Аннотация: О том, как философствуют молотом (из Ницше)
Ледяная философия Владимира Сорокина
>>
Особенность постмодернизма - его философичность, доступная многим (как в третьей части “Льда”, когда Откровение стало продаваться, невзирая на цвет волос и глаз в электронной версии). “Новая” литература - суть та же сказка, басня, притча, все тот же “Золотой осел”, и т.п., только без назидательности. И если постмодернизм обвиняют в разрушительности, то разве разрушение “вещей” своей оборотной стороной не являет метаморфозы, волшебства преображения? Человеческое сознание противится чистому Ничто.
Объединительным Началом старых и претворенных вещей является идея-схема, с высоты которой они обозримы. Во “Льде” - это схема Религии - в ее чудесном рождении, мифе и обряде, исторической трансформации, - данная через череду пикантных “кувырканий” людей. За этой схемой сквозит главный постмодернистский посыл - относительность всех ценностей, бессмысленность существования - Идея в старом “классическом” смысле. А это уже подражание философии, что уже и есть философия, как считал Аристотель. Аллюзии новейшей истории делают интересным сюжет, а брутальная фактура превращает текст в острое блюдо.
Синонимом русской классической традиции в литературе стал “реализм-психологизм”. Его метафизическая схема, могла быть “увидена” по прошествии долгого времени и оставалась уделом литературной критики и философии. (Среди новейших примеров - итоговые для русской культуры прозрения на тему “Русской идеи” у Галковского в “Бесконечном тупике”). Метаморфоза главных героев была духовной, но не могла затронуть их формы в узком смысле, - их биологического вида. Потому повесть о человеке воспринималась в рамках моральной идеи. Но при этом общей для всей литературы (и человеческого сознания) идеей была и остается метафизическая идея тщеты, которая высказывалась в виде сентенций, вроде: “Скучно на этом свете, господа”, “Человеческая комедия”. Или путем противопоставления дел Человека и “равнодушной Природы” - смерть Базарова, небо Аустерлица ит.п. В постмодернистской литературе схема дана сразу, как сюжет.
Сорокин на современном лексиконе любовно выписывает сцены насилия. Морализирование в отношении произведений модернизма и постмодернизма является “проблемой” читателя. В примитивистском конструктивизме постмодернизма низкое - “главненькое”, каким бы “духовным” он (постмодернизм) не прикидывался. Разумеется, этой грязи должно быть в меру. Там, где темой является Религия, “грязь” не только не предосудительна, но и в высшей степени уместна. Религия - вещь кровавая, окончательная, “ разделочная”. Она выступает тут прикрытием. Сейчас в России время сектантское (как, говорят, и в последние 300 лет), несмотря на “цивилизованный” тон СМИ. “Скинхеды” с Климовым в голове и штангой в руке на фоне бандитской Москвы.
Сорокин сварганил схему религии, “ грубо, зримо”, близко к “архетипу”. Правда, - это жуткая смесь родовых “ посвящений” и сердечных откровений, чего не бывает. Ведь ”посвящение” в “ лесном доме” / см. В. Пропп / пробуждает не “сердце”, а страх вместе с “магическими способностями”. А, чтобы пробудилось сердце, надо, во-первых, его иметь, а во-вторых, подвергнуться ледяным ударам неудач. Но с точки зрения замысла, если он вообще был, раскрывающегося в 4 части книги, это - мелочи.
Не в первой книге Сорокин проделывает литературный эксперимент скрещивания немецкого нацизма и российского “ гебизма”. Это ответ на новый и уже вечный интерес к двум мифам 20 века, “Гогу” и “Магогу” новейшей истории.
Основой занимательной фактуры “Льда” является “здоровая натура Сорокина” (как определил ее кто-то из его друзей). Допустим. Допустим, кто-то скажет иначе, например, что Сорокин - садомазохист. Но это, в общем, - нормальный тип советского русского. Певец родного нашего хамства, барско-холуйского и с художеством. Любование хамством “ железных” наркомов и “фуражек с черепами”, конфузы простой деревенской девушки (Храм) - вот тональность сорокинского сердца, откуда берет начало пародийная тема религии сердца и сектантско-революционного свального греха. Так было в “Сале”, так было и в “Сердцах четырех”. Удачно также дана тема “Heaven for everybody” после того, как за дело “детей Света” взялся брат, в чертах которого угадывается Чубайс. Это первая ступень снижения Идеи, десакрализации путем перехода ее на коммерческую основу. Религия как всегда оказалось изнурительной, хрупкой мечтой, к тому же нравственно сомнительной с ее бестрепетностью в делении людей на своих и чужих.
Мальчик в последней главе мне видится вовсе не сентиментальным разрешением в духе “Снежной королевы” бед взрослого мира. Его слаборасчлененное (“котыпес” ) игровое сознание нормально (открыто, дружественно), но элементарно (согреть лед, потому, что вокруг вещи привычно более теплые). Он еще не зафиксировал и не гипостатизировал противоположности (они еще не идейные, а вещные) и не взвинтил страсти, как взрослые, - им движут чувства-фантазии. Все кончается ничем,- баловством в детской, также как все выходит из детской. Этот намек на относительность “больших идей” и на Относительность, если я сам не принимаю пошлую поделку за символ, не хуже пелевинских наркотических метаморфоз.