Белянский Павел Паштет. 14 друзей хунты. Сестра

Павел Паштет Белянский

Сестра

Медицинской сестре Лене чуть больше сорока лет. Она смотрит на мир с виноватой мягкой улыбкой, будто постоянно за что-то у всех просит прощения - у деревьев за окном одноэтажного здания медицинской роты, у бойцов, шлепающих тапочками по стертому линолеуму в коридоре между палатами, у чашки с теплым чаем на старом канцелярском столе, у меня, сидящего в кабинете дежурной медсестры на клеенчатом топчане.
Я пью с Леной чай, она за столом, я на жестком топчане. Мы пьем чай, и разговариваем. Вернее, она говорит тихим извиняющимся голосом, а я боюсь ее перебить, молчу и стараюсь не шевелиться, чтобы ненароком не спугнуть ее виноватую улыбку.

За окном медроты шумно. Там командиры раздают короткие приказы, и ботинки бойцов торопливо стучат по асфальтовым дорожкам военной части, и близко взрыкивает дизель бронетранспортера, настраиваясь на долгую тяжелую работу, и кто-то кого-то внятно материт, легко перекрикивая шум мотора.

Батальон готовится к отправке в зону АТО.

Дверь кабинета открывается, и к нам заглядывает мужчина, тонкий и сутулый, с лицом интеллигентного наркомана.
- Привет, Лена.
Лена вскакивает со стула, обнимает мужчину, усаживает его на кушетку рядом со мной, наливает чаю, хотя тот вяло отнекивается, сует ему в руку печенье, извиняется, что нечем угостить.
- Ну что там? - спрашивает Лена. - Как папа? Как его здоровье?
- Нормально, прооперировали...
Тощий мужчина с лицом интеллигентного наркомана - хирург родом из Полтавы. Он ушел в АТО добровольцем, когда в город стали поступать первые раненые. Сшивать их в стационаре было бы гораздо проще, если б там, на месте, на передовой, им сразу оказывалась квалифицированная помощь. И он пошел служить, чтобы со своим опытом хирурга быть там, на передке, где опытные руки нужнее. Что бы какому-то неизвестному хирургу в тылу, в стерильном кабинете областной больницы, стало чуть легче оперировать раненого бойца, а у парня на хирургическом столе возросли шансы выжить и сохранить посеченную минными осколками ногу или простреленную руку.
Волонтеры собрали деньги и купили ему "жигули" девятой модели, чтобы мотаться по позициям. Машина старенькая, но зато чинить легко и никаких проблем с запчастями и умельцами.
- Лет этой "девятке", да как моей Галочке, - усмехается хирург. - Я её и зову - "Галочка". Как на жену, на неё можно положиться, выручает.
С войны он приезжал к отцу - у того пошел камень из почки и застрял в мочеточнике, потребовалась срочная операция. Вот он и рванул на своей верной "Галочке". Оперирующий хирург из районной больницы, мягкий и вальяжный, понимающе покивал щекастой головой, посочувствовал, и, как своему, как коллеге, по блату, назвал цену операции для отца - триста долларов.
- Я ему говорю, долларов нет, могу гранатами, - кривится хирург. - Говорю, есть четыре. Или пять. Могу с чекой. Могу без чеки. Ты какими будешь брать?
По итогу операция отцу обошлась в двести гривен, ровно столько стоили все препараты и шовный материал.
Лена и хирург из Полтавы обнимаются на пороге медроты. Она просит его вернуться живым. Он обещает.

В углу кабинета на укрытом клеенкой стуле сидит девчонка лет двадцати, быстрыми и ловкими движениями пришивает пуговицу к куртке. У девчонки растерянный и испуганный вид. Её руки и лицо - они как будто живут разными жизнями. Руки умелые, их движения точны и выверены. Лицо тревожное, в глазах рябь. Когда девчонка смотрит на меня, выражения глаз меняется. Такой взгляд бывает у дворняг, побитых жизнью собачек, ищущих кого-то сильного, кто пусть и не накормит, но хотя бы погладит. У кадровых военных не бывает таких глаз, только у мобилизованных, это я заметил давно.
Девчонка из Сум, у неё типичный нос уточкой и круглые щеки. В Сумах она работала в городской больнице медицинской сестрой, полторы тысячи зарплата, ночные дежурства, безденежье и усталость. В военкомате ей пообещали зарплату в зоне АТО десять тысяч гривен. И она согласилась. Сегодня она вместе со своей ротой уезжает на передовую, на место другой девчонки-медсестры, которую несколько дней назад привезли оттуда без обеих ног. Говорят, подорвалась на мине.
Девчонка пришивает пуговицу, поправляет перед зеркалом в дежурке обмундирование, выходит на крыльцо. Её тут же обступают бойцы из её роты, они строятся так, что она оказывается где-то в середине коробки, и уходят к машинам на погрузку.

В кабинет вваливается дядька, в одной руке у него огромная корзина с конфетами и фруктами, в другой - бутылка многолетнего "Чиваса", и в кабинете сразу становится тесно и шумно.
- Леночка, от души, Леночка, - выдыхает дядька, ставит у её ног корзину и бутылку, бухается на колени и целует Лене руки.

Лена смущается, пытается его поднять, в итоге сама опускается перед ним на колени, и они стоят так, посреди кабинета, обнявшись, и молчат, пока она наконец не усаживает дядьку на жалобно скрипнувший стул.
Он врач-анестезиолог. Он подсаживается к Лене ближе, держит её за руку и снова молчит. Так мы сидим минут пять, они, взявшись за руки, на стульях, я на топчане, и слышно, как на крыльце переговариваются бойцы.

Он говорит, что я, может быть, слышал его историю, рассказывали по телевизору. И коротко смущенно пересказывает сам. Как он оказался на передовой с несколькими сильно ранеными бойцами, и "сепары" были так близко, что раненые зажимали друг другу рты, чтобы не стонать, потому что их могли услышать. И как на них вышел один "сепар", случайно. И тогда он, врач-анестезиолог, схватил нож, и бросился на того человека, и убил его, ударив восемь раз ножом. Навалился всем телом, схватил одной рукой за булькнувшее горло, а другой бил, бил, бил и бил, пока тот не затих, и горло перестало хрипеть. Потом наши их отбили, и раненых бойцов, и его, перепачканного чужой кровью. Он врач, он шел сюда, что бы спасть чужие жизни, его не учили убивать, его не готовили к этому. Так потом он кричал в медроте, привязанный по рукам и ногам к железной кровати. Об этом, конечно, по телевизору уже не рассказывали.
Он стал мочиться под себя, здоровенный дядька на пятом десятке лет. И совсем перестал спать. Чтобы успокоить, врачи пускали ему по вене димедрол и готовили документы на списание, в "дурку".
Лена ругалась с врачами. Не давала ставить капельницы. И разговаривала с ним.

Привязанный к кровати, дерганый и посеревший, он засыпал, только когда она держала его за руку. Стоило разжать уставшие пальцы, он тут же просыпался, смотрел стеклянными глазами в потолок и просил отправить его в дурдом. Или убить. Убить даже лучше. Лена уговаривала жить, своим извиняющимся мягким голосом шептала, как шепчут мамы своим детям, когда им плохо или болит. Так она и сидела с ним каждое свое дежурство, всю ночь у кровати, держа за руку. И его отпустило, постепенно, день за днем.
И вот он, цветущий и взволнованный, с корзиной и бутылкой, зашел сказать спасибо, сидит и держит Лену за руку, как когда-то. И не может произнести не слова. Только качает головой, вздыхает и шмыгает носом.

- Это К. Это Н. Это Б, - Лена показывает мне телефонную книгу в своем мобильном. Все они у неё по буквам, ни имен, ни фамилий, говорит, нельзя, мало ли что. А вот этих четырех вчера привезли, попутной волонтерской машиной, четыре пакета в багажнике и четыре сопроводительные папки документов. Пакеты небольшие, кажется, бумаг больше, чем останков людей.
Их доставили в медроту, откуда дальше перевезут в госпиталь, для вскрытия и прочих действий. Но родственники погибших как-то узнали, что останки и документы уже в военной части, и примчались под ворота бригады. Они потребовали сопроводительные документы, прочитали заключение и подняли скандал. Кричали страшно, на весь плац, так что выглядывали бойцы в окна дальней казармы.
- Понимаешь, - виновато объясняет мне Лена. - Если боец погиб при выполнении боевого задания, это одни деньги компенсации родственникам. Если просто в расположении части - это другие. А если вообще где-то при передвижении в тылу, так это может быть и совсем без компенсации. А в бумагах и написано, кто при каких обстоятельствах погиб.
Родственники, две женщины, старый дед и пацан лет десяти, кричали на Лену. Кричали, что страна отняла у них сыновей, а теперь отнимает и средства на жизнь. Они зло истерично материли Лену, крыли ее последними словами, а одна женщина даже пыталась ударить. Лена стояла, молча виновато опустив голову, ничего не отвечала, только кивала и комкала в руках форменную кепку. А еще все они плакали. И Лена тоже.

В перерывах между разговорами и посетителями Лена пишет объяснительную записку.

Несколько дней назад такая же медсестра попросила Лену поменяться сменами. У сменщицы на сутки её дежурства выпал день рождения сына.
- Без проблем, - согласилась Лена, и виновато добавила. - Я же понимаю, как тебе это важно.
Лена вообще всех и всегда старается понимать.
И они поменялись дежурствами, и медсестра вышла на работу вместо Лены.
В эту же ночь в медроту пробрался боец, вор и наркоман. Он искал наркотики, а не найдя и встретив Ленину сменщицу, от злости и ломки, ударил её несколько раз ножом.
Вместо дня рождения, на следующий день её дважды оперировали в областной больнице.
А Лена теперь каждый день ездит из военного поселка в областной центр проведывать сослуживицу, возит апельсины и считает себя виноватой в том, что случилось. Ведь по всему выходит, что получить нож должна была именно Лена, но вот как-то не сложилось.

- Разрешите?
На пороге кабинета молодой боец, еще совсем мальчишка.
- Уезжаешь?
- Да, - кивает боец и добавляет срывающимся голосом, - на войну.
Лена крестит ему лоб.
- Помогай тебе Бог.
Однажды ночью этот солдат приволок в медроту своего товарища. Тот в туалете дважды полоснул себе ножом по руке и вскрыл вены. Было много крови. Затертые пятна до сих пор можно увидеть на потолке кабинета. Самоубийца упирался. Лена приказала бойцу лечь товарищу на ноги. Она пережала раны, быстро и ловко забинтовала разрезы и попыталась поставить капельницу. Самоубийца вырывался и не давал руку.
- Убью, суку. Башку оторву нахуй, блять! - орала Лена, наступила самоубийце коленкой на голову, вывернула на бок руку и одним движением вонзила ему в вену иглу.
- Я в шоке, - радостно рассказывает мне боец. - Ноги, значит, держу и думаю, ну как можно самоубийце, и смертью угрожать!
И боец смеется. И Лена тоже.
- Ничего, испугался же, затих, как миленький, - хохочет она.
После товарища комиссовали. А этот уходит сегодня в АТО.
- Я вам позвоню, можно? - просит записать свой номер телефона боец.

Лена записывает. Новый номер с очередной буквой.
У неё их в телефоне много.
Одни буквы.
Она помнит всех.
И никого не удаляет.
Даже мертвых.

Оставить комментарий © Copyright Белянский Павел Паштет (77pashtet@gmail.com) Размещен: 19/08/2017, изменен: 19/08/2017. 11k. Статистика. Рассказ: Проза Военные рассказы Скачать FB2		Оценка: *8.006** Ваша оценка:
Аннотация: Один из моих рассказов, вошедший в сборник...

Белянский Павел Паштет : другие произведения.

14 друзей хунты. Сестра