувший навес
распахнут в облетевший лес.
А Эйлинели светлой нет,
нет никого, кто б дал ответ:
в неволе, смерти ль предана.
И тёмной горечи полна
была душа его с тех пор,
сомненье жгло, бессонный взор
так часто устремляя в ночь,
он, силясь муку превозмочь,
шептал, что Эйлинель могла
бежать до появленья зла;
она жива, надежда есть,
она убитым может счесть
его, вернувшись. И во тьму
он тайно к дому своему
вновь шел один, рискуя всем.
Но тёмен, холоден и нем
был дом, лишь горе воскрешал,
и Горлим там напрасно ждал.

Напрасно иль ещё страшней -
неверен кров ночных теней,
и много стерегущих глаз
служило Морготу. Не раз
был Горлим выслежен в пути,
и донесли о нем. Пойти
рискнул он вновь глухой тропой,
и вечер осени сырой
хлестал дождем, и ветер выл.
Но что это? В окошке плыл,
ненастную тревожа тьму,
неровный свет. Спеша к нему,
сквозь страх нахлынувший влеком
надеждою, в окне родном
увидел Горлим милый лик.
То Эйлинель! Ее он вмиг
узнал, хоть дни нужды и бед
оставили жестокий след
во взоре, гаснущем от слез,
и в прядях спутанных волос.
В одеждах порванных, бледна,
"О Горлим! - плакала она. -
Меня оставить ты не мог.
Так значит, беспощаден рок,
и ты убит! и я одна.
Душа, как камень, холодна!"

Но лишь он вскрикнул - свет исчез
и волчий вой наполнил лес
сквозь ветра вой, и плечи вдруг
сдавила тяжесть адских рук.
Был беспощадно связан он
и к Саурону приведён.
Военачальник тех когорт,
теней и волколаков лорд,
безжалостен и низок так,
как ни один доселе враг,
он встарь колени преклонял
пред троном Моргота. Где встал
твердынею из бурных вод
скалистый остров Гаурхот,
он обитал. Но той порой
вел Саурон военный строй
по воле Моргота, стремясь
найти, где мог укрыться князь
мятежный, Барахир. В ночи
в свой лагерь жертву палачи
приволокли. В ремнях тугих,
с петлёй на шее, пленник их
жестокой пытке предан был,
чтоб он о гордости забыл,
чтобы склонился пред виной
и боль прервал любой ценой.
Но не желал он губ разжать,
где верность лорду, как печать
ненарушимая, легла;
допрос прервали, пала мгла,
над Горлимом, скрывая свет,
склонился темный силуэт
и тихо говорил ему
об Эйлинели. "Почему
ты слепо к гибели готов,
когда ценой немногих слов
дом без войны, мир без цепей
ты властен дать себе и ей,
друг Короля, а не вассал?
Ужель ты большего искал?"
И Горлим, от таких речей
и долгой боли всё сильней
слабея, к пленнице-жене
(кого он в той же западне,
во власти Саурона, мнил)
в тоске стремясь - сомненье длил,
позволил крепнуть мысли той
и дрогнул в стойкости немой.
Когда за ним пришли, и звал
он этот миг, и отвергал.
Один, под рев со всех сторон,
у кресла каменного он
застыл; там Саурон сидел.
И Горлим с трепетом глядел
в лицо, чьи гибельны черты.
Тот бросил: "Ближе! Это ты,
отродье смертное, со мной
смел торговаться? Ну, какой
ждёшь платы? Молви напрямик!"
Тут Горлим головой поник;
за тихим словом слово он
ронял, отчаяньем сражён;
молил, чтоб не остался твёрд
лишённый милосердья лорд,
чтобы могли и Эйлинель,
и сам он, Горлим, из земель
уйти враждебных; жить, деля
мир и безвестность; Короля
отныне не гневить войной
и не желать судьбы иной.

С усмешкой Саурон тогда
сказал: "Под стать рабу и мзда!
Пред величайшей из измен
немного просишь ты взамен!
Я за нее воздам, поверь!
Ты начал ― отвечай теперь.
Не медли и не вздумай лгать!
Я жду!" И, содрогнувшись, вспять
вернуться Горлим был бы рад,
но тёмный Саурона взгляд
сдержал его; не смея лгать
пред ним, он начал отвечать,
чтоб, оступившись раз, пойти
по безнадёжному пути:
всё должен был сказать, что мог,
предать и лорда, и свой долг,
и тайный лагерь среди скал,
и замолчал, и наземь пал.

И резкий смех услышал он.
"Отродье! ― бросил Саурон. ―
Червь пресмыкающийся! встань!
Прими заслуженную дань!
Глупец! Ты видел тень, фантом,
бесплотный дух в окне пустом,
мной сотворённый, свитый мной
чтоб разум, от любви больной,
смутить. Холодными жених
счёл бы объятья дев моих!
От видел Эйлинель! смешно.
Да Эйлинель мертва давно,
мертва, добыча темноты,
червей ничтожнее, чем ты.
Но ты о милости молил,
и я исполню, что сулил:
ты скоро встретишь Эйлинель,
её холодную постель
разделишь, чтобы в тёмном сне
вовек не слышать о войне
иль мужестве. Вот твой удел.
Прими ― ты этого хотел!"

И Горлима немедля прочь
уволокли, и в ту же ночь
убив жестоко, в ров сырой
швырнули труп под волчий вой,
где стыл и Эйлинели прах.
Она в пылающих лесах
давно погибла от мечей
её настигших палачей.
Так Горлим принял злую смерть,
чтоб гаснущей душой успеть
проклясть себя, и Барахир
был схвачен; так истаял мир,
что осенял немой простор
от Аэлуина до гор,
свет благодати вне времён
в ничто изменой обращён,
открыты для войны и ран
глухие тропы, тайный стан.