(Вот снова ночь, пушистый снег кружит,
И синий труп искусанный лежит,
И шея продырявлена два раза,
И червячок таращится из глаза.)

Червяк был грустный скрюченный и хилый.
"Вот ё! Не докопаться до могилы:
Всё снег замёл! Ах, где вы, мертвяки!"
Буравил тщетно твёрдую ледышку,
Копал, как крот, стеная сквозь одышку:
"Подохнут же все, на фиг, червяки!"

Козявки исхудалой вопль предсмертный
Розовощекий путник милосердный
Услышал и слезу утер тайком.
Гринписовец! Он сгрёб в ладонь беднягу,
Чтоб эта беспризорная червяга
Не чапала по снегу босиком.

Червяк от страха смерти и досады
Скрутился в жгут: "Рыбак он что ль? Чё надо?"
И молча стал прощаться с бытиём.
Так шли они: один благоговея,
Другой от мрачных мыслей холодея.
Уж позади весь парк и водоём.

Гринписовец вдруг в руки взял лопатку
И вгрызся в наст так бешено и хватко!
Червяк увидел рядом ржавый крест.
То был не вандализм, а помощь брату,
Кромсая землю, острая лопата
Крушила сей надгробный Эверест.

Всё кончено. Эх, слёзы расставанья!
Червяк глядел - само очарованье -
То на брателло, то на свежий труп.
Потом юркнул в кишащую глазницу,
Чтоб снова бренной пищей насладиться
И забрести в туннель кишечных труб.