|
|
ПСЫЖ
Повесть о ненастоящем нечеловеке
|
Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?
Ветхий Завет, Книга пророка Осии (гл. 13, ст. 14).
|
1. Хесус воскресе
Хесус "Спагетти" Федотов-младший стал членом банды в пятнадцать лет.
В пятнадцать. Лет.
Поздно.
Поздно! Поздно! ПОЗДНО!!
Считаете, нет? Впрочем, плевать. Вы же не знаете об активаторе. Вы ни черта, ни хрена вообще не знаете. Вот спросите: почему? Почему Федотов-младший стал членом банды? В пятнадцать, мать его, лет.
Да потому что старший Федотов был задротом и ботаном, вот почему. Хуже того - ботаном и остался. Закончил школу, институт, устроился на работу; бородку отпустил, а всё не впрок. Он думал, борода придаёт мужественность. Наверно. Только не ему.
Хесус бороду не носил, не росла. Другое росло. С активатором же как? - чем раньше, тем лучше. А Хесус припозднился.
Старший, Андрей, жил с матерью и братом, на съём отдельной квартиры денег не хватало. Дома мама - стирает, убирает, гладит. У мамы суп, второе и компот. Зачем отдельная квартира, зачем зря деньги тратить? И с девушками не складывалось, как с Леной расстались, так и...
У Хесуса, значит, свои дела, о которых лучше не спрашивать, мать хозяйством занята - уборка-готовка, Андрей менеджер по продажам, отца нет. Идиллия. Ну, почти. И вот представьте, старшего Федотова прямо во дворе дома тормозит залётная шпана, внагляк и по беспределу. Представили? У виска пальцем покрутили? Идиоты, что с них взять.
Шпана хотела отжать у лоха мобилу и пару сотен из потёртого кошелька. Ну, они-то надеялись поиметь пару тысяч или больше: костюмчик на задроте выглядел солидно, портфель тоже. Что до дырявых носков - в ботинках не видать, верно? Разговор начался с обычного подката: есть курить? Нет? Чё пацанам дерзишь? И некурящий Федотов сразу захотел сбежать.
Но не сбежал. Мялся в растерянности, озираясь: мол, на помощь. Однако на помощь никто не спешил. Тётки с собачками на поводках вели светскую беседу, их не касается; ребятня лепила куличи в песочнице, кто выше; мамаши вполглаза следили за детьми, не отрываясь от телефонов. Не до Федотова.
Бежать было некомильфо, стыдно и вообще. Местные гопники подобное не поощряли. Впрочем, с местными у Андрея проблем не имелось. Кроме забытой за давностью истории, случившейся бог весть сколько лет назад, на третьем, что ли, курсе. Детали потускнели, тело помнило: ободранный бок горит огнём, губы разбиты, вспухли оладьями, капли крови рдеют на жёлтых листьях. Лена плачет, размазывая тушь. Осень, сентябрь. Неосторожная шутка. Мать кричит с балкона: "Андрюшенька!" Ветер комкает слова, швыряет оземь. Колышется бельё на балконных верёвках, небо дышит прохладой. Взметая пыль, ветер гонит по пустырю обрывок газеты, мама кричит; в кронах берёз плавится солнце. Тогда младший брат - мальчишка, девятиклассник - выскочил на улицу почти нагишом, в шортах и майке - решать вопрос. Решил. Сейчас на пустыре стоянка: забор, будка охранника, берёзы спилили. Гопники долго извинялись. Лена сказала: прости, я не... не... и разрыдалась. Она всё время косилась на брата. Нет, не на сланцы с майкой. На "дреды", "тату", "пирсинг". Брат ничего не сказал. Ни Андрею, ни Лене. Гопникам он пообещал: завалю. В следующий раз завалю, падлы. И ушёл.
Прямо в облике. "Дреды" скалились змеиными головами. И с бабками у подъезда поздоровался, выбегал - некогда было, а теперь - самое то. "Тетя Маша, баба Шура, как оно? Не хвораете?" Бабки раскрыли беззубые рты, закрыли, притворились, что спят. После, конечно, растрепали: Игорёк-то из тридцать пятой, Игорёк!.. Клал Хесус на общественное мнение, ржавый гнутый болт клал. Прилично-неприлично. Чихать! Не дураки на районе живут, выводы сделают. Нехилый такой coming out: вот он я, бойтесь, черти. Гопники едва штаны не обмочили. Вероятность следующего раза для старшего Федотова упала, ясен пень, до нуля. Ниже нуля. Зарубиться с одним из банды? С ума спрыгнули?! Так что Андрея не трогали, ни пока учился, ни позже.
Залётные кренделя понятия не имели о Хесусе. Отжать бабло, отжать айфон, перепродать барыгам, оттянуться. Чем не бизнес-план? А Федотов промолчал. Забыл напомнить? Постеснялся? Ботан и есть. Айфон брату подарил Хесус, четвертую, самую новую модель, и костюм подарил, и портфель. Федотов поджал пальцы в дырявых носках, крепче обхватил мобильник, зажмурился; в животе таял ледяной ком.
Стыдно бежать. Взрослому, работающему человеку от шантрапы. В собственном дворе. Драться Андрей не любил и не умел, да и костюм жалко. Он выбрал худший вариант - стал оправдываться. Не грубит, мол. А что позвонить не даст, так батарея у телефона села. Короче, сглупил. Мог бы попробовать съехать на базаре или в наглую забить стрелку - на завтра, на послезавтра, а вечером катать заяву в ментовке. Без мордобоя и в рамках закона. Очень эффективный способ, очень. После беседы в отделении шпана ведет себя крайне вежливо.
До заветного подъезда с кодовым замком было рукой подать. Метров сорок, и ты "в домике". Только речь шла не об игре. Какая игра, если четверо против одного? Правильно, стрёмная. Когда Андрей дёрнулся невпопад, шпана восприняла это как сигнал к драке. Н-на! Получи! С колена под дых, локтем по шее, каблуком в лицо. В общем, завертелось. Бить старшего Федотова никто не собирался, тем более всерьёз, тем более на детской площадке. Так уж вышло, бывает.
Вышло так, что Федотова увезли на "скорой" в реанимацию, где он и скончался, не приходя в сознание.
Шпану повязали на удивление быстро: нашлись свидетели. Идиоты твердили с пеной у рта: не виноватые мы! он сам! затылком! там бордюр! мы не хотели!! Те, что помладше, плакали. Двое других угрюмо катали желваки на скулах; понимали - загремят в колонию, если не отмажут.
Мать чуть удар не хватил. Онемела; глаза белые, безумные. Ходит по дому привидением, есть не ест, пить не пьёт, всё из рук валится. Блюдца, чашки, тарелки. Вдребезги.
Похороны организовал Хесус.
Обычный гроб, обычное кладбище. Часовня, батюшка с кадилом - мать настояла. Венки, памятник; горстка друзей и знакомых. Галка в чёрном закрытом платье, держится рядом, молчит, в глазах немая мольба: "Игорь, пожалуйста, Игорь!.." Зонты, нудный мелкий дождь. Погода подкачала, а может, наоборот, соответствовала. Комья земли на крышке гроба, неловкая пауза - речи произнесены, что дальше? Отмашка могильщикам, скорбные лица, карканье воронья. "Андрюшенька, сынок!.." Мать оттаскивают от гроба, увещевают. Всхлипывая, она безвольно оседает на траву, и Хесус подхватывает ее под руки. Еле переставляя ноги, мать идёт к воротам.
Поминки в кафе - сдвинутые столы, огоньки свечей, массивные стулья. Слезливые воспоминания. Женщины шепчутся в углу, кто-то курит на летней веранде, за столом молча, мрачно пьют - не чокаясь, за упокой, не чокаясь, до дна. Всё как у людей, как положено. Один Хесус выглядел необычно - для тех, кто его знал, разумеется, - в костюме, как у брата, с портфелем, как у брата. Строгий, бледный; повзрослевший. Подменили Игорька, шептались бабки. За ум взялся.
Не взялся. Ошиблись бабки.
Вторые похороны организовал тоже он, в СИЗО. Сначала чужие, затем свои. Представился адвокатом, прошёл к задержанным - в костюме, с портфелем, при галстуке. Не в облике, в образе. В образе Хесус был дьявольски убедительным. Он располосовал их в клочья, всех четверых. Длинные, узкие полосы.
Спагетти.
Кровь отмывали даже с потолка.
Его брали на выходе из СИЗО. Ну как брали? Тупо расстреляли из автоматов, десять рожков. Может, двенадцать. Никто не считал. Сотрудники ФСИН прятались за широкими спинами омоновцев. Договариваться? С кем? С животным?! Облик поглотил Хесуса целиком, эмоции утопили разум. Бей! Рви!! Кусай!!! Поздно, сказал потом старлей Иванов, напиваясь вдрызг на крохотной кухне, и тетя Маша погладила сына по плечу. В пятнадцать лет - поздно. Кувалда, добавил старлей. БАМ-М-М! - и мозги всмятку. Нет, поправил себя. Метроном. Бьёт, бьёт, бьёт. Без продыху. Не увильнуть, не прочухаться. Кретины. Подставили парня. Нельзя в пятнадцать. Или не знали, думали - туда-сюда, краешком. Вывезет. Вот, узнали. Он еще много чего сказал наедине с бутылкой и рюмкой, старлей Иванов, бывший член банды.
...от выстрела из гранатомёта лопнули стёкла. Когда тварь прекратила дёргаться и посмертно очеловечилась, труп отвезли в крематорий, где без проволочек, очереди и документов предали огню.
Не дураки на районе жили. Нет, не дураки.
Через три дня Хесус вернулся.
Правда, некоторые утверждали, что не Хесус, а Федотов-старший. В костюме, с портфелем...
Лучше б не возвращался - мать слегла днём раньше, сердце не выдержало.
2. Галка
От мытья посуды Галку отвлёк звонок. Родители задерживались, и Галка привычно ужинала в одиночестве.
- У Игоря брата избили. Он в больнице, в центре неотложной хирургии и травматологии, отделение реанимации, - сообщил незнакомый мужской голос. - Приедешь? Как бы глупостей не наделал.
- Вы кто? - растерялась Галка.
- Так ты приедешь? - не терпящим возражений тоном повторил мужчина.
- В больницу?
- Он сорвётся, устроит чёрт-те что, - гнул своё незнакомец. - Беды не оберёшься.
- Приеду.
- Молодец. - Голос потеплел. - Успокоишь его.
Галка не спросила - кого, и так ясно. В том, что Хесус натворит и наломает, если его спровоцировать, она не сомневалась. Триггером могло стать что угодно - расспросы медперсонала, случайная грубость, невинное замечание насчёт внешности. Внешность у Хесуса наверняка плывёт от пережитого стресса, выглядит он, скорее всего, странно, если не сказать больше. Достаточно единственной капли, и наружу полезет хищник, тварь с куцыми, куриными мозгами и молниеносной реакцией. Сначала проступят бугры "татуировки", затем "пирсинг" - лезвия, шипы, крючья, потом жуткие "дреды". Быстро, очень быстро. Не успеешь притормозить, и облик попрёт как на дрожжах, объяснял когда-то Хесус, выпрыгнет чёртиком из табакерки, полностью подмяв человека. Тогда кранты, тупая скотина будет творить, что захочет. Эмоции сильнее разума, Галчонок. Древнее, примитивнее. Зачем зверю ум? Только мешает.
Ехать на двух автобусах с пересадками было слишком долго, и Галка вызвала такси. С родственниками что-то? - посочувствовал пожилой бородатый водитель. Извини, конечно, не мое дело, лица на тебе нет. Срочно надо? Галка мотнула головой, да, срочно. Сцепив руки в замок, ссутулилась в кресле. Водителю словно передалась ее нервозность: он гнал с превышением, ловко проскакивая на зелёный, срезал углы на поворотах, шёл на обгон по обочине. У въезда на территорию больницы коротко переговорил с охранником, тот поднял шлагбаум, и такси, миновав пару корпусов, остановилось у невысокого кирпичного здания с вывеской "Отделение реанимации и интенсивной терапии". У входа стояла каталка без матраса, странный гибрид сушилки для белья и магазинной тележки. Спасибо, выдавила молчавшая всю дорогу Галка. Удачи, пожелал водитель. Галка поднялась на крыльцо и, толкнув массивную железную дверь, скрестила пальцы: хоть бы обошлось, хоть бы...
Коридор с выкрашенными в синий цвет стенами встретил гнетущей тишиной.
Она встречалась с Игорем с девятого класса - сперва с Игорем, затем с Хесусом. Четыре года. Жених и невеста, тили-тили-тесто... Думать о замужестве было, разумеется, глупо. Страшно, нелепо и... приятно. Кольцо, что подарил ей Игорь, нет, не золотое, серебряное с камешком, Галка демонстративно носила на безымянном пальце правой руки. Мать с отцом приняли к сведению, мнение остальных Галку не интересовало. Плевать, что про них говорят, с самого высокого этажа плевать. Не касается, точка. Если б можно было выбрать снова, Галка оставила бы всё как есть. Упрямая, да? - поддразнивал Хесус. Галка не отвечала, смотрела с мягкой улыбкой, и Хесус смущённо кашлял в кулак.
После того, как пропал семиклассник Женька Калмыков, выбирать стало поздно; труп нашли в лесу, у оврага, и по городу поползли жуткие слухи. Калмыков из-за меня, признался Игорь. Он к сборам готовился, а я влез. У меня брат, я не хотел, правда. Старлей сказал - Калмыков идиот, а Ингвар смеялся: так и надо, вообще не жалко. Я в церковь ходил, на отпевание, Жеку в закрытом гробу хоронили. У него лицо... Игорь дёрнул плечом, помрачнел. Наказали - за то, что без спроса. Я... вместо Жеки, на сборах. Короче, я теперь в банде. Мне после перелицовки дрянь всякая снится, и про тебя тоже. Галка ничего не поняла, кроме слов про банду. У тебя облик? - спросила. Новое имя? Хесус кивнул. Ну и пусть, решила она.
Сплетни гуляли по району от двора ко двору, обрастая невероятными подробностями; шепотки, пересуды за спиной, кривые ухмылки. Жених и невеста... Детская дразнилка обернулась гадкой издёвкой. Только Галка еще не догадывалась - почему. Родители делали вид, что знать ничего не знают - ни про облик, ни про банду. Лишь бы человек был хороший. Игорь вёл себя соответственно, поддерживая репутацию. А главное, знали родители, дочь не принесёт в подоле - ни сейчас, ни через год, потому что детей от этих не бывает. В целом, ситуация всех устраивала, разве что Галка иногда грустно вздыхала, но по совершенно иной причине. Эй, чего глаза на мокром месте? Потоп собралась устроить? - шутил Хесус. Галка отмалчивалась, не объяснять же очевидное. От "женской солидарности" тошнило: бабки, тётки, соседки - каждая считала своим долгом осуждающе покачать головой, ткнуть носом, а то и задвинуть речь о нравах, морали и последствиях. Если бы она намекнула Игорю, мол, достали - бабки с соседками быстро прикусили бы языки. Мешала гордость. Хотелось быть выше, чище, благороднее. Не опускаться до пошлых разборок. Хесус, конечно, ничего подобного не замечал, его волновало другое.
Ты меня не боишься? - спросил он как-то. Не бросишь меня, если... Галка понимала, что кроется за этим "если". Понимала его страх за нее. В сказке "Красавица и Чудовище" заколдованный принц освободился от злых чар, сбросив звериное обличье. Всё закончилось хорошо, любовь победила. Галка не была красавицей, а Хесус принцем, жизнь, к сожалению, устроена иначе; за мимоходом обронённое "нелюдь" она поссорилась с лучшей подругой. Хесус ждал ответа, напряженно хмурясь. Дурак ты, Галка крепко обняла его. Не брошу.
Коридор привёл в холл отделения реанимации, где на скамейках сидели двое молодых людей и девушка в бежевой кофте. Друзья Андрея? Коллеги? Или они тут по другому поводу? Гардероб не работал, в небольшом закутке неподалеку от площадки лифта стояла пара стульев, и Галка присела на один из них.
Спустя минуты томительного ожидания она, уже на нервах, достала телефон, собираясь позвонить, как громыхнул лифт; из дверей вышли Игорь с матерью, в бахилах и накинутых на плечи белых халатах. Игорь шёл, сгорбившись, ни на кого не обращая внимания, пока не уткнулся в стену. Очнувшись, обвёл помещение недоуменным взглядом. Умер, сказал, ни к кому конкретно не обращаясь. Мать скорбно молчала, бледное худое лицо застыло посмертной маской. Трещина рта тянулась из угла в угол, грозя отколоть острый подбородок.
Ахнув, Галка кинулась Игорю на шею, заглянула в лицо. Он не шелохнулся, стоял безучастный, не замечая никого и ничего... В глазах, гибельных, бездонных омутах плескалась чернота. Нет, пустота.
- ...слышишь? Ты слышишь меня?! - Кажется, она хлестала его по щекам. - Игорь!!
Галка принципиально называла Хесуса старым именем, временами он спорил, но чаще - нет. Тот смотрел в пол, закусив губу.
- Пожалуйста, пойдем. - Она потянула Игоря за руку, преодолевая слабое сопротивление. - Прошу тебя.
Мать, шаркая ногами, последовала за сыном. Коридор с выкрашенными в синий цвет стенами, тяжёлая металлическая дверь, ступени крыльца; придерживая за локти мать Игоря и его самого, Галка вывела обоих на свежий воздух. По дороге, петляющей меж корпусами с высаженными вокруг молодыми ёлочками, они потихоньку добрались до ворот со шлагбаумом. Вечерело, над головой пищали первые комары; солнце клонилось за корпуса новостроек, и на землю ложились длинные закатные тени.
От автобусной остановки неподалёку тёк, распадаясь на отдельные ручейки, людской поток. Добираться домой на автобусе с двумя впавшими в прострацию спутниками было довольно сомнительной затеей, и Галка опять заказала такси.
- Здравствуйте. Игорь, можно тебя на минутку?
Галка обернулась. Перед ними стоял мужчина в синей пятнистой форме, высокий, подтянутый, с первой сединой на висках. Галка мельком знала его - сосед Игоря по подъезду, старший лейтенант ОМОНа. Что ему здесь надо? Отведя Хесуса в сторону, он принялся что-то втолковывать, энергично жестикулируя и то и дело повышая голос. До Галки порой долетали обрывки фраз, но разобрать, о чём именно говорят, не удалось. Хесус вяло топтался на месте, словно не понимая, чего от него хотят. Наконец мужчина выдохся, умолк, собираясь с мыслями, и в итоге махнул рукой: да и чёрт с тобой, не слушаешь, не слышишь. Игорь, погружённый в себя, действительно мало на что реагировал. Вскоре оба вернулись - лейтенант разгорячённый, а Хесус, как и прежде, безучастный.
- Не вздумай дурить, - жёстко бросил напоследок лейтенант. - Плохо кончишь. Я предупреждаю.
Игорь не ответил.
- Сорвёшься, наломаешь дров. А смысл? Андрея не вернуть.
Мужчина не спешил уходить, явно намереваясь проконтролировать действия Хесуса.
Это он звонил, вдруг поняла Галка. Велел приехать в больницу, поддержать. Голос, интонации... точно он. Откуда у него мой номер? Старший лейтенант, будто почуяв интерес девушки, повернул голову. Лицо у него было усталым и раздражённым, а взгляд давящим; так могла бы смотреть ящерица - холодно, цепко, не мигая. Галке стало зябко и неуютно, а лейтенант всё смотрел, размышляя о чём-то. Наконец губы сложились в подобие улыбки, он кивнул, подводя некий итог, и Галка облегчённо выдохнула.
- Моя девушка, - внезапно выдал Игорь.
- Галя, очень приятно, - пискнула Галка.
Кивнув еще раз, лейтенант похлопал Игоря по плечу, затем наклонился к Галке. Тихо, чтобы не услышали, шепнул:
- Если заметишь неладное, звони. Что-нибудь да придумаем.
Галка оторопело хлопала ресницами - неладное? придумаем? Мы?!
Лейтенант поглядел на часы, на Игоря с Галкой, снова на часы. Похоже, он торопился, однако терпеливо ждал, пока Хесус не придёт в себя. На всякий случай уточнил:
- Вы домой? Проводишь?
- Да, мы на такси.
- Молодец, - похвалил лейтенант. - Спасибо, что пришла.
Игорь немного ожил и принялся хлопотать над матерью, которая едва держалась на ногах. Лавочек вокруг не было, Хесус предложил дойти до автобусной остановки, пусть такси подъезжает туда. Галка согласилась. Они взяли мать под руки и медленно, шаг за шагом повели по тротуару к остановке. Сзади просигналили - у ворот со шлагбаумом стояла желтая лада. Лейтенант махнул рукой: давай сюда. Лада подкатила ближе; из окон лился шансон, водитель - типичный браток - лениво курил, стряхивая пепел за борт. На безымянном пальце красовалась массивная стальная печатка. Дребедень свою выключи, распорядился лейтенант, и не кури. Чё? - не понял таксист. Высунулся из машины, типа, чё в натуре за дела? Ты кто, земляк? Но, рассмотрев собеседника, неожиданно стушевался. Пожалуйста, прошу, через секунду он услужливо открывал дверь. Шансон смолк, недокуренная сигарета полетела в траву. Глупостей не натвори, напомнил лейтенант Хесусу. А то, знаешь, расхлёбывать потом. Хесус угрюмо мотнул головой, то ли соглашаясь, то ли нет. Мать усадили на заднее сиденье, Игорь сел рядом, а Галка, осмелев, сказала лейтенанту: это же вы звонили насчёт больницы? Допустим, омоновец усмехнулся. Проследи за ним, хорошо? Будем на связи. Он попрощался и ушёл.
Вечером, помогая Игорю по хозяйству, Галка как бы невзначай спросила:
- Твой сосед-омоновец, он кто?
- В смысле? - удивился Игорь. - Иванов?
- Ну... он из ваших?
- Нет, - отрезал Игорь. - Давно уже нет. Зачем тебе? Всё, закрыли тему.
Галка полночи думала над этим "давно уже нет", примеряя к Хесусу.
3. (В)неурочное зачатие
На перемене перед геометрией Игорь легонько ткнул в бок Кузьмина.
- Чего тебе? Чего? - закудахтал тот. Очки сползли на нос, и отличник Кузьмин близоруко щурил глаза.
- Домашку сделал? Дай списать.
Сентябрь только начался, но задавали уже выше крыши.
- У тебя циркуля нет, - ядовито заметил Кузьмин.
- У тебя есть. Давай, не жмись. И линейку.
Места на подоконнике было полно. "Построение правильных многоугольников" - восхитился темой Игорь, прошлый урок он прогулял. Представил себе неправильные: кривые, косые, изогнутые. Шмыгнув носом, принялся перерисовывать. Кузьмин тёрся рядом, переживая за тетрадь.
Училка выборочно проверила домашнее задание и приступила к новой теме. Зря, блин, расстроился Игорь, время тратил - задние парты, где сидели "лоботрясы и тупицы", Мымра не удостоила вниманием. Так и пояснила: дескать, с тупиц и лоботрясов спрашивать бесполезно. Зато биологичка на следующем уроке, наоборот, решила - пора вызывать. Палец ее грозно навис над журналом где-то в конце списка.
- Федотов, к доске.
Зашибись, подумал Игорь, плетясь между партами. Кузьмин хихикнул и словил подзатыльник.
- Федотов, расскажи нам...
- Я не готов, - буркнул Игорь, не желая позориться. Особенно перед Галкой.
- Что? - опешила биологичка.
- Не готов, - угрюмо повторил Игорь. - Ставьте неуд.
- У тебя уважительная причина?
- Да! - Он с вызовом вскинул подбородок. - Кино смотрел!
В классе засмеялись. Галка хмурилась.
- Садись, Федотов. Выучишь, приходи исправлять.
- Не приду.
- Что?..
Он забрал с парты рюкзак, закинул на плечо и демонстративно направился к дверям. Распахнув их ногой, вышел в коридор.
- Игорь... - прошептала Галка. Он сделал вид, что не слышит.
- Федотов! - надрывалась биологичка. - Немедленно!..
- Бла-бла-бла, - передразнил Игорь. - И родителей в школу.
Настроение вконец испортилось. Если б не Мымра... Не хватало еще с Галкой поцапаться. И с биологичкой, пожалуй, самой вменяемой из училок, повздорил. В начале учебного года. Капец, блин. Всё из-за Мымры. Ту-у-упицы, протянул он. Циркуль дома забыл? А мозги не забыл? Корова толстомясая!
Ноги сами привели за теплицу, точку притяжения подростков и вечную боль директора с завучем. На ступеньках курили Радик-циклоп и Димон из одиннадцатого "Б"; припекало, в замызганных окнах теплицы отражались тусклые блики. Окна не мыли еще с прошлой весны.
- Чё? - хохотнул Димон. - Выперли? Угощайся.
- Сам ушёл. - Игорь взял сигарету, чиркнул зажигалкой. Закашлялся.
- Немецкие, - довольно ухмыльнулся Димон. - Кореш из-за бугра привёз. Крепковаты, но ничё.
Радик картинно схватился за горло, жестами изобразил: кранты, мол, задыхаюсь. Димон стукнул его кулаком промеж лопаток, и Радик заперхал, на деле подавившись дымом.
- Чего ушёл-то? Мымра, что ли, допекла?
- Допекла, - согласился Игорь. - С биологии свалил. Из-за Мымры.
- Фигасе, - удивился Радик, блеснув стеклянным глазом. Биологичка была его классной. - Ты это, не борзей. Лидия Михайловна клёвая. А вы, салаги, кипешите чё-то. Хочешь, перетру?
- Обойдусь.
- Ну и ладно. Как у брата жизня?
- Хреново у брата, на счётчик ставят. Типа предъяву кинул, а отвечать зассал. Мутные разборки. Запарил Андрей, если по-чесноку, - сболтнёт чего-нибудь от великого ума, разгребай потом. Ему должок повесили, а он провафлил. Теперь счётчик тикает.
- В универе?
- Угу.
Колечки дыма улетали вверх, расплываясь сизыми облачками; в небе, прозрачном и бездонном, плескалась синева. Сентябрьская погода обманчива, к вечеру обещали похолодание. Вчера еще было тепло, вчера он ходил с Галкой в кинотеатр, целовался в темноте и тесноте пыльных кресел, лапал сквозь блузку за грудь. Галка несла какую-то чушь, приятную, милую чушь, а он запустил пальцы под юбку и...
- Много натикало?
- Прилично. Тут или к ментам, - Игорь скривился, - или...
- К ментам впадло, - сказал Димон. - Свои зачморят.
Радик тщательно затоптал окурок, бросил в рот жвачку. Колебался мгновение, будто в холодную воду лез и - у-ух! - окунулся с головой. Сиганул с обрыва бомбочкой:
- К Рамзесу обратись, ну, к Лёхе. Лёха в банде.
- Повтори, - деревянным голосом велел Игорь.
- В банде.
- Балбес! - встрял Димон. - Разогнался он за Андрея впрягаться.
- А что?
- Не проканает, - с видом знатока объяснил Димон. - Андрей ему кто? Брат, сват, дружбан? А Игорь? Тоже никто. Так, "привет-пока". Я б помог, но...
- Помоги, - попросил Игорь. - За мной не заржавеет.
- Не проканает. - Димон мотнул нечёсаными патлами. Лоб приоткрылся, обнажая уродливый шрам; миг, и шрам вновь спрятался за чёлкой. - Мне твой брат, извини, до лампочки, а Радик до лампочки Лёхе. Ну, допустим, спросит Радик за Андрея, и что? Пошлёт его Лёха в пешее эротическое. Я, например, даже связываться не стану. Нет интереса, нет и прогресса. Такая фигня. - Он выудил из нагрудного кармана Радика упаковку жвачки. Зажевал две подушечки, надул пузырь. Лопнул. Запахло мятой. - Жаль, что тебе пятнадцать.
- Чего жаль-то?
- У банды сегодня сборы, новичка перелицовывают. Да ты его, наверно, знаешь - Жека Калмыков из седьмого "А".
Прекратив на время жевать, Димон пристально поглядел на Игоря. Ну? Оценил информацию? Игорь не оценил.
- Лёха сказал?
- Нет, блин, приснилось.
- А я здесь при чём?
- Новенький заболел, пневмония. Мать ему башку открутит, если с койки встанет. Сто пудов не придёт, а зря. Выздоровел бы. Но это не главное. Банда по-любому соберётся, по-любому спросят: есть ли желающие... Ритуал, догоняешь?
Игорь моргнул. В мозгах со скрипом провернулось, щёлкнуло, и - парусом на горизонте - забрезжила догадка.
- Ты что, предлагаешь... - Сигарета обожгла пальцы, и он, матюгнувшись, швырнул в траву опалённый фильтр. Выпрямился, стиснул кулаки. - Куда идти?
Димон вздохнул:
- Не идти, ехать. Старый ты. Боюсь, не выдержишь.
- Прикалываетесь?! Вы на два года...
Радик хмыкнул, Димон опять вздохнул:
- И мы. Нам вообще нельзя. Кто я по-твоему? А по-ихнему? - дедуган, старпёр, калоша!.. Слились мы с Радиком, давно слились. Лёха молодец, вытерпел.
Сожаление в его голосе мешалось с облегчением. Радик насупился, кивнул: да, хрыч, кошёлка, дырявая перечница. Нельзя. Проще сдохнуть. Надёжнее, безопаснее - для себя, для других.
- Мы тебя до леса проводим, растолкуем, чего и куда, и назад. Дальше сам. Нам кирдык, если спалимся. Серьёзно. Там километра два топать - фигня, ну? Чё ты в походах не бывал? Короче, погнали на автовокзал. Успеем.
Народ в загородном автобусе подобрался разношёрстный: бабки с тележками, компания хихикающих девиц, гастарбайтеры, мужички с пивом; в нос ударил неистребимый запах солярки, резины и чего-то кислого. Хорошо хоть добираться недалеко - тряские вонючие автобусы Игорь невзлюбил с детства, в них укачивало, нередко одолевали приступы дурноты. Он ёрзал на заднем сидении, то впадая в панику, то преисполняясь надеждой. Сердце бешено стучало, стук гулко отдавался в ушах, взор застила пелена. Стать членом банды, вот так, запросто - без рекомендаций, без проверок, явившись на последнее испытание... о подобном и мечтать не могли! Кто-то бы прыгал бы от радости, только не он. Радость отдавала гнилью, ее портил страх. Ритуал, перелицовка, сборы... Слова цеплялись зубчиками шестерёнок, тянули за собой образы - странные, страшные, но смысл ускользал, не складываясь в нечто большее, и шестерёнки вращались вхолостую.
Пацаны буднично обсуждали завтрашнюю тренировку - кому лучше угловой бить, куда целить, закручивать ли мяч? Нашли время, футболисты хреновы. Взяли и потащили левого чувака на сборы, а теперь треплются как ни в чём не бывало. Игорь дико завидовал их спокойствию. С другой стороны, не им же на перелицовке страдать. Он измучился от предположений: что делают с новичком, что если тот не выдержит? как принимают в банду? Пацаны отвечали уклончиво, избегая смотреть в глаза. Игоря ответы не устраивали, но добиться подробностей не удалось.
- Эй, расслабься, чё трясёшься-то? - ободрил Радик. - Нормально всё будет, путём. Калмыков бежал бы, летел, если б не пневмония, а ты?
- Фигня-война, - поддакнул Димон. - Не ты первый.
За окном проносились серые покосившиеся столбы, линии проводов перечёркивали стену леса; на поворотах в салоне дребезжало и звякало.
- Да скажите по-человечески, чего ждать?! - взорвался Игорь. - Тошно уже от намёков.
- Нельзя, - отрезал Димон, - по-человечески. Приедем скоро, узнаешь.
На безымянной остановке, где они вылезли, росла чахлая полынь, крапива и вездесущие одуванчики, в кустах щебетали птицы. Располагалась остановка в чистом поле, вдали от посёлков и дач; от асфальтового пятачка с облупившимся покорёженным знаком к лесу, пропадая в высоком, по пояс бурьяне, вилась узкая тропинка.
- Тебе туда, - махнул Радик. - Нам обратно. Щас сориентирую. - Прищурился на солнце, беззвучно шевеля губами. - От опушки направо, шагов двести, потом вглубь иди, до оврага, чтоб солнце левей светило. За оврагом увидишь...
Морща лоб, он дотошно перечислял ориентиры и положение солнца, а Игорь представлял, как навернётся в этом грёбаном овраге и разобьёт себе башку или заплутает в чаще, или сломает ногу в непролазном буреломе.
- ...на поляне. Запомнил? - подытожил Радик.
- Мне отлить надо. - Игорь отошёл к кустам.
Молнию некстати заело: то ли нитка попала, то ли ткань закусило. Он ожесточённо дёргал бегунок вверх-вниз, чуть не сломав язычок. Замок не поддавался. Дерьмо китайское! Еще и молния! Промучившись с минуту, кое-как подцепил бегунок пальцами, сдвинул, расстегнул. Мандраж постепенно отпускал, навалилась вялость, апатия. Пацаны за спиной спорили о чём-то, перейдя на шёпот. Зачем им? - подумалось отстранённо. Андрея жалко? Помочь хотят, осчастливить? Или... отыграться? Рамзес вытерпел, а кто-то слился напрочь. Игорь не особо горел желанием стать таким, как Лёха. Нелюдью, чего уж. Монстром. Но должок, повешенный на Андрея, разборки в универе... Вот незадача - проблемы у брата, а отдуваться, как обычно, ему.
- Перед старшими не очкуй, держись смело, - поучал Димон. - Соври, типа заблудился, набрёл случайно.
- Они в облике, - уточнил Радик. - Жуть, конечно, свихнуться можно. Ты крепись, виду не подавай. Представь, что это маски. Обряд же.
По шоссе с рёвом мчались машины, в основном из города; навстречу пылили автобусы с фурами. От потока отделился тонированный джип, тормознул у обочины. Грубый протектор вмял в землю пожелтевший листок боярышника. В окно высунулся лощёный, предпенсионного возраста мужчина в зеркальных очках и длинными, собранными в хвост волосами. Сверкнул улыбкой:
- Подбросить куда, ребят? У меня банька на даче.
- Ошибся, дедуль, - заржал Радик. - Нашёл ребят, мля. Крути педали, голубок!
Мужик снял очки, посмотрел недобро; взгляд у него был водянистый, рыбий, улыбка протухла.
- Вы чё, шкуры... - Дверь приоткрылась, на подножку опустился ботинок с массивной пряжкой.
Договорить он не успел: Димон в прыжке зафигачил по двери так, что мужик завопил благим матом. Игорю послышался хруст. Кость, что ли, перешиб?
Вильнув, джип резко тронулся с места.
- Снимаются тут, вдоль дороги, - пояснил Радик. - Шалавы, педики. Ну и вот.
Димон сплюнул, тяжело дыша:
- Пошли-ка, а то вернётся, мудила.
Тропинка петляла, бурьян кое-где рос выше груди, и вскоре шоссе напоминало о себе лишь невнятным гулом. У кромки леса обнялись на прощанье, пожали руки. Думай о приятном, напутствовал Димон. Светлом, радостном. Как тебе велик подарили, как на море отдыхать ездил, о девчонках там, бабкиных пирожках... Про болячки забудь, вклинился Радик. Не кипеши, не грузись, не ссы. Стеклянный глаз, вдруг сообразил Игорь. Почему у Циклопа стеклянный глаз?! Утрясётся, перемелется, чин-чинарём, твердил Радик.
- Что там?! - внезапно струхнув, заорал Игорь. - Какие пирожки? Чё вы гоните! Откуда у тебя шрам, Димон?!
- От верблюда. - Димон пожал плечами. - Зассал, салага?
Дальше всё провалилось, ухнуло в беспамятный омут. Растворилось в обморочном тумане.
Неправильные многоугольники, думал он, корчась в активаторе. Тело выворачивало наизнанку, рвало на части, плющило гигантским катком, сшивало тысячей раскалённых игл. В голове было пусто, звонко и больно. И еще невыносимо одиноко. Марионетка на невидимых нитях, он трясся в судорожном припадке, падая в никуда, в ничто, теряя рассудок, волю и память. А мозги не забыл? не забыл?! - лязгало безжалостным метрономом. Забыл - отзывалось эхо. Мозги забыл. Забыл мозги. Тупица, у тебя циркуля нет. Ядовитый смешок. Лязг, грохот; скрежет. Ничего, кроме многоугольников не осталось. Кривые, изогнутые, с зазубринами, они прорастали в нём чудовищными фракталами.
Кожа трескалась, вспухала буграми; из трещин сочилась бурая слизь. Бугры лопались, превращаясь в шипы, лезвия, крючья. Клыки и когти. Хищные жвалы. Волосы шевелились кублом змей, в крови кипел яд.
Тупица! Секира метронома высекла искры, скрежетнув по замшелому камню. Бездарь! Он едва увернулся, вскочил, бросаясь бежать; вокруг высились стены лабиринта. Чувства двоились, он не понимал, кто он и где. Сильный, опасный и быстрый хищник или слабая, беспомощная жертва, угодившая в ловчую сеть? Зверь или человек? Позади бесновался метроном.
Он блуждал в тёмных коридорах, на ощупь пробирался через завалы, полз в тесноте отнорков, словно в чьих-то пульсирующих кишках. Бежал, догоняя сам себя. Бежал от себя. Он спешил из бесконечной дали, из запределья, с изнанки вечности. Он охотился на человека, мальчишку; преследовал и настигал. Он удирал от кошмара, безумного, немыслимого ужаса, от которого леденело сердце. Упёршись в тупик, решил - так и так сдохну - и шагнул твари навстречу... Нагнав добычу, он вонзил клыки в податливую плоть и принялся... БАМ-М-М! - страшный удар сотряс метрику пространства. Свет залил мрак подземелья, но тьма не рассеялась, колыхалась серым студенистым облаком. Воздух остекленел, покрывшись сеточкой трещин; в мутной толще расплывались силуэты охотника и жертвы, сливаясь в бесформенное пятно.
Бестолочь! - расхохоталось напоследок эхо. Забыл мозги, бездарь. Лязг, грохот. Лабиринт осыпался костяшками домино, обломки - кривые, изогнутые, с зазубринами - впивались в тело... Он лежал в грязном месиве из крови и слизи, его рвало желчью, хитиновый панцирь треснул, кости, казалось, вынули и залили обжигающий студень, змеи в волосах сдавленно шипели. Двойственность прошла, он опять стал собой, целым - обессилевшим, но по-прежнему опасным зверем, мальчишкой, готовым на всё ради брата. Вернулась боль, пустота, одиночество и убийственно-острые изломы фракталов. Он погиб, он воскрес.
Звон в ушах сменился треском помех, время от времени за шумом и хрипом угадывался хорошо поставленный, лекторский голос. "Флуктуации вызывают разрастание островков неоднородности и усиливают возмущение, они способны раскачать систему, сыграв роль спускового крючка при высокой степени нестабильности". Говорили на русском, но разобрать смысл сказанного не получалось. "Феномен самоорганизации изначально присущ..." Голос оборвался, за шуршанием помех чудился сухой шелест - то ли песка, то ли чешуи.
Веки жгло, он открыл глаза, проморгался. Рядом сидела Галка, почему-то без юбки и без блузки. Голая. Он ее не хотел. Думал о девчонках - других, разных; взрослых. С большой грудью и опытом. Галка хмурилась, прижималась к нему. Гладила по запёкшейся бурой корке; плакала, обзывалась дураком и говорила, что всё будет хорошо. Обязательно. Ты потерпи, Игорёк. Потерпи, родненький. Успокаивала.
Одиночество и пустота отступали, на шаг, на полшага, давая короткую передышку. Становилось чуть легче.
Я не Игорёк, возражал он. Вечно ты, Галка, путаешь. Я Хесус. Чего пришла, чего лезешь? Мешаешь. Лифчик надень. И отталкивал девчонку корявой клешнёй.
Потерпи, Хесус, соглашалась Галка и выла от боли, когда шипы, лезвия и крючья протыкали ее ладони.
Потерпи, родненький.
Потерпи...
4. Старлей
Каблуки звонко били в асфальт.
Бац! Бац! Звук разлетался по притихшим улицам, нырял в переулки, возвращаясь гулким эхом, и через мгновение раздавался снова. Шума было, как от роты солдат на плацу.
- Эй, какого рожна! - вякнул кто-то из окна второго этажа. - Полпервого ночи!
- Заткнись, - велел Хесус. - Прибью.
Ему вняли и заткнулись.
Фонари заливали тротуар тусклым желтым светом, за углом мяукала кошка; в подворотне матерились вполголоса, звеня посудой: "Глаз - алмаз! Поровну разлил, чё за наезды?".
- Ночь... - Хесус остановился, задрал голову вверх, ловя колкие лучики звёзд. - Ну да, ночь.
И согнулся в приступе рвоты.
Его мутило. Хесус плохо соображал, где он и что с ним. Он шёл, просто шёл - давно, долго; сначала по лесу, потом по шоссе, затем по городу. Последнее, что он помнил - от выстрела из гранатомёта лопнули стёкла...
- Худо, братан? - На плечо легла чья-то ладонь.
Хесус выпрямился. Пронзил взглядом плюгавого мужичка в тельнике и рваных джинсах. За спиной плюгавого, участливо сопя, переминались с ноги на ногу, еще два алконавта. Стопки в мосластых руках смахивали на "розочки" от бутылок, искрились острыми гранями: третьим будешь? н-на!! сегодня без закуски! Хесус моргнул - картинка двоилась, расслаивалась. Стены камеры СИЗО в красных потёках, на полу - жуткое месиво; пятна, струйки, ручейки крови, клочья мяса и требухи, брызги на потолке. Переполох, крики, бег по коридорам, выломанные двери, вой сигнализации и вой сирен, автоматные очереди... Они виноваты, все до единого виноваты в том, что Андрей... Не спас, не уберёг. Умер. Убили... Хесус зарычал от бессильной ярости, рык превратился в рёв. Бей! рви! кусай! - плеснуло в затылок, накрыв жаркой волной. Когти царапнули асфальт, нет, пальцы; клацнули челюсти с тройным рядом игольчатых - нет! обычных - зубов. Что ты творишь, скотина?! Тупой ублюдок! Рык захлебнулся.
- Извини, братан. Обознались!.. - Мужичок с корешами шарахнулись от него, как от огня; топот ног стих прежде, чем тьма рухнула на загривок, и Хесуса опять вывернуло.
Вспышка гнева придала мыслям стройность, возвратила осознанность. Облик улиткой скрылся в раковине тела - то ли окрик подействовал, то ли вид драпающих врагов. Ладно не целиком вылез, так, рожки высунул, иначе... лоскуты, шматки, спагетти. Причина - напали, защищался. Чётко, конкретно; по делу. Мнимость нападения не колышет: грубят? - осади, угрожают? - разберись, показалось? - вам же хуже. Есть причина и точка. В логике твари не откажешь. С недавних пор Хесус начал разделять себя человека и тварь в облике. Прогресс, однако, то ли в шутку, то ли всерьёз заметил старлей Иванов, который с первого дня опекал, если можно так выразиться, нового члена банды. Куратор Ингвар и остальные старшие не возражали, а Хесус... его никто не спрашивал.
Хесус посмотрел на растёкшуюся у ног вонючую лужу, на забрызганные ботинки, на себя. Левую руку оттягивал портфель, запястье обнимал ремешок часов, из прорезного кармана пиджака выглядывал уголок платка. Брюки со стрелками, кремовая рубашка, галстук; пыльные лакированные ботинки. Он словно торопился на деловую встречу или возвращался с нее. Ну да, из СИЗО. Представился адвокатом, прошёл к задержанным... Тварь порвала их в клочья, он порвал. Дальше, что дальше?! Куски, обрывки, мешанина. Огонь? Да... он горит. Нет, не он, кукла с его лицом. Он смотрит - со стороны, как в кино. Нет, не смотрит. Знает, чувствует? "Самоорганизация диссипативных структур вблизи неравновесного фазового перехода позволяет создать новую структуру..." - вещает над ухом невидимый лектор. Голос пропадает, пламя охватывает труп целиком; гроб распался, и тело корчится в огне как живое. Это... крематорий?
К горлу подступила тошнота. Порывшись в портфеле, Хесус достал бутылку с водой, тщательно прополоскал рот, с усилием сделал пару глотков. Вода горчила; пить не хотелось, хотелось есть. Вскрыв упаковку влажных салфеток, протёр губы, затем обувь. В изнеможении присел на бордюр.
Он шёл из леса. Из леса, вашу мать! Почему? В памяти зиял провал, несколько часов выпали чёрт-те куда. Или не часов - дней? Омоновцы, гранатомёт, стеклянное крошево и - бац! бац! каблуки звонко бьют по асфальту. Смутно, как во сне, виделся городской крематорий, урны с прахом, гудящее в печи пламя. Урны? Что за бред?! Поверх наслаивалась откровенная дичь - бег в лабиринте, безвременье, секира метронома; лязг, скрежет, плачущая в активаторе Галка, аудитория с расположенными амфитеатром рядами парт. И третьим слоем - поляна, сосны, мерцание призрачной паутины. Картинка не складывалась. Он силился вспомнить, и тут же накатывала дурнота.
Подобное состояние было после перелицовки: ноги не держат, голова раскалывается, живого места нет. Болит всё, везде и сразу, единственная мечта - упасть и сдохнуть. Он не таясь курил на лавочке возле подъезда, курил, чтоб отвлечься и ни о чём не думать. Стряхнул пепел, затянулся, выдохнул - на автомате.
- Балуешься? - спросил кто-то. - Зря.
Хесус поднял глаза. Перед ним стоял старший лейтенант Иванов, сын тёти Маши, которая с другими тётками и бабками день-деньской протирала скамейку собственной задницей.
Старлей щурился, присматриваясь к Хесусу.
- На сборах был? Эк он тебя.
- Отвали, мусор.
- Нарываешься, сопляк, - констатировал Иванов. - В бутылку лезешь.
- В жопу иди. - Хесус щелчком отправил окурок в кусты акации, расслабленно прикрыл веки и тут же, рывком поднялся. Внутри что-то звенело, готовясь лопнуть, раскрыться стальными лепестками. - За сопляка отве... - Получив едва заметный тычок, рухнул на лавочку; живот скрутило от боли. Блевану, он тщетно пытался разогнуться и сесть ровно. Прямо на ментовские берцы.
Иванов рассмеялся:
- Хищный, да? Быстрый? Сначала делаешь, потом думаешь. Нет бы наоборот. Щенок! Волчарой себя возомнил? Я таких волчар голыми руками... Ты вообще в курсе, кто я? Или старшие не успели посвятить тебя в одну маленькую, но крайне неприятную семейную тайну?
- П-порву. - Хесус через силу выпрямился и неожиданно икнул, угроза вышла неубедительной. - Какую тайну?
Старлей наклонился, вздёрнул подбородок Хесуса, уставился глаза в глаза. Хватка у старлея была железной.
- Полюбопытствуй на досуге. Кто такой Дед, например. Отчего не ходит на сборы, почему соскочил на полпути и не отказался от собственного имени. Подойди - и с порога, без обиняков: так, мол, и так, извольте объясниться. Они бы не желали, да ответят, вынуждены - ты ведь теперь в семье, в банде.
- Ты Дед?! - изумился Хесус. - Саймон-изгой? Предатель рода? Гонишь!
Он краем уха слышал от пацанов эту историю, давнюю, запутанную, обросшую небылицами. Историю проклятого навеки отступника и учинённой на сборах бойни. Но не придавал значения, думал - байки.
- Изгой? Я? - Иванов нехорошо усмехнулся; сплюнув на асфальт, растёр плевок подошвой берца. - Кто же меня изгнал? Кого я предал? Балбес ты. Я самый молодой, самый первый, лучший. Э! что я тебе толкую? - махнул рукой. - Подрастёшь - поймешь. Когда дурь из башки выветрится.
Дверь подъезда хлопнула, мимо просеменила баба Шура, за ней, смешно подпрыгивая, бежали две болонки. Добрый день, поздоровался старлей. Добрый, прошамкала старуха, болонки тявкнули; в голосе бабки сквозило раздражение. Беда, хмыкнул старлей, скамейку заняли. Сволочи мы, да, Игорь? Хесус пошатываясь встал, ухватился за спинку скамьи.
- Я не Иго...
- Куда? Прочухайся сначала. - Иванов властно толкнул его на скамейку. Сел рядом. - Ничего, перетопчешься. Не убил же, в конце концов. Не изуродовал.
- Кто?
- Метроном.
- Чего?!
- Ты глухой? Метроном, лабиринт, активатор, фрактал - называй, как угодно.
Во дворе шумели и смеялись дети, школьники на площадке играли в "стоп-земля", у второго подъезда, перемывая косточки соседям, сплетничали пенсионерки; этажом выше врубили хард-рок и громко орали, подпевая от избытка чувств. Размеренная, будничная жизнь, какой больше не будет. Будет что-то другое - новое, неизвестное; пугающее. Что-то за гранью обыденного понимания, человеческого понимания. Хесус молчал.
- Неправильные многоугольники, - выдавил наконец. - Они... они...
- Росли, - подсказал старлей. - Корёжили. Рвали.
Хесус кивнул, губы его дрожали:
- Я охотился на себя...
- Перелицовка. - Старлей брезгливо стряхнул жука, ползшего по колену, наступил берцем. Раздался хруст. - Внедрение инородной сущности, интеграция с носителем. Поймал, сожрал.
Хесус поёжился.
- Слуховые галлюцинации были? - поинтересовался старлей.
- Что?
- Голоса слышал?
- Да... Говорили: тупица, мозги забыл. Издевались. Еще обрывки какой-то передачи - флуктуации, возмущение системы. Я не въехал.
- Всё?
- Нет. Галка еще... гладила меня, жалела.
- Галка?
- Одноклассница, мы встречаемся.
- Жалела... - со странной интонацией протянул Иванов. - Нас не жалеют.
- Я терпел, - сказал Хесус. - Не кричал, она кричала.
- Кричала? - Старлей будто пытался сложить пазл, в котором не хватало деталей. - С тобой, в активаторе?
- Вроде того. Не взаправду, а как бы, ну... не знаю. Говорила: ты не один.
- Любишь ее? - Иванов вдруг вскочил. Стоял, скособочившись, в неудобной позе, сверлил, не моргая, тяжёлым взглядом.
Хесус смутился. Подобный вопрос вгонит в краску кого угодно, особенно в пятнадцать лет.
|