ПЕСНЬ III.     
О БЕРЕНЕ, СЫНЕ БАРАХИРА, И О ЕГО СПАСЕНИИ


Вновь Север в облаках тонул,
осенний ветер вереск гнул,
и Аэлуина волна
была печальна и темна.
И Барахир сказал: "Мой сын,
ты знаешь, что еще один
на нас - так вести говорят -
идёт из Гаурхот отряд.
Нас мало, Берен, но запас
еды почти иссяк сейчас.
Был брошен жребий, как закон
велит, и на тебя пал он.
Ступай к немногим смельчакам
кто и доселе верен нам,
кто с нами, втайне от врагов,
последний хлеб делить готов.
Узнай, что слышали они.
Судьба в пути тебя храни!
Спеши, нам дорог каждый час,
и каждый воин среди нас
незаменим - так мал отряд.
И Горлим не пришёл назад:
погиб иль сбит с дороги он.
Прощай!" Как погребальный звон,
звучало Берену в пути
отца последнее "прости".

Сквозь тёрн и вереск, топь и бор
он долго шёл: он слышал ор
бегущих орков, вой волков,  
вдали он видел дым костров
и лагерь Саурона. Прочь
он повернул тогда, но ночь
застигла Берена в пути.
Готов хоть в нору заползти,
он долее идти не мог -
уснул, но тяжкий топот ног
он слышал (или то был сон?),
как будто рядом легион
под стук щитов и лязг брони
спешил к горам в ночной тени.
И снова тёмная волна
его влекла в пучины сна.
Как обессилевший пловец,
с ней спорил Берен; наконец,
очнулся будто. Перед ним
угрюмый, тусклый, словно дым,
озёрный берег. На юру
качают ветви на ветру
сухие остовы дерев.
И видит он, оцепенев:
те ветви чёрною листвой
одеты, но листвой живой -
на ветках вороны кричат,
вороньи клювы кровь точат.
И Берен содрогнулся. Вон
из цепких трав рванулся он,
как вдруг вдали он различил
неясный призрак. Тот скользил
по глади вод, как след дождя,
и тихо молвил, подойдя:
"Я Горлим был, но в этот день
я только клятв разбитых тень
и воли сломленной итог,
предатель, преданный в свой срок.
О Барахира сын, очнись,
обратно в лагерь торопись!
Ты слышишь, как дрожит земля?
Сомкнулась Моргота петля
на горле твоего отца,
врагу известны до конца
любой ваш путь и тайный стан."
Открыл он дьявольский обман,
которому на гибель внял,
и о прощенье умолял,
рыдая, и исчез в ночи.
А Берен на ноги вскочил,
как от рывка проснувшись вдруг.
Схватив с земли свой меч и лук,
палящим гневом обожжён,
по вереску и камню он
оленем вспугнутым летел,
когда восток едва бледнел.
Когда же запад запылал,
он Аэлуин увидал.
Зажглась заря, вечерний свет
был алым пламенем одет,
но воды озера красны
от крови; буры валуны,
истоптанный краснеет ил,
и не закат ту кровь пролил.
А на березах у воды
собрались вестники беды:
там вороньё расселось в ряд.
Их клювы влажные блестят,
и тёмной плоти лоскуты
в когтях сочатся. С высоты
один внезапно закричал:
"Ха-ха, он малость опоздал!"
И хор со смехом подхватил:
"Он опоздал! он не спешил!"
Под насыпью из камня сын
похоронил отца один.
Надгробьем стал простой валун.
На нем - ни имени, ни рун.
Но трижды Берен ударял
мечом о камень, трижды звал
отца по имени. "Клянусь,
я отомщу, - он молвил. - Пусть
мне суждено в конце пути
к воротам Ангбанда прийти".
Он шел без слёз: так тяжела
была печаль, так рана зла.

С душою, камня холодней,
без лиц любимых, без друзей,
он уходил в ночную тьму.
В искусстве ловчего ему
на сей раз не было нужды:
враги, беспечны и горды,
на север, не скрываясь, шли,
и медные рога вдали
приветственно трубили в честь
их лорда. Без труда прочесть
мог Берен грубые следы
от ног топочущей орды.
Был осторожен он и смел,
и словно гончий пёс летел
по следу свежему во тьме.
И наконец-то, на холме,
откуда к Сереху свои
нёс Ривиль тёмные струи,
в том месте, где мерцал родник,
настиг врага, убийц настиг.
Следил он скрыто, нем и тих,
но слишком много было их,
сколь ни была бы горяча
душа, для одного меча.
Тогда змеёй к земле припал
и к ним скользнул он. Кто-то спал,
от марша долгого устав,
но, растянувшись среди трав,
беспечно пили вожаки,
хвалясь добычей воровски,
и каждый алчно провожал
глазами то, что с мёртвых снял
его сосед. Один из них
достал кольцо, и круг притих.
"Глядите все! как это вам?
- спросил, смеясь. - По всем правам
оно моё, хотя редки
такие в мире. Ведь с руки
мерзавца Барахира я
сорвал тот перстень; мной, друзья,
злодей убит. Коль слух не врёт,
какой-то там эльфийский лорд
за службу подлую давно
ему кольцо дал, но оно
разбойнику не помогло,
от смерти тоже не спасло.
Все знают, эльфовых колец
беречься должен и храбрец.
Но это золото, ей-ей,
пусть к плате нищенской моей
прибавкой будет. Что с того,
что Саурон велел его
вернуть? старик, сдаётся мне,
нужды не терпит, и в казне
не счесть сокровищ да камней:
чем лорд важнее, тем жадней!
Смотрите же, коль спросят вас,
вы поклянётесь тот же час,
что на руке у подлеца
и нет, и не было кольца!"
Пока он говорил, стрела
легко взвилась из-за ствола.
Договорить он не успел:
пронзённым горлом захрипел
и наземь пал. Одним прыжком
к ним Берен выскочил. Клинком
он отшвырнул назад двоих,
как волкодав зловещ и тих,
схватил кольцо, убил того,
кто смел остановить его,
и в тот же миг назад во тьму
унесся, прежде чем ему
завыли вслед они, ярясь
и вражеских засад боясь.
Но только он исчез в тени -
всей стаей бросились они
за Береном, вопя, бранясь,
в подлеске спутанном ломясь
и диких стрел пуская рой
вослед теням в листве сырой.
Но для великих дел рождён
был Берен. Лишь смеялся он
над воем труб и тучей стрел.
Он был стремителен и смел,
в предгорьях устали не знал,
среди болот легко ступал,
лесные ведал он пути
с искусством эльфа - и уйти
смог от погнавшихся за ним,
кольчугой серою храним,
чьи звенья цвета серебра
ковали гномов мастера
в далеком Ногроде, где пел
во мгле металл и горн гудел.

И было на устах у всех
его бесстрашие. Средь тех,
кто славу доблестью снискал,
отныне каждый называл
и Берена, суля ему,
не уступая никому,
свершить и большее в свой час:
и Барахир, и Бреголас
и Хадор, златовласый лорд,
его судьбою будет горд.
Но, скорбью сердце огранив,
одним стремленьем был он жив:
им безысходный гнев владел,
и бился он за свой удел,
не ради славы и венца -
желая только до конца
мстить Морготу как можно злей,
страшась лишь плена и цепей.
Он риском жил, и смерть искал,
и тем вернее избегал
судьбы, желанью вопреки:
минуя сети и клинки,
свершая в одиночку то,
что не дерзал в те дни никто.
И тайная молва о нем
несла надежду в каждый дом.
Те, кто отчаялся, теперь
шептали "Берен", и потерь
не устрашась, свои мечи
точили вновь. О нем в ночи
все чаще втайне от врагов
у скрытых пели очагов:
о луке в яростной руке,
о Дагморе, его клинке,
как он, во вражий стан войдя
неузнан, убивал вождя,
как, чудом избежав резни,
он ускользал из западни,
чтоб вновь, под яркою луной
в туманной мгле, во тьме ночной
или при ясном свете дня
вернуться, палачей казня.
И в песнях прибывало слов:
убийц убийства, ловчих лов;
о Горголе о Мяснике,
зарубленном невдалеке,
засаде в Ладросе, огне
спалившем Друн, недавнем дне,
что стоил жизни тридцати,
и о волках, с его пути,
скуля, спасавшихся, когда,
был ранен Саурон, о да!
Он был один - но весь тот край
грозою Морготовых стай
отныне стал. Как верный друг,
его хранил и дуб, и бук;
лесной народ, что обитал
в глуши и рыскал среди скал,
мохнат, пушист или пернат,
стерёг его, как добрый брат.

Но редко до конца везёт
изгнаннику, и настаёт
расплаты срок. А короля
досель не помнила земля
могущественней и грозней,
чем Моргот был. И все черней
тянулась тень его руки;
отбитый враг сжимал тиски
опять, убитому вослед
являлись двое. Меркнул свет
былых надежд, дома темны,
все, кто восстали, казнены,
очаг затоптан, песен звук
заглох, повален лес вокруг,
пылали верески во мгле,
и вновь по гари и золе,
как чёрный рой, издалека
спешили орочьи войска.

Почти сомкнулось их кольцо
вкруг Берена; уже в лицо
дышала смерть; нестройный гам
облавы, шедшей по пятам,
он слышал, ужасом сражён,
последней помощи лишён.
И знал, что загнанный, как зверь,
он должен умереть теперь
иль превратиться в беглеца
и столь любимый край отца
оставить до скончанья дней.
Под сенью сумрачных камней
оплачет Барахира прах
на Аэлуина брегах
один тростник и шепот вод -
но ни вассал, ни сын, ни род.

Когда зима сковала льдом
леса, когда в краю родном
приют последний опустел,
оставил Берен свой удел.
Заслоны бдительных врагов
минуя - тень среди снегов
иль ветра вздох, - покинул он
израненный Дортонион
и Аэлуин, сер и тих,
чтоб больше не увидеть их.
Отныне тетиве не петь,
стреле точёной не взлететь,  
не гнуться доннику к земле,
тревожный сон храня во мгле.
Созвездье Северных высот, -
то, что Пылающим народ
звал Вереском в былые дни, -
вослед изгнаннику огни
лило в морозной тьме ночной
и над оставленной страной
теперь касалось тёмных крон:
свой отчий край покинул он.

На юг шел Берен, одинок,
пока средь долгих тех дорог
не встали, сумрачны и злы,
вершины Горгорат из мглы.
Доселе ни один не смел
всходить в тот ледяной предел,
над пеленой нависших туч
ступать среди холодных круч,
борясь с внезапной дурнотой
взгляд отводить перед чертой
отвесных стен, немых колонн,
где обрывался южный склон
к колючим пикам острых скал,
среди которых мрак лежал
до-солнечных, до-лунных лет.
Там дол и лог во тьму одет.
Обман у горько-сладких вод
обвил сетями скальный свод,
и чары тёмные сплели
вокруг гнездовья. Но вдали  
куда бессилен смертный взор       
достичь, орлы с высоких гор,
твердыни коих поднялись,
пронзая облачную высь,
могли бы различить на миг,
как на стремнине звёздный блик,
Белерианд, Белерианд,
границ эльфийских тонкий кант.